Глава 19. Просто учительница музыки
– Нет, я не понимаю, как она пойдет одна вечером, – говорит мама. – Ребенку все-таки тринадцать лет, а не тридцать!
Да, моей дочери Машке уже тринадцать! Ну и вымахала. На полголовы выше матери. Про размер ноги я вообще молчу. Взрослая личность!
Личность морщит круглый нос:
– Мамочка, я, конечно, все понимаю – восемнадцать лет, любовь и так далее… Но прежде чем выходить замуж, ты могла все-таки посмотреть на папины ноги?!
Видали такую нахалку?
– Скажи спасибо, что я посмотрела на рост! Меня в твои годы из-под стола видно не было.
– Гм! Трудно сказать, что ты с тех пор принципиально изменилась.
Мои родители, как всегда, дружно восседают на диване и с умилением слушают наш диалог.
– Знаешь, в ней есть что-то от Рахели, – папа откровенно любуется своей умной воспитанной внучкой. – Вот посмотри отсюда, сбоку.
– А мне кажется, она больше похожа на мою сестру Соню, – вздыхает мама. – Соня тоже была довольно высокого роста.
В этих обсуждениях я не участвую. Потому что по-настоящему Машка похожа только на одного человека – Сашину маму. Вот кто бы обрадовался! Но Сашина мама умерла одиннадцать лет назад. От сердечного приступа.
– Сонечка, вам просто повезло, – говорит Лариса Ивановна, – лучший муж – это сирота!
Ну вот опять! Как начнешь беседовать с моим прекрасным семейством, так все на свете позабудешь! На этот раз я опаздываю на педсовет. Совещания, заседания, соцобязательства – именины сердца!
Я вылетаю из квартиры, на ходу складывая разрозненные нотные листочки в тяжелую, как утюг, картонную папку, пересекаю переулок и захожу в здание музыкальной школы. Вот и вся дорога, даже не соврешь, что долго ждала троллейбус.
– Бежит, торопится, твою мать, не хочет огорчить начальство! Не сомневайтесь, товарищ педагог, родная школа оценит ваше усердие. Оценит, но не простит.
Это Екатерина Ивановна, наш завуч.
– Ладно, ладно, не делай такой несчастный вид. Педсовет отменили.
Катерина – Ломоносов от музыки. Она родилась в каком-то богом забытом поселке в многодетной и многострадальной крестьянской семье, где запойный папаша только и делал, что дрался да играл на баяне. И Катька научилась играть на баяне лет с шести и наяривала себе целыми днями песни, гимны и даже оперные арии, пока ее не заметили на районном смотре народных талантов и не привезли в Гнесинскую школу. А через два класса уже перевели в училище, потому что всю школьную программу она отбарабанила за один год, вздыхая и притопывая правой ногой. Короче, лучшего завуча музыкальной школы не найти вовек. Во-первых, Катерина очень подходит для руководителя по биографии и партийной принадлежности, а во-вторых, по-настоящему любит музыку. Согласитесь, довольно редкое сочетание.
До прихода моего первого ученика остается еще минут двадцать, можно было бы использовать так удачно отмененный педсовет и попить чаю, например, или поглазеть в окно на рано облетевшие пронзительно желтые листья (где-то сейчас Марина Петрова?), но Катерина вслед за мной проходит в двери пустующего класса и садится у рояля. Та-ак. Кажется, на этот раз наше общение не ограничится замечанием, обогащенным близкой Катиному сердцу неформальной лексикой. Предстоит серьезный разнос.
– Соня, ты не подумай, что я придираюсь, – Катерина уныло вздыхает, – ты знаешь, как я тебя уважаю, но тут одна родительница принесла дневник. С домашним заданием. Вот, смотри, ты пишешь: «Топать копытами. Хвост не поднимать». Это что, такое задание?
– Ну, это только на два дня, – я послушно просматриваю дневник. – А потом, я новое задам, не сомневайся.
Катерина краснеет, как пионерский галстук, и садится на свою новую шапку.
– Да ладно, – мне становится ее жалко, – не обращай внимания. Понимаешь, мы «Смелого наездника» разучиваем, строго по программе первого класса, не волнуйся. И я просто объясняю ребенку: «Вот пальцы – это копыта, а локоть – хвост. Хвост не поднимай!» Он же маленький, ему так веселее. И запоминается лучше.
– Ну хорошо. Пусть хвост. Но она еще говорит, что ты танцуешь на уроке!
«…Но, Боже мой, какая скука!» – сказал великий поэт.
– Кать, ты только подумай, что у нас в программе? Менуэт, полонез, полька… Танцы, понимаешь? А современный ребенок и названий таких не слышал. Вот я вместо занудных объяснений потанцую немножечко по классу, ты не думай, что я там шурую вприсядку, и он сразу подхватывает в правильном направлении. И чувство ритма хорошо развивается. Или, по-твоему, лучше стучать линейкой по спине?
Я знаю, что Катерина не придирается. Да и не так часто на меня жалуются родители. Скорее наоборот, в мой класс очень трудно попасть даже по предварительной записи, а с прошлого года официально объявлен особый конкурсный набор одаренных учеников в класс педагога Каминской. Ой, что это я расхвасталась. Воистину блистательная карьера – учительница районной музыкальной школы! Нейгауз районного масштаба.
– Соня, – говорит Катерина примирительно, – ты не возражаешь, я посижу у тебя на уроке?
– Валяй, – соглашаюсь я, – сиди. Только сегодня самые маленькие, ничего интересного.
– Знаешь, – я начинаю рассказывать быстро, пока малыш не заскучал, – знаешь, жили на свете колючие ежики. Они так и кололись своими иголками, буквально каждую секунду! Поэтому их и прозвали – секундами.
Я ставлю пухлую лапу своего будущего Рихтера на две соседние ноты. – Вот, слышишь?
– Но некоторые секунды, самые маленькие, всегда были голодными и поэтому особенно колючими. А другие – побольше и подобрее. Потому что в животе у них сидела большая черная муха!
Я указываю на черную клавишу. Малыш восторженно лупит по большим и малым секундам, действительно, эта менее колючая, эта – более.
– Целыми днями играет, – радуется и гордится молодая мама, – такой впечатлительный ребенок, вчера еле спать уложили.
Мне не хочется ее огорчать и объяснять про новую методику преподавания музыки, благодаря которой любой малыш кажется сказочно одаренным. Тем более я сама эту методику сочинила, еще всыпать могут за произвол и вольномыслие. Счастье, что есть такие руководители, как наш завуч.
Кстати, этот самый завуч уже давно делает за спиной родительницы какие-то странные знаки:
– Софья Ароновна, дорогая, извините, пожалуйста (ах, что за душка Катерина), да, извините, что прерываю интересный урок, но я совсем забыла сказать! Вам звонил один человек.
– Что-то важное? – я вдруг пугаюсь.
– Не знаю. Но очень, очень просил передать. Сказал, что брат.
Мама с малышом раскланиваются и уходят.
– Катя, о чем ты говоришь? Что за брат, когда у нас ни одного родственника нет?
– Ёшкин кот, с какого бодуна я стану сочинять?! Ясно сказал – брат, проездом, разыскивает Софью Ароновну, я даже записала. Вот, пожалуйста: «Брат Янис».
– Боже мой! – я целую Катерину. – Что он сказал? Где он?!
– Это же надо так радоваться брату! – фыркает Катерина. – Да не млей, не млей, скоро перезвонит. Вот, пожалуйста, в 16 часов, все записано как в аптеке. Ты лучше скажи, что мужу отвечать, если позвонит? Может, что ты на педсовете?
* * *
– Сонечка! – Янис обнимает меня и целует в обе щеки. – Просто поверить невозможно. Учительница, мать взрослой девочки! Сколько же мы не виделись? С тех пор, как не стало папы…
– Четырнадцать лет, – отвечаю я, – четырнадцать лет и два месяца.
– Ну и память! – восхищается Янис. – Да, ты всегда была умницей. Такая серьезная девочка с косичками.
– Ты путаешь, – смеюсь я, – косички были намного раньше! Я тогда в самый первый раз одна приехала, после шестого класса. А ты встречал меня на вокзале и сразу узнал!
– Действительно встречал! Женщины – удивительные существа, никогда ничего не путают и не забывают! Но я тоже помню, как ты храбро шагала по лужам. В жизни не встречал такой рыжей девчонки!
– Да уж – рыжая, стеснительная, некрасивая…
– Неправда, – смеется Янис, – ты была очень симпатичной! Симпатичная маленькая девочка с двумя косичками. Только ужасно сердитая. Со мной совсем не хотела разговаривать. Я даже пытался с тобой заигрывать, ничего не помогало!
Вот так! Он пытался со мной заигрывать!
– Это от страха. Просто я тогда безумно в тебя влюбилась, – я смеюсь как можно веселее, – до потери сознания влюбилась! Даже смотреть боялась в твою сторону. Знаешь, утром, когда все уходили, я потихоньку допивала кофе из твоей чашки. Представляешь?
– Я ничего не знал, – тихо говорит Янис, – совершенно не догадывался. Послушай, – лицо его бледнеет, – а потом? Когда ты приехала во второй раз? Помнишь, когда умер папа?
– Еще больше, – хохочу я. – О, это была самая безнадежная любовь на свете!
– Боже мой! – Янис берет мою руку и прижимает к своим губам. – Боже мой, слепой дурак! Тогда все смешалось – папина смерть, гости, слезы. Ты сидела у зеркала и расчесывала волосы. Ты была невозможно хороша! – Янис проводит рукой по моей голове, тут же вылетают непослушные шпильки, рассыпаются закрученные пряди. – Сказочная девочка, сказочные золотые волосы. Как я мог не понять?!
– Ничего, не расстраивайся, – отвечаю я, – это Пушкин виноват.
– Пушкин?
– Ну конечно! Это он придумал, чтобы женщины сами объяснялись в любви. С тех пор мы и не даем вам покою. А так жил бы мирно, ничего не знал.
– Жил бы, – растерянно повторяет Янис.
Он сжимает мои ладони. Очень сильно сжимает, но я почти не замечаю. Только саднит палец под обручальным кольцом, когда-то подаренным Сашиной мамой. Он склоняет голову и целует мои руки. Каждый палец в отдельности, а потом – ладонь. В густых светлых волосах почти незаметны серебряные ниточки, только немного у висков.
И если заплакать, то о любви.
Я давно собираюсь поменять часы. Мои уже очень старые. Наверное, поэтому цепочка расстегивается, и они падают на землю.
– У меня поезд, – растерянно говорит Янис, глядя на мои часы, – через сорок минут. Командировка, понимаешь?
– Понимаю, – я с готовностью киваю головой, – химия, экзамены, дети, командировка.
Мне-то все равно, все равно.
Я уговорю сам себя.
Будто все за нас решено.
Будто все ворует судьба…
– Командировка – серьезное дело! Я тебя провожу.
– Нет, Соня, скажи, – Янис смотрит мне прямо в глаза, и я чувствую, как мое сердце спотыкается и падает куда-то в дрожащие колени, – скажи, тогда, четырнадцать лет назад, ты бы вышла за меня замуж?
Он опять целует мои ладони, глаза, волосы, горящие щеки. Он обнимает меня, и земля уходит из-под ног, но я не падаю, а лечу по старому московскому двору куда-то вверх, к крышам и заходящему солнцу. О мой Бог…
Хорошенькое занятие для учительницы в двухстах метрах от собственной школы!
– Ты забыл, – говорю я, – четырнадцать лет назад ты уже был женат. Окончательно и безнадежно женат. Мы разминулись. Мы просто здорово разминулись. Я опоздала тогда, понимаешь? А сейчас ты опоздаешь в свою командировку, и тебя уволят с работы. Вон автобус подходит!
– Ты умница, – говорит Янис, – все такая же умница-разумница, хоть и без косичек. А я уже хотел выбросить этот чертов билет. Вот болван, правда?
Он бежит к автобусу, не оглядываясь, легко запрыгивает на ступеньку…
…люди посланы делами,
люди едут за деньгами,
убегают от обиды, от тоски…
Автобус рычит и трогается, обгоняя грузовики.
Нет, скажите, уместно ли такой взрослой тетке реветь посреди улицы, отчаянно тупо реветь на глазах у прохожих, да еще сморкаться в ноты сороковой симфонии Моцарта?