Глава IV. Семейная жизнь
Потянувшись в постели, Леночка сказала:
– Танюшка почему-то решила, что ты ее понесешь в школу на руках. Завтра 1 сентября. Малышка думает, правильно ли это? Она уже большая, станет школьницей, а ее понесут на руках. Мальчишки будут пальцем показывать и смеяться.
– Неужели Танюшка переживает, в таком-то возрасте? А знаешь, Леночка, скорее всего с детства зарождается конформизм – плебейская боязнь выделиться из среды, быть уверенным в своей правоте. А как было бы замечательно, великолепно, красиво, если бы не ученик выпускного класса, как принято сейчас, а отец и мать передавали с рук на руки школе своего ребенка. Например, так: вот держите наше дитя, мы ее воспитывали в духе любви и уважения к старшим, к своим товарищам, к братьям нашим меньшим и в целом к природе. У нее есть любимые сказки, она знает много стихов, любит музыку, с мамой говорит по-французски. Теперь мы вместе со школой будем вводить нашу дочурку в большую жизнь. Между прочим, я думаю, в школе должны развивать культ женщины, особое отношение к девочкам, потому что ничего нет в мире прекраснее женщины, продолжательницы рода. Извини, долго говорю, но я хочу, чтобы малышка была настоящим человеком и гордилась своими родителями. Во всяком случае, так она должна воспринимать нас в этом возрасте. Дальше может возникнуть проблема «отцов и детей», но может – и нет? Но, думаю, если бы я, отец, внес на руках нашу девочку в школу, то это было бы правильно, символично. Ведь если рядом мама и папа – значит, все правильно, все хорошо.
– Алешенька, все верно, но школа к такому еще не готова. Давай отведем ее в школу, как все, держа за руки. И на протяжении школьных лет всегда будем стараться проводить наши взгляды на систему обучения детей, а, возможно, и как-то влиять на общественное мнение, даже через печать. Думаю, многие нас поддержат. Можно попробовать организовать дискуссию на страницах «Литературки». Тебя там должны помнить по статьям из МТС.
– Ну что ж, идея отличная. Будем писать, но вместе.
– Вместе?
– Да, вместе!
Жизнь шла своим чередом, только почему-то очень быстро мелькали годы. Несколько лет назад Леночка стала доктором наук, профессором. Вот и Алеша завершает свою докторскую, параллельно работая над монографией по той же тематике. Танюша в десятом классе, круглая отличница. Тоненькая высокая девушка с серо-голубыми глазами и толстой каштановой косой, быстрая в делах, собранная, ответственная, веселая и ровная с подругами. Все дни у нее распланированы на месяц вперед – через день английский, два раза в неделю спортивная гимнастика и еще музыкальная школа. Совсем взрослая.
Но по детской привычке любит прыгнуть к отцу на колени, обняв за шею, поговорить о том, что ее волнует.
– Папочка, наш Дагни слабеет с каждым днем, плохо слышит. Кошка Дуся лижет ему мордочку, а он, не открывая глаз, благодарно подергивает хвостиком. Я обнаружила, что у него слабеет зрение. Что делать, как ему помочь? Дина, моя одноклассница, говорит – усыпить. Разве такое возможно – он же член нашей семьи, почти мой ровесник, товарищ всех моих игр, преданный друг. Я его очень люблю, и он нас всех любит, все понимает. После этого разговора мне с Диной неприятно общаться.
– Что поделаешь, время берет свое. Дагни глубокий старик. Он все время спит, почти ничего не ест. Ты должна быть готова к его смерти. Единственное, что может нас утешить, – то, что он доживает окруженный любовью и заботой.
– Да, я все понимаю, па, но мне будет трудно без Дагни, тяжело.
– Конечно, девочка, но годы делают свое дело, как это ни печально.
– Знаешь ли ты, что у тебя сильно посеребрились виски в последнее время?
– Знаю, мне мама говорила.
– С чем это связано?
– Дорогая моя, с возрастом, с переживаниями, с жизнью. Она-то, жизнь, течет с разными поворотами, водоворотами, водопадами. А знаешь, как Вера Инбер сказала о появлении седины?
Уже седой ветерок подул,
Вестник далеких отплытий.
Уже мне уступают стул,
Сядьте мол, посидите.
И я сажусь, что ж,
Пусть за меня постоит молодежь.
– Папочка, я тебя очень люблю, очень. Ты моя главная подруга, подругее мамы, если можно так сказать. Мама, даже когда дома, все равно мыслями в своей клинике. Я ее, конечно, тоже очень, очень люблю, но чем я становлюсь старше, тем больше ты мне нужен. Эти стихи не про те6я, ни капельки не про тебя, ясно? Ты же у меня молодой и красивый, а седина тебя только украшает. Понимаешь, ты у нас с мамой мо-ло-дой и красивый! И эти стихи не про тебя.
Она пристально смотрела в его глаза.
– Да, согласен, не про меня, еще рано.
– Да не рано! Они вообще не про тебя, ясно, мой дорогой и любимый папочка-подруг!
– Ясно!
– То-то! Я тебя целую, вот так, и убегаю на английский.
– Когда тебя встречать?
– Как всегда в половине десятого, yes?
– Yes, yes!
Вскоре пришла Леночка, уставшая, но, как всегда, активная. Спросив про Танюшу, подошла к Дагни, погладила его по мордочке – он не пошевелился. Через пять минут уже на кухне она стала готовить ужин, и Алеша, оставив свои бумаги, принялся ей помогать.
– А теперь, Алешка, когда ужин готов, слушай меня внимательно о важнейшем событии в моей жизни.
– Интересно, неужели я тебе надоел, и ты бросаешь меня и Танюшку, Дагни и даже тетю Грушу, кошку Дуську и создаешь новую семью?
– Дурачок, даже дурак! Этот твой перл остротой не назовешь, скорее, симптом маразма, хотя тебе еще рановато.
– Боже мой, за, скажем, почти двадцать лет совместной жизни душа в душу, когда ничего кроме «Алешенька», «дорогой», «милый» и прочих слезливо-паточных, как я теперь понимаю, обращений к себе не слышал, и вдруг оказываюсь дураком и даже маразматиком. Ну спасибо, дорогая жена, ну спасибо. За это я с тобой разделаюсь в одночасье, как повар с картошкой.
Алеша подхватил Леночку на руки, а она обняла его за шею, и они замерли среди комнаты в долгом поцелуе.
– Алешенька, пусти, звонят в дверь, – не в силах вырваться из его объятий, прошептала Леночка.
– Пускай звонят, открывать будем вдвоем, как у нас бывало не раз.
Удерживая одной рукой вырывающуюся Леночку, Алеша повернул ключ. В дверях стояла Светлана.
– Светланочка, Светик, – в два голоса радостно воскликнули оба, – откуда, неужели прямо из Монголии?
– А вы, как всегда, деретесь, милая парочка? С вами все ясно. Почему не слышно голоса Дагни? Где Танюша, тетя Груша, наконец? Может быть, Алеша, ты опустишь на пол Леночку и занесешь в квартиру вещи?!
После объятий и поцелуев доложили, что Дагни совсем состарился – три раза в день его выносят на руках во двор, где он через пять минут просится домой, тетя Груша поехала в гости к Наталии Михайловне в райцентр. Света подошла к Дагни, присела перед ним, почесала за ушком, погладила исхудавшую собаку.
– Ребята, Дагни умирает от старости. А от старости лекарств нет. Он меня не узнал, даже хвостиком не шевельнул, сейчас у него температура, снимем жар, поддержим инъекциями его сердце, но больше месяца он вряд ли протянет. Кто его доктор? А, Свеклин Иван Васильевич, знаю. Позвоните, передайте от меня привет, скажите, что я сама займусь Дагни.
Глаза Светланы были влажные и строгие.
– Подумать только! Все детство и юность Танюши прошли под его опекой. Для семьи он настоящий преданный друг, так ведь?
– Да, так! Его потеря для нас большое горе. В доме будет пусто, когда его не станет, – вздохнула Леночка.
– Вам нужен щенок той же породы и масти. И я вам найду такого щенка, да еще отличного. Я так и думаю.
– У Светика для всех на всех имеется время – и на Танюшу, и на Дагни, и на Леночку, а на меня и на кошку Дусю не хватает.
– А вот Дуся появилась! Кисуля, иди ко мне. Тоже уже в приличном возрасте. А с тобой, Алеша, разговор впереди. Докторскую защитил?
– Нет еще. Вот она лежит на столе.
– Я знала, что у тебя впереди инженерная наука, а гуманитарные мучения пройдут. Ты молодец.
– Ладно, допустим. А ты?
– О себе потом.
Вечером за ужином Света все восхищалась Танюшей – три года назад была девочкой, которая на всех снимках была с кем-нибудь в обнимку: с мамой, папой, тетей Грушей, со мной, но чаще всего – с Дагни.
– Тетя Света, пожалуйста, хватит обо мне: высокая, тощая, папа называет «ледащая», но, в общем, ничего, красна девица. Так где, вы говорите, были наши фотокарточки?
– Я их возила с собой повсюду, по всей Монголии, из одного аймака в другой, в сумке, притороченной к седлу лошади. Так все три года. Часто тяжело физически, но это ничто по сравнению с грустью. Тогда доставала фотографии, сто раз рассматривала. Из Союза со мной были еще трое: два зоотехника и женщина-санитарный врач, работавшая с населением. Сопровождали нас также местные зоотехники и охрана. Зимой жили в Улан-Баторе, обрабатывали полевые материалы, которые потом легли в основу коллективной монографии под моей редакцией. Каждый день читала лекции в университете, проводила консультации. Получила почетное звание профессора, разные правительственные награды и заработала кучу денег в рублях и в валюте. Теперь я стареющая богатая невеста, вот так. Алеша, пожалуйста, помоги привезти мой багаж – накупила вам всякой зимней и осенней одежды. Должна подойти – мерку я с вас заранее сняла и высчитала для Танюши – на рост выше маминого, учитывая, что современные дети акселераты. Ой, как я счастлива, что вас вижу! Если бы вы знали, как я устала – даже сердце болит от усталости или от радости, что я дома, что вижу вас. Кажется, верхом на лошади я растеряла последние остатки энтузиазма молодости. Все вам выпалила, как из пулемета, а теперь, мои дорогие и самые близкие, уложите меня спать, пожалуйста.
И Светлана пошла отдыхать, а Алексей Петрович, приняв торжественный вид, обратился к дочке:
– Танюша, наша мама хочет сообщить нам о важнейшем событии в ее жизни. Мама делает успехи на медицинском поприще.
– Ты далеко неточен. Успехи, по правде говоря, уже были раньше, а сейчас – признание успехов: на последнем голосовании меня избрали членом-корреспондентом Академии медицинских наук СССР, а мой доклад будет представлен от имени академии на Международном медицинском конгрессе через полгода в Париже. Вот что я хотела вам сообщить.
– Ура, ура! Дамы, бросайте вверх чепчики! Мы не просто рады, мы счастливы за тебя, дорогая, но почему об этом мы узнаем в последнюю минуту? Так, краем уха, знали, что тебя выдвигали в членкоры, но понятия не имели, что ты готовила доклад для конгресса. Почему все происходило в тайне от нас? Ты лишила нас процесса сопереживания, а в целом твое поведение мне не нравится, и думаю, что со мной Танюша согласится. Мы можем обидеться: что-то не то происходит в Датском королевстве.
– Ребята, не обижайтесь, какие у меня могут быть от вас тайны! Мы же одно целое, семья. Кого я могу любить больше, чем мою Танюшку и моего Алешеньку? Только вас. Сама я к выборам в академию относилась очень спокойно, понимая, что этот длинный бюрократический процесс может тянуться годы. Я тебе, Алешенька, говорила, что еще года четыре тому назад наш Ученый совет выдвинул мою кандидатуру в членкоры. Я подала документы… и все. Дальше процесс шел без моего участия, только иногда обновлялись мое заявление об участии в баллотировке и список научных работ. Все шло автоматически. Я ни к кому не обращалась за рекомендациями, никого не просила ускорить продвижение документов. Я считала, что эта рутина не должна отрывать меня от работы, на которую всегда не хватало времени. А доклад на конгрессе – итог моей научной работы как заведующей отделением НИИ, ежегодно направляемый в академию. Теперь доклад для конгресса придется расширить. Вот и все.
– И тем не менее, хотя, как выяснилось, в Датском королевстве все спокойно, но общения на производственную тему у нас недостаточно. Извольте, кому дорогая мамочка, а кому дорогая Леночка, чаще нас ставить в известность о своих больнично-научных делах и статьях – кого и как вы там, в больнице, режете, и за что, и как зашиваете. По этому поводу я выражаю протест и прошу почтенную публику меня поддержать, а затем начать бросать в воздух чепчики, кричать шепотом «Ура!», памятуя, что спит Светлана.
Алеша и Танюша набросились на новоиспеченного членкора, стали ее тормошить, обнимая целовать, впопыхах опрокинув с грохотом стул. Из комнаты, протирая глаза, вышла только было уснувшая Светлана и, узнав в чем дело, присоединилась к общим восторгам.
А спустя месяц состоялось шумное застолье по поводу получения Леночкой удостоверения члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР. Было много сотрудников и учеников Леночки из клиники и с кафедры мединститута, пришли две медсестры из эвакогоспиталя, из райцентра приехал Костя. Директор клиники удивился неказистому жилью Лариных.
– Как же я, Елена Федоровна, не поинтересовался, в каких условиях вы живете. Вы никогда не жаловались. Ваша жена, Алексей Петрович, славится не только своими достижениями в медицине, но еще и скромностью. Почему вы молчите, что живете в таком допотопном доме? Министр узнает, съест меня с потрохами.
– Александр Александрович, дом снаружи хотя и не блещет красотой, но у нас те же удобства, что и в современных зданиях, а самое главное мы не зажаты в пресловутую норму квадратных метров на человека.
– Ну-ну, ведь заграничных к этому дому и пригласить неудобно, хотя в квартире у вас все превосходно, красиво и со вкусом.
А еще через месяц отмечали успешную защиту Алешей докторской диссертации. Тоже было много друзей – и юности, и из института, с заводов. Светлана по этому случаю подарила маленькое существо с черным кожаным носиком, черными глазками и крохотным хвостиком, изображающим восторг перед открывающейся жизнью, просто вылитый Дагни. Дуся поначалу зашипела, шерсть у нее встала дыбом, но потом передумала и, устроившись поодаль, стала наблюдать за новым жильцом в ее доме, поселившимся в плетеной корзинке. Женщины, как и принято, меняли тарелки, подносили новые закуски, а застольем управлял Алеша, и не было гостя, который не произнес бы тоста.
Как-то раз вечером, после работы, Леночка привычно села на колени к Алеше, а он резко раздвинул ноги, словно играл с малышом – и Леночка, ойкнув провалилась почти до пола.
– Алешка, не хулигань – я по серьезному делу.
– Ну, если по серьезному делу, тогда совсем другое дело, – он поднял ее и посадил на колени. – И худющие мы с тобой оба – друг на друге долго не усидим.
– Не худющие, а стройные. Ничего, усидим – родной косточке на родной косточке мягко, и лучше не бывает. Алешенька, заметил ли ты, что я к тебе обращаюсь не только как к мужу, но и как к ребенку. Всю жизнь ты для меня остаешься мальчиком с перебитым носом, которого друг привел к молоденькой медсестре. Муж и ребенок – эти два образа порой сливаются в один. Когда ты спишь, я смотрю на тебя, думаю: ты мой ребенок – я тебя добилась, вынянчила и даже иногда ревную к покойной маме. Я часто думаю, почему я так отношусь к тебе, почему ты для меня только «Алешенька» и «дорогой». Даже к нашей Танюшке, теперь, когда она почти взрослый человек, я отношусь менее трепетно, чем к тебе, хотя все эти эмоции глубоко внутри меня, вы о них не догадываетесь. Алешенька, я боюсь потерять тебя!
– Леночка, что за вздор: я смотрю только на твои чудесные глаза, глажу только твои чудесные золотистые волосы, обнимаю твои чудные плечики и люблю, как и двадцать лет назад. Разве не так, дорогая?
– Все так. Я не по-бабьи боюсь тебя потерять, а потерять как основу, как фундамент нашей жизни, нашей семьи, как человека, с которым решаются любые проблемы. Этот страх всегда жил во мне, как наваждение, предчувствие разлуки. Сегодня, Алеша, получено разрешение на мою десятидневную командировку в Париж. Поскольку конгресс продлится шесть дней, то на четыре дня с помощью работников посольства мне организуют посещение госпиталей, клиник, медицинских НИИ. В последнем пункте задания на командировку мне разрешено встретиться с Наташей и ее семьей и сообщить им, что их заявление о посещении Советского Союза, если оно последует, будет рассмотрено благожелательно.
– Вот это сюрприз! Почти через двадцать лет! То, что ты встретишь Наташу, это любопытно: они знают о ней из твоей анкеты. Но отчего такая прыть у компетентных органов, опережающих Наташины желания приехать или даже вернуться в СССР с семьей? Или, может быть, она подавала такое заявление? Если не подавала, то, возможно, это провокация, чтобы заманить мышку в мышеловку. Наконец, что такое ее семья? Ты что-нибудь знаешь о ее семье? И вообще, как она там живет?
– Сегодня меня вызвали на так называемую выездную комиссию в ЦК партии. Там, в этой комиссии, я встретила Николая Николаевича Разуваева. Он поздравил меня с избранием членкором АМН СССР и попросил передать тебе поздравления с защитой докторской. На мои расспросы о Наташе сказал, что она обеспеченный человек, ей удалось реализовать все свои планы, издана большая монография об историко-литературных связях России в XVII – XIX веках со странами Западной Европы. Работа выдвинута на престижные премии рядом университетов, опубликована на французском и английском языках, имеет очень хорошую прессу. Наташа руководитель кафедры русского языка и литературы в Сорбонне, читает лекции в Оксфорде, в Берлине, в США. С какими-либо заявлениями, порочащими нашу страну, не выступала. Более того, она член многих обществ за сближение с СССР, активно выступает с докладами о русской литературе XIX – начала XX века. Личность в западном мире известная. Ее семья – она и семнадцатилетний сын, студент-филолог Сорбонны.
Алеша напрягся и побледнел. Леночка тут же подскочила к нему, схватила за руку.
– Леночка, родная, пульс нормальный и чувствую я себя как всегда хорошо. Боже, что произошло! У нашей Наташи – сын! Получается, что у нашей Танюши появился брат. А у Наташиного сына имеется отец. Ее сыну семнадцать лет… Кто же отец? Мы с тобой об этом никогда не говорили, но тогда не исключено, что это я. Значит, у нашей Танюшки не просто брат, а родной брат. Ситуация вполне возможная, от которой можно сойти с ума: у меня есть еще и сын. Ну, Наташка, независимая и свободолюбивая, получила то, что хотела и поехала во Францию рожать. А я здесь вроде ни при чем, так получается. Даже не сообщила, что родила сына, террористка. Я же тоже имею на него права, если он мой сын, в чем, конечно, надо убедиться. Только так… Если вдуматься, то, в конце концов, это прекрасно, у Танюшки будет брат, хотя я об этом только что сказал. Им будет легче жить, если они поймут друг друга. Ну почему она не сообщила, что у нее сын?
– Алешенька, своим письмом Наташа боялась поставить тебя, нас в положение советских людей, поддерживающих связь с «родственницей-невозвращенкой». А такая связь в нашем государстве дорого обходится. Для тебя, например, работа в твоем институте была бы невозможной. Она думала о тебе, о нас – это же совершенно очевидно.
– Но, тем не менее, все же сын!.. С другой стороны, обвинять ее в том, что она не сообщила об изменениях в своей жизни, безнравственно. Она, безусловно, каждый свой шаг за рубежом взвешивала, а я ее еще обвиняю. По натуре она аналитик, и ничего не делает, прежде чем не обдумает последствия. Мой это сын или не мой, в любом случае переписка с Наташей закрыла бы мне дорогу в родной институт. Леночка, родная, ты для меня единственная в жизни и Наташа для меня существует только как мать моего сына, если он действительно мой сын. Если это так, то мы должны его принять и полюбить, и ты, и я, и Танюша, и тетя Груша. Увлечение Наташей было мимолетное, и она это знала, знала, что я люблю только тебя. Успокойся, дорогая, не волнуйся. Я не представляю свою жизнь без моей самой умной, самой красивой, самой изящной девочки Леночки, не только моей принцессы, нет, моей королевы, но и королевы всего Клинического НИИ. Не мучай себя, забудь, выброси из памяти то, что произошло фактически спонтанно у меня с Наташей, прошу тебя. Ладно? Обещай мне и снова иди на мои жесткие колени, дай я тебя поцелую и побаюкаю, как совсем недавно баюкал Танюшу, – и, крепко взяв Леночку за руку, Алеша рывком бросил ее на себя.
Танюше решили пока не рассказывать о возможном расширении семьи, до выяснения всех обстоятельств.
– Алешенька, я думала, думала, с Наташей мне будет нелегко налаживать отношения, а надо…
Делегация советских медиков на Международный медицинский конгресс прибыла в аэропорт Орли в составе пяти человек, из которых один – руководитель – ответственный чиновник из Минздрава. Еще во время полета он подсел к Леночке.
– Елена Федоровна, вас ожидает у трапа самолета приятный сюрприз – Наталия Александровна Седова.
– Наталия Александровна будет у трапа? Значит, через час мы уже встретимся?
– Да, да! Вы можете у нее остановиться, хотя номер в отеле для вас забронирован на всю командировку. Наталия Александровна во Франции достаточно известный человек и корреспонденты, которые будут встречать нашу делегацию, наверняка подготовят вопросы о ваших связях с родственницей с момента ее отъезда во Францию.
Елена Федоровна почувствовала, как сердце учащенно забилось, ей казалось, что она может потерять сознание.
– Пожалуйста, успокойтесь, выпейте воды, – произнес чиновник. Потом, минут через десять, увидев, что Елене Федоровне стало лучше, продолжил: – Возможно, будут провокационные вопросы. По прибытии в Орли вам рекомендуют тут же уехать с Натальей Александровной. Она вас будет ожидать возле самолета в белом автомобиле. Контактов с журналистами не избежать, но пресс-конференция состоится после вашего выступления на заседании конгресса. Тогда журналистов будут интересовать в основном достижения советской хирургии, хотя взаимоотношения между родственниками из стран с различными политическими системами и идеологией тоже не оставят без внимания. Будьте осторожны с ответами, чтобы не навредить сложившимся отношениям между нашими странами. Ведите себя непринужденно, пошутите с ними, вспомните годы войны. Такие экскурсы в историю они любят. Вам все понятно?
Спускаясь по трапу, Леночка тут же, возле самолета, увидела белую машину и возле нее Наташу. И снова у нее учащенно забилось сердце, и глаза наполнились слезами, она споткнулась, кто-то ее подхватил, а затем взяла под руку Наташа, и через минуту они обе оказались на заднем сиденье машины.
– Поехали! – приказала Наташа.
– Поехали, – машинально повторила Леночка.
Они не поцеловались, сидели, прижавшись, друг к другу, боясь посмотреть друг другу в глаза. Вдруг Леночка вспомнила про свой чемодан и дорожную сумку, и шофер повернул машину назад и, схватив Наташину визитную карточку, подбежал к возбужденной корреспондентской группе, окружившей четырех пассажиров из Москвы. Он протянул визитку руководителю группы, что-то сказал, и тот кивнул головой.
– Наталия Александровна, багаж доставят домой, как только разгрузят самолет. Причин для беспокойства нет!
– Спасибо, Коля. Леночка, Коля наш друг и по мере необходимости мой шофер и механик. Родился в Париже, из хорошей эмигрантской семьи, отлично владеет русским, учится на инженера.
«Зачем она все это мне говорит? – думала Леночка. – У нас столько вопросов друг к другу. И где ее сын?»
– Приехали, – вдруг сказал Коля.
– Как, – удивилась Леночка, – а я даже не увидела Парижа!
– Париж еще впереди, и в любой час суток, – произнес Коля, открывая дверцу машины. Он взял Леночкину сумочку и портфель, но она отрицательно покачала головой:
– Спасибо, не надо, я сама.
Портье открыл дверь в красивый подъезд, а огромный лифт бесшумно и плавно поднял на третий этаж. Над цифрой «3» можно было рассмотреть «4» и «5».
«Значит, дом пятиэтажный, как наши хрущевки, – мелькнуло в голове у Леночки. – Хотя на хрущевку совсем не похоже. Что-то я не могу сосредоточиться, взять себя в руки».
Наташа надавила на золоченую массивную ручку, и высокая дверь плавно открылась.
Войдя в квартиру, Леночка увидела юношу в инвалидном кресле. «Боже мой, Боже мой, как он похож!.. На кого? Ну не может этого быть, не может быть, чтобы этот мальчик так походил на моего семнадцатилетнего Алешу. Но вот он, передо мной… Похож, поразительно похож».
– Тетя Леночка, тетя Леночка, я так рад вас видеть. Я – Алеша, здравствуйте! Давайте обнимемся, я очень рад!
Леночку словно молния пронзила: как неприступно, холодно она держалась с Наташенькой, не сказала даже теплого приветственного слова. «Выходит, я жестокосердная, мрачная эгоистка, не способная забыть прошлое, это ужасно. А здесь горе. Наташенька так готовилась к встрече, думала о нас, а я… мы… вычеркнули ее из памяти, перечеркнули все, что было между нами хорошего».
– Милый мой мальчик, я тоже рада с тобой познакомиться. Я уверена, что мы будем дружить и полюбим друг друга. И с твоей мамой у нас будут самые хорошие и сердечные отношения, как в наши молодые годы, – из глубины души вырвались слова, полные любви и нежности, из глаз потекли слезы.
– Наташенька, бедная моя девочка, иди ко мне, я хочу тебя обнять, – и они, как две русские бабы, заплакали, что-то шепча друг другу и причитая в голос.
– Что с вами, успокойтесь, – и Алеша, подъехав к дивану, попытался обнять их обеих.
– Дружочек, нам с тетей Леночкой надо поплакать. Так надо, душа просит. Не волнуйся! Потом нам будет легче, и мы тебя позовем, ладно?
Когда они успокоились, и каждая открыла свою косметичку, Леночка спросила:
– Что с ним?
– Три года назад на школьных соревнованиях он упал с велосипеда, повредил оба коленных сустава и позвоночник. Все время лечится в знаменитой клинике, два раза в год выезжаем на курорт, где принимает ванны, грязи. Массажист приходит ежедневно. На правой ноге стали шевелиться пальцы. Вот и все наши достижения. У него блестящие лингвистические способности, увлекается древними языками и структурной лингвистикой, хотя курс по математике еще предстоит прослушать. Занимается очень увлеченно. У него много друзей из школы и университета, есть и девушки, но главная его подруга – это я. Что делать? Как ему дальше жить?
– Милая Наташенька, не отчаивайся. Я его посмотрю, поговорю с его врачами. Может быть, увижу перспективу его лечения у нас. Будем надеяться на лучшее. Расскажи, как ты живешь, какие сведения из Союза доходят до тебя?
– До маминой смерти я что-то знала о вас, хотя Кривой переулок она не навещала: боялась нарушить установившееся равновесие между вами, властями и мной – «отщепенкой». Когда обо мне заговорили в печати – вышла моя основная монография на двух языках, затем мои книги о литературе Серебряного века и Блоке, и я стала литературным обозревателем в «Фигаро», а там уж обо мне вспомнили и в посольстве. Я перестала быть «отрезанным ломтем», как говорят в России, и это их устраивало. Как бы забыв мое бегство из СССР, наградили меня грамотой за укрепление связей между нашими странами и предложили войти в Общество культурных связей Франции с СССР. Я человек обеспеченный, получаю приличное вознаграждение в Сорбонне, читаю лекции в Оксфорде, в США. Гонорары за книги, работа в газете, – одним словом, в финансовом отношении проблем нет, а накопления в банке дают приличные проценты. Раз в месяц устраиваю приемы, как здесь принято, бываю в театрах, на концертах, выставках… Теперь реже – жаль оставлять дружочка одного. Через год после рождения Алеши я познакомилась с Жаном. Он архитектор, имеет свою мастерскую, много работает, у него приличное состояние. Жан нашел эту квартиру, помог ее приобрести на выгодных для меня условиях. Жан очень внимателен ко мне и к Алеше. Алеша привык к Жану, у них сложились хорошие теплые отношения. Встречаемся мы у Жана. Он мой единственный мужчина, других не было. Много раз Жан настаивал на браке, но я против. Теперь ты расскажи о себе, о Танюше, об Алеше, о тете Груше – жива ли она, о ваших друзьях. А где вы живете – все еще в Кривом? Как проводите отпуск?
А между тем в Кривом ждали звонка от Леночки, который раздался из квартиры Наташи, как они и ожидали, в условленное время. Трубку взял Алеша, и Леночка подробно рассказала, как живет Наташа, что он отец ее сына, что мальчик тоже Алеша и очень на него похож.
– Так что, друг мой, не отвертишься, – рассмеялась, Леночка и, посерьезнев, рассказала о травме у Алеши-младшего. – Не исключено, придется его взять в Москву.
– Мне не нравится пассивный метод лечения мальчика, и я буду разговаривать с его врачами.
– Леночка, мы долго говорим. Это стоит очень дорого.
– Наташа предупредила меня заранее, что стоимость разговора для нее сущие пустяки. Она говорит часами с авторами и издателями, друзьями и сама оплачивает разговоры. Дорогой, не волнуйся, теперь поговори со своим сыном, а потом с Наташей. Они где-то в глубине квартиры, сейчас я их позову.
«Если есть ангелы, то моя Леночка – ангел. Я так всегда считал и вот очередное доказательство», – подумал Алеша.
– Алло, – услышал он в трубку, – это говорит Алеша, ваш сын, здравствуйте, я очень рад. Мама много говорила о тете Леночке и почти не говорила о вас. Она обычно говорила, что вы любите тетю Леночку, и этим все сказано. Я это понимаю – ее нельзя не любить: она располагает к себе добротой и вниманием, хотя мы знакомы всего три часа. Мне бы очень хотелось полюбиться с вами, извините, полюбить вас и подружиться и полюбить свою сестру Танюшу, мы же почти ровесники. И тетю Грушу я тоже хочу полюбить, как и весь ваш дом вместе с Зитой и кошкой Дусей. Извините меня за мою речь. Мама, когда услышит, как я говорил, скажет, смеясь: «Мальчуган, речь твоя наивна и восторженна. В ней я не услышала мужского металла в голосе. Но о металле в голосе мы поговорим еще. А “мальчуганом” вас называла моя бабушка – ваша мама, правильно?»
– Правильно. Слушай, Алеша-младший, мы с Танюшей на седьмом небе от счастья, оттого что у меня есть сын, а у нее – брат. Мы тебя обнимаем, мы рады и по этому поводу мы с Танюшей устроим танцы-шманцы и закружим тетю Грушу под восторженный лай Зиты, не понимающей причин, но радующейся за нас, будем ходить на головах и устроим «кучу-малу», когда приедет наша мама-Леночка. Даже кошка Дуся воспользуется случаем, чтобы побегать за хвостом Зиты, но, вспомнив о своем солидном возрасте, прыгнет куда-нибудь повыше, чтобы в суете не наступили ей на лапку или, не дай бог, на хвост. Дорогой мой мальчуган, я рад, что ты существуешь, что ты не затерялся, что ты появился. По моему голосу, по интонациям ты понял, что, не успев познакомиться, я… мы полюбили тебя. Мы, я имею в виду семью, сделаем все, чтобы поднять тебя на ноги, дорогой мальчуган. Ты все понял, что я наговорил тебе?
– Все, кроме «куча-мала».
– Это веселая дурашливая игра, например, на пляже, когда от избытка хорошего настроения и взаимной любви веселые друзья делают подсечку, подножку один другому, пока кто-нибудь не упадет. Тогда на него наваливаются все остальные, и начинается «сведение счетов», которое завершается общим купанием. Дома, на ковре – то же самое, но с меньшим размахом и без купания. Ну что? Обогатил свой лексикон новыми словами? Еще не то услышишь в Москве. Ждем тебя, дорогой мальчуган. Передаю слово Танюше.
– Дорогой Алеша, я рада, что у меня есть брат. Мне надо осмыслить это событие, потому что еще час тому назад я не знала, даже не подозревала о твоем существовании. Мы подружимся обязательно, и в жизни нам будет легче, если на всех крутых ее поворотах, как любит говорить папа, наш папа, мы будем вместе. Папа был безраздельно мой, и только мой. Теперь придется делиться, как бы мне ни было трудно. Но я, скрепя сердце, соглашусь. Что? Как можно скрипеть сердцем? Алеша, не скрипеть, а скрепя сердце. Это идиоматическое выражение, так как сердце может не только стучать, но и сжиматься, напрягаться, превозмогая себя. Пожалуйста, не стоит благодарности. Моя мама выдающийся хирург и специалист в смежных областях медицины. Ее знает весь Союз и я собираю письма в ее адрес и отзывы прессы. Она тебя поставит на ноги. Быстрее приезжай в наши хоромы пушкинских времен. Обнимаю тебя. Передаю трубку папе.
– Алло, Наташа. Рад слышать тебя. Спасибо за сына и за имя, которое ему дала. Ты добилась всего, чего хотела, известная террористка на нашей «ниве», молодчина. Рад твоим выдающимся филологическим успехам. Жалко, что у тебя не сложилась семья, но это не мешает твоему счастью. У тебя за внешней женской мягкостью всегда чувствовалась сильная мужская воля, характер. Видимо, таким, как ты, трудно заковывать себя в тесные семейные узы. Ну что, я попал в точку? В условиях России без семьи нельзя жить, на Западе – вероятно, можно. Какие шаги ты предпримешь, чтобы привезти Алешу-младшего к нам? Будешь действовать через посольство после консультации Леночки с врачами? Обнимаю тебя, дорогая Наташка, и до скорой встречи в Москве. Передай Леночке трубку.
– Она у Алеши, сейчас подойдет. Подошла.
– Леночка, дорогая, мы по тебе скучаем всем домом, чтобы ты это знала. Я понял, что ты держалась молодцом – забыла все и опять увидела в Наташе любимую сестру. Спасибо тебе за это, моя мудрая и любимая Леночка. Сейчас мне предстоит серьезный разговор с Танюшей. Она уже издали показывает мне кулаки, а глаза у нее на мокром месте. Придется забросить статью и заняться потасовкой. Не удивляйся, если застанешь мою физиономию в царапинах и кровоподтеках. Это наша ревнивая дочь отомстит мне за вас обеих. Правильно я говорю, ревнучая моя? Кивает, дескать, правильно. Обнимаю тебя и крепко целую, и желаю больших успехов на конгрессе. Тетя Груша тебя целует и тоже обнимает. Между прочим, все хвостатые натявкивают и намурлыкивают, что любят и скучают. Я заканчиваю, Леночка, так? Целую.
– «Ревнучая» – это сложное слово, состоящее из двух слов, – ревущая и ревнивая, иди ко мне выяснять отношения. Ах, не пойдешь? Тогда я пойду к тебе.
– Папка! А еще подруг!.. Как же ты мог изменить нам с мамой, а?
– Возьми платочек, вытри глазки и носик. И еще перестань надувать губки.
– Алеша! Неужели ты мог изменить Леночке? И когда это ты успел? – подключилась тетя Груша. – В райцентре? Выходит, наш пострел везде поспел.
– Да, по сути, и не изменял я! И Наташа знала, что я любил только Леночку, а теперь знает, что и сейчас люблю, как и раньше. Это было какое-то наваждение. Раньше бы сказали «бес попутал». Бес здесь ни при чем. Не буду я вспоминать эту историю. Леночка не лезла мне в душу – все поняла и пальчиком, прижатым к губам, замкнула мне уста. Вот какие слова говорю: уста. Ничего нового я бы ей не рассказал, да она и без того все поняла. Знала меня и Наташу – неприкаянную. И она бежала во Францию, там и родила. Что она во Франции – знали, а что родила – нет. Сам отцом во второй раз стал всего час назад и очень рад, что у нашей ревнучей появился брат. Это счастье. Это радость, и мы его примем в нашу семью. Правильно я говорю, тетя Груша?
– Да, правильно, правильно. Всякое бывает в жизни. Раз уж так получилось, то он наш мальчик, наших кровей, российский. И будет он у нас жить, пока Леночка его на ноги не поставит. А там видно будет. А у тебя, дурочка, иди хоть ко мне, брат появился. Радоваться должна, а она чуть не в рев, а вроде ума палата.
Таня устроилась рядом с тетей Грушей и, обняв ее, изредка шмыгала носом. Так и просидели до сумерек. Уже надо было включать свет, но Алеша не хотел нарушать покой и замирение в семействе, пока тетя Груша на ушко что-то не шепнула Танюше. Танюша быстро вскочила, включила люстру, и через минуту на столе стояла бутылка шампанского и три фужера.
– За отца-молодца, его сына и его вторую жену надо поднять бокалы, – не глядя на отца, тихо произнесла Танюша.
– Ну, ты, девка, белены объелась, что ли? Что несешь-то? А я-то думала, до чего быстра, сообразительна, правильно с братцем говорила, умно. За что отца обидела! Никогда тебя не пороли, а сейчас я бы тебя ремнем по мягкому месту, да отец не позволит. И не подходи ко мне, бесстыжая.
– Ладно, тетя Груша, попробуем разобраться.
Алеша поцеловал тетю Грушу и подошел к столу.
– Сначала откроем шампанское, и пусть пробка летит в потолок. У меня второй жены не было никогда и не будет, Танюк. Запомни это, и прошу тебя так никогда в жизни не говорить. Но у тебя есть брат – сын твоего отца. Этот самый отец, то есть я, очень любит тебя и твою маму, которая с его детских лет для него – Леночка. А у твоего брата мама – твоя родная тетя, двоюродная сестра твоей мамы. Звать ее Наташа, как ты теперь узнала. Мы с твоей мамой, пока не выяснится, кто отец Наташиного сына, решили тебя в известность не ставить, чтобы не нарушать равновесия твоей еще детской психики. Я ясно выразился, дочь моя?
Таня стояла у стола, не поднимая головы, утвердительно кивнула.
– Тетя Груша, сказать что-нибудь хотите?
– Нет, Алешенька, нет!
– Татьяна уже высказалась, теперь я поднимаю бокал в радостный для нас день. В нашей семье появился еще один мужчина – Алеша-младший, родной брат Танюши. Он получил серьезную травму и нуждается в нашей помощи, в помощи нашей мамы. Я не верю в чудеса, но я верю в достижения медицины, в знания и руки нашей мамы. Я пью за нашу маму, за ее мужество, за ее прозорливость, за Алешу-младшего, за его маму, которая не спасовала перед трудностями жизни, воспитывая сына. Выпьем за это. Так, Танюша?
– Так, так, дорогой папка, так. Прости ты меня, прости няня Груша. Я буду целовать вам руки, ноги, я буду ползать перед вами на коленях, только простите меня, дуру, дуру, дуру! Простите меня!
И она упала на колени, заламывая руки.
– Груша! Да у нее истерика! Я ее уложу в постель. Дайте ей чего-нибудь успокоительного! Боже, руки… и ноги, как ледышки.
– Ничего страшного. Такое бывает с молодыми барышнями от ревности. Ревнует тебя к брату. Болезнь долгая да не смертельная. Я еще с ней поговорю сама, с дубиной стоеросовой, с дурочкой нашей.
Утром Алеша встал раньше обычного, его ждали на заводе. Только он собрался наскоро позавтракать, как на кухню вошла тетя Груша.
– Алешенька, доброе утро, ты что, без меня хозяйничаешь? Сейчас я тебя накормлю. Сон старушечий чуток. Слышал, как ты ночью приоткрывал дверь к Танюше, прислушивался. Я тоже вставала – спит, как ангел, спокойно.
– Что же с ней было вчера, истерика?
– Ну какая истерика. Я всю жизнь прожила, а что такое истерика не знаю. Наволновалась с парижскими новостями, очень наволновалась, устала. А жизнь у нее нелегкая. Все свое детство как заводная, все по часам, по расписанию, как вы с Леночкой придумали. Всю школу перевернули, сделали какой-то экспериментальной. Многие родители недовольны, многие.
– Может быть, ей в постели полежать полдня, пусть отдохнет.
– Да ты что, Алешенька. Здорова наша девка. Посмотрел бы, как она на гимнастике колесом ходит, «шпагат» делает с разбега, душа замирает от страха, мигом по шесту до потолка и назад. А до чего хороша – тоненькая, гибкая, самая красивая наша девочка, вот что я тебе скажу. Устает, конечно, но на то и ночь есть, чтобы отдохнуть. Сорвалась вчера из-за ревности, это я тебе точно говорю, тебя к сыну твоему ревнует.
– Я поехал, тетя Груша! Звонить буду.
– Звони, звони.
На заводе сначала просидел с расчетчиками, затем пошел в конструкторский, а в пять поехал домой.
– Как она, тетя Груша?
– Успокойся, Алешенька, в порядке наша девочка. Утром пошла ее будить, отругала как следует за вчерашнее, по попе отшлепала. Смотрю – глаза на мокром месте. Тогда я ее, как младенца, пощекотала, расшевелила, поцеловала, пожалела. Она прыг с постели и давай меня кружить, насилу отбилась. Скоро коза прискачет, будет виниться.
Потом раздался длинный звонок, потом второй, третий… десятый.
– Иду, иду, девочка, иду, – Алеша открыл дверь, в прихожую полетел портфель, и на его шее повисла Танюша, подогнув ноги:
– Папочка, прости меня за нехорошие слова, прости, что поступила так грубо с тобой и со своим братом. Прости, если можешь. А если не можешь, то прости через полчаса или минут через пятнадцать. А я все это время буду говорить – прости меня, прости меня. Папка, я тебя очень люблю, очень. Заруби это себе на носу – никому тебя не отдам. Алеше-младшему отщипну от тебя кусочек, остальные кусочки – с моего разрешения на короткое время. Понятно?
– Нет!
– Папка, я шучу. Конечно, я сделаю все для французского Алеши, чтобы у нас ему было хорошо и все время буду его ревновать к тебе. Уж такую вы народили, извини. Но все эти переживания будут внутри меня – ни ты, ни Алеша, ни мама, ни моя новая родственница тетя Наташа об этом не узнают, не волнуйся и ты на меня не сердись.
– Хорошо, я на тебя не сержусь. Должен сказать, что я испугался вчера за тебя – такой всплеск эмоций. Это возрастное явление: я стал полигоном, на котором прошли испытания девичьей ревности. Меня поразило, как быстро ты стала взрослой.
– Папочка, дорогой мой, все случилось так неожиданно. Жизнь взрослых полна тайн, закрытых от их детей непроницаемым занавесом на долгие годы. Я не знала, что во Франции у меня есть тетя, да еще известный филолог. И даже есть брат. Зачем, почему нашу семью окружала такая тайна, как у графа Монте-Кристо, открывшаяся через много лет?
Алеша, обняв за плечи Танюшу, стал ходить с ней по комнате, обдумывая ответ. Непросто объяснить взрослеющему ребенку, что сейчас она из страны детства шагнет в реальный мир. Он ее к этому готовил. Понятно ли ей, что мы живем по двойным стандартам, что нас опутывает паутина лжи на каждом шагу, что за каждым нашим шагом наблюдает многомиллионный аппарат соглядатаев? И мы подчинены неписаным законам жизни полицейского государства, и хотя с такой жизнью не согласны, но молчим, боясь потерять работу, позволяющую сводить концы с концами. Понимает ли она, что мы – несвободные люди, что демонстрации, на которые мы ходим, прикрывают душевную пустоту за якобы всеобщей радостью и ликованием.
– Я попытаюсь рассказать тебе, почему взрослых окружает тайна. Но это будет очень большой разговор, длиной на всю нашу с тобой прожитую жизнь. Эти разговоры приведут, в конечном счете, к разрушению части твоего мировоззрения, девочка, которую мы создавали вместе со школой. Теперь ты почти взрослый человек, подготовленный к большой жизни. Ответь мне на вопрос – веришь ли ты в общество, которое мы строим.
– Я как комсомолка верю. Но у меня есть сомнения, и их много.
– Это хорошо, что есть сомнения. Без сомнений можно верить только в Бога. В этом случае все построено на вере, никакие сомнения не допускаются, ибо приводят к ереси. Если у тебя есть сомнения как у комсомолки, то ты не догматик, ты мыслишь. Тогда ты видишь, сколько несправедливости и обмана в нашей советской жизни, хотя, например, очень много сделано для восстановления законности по отношению к миллионам граждан после XX съезда партии. Я верил, что партия принесет покаяние за совершенные преступления перед народом, станет другой, демократической по духу, выгонит засевших в Кремле и на периферии партийных бюрократов, для которых закон что дышло, куда повернешь, так и вышло. Но пока ничего не выходит, ты это понимаешь?
– Да! В газетах одно, а в жизни другое.
– Знаешь ли, что сегодня за малейшее отступление от линии партии, за критику людей исключают из партии, выгоняют с работы? А в сталинские времена и вовсе отправляли в места не столь отдаленные с гарантированным выходом «на тот свет». Вот одна из причин, заставляющая взрослых ограждать детей от разговоров о политике. Подумай, о чем я сказал – к этому разговору мы еще вернемся не раз. Сегодня на открытии конгресса выступает наша мама. Самое интересное для участников – ответы на вопросы и обсуждение доклада. Мама сумеет сделать доклад интересно, а отвечает она всегда лаконично и емко. Очень важно, что доклад и ответы на вопросы будут на французском. Звонить она будет по московскому времени далеко заполночь, так что ты не нарушай свой режим – утром все узнаешь. Хорошо?
– Конечно, мне бы тоже хотелось послушать маму, но придется потерпеть до утра.
Дни в Париже пролетели с ужасающей быстротой. После успешного выступления на конгрессе у Леночки установились дружеские контакты со многими коллегами, чему способствовал ее хороший французский. Она побывала в больницах и в институте, получила каталоги по медицинскому оборудованию и книги от авторов. Уже в первый день приезда Наташа составила план знакомства Леночки с Парижем. Сначала они прорабатывали маршруты по карте, а затем один-два часа, как правило, вечером, кружили по парижским улицам на машине. Одно кресло из автомобиля убрали, чтобы Алеша на своей коляске мог участвовать в этих поездках. Алеша отлично знал Париж и его историю.
В один из дней Леночка съездила в клинику, где мальчик проходил лечение. Там ее ознакомили с историей его болезни, рентгеновскими снимками, исследованиями невропатологов, а также с методикой лечения. Главный врач, он же владелец клиники, поняв, что имеет дело с многоопытным врачом, был очень любезен и предупредителен и пообещал выслать копию истории болезни Алеши.
В воскресный вечер Наташа устроила прием в честь своей сестры, как было сказано в приглашении, известного хирурга и одного из руководителей крупнейшей московской клиники, члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР. Были приглашены друзья-коллеги Наташи, известные французские медики, журналист из «Фигаро», крупный издатель медицинской литературы и пресс-атташе по культуре из Советского посольства. Сестры выглядели очень эффектно. Накануне приема Наташа отвезла Леночку к своему парикмахеру, долго колдовавшему над ее прической, и замысловатая укладка в виде потока ниспадающих волос весьма преобразила привычный облик деловой женщины.
Наташа заказала в соседнем ресторане меню из морских деликатесов и холодных закусок. Когда подали горячее – черепаший суп, тонкий экзотический аромат наполнил столовую. Гости оживленно беседовали. Журналист из «Фигаро» подчеркнул заслуги очаровательной мадам Натали в исследовании советской литературы и высказал свое восхищение в адрес Леночки:
– На конгрессе мы попали под наркотическое влияние очаровательной мадам Элен, представившей аудитории увлекательные даже для неспециалистов доклад и киносюжеты. И если у меня возникнет необходимость, не дай боже, я буду стремиться попасть под скальпель только мадам Элен, после чего буду разбираться в исследованиях мадам Натали. Мы видим, как две сестры работают на благо франко-советского сближения – одна в области литературы, другая в области медицины, одна во Франции, другая – в Советском Союзе. Пусть дружба между Францией и СССР будет столь же верной, как дружба двух сестер, несмотря на разъединяющие их государственные границы.
Затем говорили о совместных проектах издания медицинской литературы, профессор Сорбонны прочитал стихи Пастернака в собственном переводе, а Леночка – в русском оригинале, Наташа под собственный аккомпанемент исполнила песенки Беранже. Алеша, молчавший весь вечер, спел под гитару дуэтом с Жаном два романса… Потом кто танцевал, кто беседовал. Прием прошел великолепно и закончился далеко за полночь.
Пора было собираться в обратный путь.
– Алеша, мой мальчик, я к тебе за эти дни очень привыкла и представить себе не могу, что через день мы с тобой расстанемся. Мама будет добиваться разрешения на твое, возможно, продолжительное пребывание на лечении в Москве. Мы будем тебя лечить по другой методике, которая эффективна только при твоем активном содействии врачам. От тебя потребуются воля, терпение и мужество.
– Я, стиснув зубы, буду выполнять указания врачей, главное для меня – встать на ноги и пойти.
– Дорогой мой, тебе понадобится, по-видимому, перенести несколько операций, затем массаж и интенсивные физические упражнения, ежедневно, по много часов. Будь готов к этому.
– Всегда готов! Тетя Леночка, я вспомнил ответ пионеров на призыв «Будь готов!».
– Ты и это знаешь?
– И не только это. Знаю, что такое тоталитарное государство и что разница между коммунизмом и фашизмом лишь в демагогии. А еще знаю, что Генрих Белль написал: «Коммунизм – это фашизм бедных».
Поздно вечером, накануне отлета, Наташа, обняв Леночку, увлекла ее за собой на диван.
– Подходит к концу наша встреча, и я невольно обращаюсь к своему прошлому в России. Леночка, милая, я вижу, что мой мальчуган стал близок тебе, что ты видишь в нем родственника, не так ли?
– Не только родственника – я полюбила его. Теперь ревности к прошлому у меня нет. Сначала мне было очень тяжело, в первые дни, когда я узнала, что произошло между вами в райцентре. Но я видела, как мучается Алеша, и поняла, что ваша связь – мимолетная, что Алеша меня любит, что ничто не может нас разъединить. Я успокоилась. Алешин сын будет и моим сыном, Наташенька.
– Спасибо, – она обняла Леночку и заплакала, продолжая говорить сквозь слезы. – Сейчас, по прошествии стольких лет, я снова возвращаюсь к покаянию, как в первый день твоего прилета. Алеша был моей первой и последней любовью, первой и последней, мучительной и счастливой. Здесь, в Париже, у нас с Жаном спокойная любовь, начатая без страстей и продолжающаяся долгие годы. Я уважаю и люблю его, а он меня. Я знаю, он меня очень любит, боится потерять и потому настаивает на официальном оформлении наших отношений. Я тебе об этом говорила. Уже много лет два дня, проведенные с Алешей, я воспринимаю как историю из другой жизни, в древнейшие, поросшие мхом времена. Только мой мальчуган, мой дружочек, являет собой доказательство, что был Алеша, была Россия, что все, что произошло, – не сон.
Она замолчала, и Леночка поняла, что Наташа ушла в воспоминания, не закончив своего монолога-исповеди, когда один говорит, а другой слушает, приятно ему это слушать или нет. И Леночка замерла от страха, что сейчас, через минуту, узнает что-то новое о давно ушедшем прошлом, и это «старое новое» может снова превратить ее в комок нервов, как тогда. В те дни она не позволила Алеше каяться. Ей было бы невыносимо тяжело слушать, что между ними произошло. Она верила и без Алешиных объяснений, что история с Наташей была случайной, не так, как у нее с Алешей. Но почему-то учащенно забилось сердце, хотя только что она утверждала, что у нее нет ни капельки ревности к Наташе.
– Говорят, первая любовь не забывается, – тихо продолжила Наташа. – В наших отношениях была страсть, возбужденная мною и нашедшая краткий отклик в Алеше. И если была она единственной, скоротечной и без взаимности, как у меня, тоже не забывается, лишь прячется в самый дальний уголок сердца. Может вспыхнуть эта сердечная боль или так и останется в дремоте до последних дней жизни? Я об этом никогда не думала, но сейчас… Я не хочу встречаться с Алешей, боюсь, что для меня эта встреча может стать тяжелой, нарушит мое душевный покой. Мне здесь хорошо: я умиротворена, у меня есть мальчуган, есть Жан. Леночка, я счастливый, свободный человек: я говорю и пишу, то, что считаю нужным, я устраиваю свою личную жизнь, как хочу, и до этого никому нет дела – ни соседям, ни парткому, ни райкому, о которых здесь никто не слышал. Меня окружают внимательные, интересные, преуспевающие, увлеченные работой и жизнью люди. В работе отдаю предпочтение, в основном, мужчинам, вероятно, потому, что в делах они прагматики и логикой подавляют эмоции, с ними интереснее в общении. У большинства женщин не так – эмоции сплошь да рядом лежат в основе их поступков, с ними труднее. Но это не правило. С мужчинами проще, когда их держишь на дистанции, тогда с ними можно дружить, но не более. Я выстрадала свободу, получила ее здесь. Леночка, не будем будоражить прошедшую историю. Я оформляю документы только на сына, сама не поеду.
«Бедная моя Наташенька, – подумала Леночка, – она любила моего Алешеньку глубоко и искренне, а он ее не любил. Он лишь поддался порыву, мгновенному увлечению, так бывает. Ничего нового я не услышала, кроме одного – она любит его и сейчас и боится встречи с ним», а вслух сказала:
– Если ты чувствуешь, что опасно, как ты выразилась, будоражить прошлое, то твое решение правильное. Я должна тебе сказать, что я очень люблю моего Алешу и без него своей жизни не представляю, он мой и только мой. А мальчугана мы, то есть наша семья, окружим вниманием и заботой, не беспокойся.
В Шереметьево встречать Леночку поехали всем семейством, включая Зиту. Они расположились в креслах напротив табло «прилетов» и стали наблюдать, как информация об ожидаемых рейсах постепенно из нижней части табло перемещается в верхнюю. Высветилось сообщение, что самолет из Парижа совершил посадку.
«Точно по расписанию», – отметил про себя Алеша и обратился к дочке:
– Танюг, волнуешься, да? Я тоже. Всегда при встрече волнуешься ничуть не меньше, чем когда провожаешь. Мы не виделись десять дней с нашей мамой, десять дней, а кажется, что прошла вечность.
– Неужто всего-то десять дней? Уж ждала ее, ждала, насилу дождалась, – запричитала тетя Груша.
– Да, тетя Груша, целых десять дней. На такой срок я с мамой никогда еще не расставалась.
– А, соскучились? То-то! А что на это скажет Зита?, – и Алеша, обратившись к Зите, произнес: – Мама приехала, сейчас появится из этого прохода.
Зита и без того вела себя довольно нервно, а после Алешиных слов она встала на задние лапы, прижимаясь к Танюше, и стала неотрывно смотреть туда, куда ей указали. На задних лапках стоять было трудно, и чтобы отдохнуть, собака опускалась на все четыре лапы, но уже через минутку занимала прежнюю позицию, с каждым разом все сильнее опираясь на Танюшины ноги.
– Зитуля, бедняжка, иди на плечо, а то тебе ничего не видно, хоп! – и тут же с места Зита прыгнула вверх и оказалась у Танюши на руках. – Однако, мадмуазель, вы далеко не перышко. Ну ничего, ради такого торжественного момента потерпим.
Вдруг Зита, радостно залаяв, спрыгнула с рук и бросилась в противоположную сторону. И тут же совсем рядом услышали голос Леночки:
– Интересно, кого это вы встречаете, повернувшись ко мне спиной?
И сразу, одновременно, все вместе:
– Мамочка, дорогая, Леночка, откуда ты, мы все глаза проглядели!
– Тихо, ребята, тихо! Танюшка, до чего ты хороша, родная! Алешенька, милый, почему такой озабоченный, я уже здесь! Тетя Груша, любимая, выглядите отлично! Зитуля, тихо, тихо, хватит восторгов, сядь здесь, вот здесь! Ребята, я такая счастливая, я прилетела домой – к вам!
И уже совсем тихо:
– Я так скучала, как будто не видела вас вечность.
И объятья, и бесконечные поцелуи и радостные слезы… Потом пошли восторги по поводу красоты, изящества, прически, вообще «заграничного» облика Леночки. Наконец, тронулись вслед за носильщиком, толкавшим перед собой тележку, нагруженную багажом.
– Я вижу, ты крепко прибарахлилась, даже чемоданы поменяла, – заметил Алеша.
Танюша воскликнула:
– Мамуля, до чего тебе идет это пальто, правда-правда, очень! А ты мне туфельки купила?
А тетя Груша поинтересовалась разделочным ножом и молоточком для мяса.
– Да, да! Все заказы выполнила и перевыполнила. Я заработала своими лекциями и консультациями много больше, чем получила на командировку, и Наташа буквально завалила нас подарками. Если я отказывалась, то она умоляла, ее глаза увлажнялись, уверяла, что все это пустяки и так далее, и так далее. Вы знаете, какой упрямой она может быть.
И даже по дороге из аэропорта Танюша все восхищалась маминой прической:
– Мамуль, а у нас так в парикмахерской умеют?
– Не знаю, но думаю, что нет таких мастеров-художников. Это ведь искусство, дорогая, нужен талант и не каждый может стать маэстро.
– И еще, мамуль, почему ты оказалась позади нас?
– Это сюрприз Жана. В Орли, взяв мой билет якобы для проверки, он доплатил за первый класс, а пассажирам первого класса багаж подают быстрее.
Дома, разбирая багаж, Танюша заметила, что не видит старого маминого пальто.
– Его оставили в магазине, где Наташа долго и придирчиво выбирала мне пальто в подарок. А то пальто пойдет клошарам.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А я давно на него имела виды. Счастливый клошар, если будет носить такое пальто.
– Дорогая моя, посмотри, какое пальто тебе подарила тетя Наташа.
– Это мне? Такая прелесть! Спасибо тете Наташе, придется ее признать, правда-правда.
– Танюг, откуда это у тебя «правда-правда». Я уже и раньше это слышал от тебя. Ты ведь искренне восхищалась маминым пальто? А, конечно, искренне. Так зачем же тогда «правда-правда»? Режет слух, звучит противно, по-мещански, неинтеллигентно.
– Папочка, у нас так стали говорить в классе. Кто-то занес. Поняла, действительно мерзко.
– И потом, Танюг, довольно острот и подковырок в адрес тети Наташи. Она что, купила твое к ней доброе отношение, подарив это прекрасное пальто, которое тебе, кстати, очень идет?
– Нет, нет, конечно, нет! Сама не знаю, откуда это из меня, извините, поперло.
– Танюг, оттуда же, откуда вылетело словцо «поперло», заметь не слово, а словцо. Убогая лексика у вас начинает править бал. Оглядись внимательно и выскажи свое мнение классу громко как дочь своих родителей. Все ли тебе понятно, дщерь?
– Все понятно, ты прав!
Невольно всхлипнув, она обняла маму, поцеловала, потом няню Грушу, от которой получила шлепок по мягкому месту:
– Что я, маленькая что ли?
– Маленькая, маленькая, но уже большеватенькая. За словами и поведением пора следить, чай не глупышка.
Таня подошла к Алексею Петровичу и, нагнув голову, уперлась ему в грудь, затем обняла за шею и чмокнула в лоб:
– Я повторю, что полезно для запоминания: все понятно, и правильно, не дурочка. Хотя мой самый любимый папуха бывает занудой!
– Пожалуй, ты права: нравоучение за нравоучением – не педагогично.
Началась раздача Наташиных подарков.
Алеша получил электрический калькулятор с набором программ, работающий от сети, тетя Груша «очень миленькое», как она выразилась, платьице и «славненький фартучек», Зита красный мягкий ошейник с телескопическим поводком. Не забыла Наташа и про Дусю, получившую две красивые мисочки.
– Леночка, наши подарки бледнеют перед Наташиными.
– Алешенька, мы вмести объехали всю Москву, хотели подарить что-то интересное. Но наши магазины пусты, а их – переполнены товарами. Наташа все прекрасно понимает.
Потом стали рассматривать все, что накупила Леночка для семьи и, конечно, для Светланы. И, конечно, она привезла книги – в основном по медицине и кое-что из беллетристики на французском и английском.
Наконец все вместе принялись обстоятельно рассматривать альбом фотографий.
– Сразу ясно, что это Алеша-младший. Очень похож на тебя, папа, правда, няня?
– Правда, Алеша очень похож на Алешу.
– Алеша долго рассматривал фото Алеши-младшего, разволновался. Леночка тут же принесла ему какое-то лекарство.
– Леночка, зачем?
– Слушайся доктора.
Пришли к выводу, что самые интересные дамы на приеме – Леночка и Наташа, еще, пожалуй, пианистка. Хотя и остальные – тоже хороши, и все же самые интересные – Леночка и Наташа. Жан – очень симпатичный, чуть полноват, но, похоже, хороший и добрый человек. Более подробный рассказ решили отложить на завтра, ведь завтра – выходной! Легли спать поздно.
Утром, обняв Леночку, Алеша сообщил, что получено официальное письмо: при выполнении служебного долга погиб подполковник Дмитрий Сытин.
– Как?! Наш Димыч, одинокий, заброшенный, дорогой мне с детства Димыч. Как это произошло? Когда? Как?
– В письме об это ничего не сказано. А ведь мы познакомились с тобой через Димыча, когда он своими здоровым кулачищем свернул мне нос, и ты привела мой нос в порядок. С тех пор мы с Димычем стали друзьями. А как он хотел, чтобы мы были вместе.
– Бедный добрый Димыч! А сколько раз мы ему писали с предложениями приехать к нам или провести вместе отпуск. Он все отнекивался, ссылался на занятость. Женился, потом развелся… Жил один, на звонки отвечал неохотно, к себе в гости не звал, часто лежал в госпиталях. В поведении его было что-то странное.
– Мне кажется, что он работал на испытаниях ядерного оружия, может быть, там и погиб. Он был засекречен по категории куда более строгой, чем я в своем ящике.
– Бедный Димыч, даже не знаем, где на земле находится его холмик.
Весна и выпускные экзамены «не за горами». Танюша много занималась, родительский контроль не требовался. Однажды Алеша попросил ее рассказать, что она знает о теории относительности – один из вопросов в программе по физике. Рассказ длился полчаса и, как видно, она могла говорить еще и еще, увлеченная темой и желанием показать свои знания.
– Танюша, мне кажется, что твои знания превосходят школьную программу, не так ли?
– Да, я взяла за основу университетский вводный курс по физике и проработала его полностью, так посоветовал наш учитель. Я тебе об этом говорила в свое время.
– Да, да! Это замечательно, девочка. А все ли ты поняла?
– По тем разделам, которые соответствуют школьной программе, поняла, кое-что нашла в литературе, которую посоветовал учитель.
– Не означает ли это, что ты склоняешься к поступлению на мехмат МГУ?
– Не знаю, папка, не знаю.
– Танюша, девочка, уже сегодня наступило время подумать о будущем всерьез. Мы неоднократно говорили с тобой, куда идти учиться, но ни к какому выводу не пришли. Прежде всего, это должен быть университет, если ты хочешь заниматься наукой. Только там можно получить наиболее глубокое образование по выбранной специальности. Самое интересное заниматься на стыке наук.
– Да, папка, надо поступать в университет.
– Сегодня в описательных науках на основании достижений физики и химии возникают десятки новых научных направлений. Эти достижения перевернут биологию, медицину, фармакологию. В этих науках потребуется математический аппарат и вычислительная техника. Вместе с тем не менее интересно заняться лингвистикой, например этимологией, и связать ее с математикой. Что-то по этому поводу думает наш Алеша-младший, интересно будет с ним поговорить. Сегодня и в лингвистике, и в географии применяются математические методы исследования, и скоро эти науки, да и практически все другие будут пронизаны математикой. Об этом мы с тобой говорили и обстоятельно поговорим еще не раз, верно?
– Жизнь прекрасна и удивительна, как ты любишь говорить. Потому и науки прекрасны и удивительны, и я предвкушаю радость от предстоящих познаний.
– Танюшка, молодец! Как ты сказала: «…предвкушаю радость от предстоящих познаний». Молодец, я рад, что моя дочь такая умница. Танюша, если мы говорим о профессии, то возьмем, например, историю как прислужницу политики. Здесь море разливанное проблем. История опутана паутиной лжи, за которой ее и не видно. Было бы интересно заняться новейшей историей России, распутать эту паутину, в которую ее упаковали власть предержащие.
– Не дадут!
– Когда-то эта власть уйдет или ее «уйдут», и мы будем жить в открытом обществе, тогда можно будет заняться современной историей, но есть ли в действительности «открытое общество»? В значительной мере это тоже фикция. Весь мир построен на противоречиях, на отсутствии знаний истории своего народа, мировой истории, экономики и на слабом развитии исторической памяти. Вот почему история должна стать фундаментом формирования общественных движений. У Черчилля есть такие слова: «Главный урок истории заключается в том, что человечество не обучаемо». Я бы перефразировал слова Черчилля так: человек наделен исторической памятью на уровне инстинкта, или она вовсе у него отсутствует. Знаешь, девочка, чтобы быть по-настоящему культурным человеком, и занять в жизни достойное место, и понимать общественные и научные тенденции, желательно иметь образование естественное и гуманитарное, свободно изъясняться и читать литературу на трех-четырех языках. Я думаю, люди с таким кругозором становятся космополитами. Им тесно жить в одной стране, вращаться в культуре одного этноса. Они могут реализовывать себя во многих странах мира, но, в первую очередь, у себя на родине. Вместе с тем такой человек принадлежит всему миру, и мир принадлежит ему. Впрочем, qui vivra verra, поживем – увидим, так как жизнь зависит от множества обстоятельств, учесть которые невозможно. Во всяком случае, сегодня это программа-максимум и мне бы хотелось, чтобы ты ее придерживалась. А что касается Алеши-младшего, то его возможностей я пока не знаю.
– Ну, дорогой папка, думаешь, вытяну я такую программу? Должна. Вытяну!
Татьяна успешно сдала вступительные экзамены на два факультета МГУ: механико-математический и филологический, и после продолжительных бесед Алексея Петровича с деканами, ректором и заместителем министра ее зачислили на оба факультета.
Как-то раз в институт, где работал Алексей Петрович, приехал новый первый секретарь райкома Разуваев. Директор института познакомил новое партийное начальство с разработками института и его ведущими сотрудниками, среди которых оказался Ларин. Алексей Петрович и Николай Николаевич встретились как старые добрые знакомые. Из кабинета директора они вышли вместе, Алексей Петрович показал свою лабораторию, познакомил с сотрудниками. Был конец дня, и Николай Николаевич предложил Алексею Петровичу подвезти его домой.
«Получится неудобно, если, подъехав к дому, я не приглашу его подняться к нам», – подумал Ларин.
– Николай Николаевич, я бы хотел предложить вам провести этот вечер в кругу моей семьи. Со всеми вы знакомы. К сожалению, дочери дома не будет. С того времени она выросла, теперь студентка МГУ, приходит около одиннадцати.
Не задумываясь, Разуваев принял приглашение:
– С удовольствием. Должен сказать, что давно хотел познакомиться с вашей семьей поближе. Вы мне как партийному работнику интересны. Я-то не чиновник от партии, надеюсь, вы это чувствуете. А готова ли Елена Федоровна принять своего бывшего пациента?
– Конечно, готова, учитывая возможности московских магазинов, если заходить в открытые не для простых людей двери. Правда, теперь эти возможности расширились, поскольку нас прикрепили к магазину АМН. Сейчас мы поставим ее в известность и по дороге заедем за ней в клинику, это можно, Николай Николаевич?
Минут через десять-пятнадцать подъехали к семейным хоромам.
– М-да, – пробурчал Николай Николаевич, – не думал, что двое достойных ученых живут в таком доме. Впрочем, это на вас похоже: «Мы не лучше других, как большинство, так и мы». Да, интеллигенция – народ опасный, с ними надо держать ухо востро. Разве не так думал и действовал Ленин?
– Напрасно так уж сразу вы напали на наш с виду неказистый деревянный дом. Конкурентов не было на освободившуюся площадь, и мы перестроили весь верх по своему усмотрению, как хотели. Теперь у нас просторная современная квартира. А советская власть в новом доме выделила бы квартиру с существенно меньшей площадью из расчета девять квадратных метров на человека и черт знает с какой планировкой. Пошли, Николай Николаевич, один лестничный марш из восемнадцати ступенек – и мы в квартире.
Их встретила тетя Груша. С радостным повизгиванием выбежали Зита и Дуся, кошка, впрочем, тут же важно удалилась.
Квартира Разуваеву понравилась. Он постоял у полок с книгами, достал и полистал некоторые.
– У вас даже есть Габриэль Шевалье, «Клошмерль». По этому роману поставлен великолепный фильм. Да, библиотека у вас отличная.
Уже за столом после первой рюмки коньяка он сказал:
– Как же вы будете принимать своих иностранных родственников и других зарубежных гостей, а они у вас, без сомнения, появятся, в этом особняке в кавычках. В квартире у вас все замечательно, но снаружи! И этот Кривой чуть освещен, и булыжная мостовая во дворе и в переулке, и один особняк «живописнее» другого. Западную прессу только допусти – шумиху поднимет: вот, мол, в каких трущобах живут ученые в СССР. Этого допустить нельзя. Кстати, весь Кривой переулок подлежит застройке и как переулок скоро исчезнет с карты города. Хотите вы или не хотите, но ваш дом снесут. Лучше дом освободить заранее, пока есть возможность выбора новой квартиры. Я твердо могу вам сказать, что вы получите квартиру с не меньшей площадью, в хорошем районе, недалеко от метро.
– Алешенька, придется идти навстречу пожеланиям партии, – со смехом заметила Леночка. По правде, мы и сами мечтали об этом. Но столько нуждающихся в расселении коммуналок, что мы решили подождать, заявлений не писали. Но если есть такая возможность, то мы не откажемся, спасибо.
Потом, было, гость высказал пресловутое, что в магазинах ничего нет, а дома в холодильнике полно, но, не почувствовав поддержки в этом сомнительном утверждении, сменил тему разговора, стал расспрашивать Елену Федоровну о Наталии Александровне.
– Вот что дает буржуазная демократия ученому – достойные условия жизни, свободу мысли и передвижений. И не только это, – заявил Ларин, открыв вторую бутылку коньяка.
– Алексей Петрович, а мне казалось, что вы противник крепких напитков.
«Не хочет товарищ Разуваев развивать тему о преимуществах буржуазной демократии, да еще в домашней обстановке. В сущности, мы как были, так и остаемся для него незнакомыми, но интересными людьми. Он хочет с нами познакомиться поближе, узнать нас и наше окружение, даже, быть может, поспорить с нами, но не дома, а в открытую, в среде своих», – подумал Алеша. Обращаясь к гостю, ответил:
– Я и сейчас противник того, чтобы пить крепкие напитки без меры. А коньяк, это ради гостя, товарища по партии. И вообще нужно развивать в народе культуру употребления виноградных вин… Вино надо смаковать, любоваться им в бокале, закручивать в воронку, разогревая, хотя, впрочем, с коньяком поступают так же. Мы с женой предпочитаем грузинские вина всем прочим. А что творится на периферии!..
Но Николай Николаевич, посмотрев на часы, заспешил:
– Хорошо у вас, мне нравится. А как мы живем, поговорим как-нибудь в другой раз, когда увидимся. Из этой квартиры мы вас переселим, так что готовьтесь.
– Николай Николаевич, для институтской многотиражки меня попросили написать о досуге заводского народа на периферии. Я написал. В свободное время прочитайте.
Заметку для многотиражки Разуваев прочитал сразу.
Унылая жизнь на Безымянке
Город К. вырос за счет заводов, эвакуированных во время войны. Сначала возле завода строили бараки для рабочих и служащих, поселок назвали Безымянка. Постепенно расширялся завод, а вслед за ним и поселок. Автор берется сформулировать один из Законов советского социализма нашего времени: развитие производственных мощностей происходит опережающими темпами по сравнению с инфраструктурой. В конце концов на окраине города вырос городок из унылых однообразных пятиэтажек. Таких поселков возникло немало, они разрастались, соединялись между собой, и в итоге огромный город узкой полосой вытянулся вдоль Волги километров на шестьдесят-семьдесят. Единой инфраструктуры город не имел. Попробуй, доберись на автобусе из Безымянки в исторический центр, например в театр. Один раз можно попробовать, второй раз не захочешь. Между тем люди ежедневно пользуются автобусом, трамваем, которые приходится брать с боем.
С продуктами в городе несравненно хуже, чем в Москве, намного, а когда в магазин поступает в продажу водка, вызывают милицию. На Безымянке пьяные буквально на каждом шагу. В городе впервые в стране открылся женский вытрезвитель. В центре есть ресторан, дверь в который охраняет швейцар, или вышибала. Попадают внутрь ресторана только постоянные посетители, за некоторую мзду. Есть ли, нет ли свободных мест за столиком – это уже их проблема. В ресторане водку подают в графинчиках, можно заказать котлеты или бифштекс рубленый, что в сущности одно и то же, с жареной картошкой. Ресторан для наиболее «самостоятельной» публики, имеющей «заначку» от жены или для командированных.
Если денег в обрез, а трудящемуся необходимо выпить (он к этому привык, устал, хочет расслабиться), то рядом с рестораном имеется скверик, в котором расположено кафе, или павильон. Весь ассортимент: холодный кофе в граненом стакане и сухая ватрушка. Унылая официантка будет наблюдать за вами, если вы не внушаете доверия, и за парой-другой работяг, ведущих тихий разговор. Кофе у них не выпит, а иначе она давно бы ушла из зала. За ними, «за этими», нужен глаз да глаз, чуть зазеваешься – и стаканов нет. Граненый стакан – великий символ нашего времени. Если где удастся схватить «поллитру» на троих, в самый раз по деньгам, нужен стакан, а он всегда при тебе.
В боковой стене павильона есть две двери – через одну из них с надписью «Вход» попадаешь в узкий коридор, отгороженный стенкой от зала кафе. Из коридора дверь ведет в подсобное помещение – «подсобку», а в конце коридора – столик, за которым торгуют водкой из поллитровой бутылки в розлив, по 200 граммов на человека – это полный граненый стакан – с двух до шести, если, конечно, до шести часов хватит водки. Торгуют трое при четком разделении труда: один – «касса» – берет деньги без сдачи, второй – «разливала» – сдергивает с горлышка бутылки пробку и наливает полный граненый стакан, третий – «подсобник» – подает «разливале» бутылки.
«Торговля» в распивочной начинается с двух часов дня, за порядком следит «начальник» – милиционер. Задолго до открытия появляются первые «озабоченные». Они собираются за кустами, где их как будто не видит милиция. Примерно без четверти два «на подмогу» прибывает второй милиционер, а «озабоченные» из броунова движения переходят к более-менее упорядоченному, выстраиваясь в очередь к известному им месту. Сюда в 13 часов 50 минут подойдет милиционер и вытянет перед собой руку, как при построении солдат в армии, но молча. И очередь идет за милиционером к двери, как единое живое существо медленно, молча, раскачиваясь, шепотом переругиваясь, но полная предвкушения получить внутреннюю теплоту и короткое забвение от опостылевшей жизни. Тех, которые выпивают залпом, очередь уважает, кто пьет в два глотка – терпят, остальных ненавидят: «Антиллегент, чего тянешь, давай быстрее!» «Вот, … твою мать, опять не повезло – на третий разлив попал. Тряси ее до капли, голубушку!» «Ну, ты, еще раз матюгнешь, выведу из очереди», – вяло грозит милиционер. Закусывают за кустами – кто чем может, а большинство пьет без закуски.
Командированный в город К. А. П. Ларин
Вот такую статью напечатала многотиражка…
Академия медицинских наук строила дачный поселок в районе Звенигорода на берегу Москвы-реки. Возможность вступить в дачный кооператив в семье обсуждалась давно. Теперь дело дошло до конкретных действий: надо вносить деньги и через год-полтора получить готовый дом, построенный по любому из четырех предлагаемых проектов. Леночка к идее получения загородного дома отнеслась с энтузиазмом.
– Алешенька, я всегда мечтала иметь дом за городом, в котором можно жить и летом, и зимой. Зимой в Подмосковье так красиво, а леса Звенигородья превращаются в Берендеево царство, где мохнатые лапы елей сгибаются от укутавшего их снега. А в доме тепло, и как хорошо будет работаться за письменным столом возле окна. Помнишь:
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
А осень! Что может быть красивее леса в эту пору! В любое время года будет хорошо в теплом и уютном доме. Только в доме должен быть телефон, и газовое отопление, и камин. И еще гараж, а? Согласен?
– Дорогая, если ты хочешь, давай. Только когда мы будем жить в этом доме при нашей с тобой загрузке работой, и кто будет следить и поддерживать дом в порядке? Тетя Груша уже старенькая, в Москве мы ей помогаем, за городом уже не сумеем. Второй тети Груши мы не найдем. Она человек исключительный, и за эти годы стала нам родной.
– Будем искать, найдем.
– А как отнесется Танюша к этой идее?
– Только что, когда ты был в ванне, рассказала ей о возможностях заиметь второй дом. Она сказала, что выполняет программу-максимум, что ей некогда и чтобы на втором этаже для нее предусмотрели комнату не менее двадцати квадратных метров с видом на Женевское озеро. Бросила на ходу, что детали обсудим сегодня вечером и убежала в университет.
– Понятно. «Максимум» – это щелчок мне по носу, чтобы не очень отрывался от земли в своих поучениях. Учтем на будущее. Что касается дома… Она палец о палец не ударит, чтобы что-то для него сделать. Ей действительно некогда, она целиком ушла в учебу. Дорогая, в это хлопотное дело я включаюсь без особой надежды на скорое ее завершение и, кроме того, уверен, что представленная смета возрастет в два, а может быть, и в три раза, и будем мы с тобой в долгах как в шелках с этой стройкой.
Но Леночке всегда хотелось иметь дом за городом, она давно об этом мечтала. И Ларины решили строить дом со всеми удобствами в ста километрах от Москвы в дачном кооперативе академии.
Звонила Наташа, сказала, что начала собирать Алешу-младшего в дальний путь, в Москву. Сообщила габариты Алешиной коляски, чтобы соответственно переоборудовать салон «Жигулей». Предусмотрели все: и специальный трап, чтобы закатывать коляску в машину внутрь салона через багажник, и специальное кресло, рядом с водителем, с поворотом на 90 градусов. Алеша-старший со своими книгами, письменным столом и прочей мебелью перебрался в кабинет Леночки, освободив комнату для Алеши-младшего. Леночка, находясь в Париже, зарисовала комнату Алеши, и теперь старалась создать в московской комнате обстановку, близкую к его парижской.
– Ма, ты к его приезду так готовишься, будто едет кисейная барышня.
– Ну почему так резко, Танюша. Шведская стенка, кольца для подтягивания – это что, аксессуары будуара кисейной барышни? Полки для книг, письменный стол… Здесь нет туалетного столика, кушетки для возлежания… Здесь все продумано для работы, занятий лечебной гимнастикой и отдыха больного юноши. Вместе с тем я старалась, чтобы он почувствовал наше к нему расположение, внимание и любовь.
– Все правильно, мамуля. И все же…
– Что «и все же»? Неужели тебе непонятно, что хотя он уже не ребенок, юноша, но он болен, болен, и из-за своей неподвижности беспомощен. В его положении выживают только сильные духом, волевые люди, свободные от комплекса неполноценности. Он именно такой, и в этом состоянии мы должны его поддержать. Кроме того, он очень способный, талантливый лингвист, как говорят, «от Бога». Танюша, опять прорывается ревность? Или я не права?
– Мамочка, дорогая, наверное, права. Казалось бы, что у тебя больше оснований для ревности, но ты – особенная! Конечно, все, что ты делаешь и говоришь, правильно тысячу раз. Дай я тебя поцелую. Сегодня расскажу об этом разговоре твоему… нет, нашему повелителю. Я побежала грызть гранит науки, до вечера.
А вечера она не видит: в начале двенадцатого приходит домой с папой, в сопровождении Зиты, за ужином слушает домашние новости, перекинется парой слов с мамой, выслушает замечания няни Груши. Затем обнимет и потормошит Зиту, погладит Дусю и, схватив чего-нибудь вкусненького со стола, с тетрадкой или книжкой подмышкой убегает в свою комнату. Через пару минут уже в постели просматривает книгу и тетрадку, а ровно в полночь заходит няня Груша. Каждый раз, несмотря на просьбы жалобным голосом: «Няня, нянечка, нянюшенька, дорогая, любимая, еще пять минут!», тетя Груша остается неумолимой, целует ее в лоб, отнимает книжку и тетрадку, что-то бормочет про добрую ночь и выключает бра над постелью. В половине восьмого будит:
– Вставай, солнышко, пора! Петушок давно пропел – и целует ее заспанную, тепленькую, и подсовывает ей под ноги тапочки:
– Детка, шагом марш в ванную, а то мама займет!
Начался рабочий день.
Алешу-младшего поехали встречать в аэропорт на двух машинах. В своих «Жигулях» разместились все, включая Зиту, а вторая машина на обратном пути предназначалась для части пассажиров из семьи и багажа. В зале «Прилета» ожидали недолго, и вскоре приземлился самолет компании «Эйр Франс». А минут через десять они увидели инвалидную коляску, которую вез человек в форме пилота французской авиакомпании. В коляске сидел Алеша-младший – конечно, это был он. Он замахал руками встречающим – там его отец, сестра и, конечно, тетя Леночка и, может быть, тетя Груша, хотя вряд ли он их видел: сложно за одну-две минуты в сотне людей разглядеть знакомое лицо. Остальных он не знал, видел только на фотографиях. Конечно, он волновался, так же, как волновались встречающие. Первой к нему подбежала Леночка, за ней все, а Зита с радостным визгом, переходящим в лай, старалась пролезть как можно ближе к коляске. Вот какое преданное существо, которое от всей собачьей души выражает свой восторг, еще не зная чему, радуясь вместе с любимыми хозяевами! Первым пришел в себя Алеша-младший:
– Господа, пока вы не передушили меня в объятиях, позвольте представить мосье Анри – борт-инженера самолета, маминого знакомого, и разрешить ему занять свое рабочее место в самолете. Состоялось быстрое знакомство с мосье Анри, который, обхватив Алешу-младшего за плечи и прижав его на минутку к себе, произнес на ломаном русском:
– Алеша, держи голову выше. Желаю удачи!
– Большое спасибо, мосье! Надеюсь, на обратном пути я буду двигаться на своих ногах, Adieu!
«Мм-да, парень самостоятельный. Ему палец в рот не клади. Сразу взял инициативу в свои руки, но надолго ли, посмотрим. И на па очень похож, даже обидно», – подумала Таня.
«Бедный мальчик, оторвали от мамы и отправили на мучительные операции в холодную Москву. Его надо окружить исключительным вниманием и заботой. И одновременно надо смотреть за Алешенькой, как эта встреча отразится на его сердце», – размышляла Леночка.
«Очень похож на Алешу. Моя Танюшка будет ревновать, переживать, а при ее загрузке сразу на двух факультетах, еще заболеет, не дай Бог. Надо Танюшке помогать. Свожу ее в Сандуны, после парной веничком пройдусь по спинке и ребром ладони по всему телу красоты неописуемой. Младшему-то тоже надо помогать, пока не знаю как. Человек незнакомый еще», – рассуждала про себя тетя Груша.
«Вот прилетел мой сын. Но почему он к нам так странно обратился: “Господа!” – холодно и формально. Но почему я думаю о нем как о чужом. Это же мой сын, мой! Но может ли он быть таким же близким, как родная Танюша, моя девочка. Что-то я не о том, и на душе стало пусто, и не волнуюсь. Когда же пробежал холодок? – пытался анализировать свои чувства Алеша-старший. – Это после того, как он сказал “господа”»…
Но минутная скованность после ухода мосье Анри тут же сменилась радостными объятиями и поцелуями Леночки с Алешей-младшим.
– Дорогая тетя Леночка, извините, что я так официально ко всем обратился. Но так требует этикет – не раскрывать свои чувства в присутствии посторонних. У вас это не принято, я знаю. Вы – мой папа? Я узнал вас по фотографии, правильно, тетя Леночка?
– Правильно, правильно, мой дорогой. Ошибиться трудно, ты очень на него похож.
– Мне трудно обратиться к вам как к папе – можно я обниму вас?
– Видишь ли, я узнал совсем недавно, что у меня есть сын. Я этому рад, очень рад, что у моей дочери Танюши появился брат. Танюша, теперь твоя очередь обниматься.
– Па, для начала можно обойтись похлопыванием друг друга по спинам и словом «Приветик!», хотя, впрочем, давай обнимемся: свалился братик на мою шею. Можешь называть меня на ты.
– Спасибо, Танюша, я очень рад. Ты очень красивая. Тетя Груша, я знаю, что это вы. Я много о вас слышал. Давайте обнимемся.
– Давай, сынок, давай. Чтобы быстро у нас поправился, нежданный и негаданный. Мы тебя полюбим, я чувствую. А это Зита, она тоже рада тебе.
– Хорошая, добрая Зитуля, я знаю.
Потом пошли на стоянку к машинам. Алеша повез сына в коляске, хотя можно было включить ее мотор, а Танюша, немного задержав тетю Грушу, шепнула ей в ухо:
– Па везет свои грехи. Нашли все-таки его, эти грехи, через семнадцать лет, даже символично – от грехов не спрячешься.
– Растила-растила и вырастила язву. Так про отца, эх! По попе заслуживаешь, неслух.
– Нянечка, миленькая, но я же его люблю, ты же знаешь.
– Знаю, девочка, знаю.
Когда подъехали к машине, Алеша включил автоматический подъем сиденья коляски и, подтянувшись на руках, ловко перелез в «Жигули», потом в салон закатили коляску, а багаж погрузили во вторую машину. По дороге Леночка рассказывала о достопримечательностях, мимо которых проезжали, что-то добавлял Алеша-старший, а в ответ на вопрос «Где Красная площадь?», проехал по улице Куйбышева, выехав к Лобному месту. Отсюда Алеша-младший увидел часть Красной площади, Спасскую башню, кремлевскую стену, Мавзолей, а на спуске к Москворецкому мосту, оглянувшись назад – Собор Василия Блаженного.
– Великолепно, замечательно, я вижу все это своими глазами! Мне хотелось бы побывать здесь, обстоятельно, не спеша познакомиться с тем, что знал по альбомам с детских лет у себя дома в Париже.
В Кривом их уже ожидали Танюша и тетя Груша с горой багажа, перенесенного в подъезд. По трапу, уложенному на лестнице, Алеша-младший на своей коляске с включенным мотором въехал в квартиру и в свою комнату.
Алексей Петрович много думал о первой встрече с сыном. «Именно первая встреча будет наиболее трудной и для него, и для меня, и для него и для меня, – нудно вертелось в его голове. А получилось все обыденно, буднично, и это обращение: “Господа!”… На меня оно подействовало как ушат холодной воды. Вдруг исчезла теплота, радостное волнение. На душе мгновенно стало тяжело, показалось, что передо мной – чужой человек, не сын».
Но эта отчужденность не касалась Леночки. Она приняла Алешу с его холодной сдержанностью как само собой разумеющееся. Обняла, поцеловала, обратилась к нему «мой мальчик» и в ее словах и в тоне, с которым они были произнесены, была теплота и искренность, располагающие к себе. И он стал другим, как только ушел месье Анри, – эмоции били через край, он радовался, что приехал к папе, к тете Леночке, что ему здесь рады и что он снова начнет ходить. Именно таким он был всю дорогу от Шереметьева до Кривого – восторженно-эмоциональный юноша. Ему нравилось все в Москве, даже их деревянный дом, почерневший от времени, и такие же дома рядом, и булыжная мостовая, и Кривой переулок, который, как ему сказали, вскоре исчезнет, а на его месте вырастут новостройки. Он был, как птица, выпорхнувшая из золотой клетки в незнакомый мир.
За столом Таня освободила место Алеше-младшему, устроившись между няней и па.
– Уступаю тебе, брат, свое место. Я его так любила, но ради нового, еще незнакомого, но, кажется, интересного человека и не на такие жертвы пойдешь, пользуйся.
– Спасибо, но я могу и на любом другом.
– Ни в коем случае. Только на моем. Я тебе его дарю, пока ты с нами, всегда будешь сидеть напротив меня и между моими и наполовину твоими родителями.
– Танюг, боюсь, что ты теряешь чувство меры. Или я ошибаюсь? – спросил отец.
– Ошибаешься.
– Ну хорошо, а теперь, Алеша, расскажи о своем доме, о маме, о своих интересах, друзьях. Сразу обо всем рассказать невозможно. Но у нас впереди много вечеров. Мы, то есть я, наша мама Леночка, наше чадо Танюша, наша замечательная тетя Груша каждый по-своему расскажет о нашей семье и друзьях, о наших привычках и любимых книгах, о музыке. Когда у нас будет второй дом, то он должен быть непременно с камином, возле которого в самый раз вести такие беседы. Иначе зачем нужен камин при нашем климате – не для обогрева же, а огонь, как известно, завораживает, располагает к беседе. Правда, второй дом будет не так скоро, придется беседовать без камина.
Обед растянулся на три часа и два раза прерывался звонками из Парижа. Алеша взволнованно докладывал маме о своих впечатлениях, трубку брали Леночка, Алеша-старший и тетя Груша. Позже Наташа снова позвонила: «А сейчас что вы делаете? Как, все еще за столом? Как мне хотелось бы быть с вами!»
Потом быстро убрали посуду со стола, на котором осталась ваза с темно-красными розами на длинных стеблях. Должен был состояться разговор отца с сыном или он уже произошел? Пожалуй, и впереди их немало… Старшие ушли в другую комнату. Алеша подкатил на коляске к Тане, уютно устроившейся в кресле, и стал увлеченно рассказывать ей о своих занятиях языками.
– Я тебя познакомлю со своей методикой изучения языков – сказал Алеша. – Это очень интересное и увлекательное занятие – изучать новый язык. Новый язык – это незнакомая страна. Сейчас меня интересуют древние языки и история стран, в которых эти языки жили. Как возник язык, и как долго жил, и как умирал вместе со своим народом, или частично возрождался, или частично заимствовался другим этносом. Язык как живой организм способен развиваться только в благоприятной для него среде. Мне кажется, что термин «среда» подходит не только для описания флоры и фауны, но и для описания жизни языка. Понимаешь, Танюша, как это интересно!
Вечером следующего дня, как обычно, Алеша-старший встречал Таню.
– Папка, оказывается, твой сын и мой брат интересный человечище. Пусть тебя не смущает его некоторая отчужденность, которую мы заметили при встрече. На самом деле он не такой. Во многом он еще мальчишка – искренний, добрый и располагающий к себе непосредственностью. Вместе с тем он сильный, волевой, без комплексов, увлеченная натура, уже знающий, как и чему он должен учиться, над чем работать. Знаю, па, чтобы разбираться в людях, надо жизнь прожить, пуд соли съесть, но в свои юные годы я его понимаю таким. Он почувствовал, что я настороженно к нему отношусь? А мы ведь брат и сестра и должны понимать друг друга с полуслова, дружить. Думаю, я не буду ревновать тебя к нему. И знаешь почему? Я, вероятно, эгоистка, но я почувствовала, что не будет у тебя с ним такой близости, как со мной, и потому успокоилась. Между прочим, дала ему три книги – английскую, немецкую и испанскую – он легко переводил с листа. Мы с ним вчера долго говорили, пока няня не прикрыла наше словесное пиршество. Насколько я понимаю – он смотрит в корень лингвистики, он талант, может быть даже большой талант. Вот какой у меня брат, а у тебя сын, дорогой папочка!
Алексей Петрович позвонил Леночке и, как всегда, заехал за женой.
– Леночка, меня поразил вчерашний разговор с Танюшей. Она уже взрослый человек, у нее аналитический склад ума, и когда только девочка успела вырасти?
– Девочка у нас исключительная, удивляться нечему, тянет твою концептуальную программу-максимум, Алешенька, но программу она выполнит лишь в случае, если не оставит бассейн и, хотя бы раз в неделю, гимнастику. Это необходимо для ее здоровья. Ей хотелось бы продолжить занятия музыкой, но где взять время? Пожалуйста, поговори с ней, найдите компромисс. При такой загрузке она может подорвать здоровье.
В конце концов Танюша решила: так как профессиональным музыкантом она не будет, для себя можно ограничиться игрой на фортепьяно дома и в клубе МГУ в свободное время. С английским поможет Алеша-младший, и через пару месяцев она сможет сдать экзамены за весь курс по иностранным языкам. Пока других резервов времени не нашли.
Как-то во время ежевечерней прогулки Танюша сообщила:
– Папуль, кафедра физкультуры давит: требует, чтобы я сдавала нормы на кандидата в мастера спорта. Откуда взять время? Я объясняла, что занимаюсь на двух факультетах, у меня время расписано по часам. Они мне говорят, что занятия на двух факультетах придумала сама, для себя, а кандидат в мастера – не только для самой себя, но и для alma mater – родного университета, для его спортивной славы. Па, что делать?
– Танюша, этот преподаватель с кафедры физкультуры видит, что ты подходящий «материал». Его задача – воспитать как можно больше спортсменов высокого класса, по которым судят о его квалификации. У нас с тобой другая задача – физкультура и спорт не самоцель, они необходимы для укрепления здоровья, а не для установления рекордов. Пусть рекорды устанавливают те, кто не рвется в науку. Славу alma mater принесут ее воспитанники достижениями в науке, а не сиюминутными в спорте. Стой твердо на своем решении, борись за свой выбор пути. Да осилит дорогу идущий. Договорились?!
– Да!
Они шли по полутемному Кривому. Впереди бежала Зита, то и дело оглядываясь на них. Как настойчиво они пристали к девочке ради своих каких-то корпоративных интересов. И долго не отстанут, и будут давить через комсомол и деканат, который будет вертеться подобно Янусу.
Придя домой, решили, что с завтрашнего дня встречать Танюшу будут вместе с Алешей.
