Часть II

Наступило лето. Инженеру Алексею Ларину предстоял отпуск, второй отпуск после окончания института. Первый он не использовал – были причины. Зато этот отпуск будет в два раза длиннее – начальство разрешило. Его надо провести интересно, но как? На зарплату инженера на юг не поедешь – денег хватит только, чтобы доехать к морю и снять комнату в какой-нибудь халупе. А на питание? В курортных столовых, как он слышал, очереди, невкусно готовят, и к тому же дорого. Конечно, не отпустят из дома за тридевять земель с его финансами, добавят. Тогда хватит, и с избытком. Но сколько можно сидеть на шее у родителей – уже инженер! Значит, надо отдыхать не на модных курортах Черноморского Кавказа или Крыма, а на Волге или на Украине… Да мало ли в Союзе мест, где красивая природа, полно фруктов и дешевая жизнь! Теперь самая главная проблема – с кем отдыхать. Половина приятелей переженились, и он отправился к Димычу с предложением вместе провести отпуск.

– Давай поедем на Украину и пригласим с собой Леночку.

– Не получится. Я с батей уезжаю в Питер к тете, и, быть может, навсегда. Тетя одинокая, болеет, я тебе рассказывал. Квартира у нее большая, на Кировском проспекте.

– Вот это новость! А как же Леночка?

– Это я тебя должен спросить, а то ты ей голову совсем заморочил.

– Я? Ты с ума сошел! Такое от тебя слышу впервые.

– Алешка, ни черта ты не замечаешь вокруг, эгоист.

– Эгоист. Почему?

– Живешь в свое удовольствие, друзей забываешь.

– Вот это да! К вам захожу, и довольно часто. Всегда разговариваем с Леночкой. Когда был у вас последний раз… да, уже порядочно, то читал ей целый вечер Пастернака, с огромным трудом купил у спекулянтов на Кузнецком. Она внимательно слушала, была довольна.

– Мне кажется, Алешка, что она к тебе неравнодушна.

– Как? Не может быть!

– Приглядись к ней, ловелас!

– Ну какой я ловелас, что ты несешь!

– Это я так, к слову. Посмотри, она одна, совсем одна. Никого у нее нет. Одно время приходил к ней из больницы врач, ее знакомый по эвакогоспиталю. Все ею восхищался: «Ах, какая вы цельная натура, ах, какой вы человек, ах, какой вы диагност, у вас большое будущее в медицине, ах, какие у вас волосы и т. д.» А она: «Не надо, мне нравится другой. Он еще мальчик и чуть-чуть шалопай, но это пройдет».

– А ты что, подслушивал?

– Ну зачем так! Я был в своей комнате и даже его не видел.

– Димка, что мне делать? А может быть, она не меня имела в виду, а? Я люблю Леночку, но как-то не так. Она хорошо слушает стихи и понимает их, как и я. У нас с ней общие любимые книги, писатели, музыка. Раньше я по ней сходил с ума, ночами снилась. Сейчас не так, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я к ней отношусь не как к соседке, а как к сестре, к очень близкому человеку, ясно?

– Знаешь, я плохо представляю ее жизнь и сейчас, и раньше, когда мы были школьниками.

– Как это? Вся ее жизнь прошла на твоих глазах. В квартире нашей жили две семьи – мы, Сытины, да Лаврентьевы. Леночка осиротела перед самой войной, когда ее мама умерла, а отца-то репрессировали в тридцать седьмом. А потом заболела моя мама. Однажды в моем присутствии она сказала: «На тебя, Леночка, вся надежда – я долго не протяну. Отец сутками не выходит с завода – на казарменном положении, а Димыч болтается по нашему Кривому переулку среди хулиганья. Будь ему сестрой». После такого разговора что ей оставалось делать – поступила в больницу на посменную работу, чтобы больше времени быть со мной. Она ведь совестливая, очень способная и трудолюбивая. Ну ты же сам все знаешь: война, институт, сейчас опять в своей больнице, в ординатуре…

– Димыч, поговорили о ней, и у меня опять сердце сжалось. Ведь она всегда была во мне, всегда. Но что-то мешало, что?

В тот же день Алеша позвонил Леночке в больницу.

– Лаврентьева на операции. Позвоните через час. Что-нибудь передать?

– Спасибо, нет. Позвоню через час.

«Позвоню через час… А что, собственно, я скажу? Приглашать отдыхать? Может быть, вместе с моими родителями, не предупредив их об этом? Как они на это посмотрят? Если я хотел пригласить кого-то из своих приятельниц, то почему не Надюшку, или Ольгу, или Валю, или… еще кого-то, не знаю кого, кто у нас бывает дома в последнее время. Все они чудесные, замечательные, мы славно проведем время… А если Леночка подумает, что за этим приглашением следует нечто большее, что же я ей скажу, что? Лично мне и так хорошо. А потом, выступление Черчилля… Холодная война набирает обороты. Какая там семья, дети? Невозможно, даже легкомысленно».

Через час он все-таки позвонил:

– Леночка, привет! Как дела, как операция? Значит, ты свободна? Тогда я еду к тебе и буду ждать в вестибюле, договорились.

И Алеша поехал в больницу. «Итак, о чем я буду говорить: поехали отдыхать, без всяких там разных мыслей. Нет, так нельзя. Тем более Димычу кажется, что она ко мне что-то там питает. Ну а если положа руку на сердце – а как может быть по-иному? Леночка мне нравилась с мальчишеских лет, всегда. Только война и институт, и наши девочки нас разъединили. А кто-то еще говорил: годы, годы, была на войне. Ну и что? Она там была в своем коллективе, за операционным столом, под началом профессора-полковника, которого звали, кажется, Александр Илларионович. Профессор относился к Леночке как к дочери, оберегая от мужских ухаживаний. Годы? Какие там годы, она сейчас спортивнее многих наших девочек: гибкая, стройная, интересная, и умница. Только губки красит, и все, и никаких колец или цепочек. Отличный собеседник, много читает, и мы с ней встречались на литературных вечерах, пока их не прикрыли. Она там бывала одна и одна уходила, а я провожал других. Вообще-то поступал по-свински. Как я мог? Но меня тогда волновали другие, разные».

Одно время Алеша встречался с художницей Нонной. Она отлично рисовала карикатуры и любила изображать Алешу в разных жизненных ситуациях, но обязательно с книгой в руке: и на эскалаторе метро, торчащим над всеми пассажирами, и зацепившимся за поручень трамвая, и даже стоящим под водосточной трубой: вода хлещет на Алешу, а он так увлечен чтением, что не обращает внимания на поток воды.

Они вместе ходили в консерваторию, на вечера. Нонна никогда не расставалась с альбомом, у нее очень удачно получались карикатуры на выступающих. Некоторым посылала карикатуры, вырывая из альбома. «Зачем?» – поинтересовался Алеша. – «Пропадет, хорошая работа. А может быть, оригиналу понравится, и он на мне женится, а?» – и рассмеялась. Но здесь, как понял Алеша впоследствии, хотя и догадывался об этом раньше, была тактика, впрочем, бери выше, стратегия, был дальний прицел. В конце концов, стратегия не подвела: один маститый художник преклонного возраста поменял свою старушку-жену на Нонну – интересную высокую блондинку с голубыми глазами. Алеша давно установил для себя границу их взаимоотношений, так как по своей натуре она львица и охотник: ей нужен был уже состоявшийся человек, так сказать, с положением. Но он, Алеша, ни на что и не претендовал. С ней было скучно. Нонну можно было привести куда-то, дать ей покрасоваться, а окружающим – получить удовольствие от ее лицезрения, но не более того.

В консерватории тоже были знакомства, и не только шапочные. Были там ох какие!.. и музыкантши, и прочие. Бывала там зеленоглазая Наташа, родственница Леночки, тоже, как правило, одна, реже с подругой. А зачем, собственно, они ему нужны? В последнее время чаще ходил один, иногда с Машенькой. Как она слушала музыку! При кульминации сжимала его ладонь или прижималась к нему насколько возможно, а потом так мило извинялась и краснела. Отношения у нас были чисто дружеские: целовал в щечку, провожал до троллейбуса или, если были деньги, оплачивал такси. Иногда в консерватории видел Леночку, одну, и, даже когда сам тоже был один, не ждал ее у выхода. Домой обычно шел пешком, полный музыки, боясь растерять в разговоре звуки симфонии.

В то время сердце его было свободно – он медленно плыл по течению времени.

– Леночка, привет, мы с тобой уже давно не встречались. Ты все такая же скромная докторша, погруженная в себя, так?

– Нет, не так. Во-первых, дай я тебя поцелую на правах старой знакомой. Вот так, целомудренно. Во-вторых, я возьму тебя под руку. Чем обязана такому счастью?

– Леночка, тебе очень идет это белое платье в горошек, очень. Ты в нем ну прямо первокурсница.

– Спасибо, значит, я пока еще не потеряла девичьего облика. Интересно, сколько у меня еще лет впереди?

– Да, да, не потеряла, ты такая же замечательная и прекрасная.

– Ну-ну, Алеша, к чему пустые комплименты, не надо! Знаешь, я все глубже и глубже ухожу в работу, и меня только музыка волнует да твое бесцельное вольное прозябание. Пожалуй, ничего подобного я тебе не говорила прежде.

– Боже, о чем ты! Я пришел совсем с другим. Со мой все ясно – я ищу себя, может быть.

Леночка, как обычно, наклонила голову немного набок, не перебивая, внимательно слушала.

– Так вот, скажи мне, в каком году ты отдыхала в последний раз?

– Могу ответить совершенно точно – в сороковом, перед войной.

– Что?! Ты сумасшедшая, как можно не заботиться о себе! А куда смотрела твоя больница, а где были все мы, я тебя и себя спрашиваю? Значит, все мы черствые сухари, и правильно говорил Димыч об эгоизме.

– Добряк Димыч об эгоизме? Интересно! А зачем тебе все это?

– Едем с нами отдыхать на Украину, в гоголевские места? Возьмем Гоголя и будем читать, нигде с ним не расставаясь. Представляешь, как мы прочувствуем его на Полтавщине, в Сорочинцах, а на Пселе будем загорать, купаться и рыбу ловить. Хорошая программа, а?

– Программа действительно хорошая. И давно ты ее придумал?

– Только что, но каково! И потому, Леночка, бери отпуск месяца на два. Ты столько лет не отдыхала, дадут. Это будет настоящий отдых, с культурной программой.

– Итак, насколько я тебя поняла, твои родители решили отдохнуть на Полтавщине.

– Правильно. Но мы будем отдыхать отдельно, в другом месте, но тоже на Пселе. Сказочные места, а главное, там полно фруктов и дешевизна. Можно взять с собой Наташу. Но Наташа потащит за собой подругу – это точно. Хорошо бы с Димычем, но он уезжает с отцом в Ленинград, и как будто навсегда. Лучше, пожалуй, одним. Совсем одним. А родителей можем навестить перед отъездом или во время отдыха, решим на месте, а?

– Ты сказал, что эту программу придумал только что?

– Да! А куда нам деваться – не на юг же, финансов не хватит!

– А как к этому отнесутся родители?

– Ох, Леночка! По-моему, они будут только довольны.

– В принципе этот план возможен, но ты его придумал только что. Поэтому обсуди свой план с мамой, она мудрый человек, хорошо?

Утром Алеша рассказал маме, что Леночка с сорокового года не отдыхала и что ему ее жалко.

– Жалость? Сынуля, это нехорошо. Она удивительный, добрый, мягкий, отзывчивый на любое обращение человек, красивая женщина, все при ней. Умница. И в тоже время одна и одна.

– Откуда ты знаешь?

– Вижу, я ведь иногда встречаюсь с ней.

– Интересно, а я не знал. Димыч говорит: «Больница и дом, дом и больница».

– А ты ее давно видел? С нами приглашал поехать? И что услышал? Так я и думала. Она знала тебя мальчишкой, долго возилась с тобой, лечила твой нос и стала относиться к тебе по-матерински, хотя и старше всего года на три-четыре. А когда вернулась, увидела уже взрослого человека, который даже пытался за ней ухаживать. Ты попал в ее сердце, как вечно ноющая сладкая боль, от которой освободиться невозможно. Она тебя полюбила.

– Возможно, и что же теперь делать?

– Она должна освободиться от тебя как от эфемерного заблуждения. Ей давно пора завести хорошую нормальную семью, она полна нежности и любви, а передать ее некому: ей нужен ребенок, тебе это ясно?

– Кажется, да. Я пригласил ее поехать вдвоем на Псе'л, мы и вас навестим.

– Твое предложение очень интересное, если ты взвесил возможные последствия.

– Она согласна, но хочет, чтобы поездку я обсудил с тобой.

– Поездка для Леночки будет психологически трудной: или она освободится от тебя раз и навсегда, или вы останетесь вместе, вместе, понимаешь?! Ты только будь на высоте. В любом случае я на ее стороне, прими это к сведению.

Родители уехали, а через неделю и Алеша с Леночкой на том же вокзале поджидали свой поезд. У Алеши чемодан, у Леночки вещевой мешок и сумка с продуктами. Итак, до Харькова, далее пассажирским до Кременчуга, далее рабочим до пересечения железной дороги с рекой Псе'л. Поездка с пересадками прошла без каких-либо происшествий, и вот они наконец прибыли на место.

Белые хатки, как утки-наседки в садах, в садах, в садах, и спокойный живописный Псел вдоль дубравы. Вскоре к платформе подошла молодая чернобровая красавица, одетая как будто для фильма об Украине: и юбка, и кофточка, и фартук белоснежные и красиво расшитые. Оказалось, хозяйка хаты на берегу Псела, Марийка, не против принять постояльцев. Все вместе отправились смотреть ее владения.

– А ваш домик с садочком? – поинтересовалась Леночка.

– А як же!

Хату свою она сдала целиком.

– Живите тут, люди добри, а я буду у мами. Чоловик мий призван в армию.

Хата, беленая снаружи, с соломенной крышей, была разделена на две комнаты, в каждой из которых стояли кровати, столы, стулья и прочая домашняя мебель. Ставни на окнах закрыты, на земляном полу разбросана полынь, отчего по дому разливался приятный, слегка дурманящий запах. После изнуряющей жары – прохлада. «Как здесь хорошо!» – воскликнули Леночка и Алеша в один голос.

И вот он, Псел! Алешин папа где-то в 10 – 15 километрах выше по течению собирался ловить лещей, окуней, сомов и щук на самой рыбной реке Украины. Сведения были несколько устаревшие, восходящие к временам Гоголя, но всегда надо надеяться на лучшее.

Леночка сразу вошла в круг женских обязанностей, направилась в летнюю кухню готовить какую-то еду, а Алеша, как они договорились, занялся банькой. Он натаскал из Псела полный чан воды, встроенный в печь, набрал в окрестностях хвороста и кизяков, и после долгих усилий труба над банькой задымила. Взмокший от солнца и жара от печи, перепачканный сажей и грязью, он услышал голос Леночки: «Молодец, Алеша. Но ты грязный, как трубочист. Лезь в речку, сейчас я к тебе приду». И вот почти вприпрыжку, как ничем не обремененный ребенок, на тропинке, ведущей к речке, появилась сама Леночка.

– Алеша, в мою сторону не смотри, под халатом у меня ничего нет. Отплыви в сторону.

Алеша выполнил просьбу, но, развернувшись, поинтересовался:

– Ну как, теперь, когда ты в воде, можно плыть в твою сторону?

– Нет, сегодня совместного купания не получится, я к этому не подготовлена.

– В следующий раз надевай хотя бы трусики, чтобы быть со мной в равных условиях, – выкрикнул Алеша, направляясь к середине реки.

Псе'л – река коварная, с перекатами; то у левого, то у правого берега можно пройти по щиколотку, а чуть дальше – уже глубоко и сильное течение. После обеда в летней кухне решили полежать в тени садочка на домотканых подстилках, принесенных Марийкой, и почитать Гоголя.

– Подъем часа через полтора, – произнес Алеша. Но уже через пять минут оба посапывали, забыв о Гоголе: устали с дороги, и от жары разморило.

Первой, через пару часов, проснулась Леночка и стала будить Алешу:

– Как хорошо я поспала, но проснулась уже давно – слушала тишину, боясь ее нарушить. Не пора ли нам вставать?

Алеша, позевывая, согласился:

– Пора, пора, уже труба зовет.

Мыться в бане решили после захода солнца. Так как в это время будет кромешная тьма, усугубленная отсутствием луны, то Алеша предложил купаться вместе, на что Леночка сказала, что они все-таки не в Финляндии, а на Украине. Сначала она, пока еще сумрак, расставит на полках шайки и ковши для чана и все это вымоет, затем вымоется сама, а затем уже Алеша.

Алеша написал на листке бумаги режим дня с намерением выполнять его на полном серьезе и со всей ответственностью.

Подъем в четыре утра (это из-за жары).

Купанье в реке и зарядка.

Осмотр больных, если таковые есть, доктором.

Далее, завтрак в половине шестого.

Второй легкий завтрак в двенадцать.

Обед, он же и ужин, в шесть часов, учитывая жару.

После чего прогулки, побасенки, чтение Гоголя.

Отбой в десять.

В промежутках между приемами пищи – ловля рыбы и раков, исследование окрестностей, чтение стихов, танцы и хоровое исполнение песен на украинской мове, возможно, вместе с местным населением.

А еще, тоже с местным населением, распитие горилки в честь вечной дружбы между кацапами и хохлами.

Все мероприятия следует проводить с семи до восьми вечера и только при полнолунии из-за отсутствия на хуторе, как и во времена Гоголя, электрического освещения. Больных с острыми заболеваниями «москальский доктор» принимает в любое время.

– Алешка, узнаю взлеты твоего красноречия, когда ты в приподнятом расположении духа. Однако этот распорядок дня нельзя взять даже за основу хотя бы потому, что в нем отсутствует покупка продуктов и их приготовление. Потому, дорогой мой, пошли к Марийке за парным молоком, сметаной, яйцами, зеленью и фруктами.

Леночка вооружилась плетеной корзинкой, и они вместе отправились к Марийке. Солнце скрылось за горизонтом. Первый день отдыха подходил к концу.

Отношения между Леночкой и Алешей, как и в Москве, были добрыми и нежными, но оставались только дружескими. Именно такими они казались при внешнем беглом наблюдении. Но что-то закипало в сердце сверх молчаливо установленных правил и у Алеши, и у сдержанной Леночки. Ей хотелось или забыть Алешу навсегда, что, наверное, было выше ее сил, или приблизить его, войти в его душу. Но Леночка – не Нонуля, охотница за женихами. Леночкой руководили не заранее продуманные планы заполучения Алеши, она плыла по медленному течению времени, которое могло их столкнуть на всю жизнь, или сблизить на каком-то временном отрезке, или разнести в разные стороны. Ее целомудренность сдерживала даже малейшие шаги к сближению со стороны Алеши, если за этим не предполагалось ничего серьезного. А между тем девичество не бесконечно. И Алеша это и понимал, и забывал, когда Леночка была рядом и от ее близости у него голова шла кругом. А ведь мама предупреждала его… Что делать Алеше? Ему еще хотелось вольной жизни, он сам еще не знал, кем станет в будущем – «физиком» или «лириком». Многое проходило мимо его сознания, как и у большинства молодых людей, которым жизнь представлялась праздником, а обязанности – где-то там, еще нескоро.

Сейчас рядом с ними – никого. Они лежат в тени, у самой воды, лишь слышно тихое нашептывание Псе'ла, да вдруг раздастся резкий всплеск воды – похоже, щука поймала незадачливую рыбешку. Временами они на четвереньках переползают на новое место в поисках тени. При этом Леночка держит на груди полотенце, а Алеша волочит за собой подстилки. Здесь только ивняк, и трудно найти обширную тень хотя бы на час. Между подстилками метровое расстояние. При перемещениях Алеша пытается его уменьшить, то негласно установленное расстояние тут же корректируется Леночкой под учащенное сердцебиение Алешиного сердца. Успокоившись, он читает стихи по памяти или из книг: Пушкина, Лермонтова, Блока, Пастернака Багрицкого, Евтушенко. Иногда любимые места из «Мертвых душ» или из «Вечеров на хуторе…», или просто из открытой наугад страницы.

– Алеша, теперь ты меня послушай:

В сущности, переводчик создает свой поэтический образ, а как замечательно, великолепно, каждое слово на свое место приколочено бронзовыми гвоздями. Когда-то ты читал мне эти стихи и говорил о приколоченных бронзовыми гвоздями строфах или даже отдельных словах именно к тому месту, где они должны быть. На родном языке поэта это уже другое стихотворение.

– Конечно, а вот послушай:

– Блок?

– Точно, дорогая! А это чьи стихи, угадай:

– Алеша, это не рифма, ты халтуришь.

– Леночка, я не поэт, а для приглашения покупаться сойдет.

– Чур, я первая. В воде возьмешь у меня полотенце и отнесешь на берег.

И Леночка, придерживая у груди полотенце, вошла в воду.

«До чего хороша: прямые точеные длинные стройные ножки, какая изящная ложбинка от трусиков до самой шейки, покрытой золотистым пушком. А ручки, а талия, и нет этого вульгарного перехода к бедрам, все пропорционально, все восхитительно красиво. А если я вдруг крикну «Змея, меня укусила змея!», она повернется в испуге, и я увижу два холмика, завершенных пиками. Но это будет недостойный прием, обман. Мне можно идти, Леночка?»

– Можно! – она была уже по шейку в воде и, не поворачиваясь к Алеше лицом, над головой держала полотенце, помахивая им.

– Леночка, давай сегодня будем плавать а на спине.

– Но я же не готова к этому.

– Готова, готова, уберешь свои драгоценнейшие прелести под полотенце, а я полотенце завяжу на спине.

– А правда, почему бы и не поплавать на спине? Алеша, ты стоишь на дне у меня за спиной, а я отчаянно работаю ногами, чтобы не захлебнуться. Пожалуйста, отойди к берегу, пока я не достану до дна. Теперь стой и затягивай концы полотенца.

– Вот так, отлично, спасибо.

– Спасибом, доктор, не отделаетесь, поплыли. Я вас должен официально информировать, что в конце концов, предъявлю претензии Димычу, как лицу ответственному и почти вашему брату, в равнодушном отношении доктора к моему здоровью, вот так. Я ни разу не был обследован от «гребенки до пят». Один раз, только один раз вы обратили внимание на мой палец, истекающий кровью в результате ранения об острый шип акации, и почти что рваную рану заклеили лейкопластырем.

– Ту царапину?

– Для вас, доктор, это, может и царапина, а для больного, то есть для меня – рана. У вас жестокое сердце, и вы не используете могучий метод воздействия на больного – психотерапию. В данном случае, будучи убежденной, что летальный исход исключен, тем не менее, вы должны были обнять, поцеловать больного крепко и продолжительно в губы, вселяя в него надежду, что цара… я хотел сказать рана, заживет без последствий. Я достаточно четко излагаю свои мысли, дорогой доктор?

– Достаточно.

– Что будем делать дальше, Леночка?

– Полностью отдадимся течению и будем плыть, плыть, плыть, любоваться облаками и слушать тишину, пока нас не прибьет к берегу. Алешка, мне в жизни не было так хорошо, как в эти дни, как сейчас.

Между прочим, Сорочинцы стоят на Псе'ле, Псе'л впадает в Днепр, а там прямым ходом в море – да прямо к туркам, а времена-то гоголевские: тебя в гарем, а меня на галеры.

Все чаще стали роиться в Алешиной голове мысли какие-то странные, непривычные… Раньше такое в голову не приходило ни в Москве, ни до недавнего времени здесь, на Пселе. Все это походило на раздвоение личности. Алеша спорил сам с собой, но как-то вяло, неэнергично.

«А что ты, собственно говоря, Алешка, хочешь? Не валяешь ли ты дурака, не играешь ли ты в запретные любовные игры, не обманываешь ли ты самого себя, вольный стрелок? Ты хочешь Леночку? – Да, хочу, всю… Хочу войти в нее и выйти, и так тысячи раз опять входить, и обнимать, и целовать всю “от гребенки до пят”, и чтобы она мне отвечала тем же. – Неужели тебе не понятно, что она святая женщина? Она пронесла свое девичество через всю войну и вплоть до сегодняшнего дня. А тобой завладели похотливые мыслишки. Да по отношению к кому? К Леночке?! Она тебе не Чечевица с вашего двора, помнишь такую? Или ты не любишь Леночку? – Люблю… наверное, люблю. – Ну и дурак ты, Алешка! А еще хорохоришься: вольный стрелок, вольный стрелок! Ты не вольный стрелок, а размазня: морочишь Леночке голову! А что такое вольный стрелок, кстати, объясни. Это как с Чечевицей – никто никому не обязан, так что ли? – М-да! Нет, конечно. Это пошло от Вебера, от “Вольного стрелка” – каждый вкладывал в стрелка что-то свое, по своему разумению. Туманно излагаешь, разговаривать по-человечески разучился. Ясно! Так чего же ты Леночку звал на Псел? Тебя же мама предупреждала. – А может быть, я все же ее люблю! – Кстати, ты к ней в комнату ночью входил? – Да, то есть нет, в общем, пытался. Но она запретила. Хотя в тот момент я сходил с ума, но отрезвел, когда понял, что дома, на постели во время отпуска – это все, это навсегда. И потом, ее твердое “Нет!” – Да, с тобой не соскучишься. Тогда вот что: плыви-ка ты по течению времени и выброси эти гадкие мыслишки из головы, ясно? – Да, да! То есть нет! Нет у меня никаких гадких мыслишек! Конечно, я полагал, что буду с ней… но без всяких продолжений в Москве. – А, понятно! Леночка нужна тебе только для времяпрепровождения. Дурак, еще раз дурак. Тебя же предупреждали, что с Леночкой так нельзя, и ты вроде бы это понимал. С тобой, парень, все ясно, ты запутался. И я не удивлюсь, если Леночка сама проявит инициативу – от тебя не дождешься. Тогда ты ее получишь, но тебе это будет стоить “вольного стрелка”, хотя, если признаться, такая жизнь тебе давно осточертела. Может, пора приставать к тихой пристани? – Пожалуй. Впрочем, не уверен…»

Приготовление еды не занимало много времени у Леночки, тем более ей помогал Алеша. Тарас, брат Марийки, поставлял к столу свежую рыбу, так что всегда была уха, или жареная рыба, или цыпленок табака, что тоже неплохо. Алеша в самое благодатное время при первых лучах солнца, пока еще Леночка спала или просыпалась, отправлялся к Марийке за абрикосами, вишней, луком, салатом и горячим, на поду испеченным хлебом.

Как-то они решили навестить родителей Алеши. Встали рано, до восхода солнца, и, пройдя дубовой рощей, как им показала Марийка, через полтора часа добрались до села. Прогулка была чудесная, запомнилась им на всю жизнь. За деревьями, на востоке, разгоралась заря – сначала красная, затем розовая, а потом бледно-розовая, и вокруг становилось все светлее и светлее, потом появился раскаленный край солнца, и вот уже сияющий солнечный диск, на мгновение удерживаемый землей, помчался на невидимой колеснице по небесной сфере. Как красива, как замечательна наша земля! Выйдя из рощи, решили идти вдоль берега, будучи уверенными, что натолкнутся на папу. И в самом деле, в огромной шляпе, стоя по пояс в воде, он выводил рыбину под сачок.

– Па, здравствуй, мы с Леночкой приветствуем тебя!

– Извините, что не могу повернуться к вам лицом. Здравствуйте, здравствуйте, доброе утро! Очень рад, что пришли.

– Тебе помочь?

– Тихо спускайся в воду, осторожно, без всплеска. Бери сачок и тихонько подводи под хвост. Это щука. Когда будешь уверен, что не промахнешься, осторожно старайся вогнать ее хвост в сачок и постепенно натягивай сетку на туловище. Древко сачка может треснуть, так что постепенно руки перемещай ближе к сетке.

Вытащив рыбину на берег, они увидели, что это щука длиной более метра, она едва поместилась в корыте. Подошел сосед с тележкой и мешком. Мешок натянули на корыто. Эта операция прошла быстро. А вот запихивание щуки из корыта в мешок проходило с трудом. Лезть в мешок щуке явно не хотелось, она била хвостом и пугала окружающих оскалом открытой пасти. Наконец щуку вогнали в мешок, который на всякий случай завязали.

– Па, сколько думаешь килограммов?

– Могу лишь сказать, что выуживал ее долго, до вашего появления не менее часа, и с большим трудом – это же живое, рвущееся на свободу ощеренное бревно, да еще с какими зубами!

Мама и папа обрадовались Леночке, расцеловались с ней, не знали куда посадить и чем потчевать. Вели разговор обо всем на свете, кроме главного. Улучив момент, мама потихоньку спросила у сына:

– Ну, как там у вас дела – налаживаются или все еще нет?

Вопрос остался без ответа.

Когда стало смеркаться, Алеша и Леночка распрощались с родителями и быстро пошли к своему селу по еле заметной тропинке. Дошли, не заблудились.

Однажды Леночка предложила сразу после завтрака перебраться через Псе'л в дубраву и побродить там «в поисках тени Гоголя». Утром еще свежо, и зачем мокнуть обоим? Алеша долго уговаривал Леночку у стремнины взгромоздиться ему на закорки.

– Надеюсь, хорошенькие ножки доктора будут себя вести тихо – не дергаться и не брыкаться. И тогда они будут доставлены вместе с хорошенькой головкой, шейкой, спинкой, животиком с ямочкой, грубо называемой в народе пупком, а также с двумя очаровательными холмиками, украшенными остроконечными пиками, которых я никогда не видел и знаю только по описанию царя Соломона и только мечтаю изучить.

– Хорошо, поехали. Но только, Алешка, без фокусов.

– Доктор, я не факир.

Хорошо на Псе'ле в жаркий день. Но вечера там просто изумительны. После захода солнца с каждым часом все ниже и ниже опускается над хутором небо, и с каждым часом все ярче и ярче разгораются огромные звезды, величиной с блюдце. Да разве может быть иначе в волшебных гоголевских местах, где прогретая жарким солнцем земля ночью отдает тепло, и воздух наполняется запахами садов, цветов, скошенной травы, приберегаемыми для вечерних и ночных ароматов.

В одну из таких ночей Леночка с Алешей в обнимку сидели над рекой. Такая волшебная ночь располагает к откровенным разговорам. Получилось как-то само собой, из потаенных глубин души прозвучали слова, поразившие Алешу в самое сердце:

– Алеша, я хочу иметь от тебя ребенка, похожего на тебя: с серо-голубыми глазами, с такими же длинными ресницами, любознательного, открытого, честного. И чтобы наш ребенок любил поэзию, музыку… – Леночка повернула к себе Алешино лицо и не увидела в его глазах радости. Только растерянность и тоска. И она продолжила: – Я вижу, ты еще не созрел для совместной жизни с мной. Мы можем жить врозь в течение ближайших лет. А ребенок будет расти, и ты будешь навещать нас. Но потом ты все равно придешь ко мне, когда не сможешь жить без меня, потому что я люблю тебя навсегда. Может быть, ты даже женишься за это время… Впрочем, я могу ошибаться. Но это ровным счетом ничего не значит. Все равно ты будешь думать обо мне, как и я о тебе.

Еще ниже опустились звезды, чтобы услышать каждое слово обнявшейся парочки, еще тише стал шептать о чем-то Псел. Она обняла и крепко поцеловала в губы растерянного Алешу, не ответившего ей на этот поцелуй.

– Ну что ты так пал духом? С тобой же ровным счетом ничего не произойдет: ты как был, так и останешься вольным стрелком, дурачок. Это со мной произойдут некоторые изменения, я рожу ребенка, и только от тебя.

– А это обязательно? Разве сейчас нам плохо? Или я не просыпаюсь утром с первым желанием увидеть твои полные задора глазки, открытые миру так, как будто они видят его впервые, а твои бледно-розовые ланиты? Я люблю целовать все пальчики твоих ножек и сами ножки – и слева, и справа, и снаружи, и внутри.

– Как это понять?

– Вот эту часть прелестных ножек, когда ты лежишь на животике. Но ты всегда брыкаешься, и однажды так взбрыкнула, что сломала правую внутреннюю перегородку моего бедного носа.

– Положим, это не моя заслуга, и произошло это эпохальное событие лет десять тому назад с помощью Димыча. Между прочим, эти события изменили мою судьбу, и я познакомилась сначала с твоим носом, а много позднее с тобой. Вот так, мой дорогой! За маской ерничанья я чувствую нарастающую бурю в твоей душе – трудно расстаться со свободой вольного стрелка, надевать на себя семейный хомут. Я понимаю, что появление ребенка в силу твоего характера и моральных принципов в любом случае тебя ко многому обяжет. Это только первое время ты будешь разрываться между ребенком и своими делами, а потом все вернется на круги своя, все завершится твоим приходом ко мне. Вот так, мой милый. И может быть, не так скоро, а может быть, и сразу.

– А ребенок нужен обязательно? Оглядись по сторонам, вслушайся в тишину, а будет «уа-уа! уа-уа!». И божественная тишина на фоне таинственных ночных шорохов ночной жизни таинственных существ и сонного бормотания Псела будет перекрываться «уа-уа!». А ты подумала, кто будет ухаживать за ребенком, готовить обед, делать тысячу домашних дел? Ты же не уйдешь из больницы? К тому же, у тебя ординатура, и, думаю, ты на этом не остановишься.

– Я поговорю с тетей Грушей, больничной нянечкой, я ее давно знаю. У нее все погибли на войне. Она аккуратная, добрая, за меня переживает, что я одинокая. Все женихов мне предлагает. На днях одного нашего больного сватала, генерала.

– Вот еще! Тетю Грушу я уволю. Тоже мне сваха нашлась!

– Алеша, ты кого-нибудь в жизни увольнял?

– Не приходилось.

– Дай я тебя поцелую!

– Целуй! А может быть, обойдемся без «уа-уа?»