21
До самого апреля Леденцов ходил на тренировки вместе с Катенькой. Николай Николаевич оказался тренером изобретательным и настойчивым, он выдумывал для Леденцова все новые трюки, смысл которых не всегда был ясен. Однако непостижимым образом они обеспечивали нужный эффект. Емельян Павлович больше не проваливался внутрь себя, он научился оперировать возможностями не как раньше - словно дикарь с дубиной и деревянным шипастым щитом - а с невозмутимостью хирурга. Катя во время занятий сидела рядом и молчала. Иван Иванович всё ещё лежал в больнице.
– Может, я ему здоровья пожелаю? - предложил как-то Емельян Павлович Романову. - Как вам когда-то?
Николай Николаевич почему-то усмехнулся и ответил:
– Не стоит. Я, кажется, знаю, что с моим коллегой. Это пойдёт ему на пользу.
– Коматозное состояние? На пользу?
– Ну мне же пошло. А теперь будьте любезны вернуться к занятиям. В прошлый раз вы очень неудачно отреагировали.
– Неожиданно всё вышло. Знал бы, где упаду, соломки бы подстелил.
– Эту проблему можно решить и по-другому.
– Как же?
– Обвязаться соломой самому.
Мужчины помолчали.
– Минуточку, - сказал Емельян Павлович, - солома, как я понимаю, это по части компенсаторов?
– Ну? - Николай Николаевич прятал улыбку в левом углу рта.
– А я же не компенсатор.
– А кто вам мешает им стать? Вы же мастер силы! Мастер желания. Вот и пожелайте себе превратиться ещё и в компенсатора.
В словах этого странного подтянутого человека была логика. Леденцов не нашёл, к чему придраться.
– Ладно, - согласился он, - объясняйте как…
…В последний апрельский день было свежо и ясно. Леденцов шёл на тренировку пешком и в одиночестве - накануне Юлька прихворнула, и Катенька согласилась быть уговорённой остаться дома.
Емельян Павлович вертел носом и поглядывал по сторонам, как юный натуралист в походе. "Нужно меньше в машине ездить, - подумал он, - всю красоту пропущу".
Красота весеннего губернского центра окружала его особой, грязновато-торжественной аурой. Зелёная щетина газонов, густо пересыпанная окурками, наводила на мысль, что и у земли бывает похмелье - надо бы побриться и умыться, да все никак с духом не соберётся. Вездесущие тополя трепетали на весеннем ветерке, как приснопамятные "малые формы" на первомайском параде. Кусты латали свежей листвой прорехи между ветками с таким старанием, что, казалось, можно услышать гул бегущего по ним сока.
И - лужи. Они предлагались в широчайшем ассортименте: глубокие судоходные (для бумажных корабликов), мелкие и прозрачные, глубокие и мутные, коварные лужи-болота на тротуарах, бескрайние лужи-ловушки на проезжей части. Попадались аккуратные лужицы в форме кирпича, лужи-моря, грызущие асфальтовые берега и даже лужи-гейзеры. Леденцов едва не соскользнул в одну такую - заполненную взвесью глины, бурлящую и изнывающую паром. Емельян Павлович помянул привычным недобрым словом коммунальщиков и сосредоточился на поиске наиболее проходимых участков.
Романова он нашёл на балконе. Николай Николаевич подставлял лицо солнышку и разве что не жмурился.
– Лучшее время, - сказал он, не прерывая солнечные ванны, - поздняя весна. А вы какую пору любите?
– Лето. Пора отпусков. Хотя нет, осень. Самое плодотворное время.
– Ну да, ну да… Метаболизм… Зависимость от насыщенности витаминами.
Николай Николаевич полуобернулся к гостю.
– А хотите жить вечно?
Леденцов растерялся и не подобрал адекватного ответа.
– Это ведь несложно, - Романов потянулся, вытянув руки над головой, - достаточно подчинить сознанию внутриклеточные процессы. Приказать тканям "Обновляться, раз-два!", и они обновятся. Приказать почкам и печени "Вывести шлаки и доложить об исполнении!" - выведут и доложат.
"Эк его, - подумал Емельян Павлович, - развезло от весеннего воздуха".
– Может, начнём? - спросил он.
– Не начнём, - ответил Николай Николаевич, пребывая в прежней безмятежности, - мы уже давно все закончили.
– Давно?
– Да. Я просто ждал оказии поговорить с вами наедине. Ваша супруга очень болезненно реагирует на некоторые вещи.
– На некоторые вещи и я… без восторга.
Романов сделал последний глубокий вдох и с явным сожалением покинул балкон. Леденцов хмуро двинулся за ним. Весеннее настроение несколько померкло. Когда Николай Николаевич извлёк на свет божий серую картонную папку, настроение выругалось и скрылось в неизвестном Леденцову направлении.
– Я же её сжёг, - сказал он, - ещё на прошлый Новый год.
– Это другая такая же. Здесь копии всех документов, которые вы не решились изучить тогда.
Николай Николаевич положил папку на стол у окна, а сам с отсутствующим видом уставился на книги в шкафу.
– А если я опять?
– Да жгите на здоровье, - пожал плечами Романов. - Оригиналы-то никуда не денутся. Не вижу смысла прятаться от правды.
– От вашей правды нужно хорониться, как от чумы.
Николай Николаевич оторвался от изучения корешков и почти без улыбки предложил:
– Давайте считать это (кивок на папку) прививкой. Малая доза правды поможет вам справиться с большой.
Емельян Павлович наклонился над столом. Он понял, что любопытство грызло его почти полтора года, и ещё пять минут он не выдержит. "Всё равно не отвяжется", - подумал Леденцов себе в оправдание и решительно развязал тесёмочки.
Ничего не случилось. Джинн не вылетел, потусторонний жар не испепелил его, даже фотографии с искорёженными телами не бросились в глаза. Фотографий вообще не было - только какие-то бумаги казённого вида да несколько газетных вырезок. Последние сопровождались иллюстрациями, но явно были результатом не слишком умелого коллажа.
Леденцов подвинул стул к столу, сел и взял в руки верхнюю вырезку.
– Я пойду пока чайку соображу, - сказал Романов и удалился.
Вернулся он через четверть часа с подносом, от которого пахло бергамотом.
– Я зелёный пью, - буркнул Емельян Павлович, не отрываясь от чтения.
– Знаю. Вас Иван Иванович пристрастил. А вот я своих… - Николай Николаевич оборвал себя. - В вашей чашке - "Зелёная обезьяна".
И Романов неуместно хмыкнул. Леденцов оторвался от папки и уставился на Николая Николаевича.
– Мой воспитанник Гринев, - пояснил тот, - однажды сказал во время тренировки: "Как можно не думать о зелёной обезьяне? Я не справлюсь!"
Емельян Павлович вернулся к бумагам. Он помнил эту старую восточную притчу. Николай Николаевич снова посерьёзнел.
– Как видите, он себя недооценил.
– Так это все он, - Леденцов спросил больше для проформы, он уже догадался, кто был главным героем газетных статей и милицейских протоколов, - ваш любимый ученик Гринев?
– Он. Как видите, силу он не потерял. И на сей раз его не пришлось полгода выхаживать под присмотром психологов в штатском.
Емельян Павлович перелистал непрочитанные ещё бумаги. Там мелькало всё то же: "…найден мёртвым…", "…покончил с собой…", "…доставлена в психиатрическую клинику…". Только последний документ смотрелся неуместно.
– "Договор аренды", - Леденцов постучал пальцем по жёлтому листку. - А это тут зачем?
– Это косвенное доказательство. На случай, если вы усомнитесь. Андрей Валентинович снял квартирку по указанному адресу за три месяца до описанных событий. И она стала как раз эпицентром всего этого кошмара. На обратной стороне схема.
Емельян Павлович перевернул ксерокопию договора и обнаружил чертёж, напоминающий схему Солнечной системы. Солнце изображала загогулина, подписанная "Гринев", планеты - кружочки с числами.
– Это номера документов, которые вы только что пролистали.
Планет было очень много.
– И как он это?
– Вы не поверите. Пожелал счастья. Да-да, счастье - штука разрушительная. В пароксизме люди не чувствовали боли, не обращали внимания на страдания. Ни на свои, ни на страдания ближнего. В результате - все описанные несчастные случаи.
– Понятно.
Леденцов вспомнил одну заметку, в которой клеймились врачи "Скорой". Они не спеша подошли к больному-инфарктнику (он упал прямо на улице и уже задыхался), улыбались ему, даже, кажется, целовали, но и не подумали произвести реанимацию. И больной тоже улыбался. Задыхался и улыбался.
– А потом, - сказал Романов, - счастье кончилось. Не все это выдержали. Кто-то сиганул с балкона. Кто-то просто тронулся умом.
– Сволочь, - Леденцов тыльной стороной ладони отодвинул от себя папку. - Это был один случай?
– Неизвестно. Больше он так не прокалывался, возле своего дома не проводил акций. А за пределами… Кто знает?
Емельян Павлович всё ещё смотрел на папку. Вспомнилось, как он пытался оправдать Гринева, придумывал для него благородные мотивы…
– Почему его не пристрелили? - спросил Леденцов. - У вас же есть свои люди в спецслужбах. Тот же Минич.
– Слишком высок риск, что Андрей Валентинович обнаружит покушение. Он наверняка от него застраховался.
Заметит - будет мстить не только вам, но и всему миру. Ладно, пусть не миру, пусть только спецслужбам. Представляете, что начнёт твориться? Нет, мы его остановим другим способом. Вы его остановите. Собирайте свою команду. Обещаю, что это - в последний раз.
