Об этих днях сохранилось много баек. Одну рассказал мне композитор Сергей Шустицкий…

Его закадычный дружок весь застой напролет собирал публикации о дорогом Леониде Ильиче. Скажет ли Леонид Ильич речь на пленуме ЦК, обратится ли к работникам мелиорации, примет ли по большой нужде товарища Юмжангийна Цеденбала, — все тот друг из газеты вырежет и в папочку положит. А потом читает, иной раз и вслух приятелям. То ли изощренная антисоветчина, то ли разновидность мазохизма — компетентные органы разобраться так и не успели…

И вот — ноябрь 82-го, юный Шустицкий уходит в армию из города на Неве и созывает друзей на проводы, а приятель, коллекционер идиотизма, извиняется: приехать не может, должен проститься с Леонидом Ильичом…

Дособирать коллекцию.

Поскольку о том, чтобы не проводить Брежнева, не могло быть и речи, а дружба тоже дело святое, Шустицкий решил пойти в армию на пару дней позже, а заодно, до кучи, проститься с Леонидом Ильичом (когда все равно идешь в армию, с кем только заодно не простишься).

Уже не чересчур трезвый, Шустик прибыл в хмурую столицу нашей Родины; продолжение последовало немедленно, и когда через день они с приятелем отправились в Колонный зал, выносить можно было уже их самих.

Приятель имел твердое намерение почитать над гробом из коллекции, но Шустик его отговорил.

Отстояв на холодке очередь скорбящих (свезенных по разнарядке с учреждений), друзья-добровольцы вошли наконец в траурное помещение. Там играла приятная музыка, причем не фонограмма, а вживую.

Шустик, сам профессиональный музыкант, от этого невероятно оживился и завертел головой, и увидел в глубине небольшой оркестр, а во главе оркестра — дирижера, своего товарища по музучилищу.

— Володя-я! — радостно закричал Шустик. — Приве-ет!

И замахал руками, и прямо из очереди к генсекову телу полез обниматься с дирижером. Напарнику еле удалось его перехватить — и еще долго потом он объяснял скрутившим Шустика гэбешникам, что это не чужеродная провокация, а честное родимое пьянство.

Но Шустицкому, по выходе от тела, друг заявил строго:

— Ты наказан. Я не возьму тебя на похороны.

И не взял!

И наказанный Шустик пропустил главную метафору эпохи застоя — он не увидел, как гроб с Генсеком сорвался напоследок с веревок и на глазах у планеты с грохотом обрушился в яму.