Второе действие
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Театр напоминает вам о необходимости выключить мобильные телефоны. (Проникновенно.) Тем более что все это — сон, а во сне не говорят по мобильным телефонам.
Тем временем в зале гаснет свет. Барабанная дробь с ударом по тарелке.
ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР (появляясь в луче света). Сон-воспоминание! Часть вторая!
Сверху на Шпрехшталмейстера падает петля. Рывок — и он с криком и грохотом исчезает в темноте. Через пару секунд на сцене появляются ТОЛСТЫЙ и ДОЛГОВЯЗЫЙ. Они уже не в клоунском наряде, а в хороших костюмах. Долговязый деловито наматывает на локоть веревку.
ТОЛСТЫЙ (публике). А не фиг потому что вспоминать. Раз-вспоминались, меланхолию развели… Айда все вперед! С развалом страны покончено! Уходят в прошлое пресмыкание перед Западом и разгул олигархии! Россия встает с колен! Ну, в общем, вы в курсе. Ой…
На полу обнаруживается игрушечная нефтяная вышка.
ТОЛСТЫЙ. Вышечка! Нефтяная! (У кого-то из публики.) Не ваша? Ну все равно, уже моя. (Берет вышечку.) Так вот, я говорю, — Россия встает с колен! Или с коленей?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Без разницы. Главное, чтобы вставало.
ТОЛСТЫЙ. О, еще одна! (Спрашивает кого-то из публики.) Не возражаете? (Берет с пола вторую вышечку.)
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Чего это она опять твоя?
ТОЛСТЫЙ. А я просто рядом оказался. Да ты не расстраивайся, ты вокруг пошарь — чай не Албания, всем хватит!
Долговязый смотрит вокруг себя, потом вдруг начинает принюхиваться.
ДОЛГОВЯЗЫЙ (радостно). Газом пахнет! (Уходит в правую кулису.)
ТОЛСТЫЙ. Так вот я и говорю: Россия успешно возрождается, противостоя распаду западной цивилизации как вечный хранитель. этой, блядь, как же ее? — нравственности! И этих еще, сука. духовных начал! (В публику.) У вас духовные начала где хранятся? У меня в оффшоре, под двенадцать процентов. Адресок дать? (Дождавшись согласия, показывает кукиш и радостно смеется.)
ДОЛГОВЯЗЫЙ (возвращаясь с небольшим вентилем в руках). Газопроводик надыбал!
ТОЛСТЫЙ. Ну вот, а ты боялся… Ты рядом еще пошарь — там, может, грибница.
Уходит в левую кулису, унося вышечки. А из глубины сцены в правую уже идет Карлик; пыхтя, он волочет за собой связку игрушечных заводиков — с трубами и даже дымом.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Эй!
Карлик не отвечает. Эй, ты! (Цокает.)
КАРЛИК (остановившись, недовольно). Ну что?
Карлик поворачивается. На шее у него, как иконка, обнаруживается портрет Тишукова.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Опа!
КАРЛИК. А ты как думал.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Ну как там?..
КАРЛИК. Петр Петрович? Слава богу, все хорошо.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Какие перспективы?
КАРЛИК. Какие еще перспективы?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Ну. Вообще.
КАРЛИК. Вообще — Россия поднимается с колен. А что? ДОЛГОВЯЗЫЙ. Ничего. Так, просто. (Решившись.) Что потом-то? КАРЛИК. Когда?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Ну, когда уйдет он. КАРЛИК. Куда это он вдруг уйдет? ДОЛГОВЯЗЫЙ. Ну не знаю… Типа Конституция… КАРЛИК. О Боге надо думать, а не о Конституции! Бог милостив, Россию не оставит. ДОЛГОВЯЗЫЙ. А-а, ты в этом смысле.
КАРЛИК. В этом, в этом. (Идет, останавливается.) Меняю два заводика на газопроводик.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Не хочу.
КАРЛИК. Как знаешь. О Боге думать, о Боге! (Уходит.)
ДОЛГОВЯЗЫЙ (вслед). Ага, щас. Все брошу.
Фанфары.
ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ГОЛОС. Дамы и господа! Петр Петрович Тишуков!
С ударом тарелки в луче света наверху появляется ТИШУКОВ. Он сидит на трапеции. Трапеция спускается, Тишуков сходит и раскланивается с публикой. Над головой — сияющий нимб светодиодного происхождения. В руках — клетка с хомячком.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Здравствуйте, Петр Петрович!
ТИШУКОВ (сходя на землю). Здорово. Чего это у тебя?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Где?
ТИШУКОВ. А в руках.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Вентиль, газовый.
ТИШУКОВ. Почему у тебя?
ДОЛГОВЯЗЫЙ (подумав). Национальное достояние.
ТИШУКОВ. Кто? Ты?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Он.
ТИШУКОВ. А почему у тебя-то?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Охраняю.
ТИШУКОВ. А, это другое дело. Ты хорошо охраняй! Отпечатков пальцев чтобы не оставалось.
Долговязый судорожно сглатывает, трет вентилем о штаны, осторожно кладет его на землю и пододвигает в направлении Тишукова.
Это в смысле: тебе ничего не надо?
Долговязый кивает.
Никаких интересов, кроме интересов Родины?
Долговязый кивает.
Молодец! Чего бы тебе за это дать?
Вынимает из-за пазухи воздушный шарик, надувает, и шарик оказывается глобусом.
Будешь у нас по внешней политике. Поезжай куда-нибудь, развейся.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Спасибо. (В недоумении вертит глобус.)
ТИШУКОВ. Да на здоровье. (Кивнув на хомячка.) Попрощайся с Яковом Кондратьевичем.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. До свиданья, Яков Кондратьевич. Хи-хи.
ТИШУКОВ. Чего смешного нашел?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Хомячок. Кондратьевич. Хи-хи.
ТИШУКОВ. Хомячок, хомячок… Иди. Стой! Верни глобус.
Долговязый отдает шарик-глобус, и Тишуков его сдувает.
Я, знаешь что, брошу-ка тебя лучше на юстицию. Ты к юстиции как относишься?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Положительно.
ТИШУКОВ. Вот и пойдешь на юстицию. Повернись. (Повязывает ему повязку на глаза.) Не жмет?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Нет.
ТИШУКОВ. Меня видно?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Ага.
ТИШУКОВ. Ну иди… Фемида!
Дает ему в руки маленькие весы и большой нож — и подталкивает в сторону кулисы.
ДОЛГОВЯЗЫЙ (радостно). Ага-а! Кто не спрятался, я не виноват! У-тю-тю-тю-тю…
Уходит, поигрывая ножом.
ТИШУКОВ (хомячку). Как мне скучно, Яша! Как мне скучно, если бы ты знал. (Сняв свечение с головы, утирает пот платком.) Вчера целый день решали вопросы сельхозтехники. Приперли меня на вертолете в какую-то дыру, дали хлеб-соль, и ну водить. Губернатор, охрана, телевидение, от страха мокрое. Я говорю, что написали. Какие-то дотации, какой-то парк техники. Жара! Всё покрасили к приезду, еле высохло. Повели щупать комбикорм. Запах — не передать!.. Щупаю, головой киваю… Яша, скажи: какого хера я мацал эту дрянь, зачем кивал? Молчишь? Ну молчи.
Отходит к кулисе, мочится вниз.
КРИКИ СНИЗУ. Петр Петрович! Ура-а-а! Петр Петрович, мы здесь!
Женский визг восторга.
Тишуков, не переставая мочиться, машет вниз свободной рукой.
ТИШУКОВ (застегиваясь, хомячку). Видал? И так пять лет. Тебе хорошо: поел — поспал, а у меня крыша едет. Комбикорм — ладно! А социальные вопросы решать в прямом эфире? Ветеран труда Спиридонова из Воронежа, старая коряга, потребовала горячей воды! Яша, откуда я ей возьму в Воронеже горячую воду? Поставил раком губернатора — там же, в прямом эфире и поставил. Вечером спрашиваю: ну как? Отлично, говорят — еще два пункта рейтинга! Спиридоновой привезли от губернатора цистерну горячей воды, помоется напоследок.
А мне, Яша, привезли из Академии наук карту звездного неба, на утверждение. Внес исправления, подписал. Благодарили! Хоть бы кто мне в рыло дал, а? Во народ. (Вдруг, стремительно развернувшись.) Кто?
ТОЛСТЫЙ (появляясь). Свои…
ТИШУКОВ. Что сказал?
ТОЛСТЫЙ. Извините, Петр Петрович. Я это. привез!
ТИШУКОВ. Хорошо. Иди.
Толстый уходит.
Привез, привез! (Хомячку). Только, Яша, чур не завидовать!
Входит ЛАРИСА.
Привет!
ЛАРИСА. Здравствуйте, Петр Петрович.
ТИШУКОВ. Ну? Как дела на молодежном фронте?
ЛАРИСА. В Совете? Ой, у нас теперь так много идей! После встречи с вами все очень довольны. Всем так понравилось!
ТИШУКОВ. Сейчас расскажешь.
Цокает. КАРЛИК выносит подушки и кальян, уходит. Тишуков хлопает по подушкам рядом с собой. Лариса, помедлив, садится.
Ну? (Кладет руку ей на плечо.) Какие идеи?
ЛАРИСА. Мы хотим… Ой.
ТИШУКОВ (начиная путешествовать рукой). Чего мы хотим?
ЛАРИСА. У меня что-то все спуталось…
ТИШУКОВ. Это ничего, это мы распутаем. (Подвигая кальян.) Давай, втягивай.
ЛАРИСА. Что это?
ТИШУКОВ. Это трубка мира. Ты за мир?
ЛАРИСА. Да.
ТИШУКОВ. Тогда надо покурить.
Лариса втягивает из кальяна. Потом втягивает Тишуков. Еще и еще.
Теперь рассказывай.
ЛАРИСА. Что?
ТИШУКОВ. Ну… что-нибудь.
ЛАРИСА. Про Совет молодежи?
ТИШУКОВ. Ага. Про него. (Втягивает из кальяна.) Давно
хотел узнать: как там, в Совете молодежи?
ЛАРИСА. Мы хотим… провести акцию…
ТИШУКОВ. Акцию — это хорошо.
ЛАРИСА. «Юная Россия».
ТИШУКОВ. «Юная Россия» — это отлично!
ЛАРИСА. Да?
ТИШУКОВ. «Юная Россия» — это пять! (Добирается до ее груди.)
ЛАРИСА. Ой.
ТИШУКОВ. Что?
ЛАРИСА. Я даже не знаю.
ТИШУКОВ. Чего ты не знаешь? Спрашивай, я все расскажу.
(Еще втягивает из кальяна.)
ЛАРИСА. Ну… Как себя вести.
ТИШУКОВ. А никак не надо себя вести. Ты отдыхай. Это же сон.
ЛАРИСА. Сон?
ТИШУКОВ. Конечно.
ЛАРИСА (подумав). А это я снюсь или мне?
ТИШУКОВ (водя пальцем по ее губам). Молчи.
Рука ползет от губ вниз.
ЛАРИСА. Мне, наверное, надо ехать. Мама будет беспокоиться.
ТИШУКОВ. Мама будет беспокоиться, если мы с тобой не поладим. А если поладим, мама будет рада.
ЛАРИСА. Да?
ТИШУКОВ. Благодарить будет! Расслабься… Если ты расслабишься, это будет хороший сон.
ЛАРИСА. Я боюсь.
ТИШУКОВ. А ты не бойся. Все хорошо… Маша… все хорошо…
(Закрывает глаза.)
ЛАРИСА. Я Лариса.
ТИШУКОВ. Не-ет… Ты уж мне поверь… Ты — Маша… Маша Каминская. Вот и ямочка эта на щеке. Я тебя сразу узнал. Восьмидесятый год. «Добро пожаловать в Москву, Олимпиада». Глупость такая. Нескучный сад помнишь? как я тебе черемуху ломал, дурак. С прокурором разговаривал про братца твоего.
ЛАРИСА. Я пойду, ладно?
Рука, гладившая тело Ларисы, внезапно хватает ее за волосы.
ТИШУКОВ. Зачем ты меня обманывала?
ЛАРИСА. Ой!
ТИШУКОВ. Брашкович, да? Брашкович? Ты, тварь…
ЛАРИСА. Я вас не обманывала! Пустите! Зачем вы обзываетесь? Какой Брашкович? (Ревет.)
ТИШУКОВ (прижавшись лицом к ее лицу). Я тебя любил! Любил, слышишь! Мне нельзя было, я рисковал из-за тебя, всем, вообще! Ты-ы…
ЛАРИСА. Я не понимаю! Я боюсь!.. (Жалобно.) Отпустите меня.
Пауза. Тишуков отпускает ее волосы.
ТИШУКОВ (после новой паузы). Как в Совете молодежи?
ЛАРИСА. Что?
ТИШУКОВ. Я спрашиваю: почему не представлен план мероприятий?
ЛАРИСА. Я не знаю. Я не…
ТИШУКОВ. Что?
ЛАРИСА. Я не отвечаю за план.
ТИШУКОВ. А кто отвечает?
ЛАРИСА. У нас Пеньков. старший.
Снова плачет. Пауза.
ТИШУКОВ. Пеньков? ЛАРИСА. Да.
ТИШУКОВ. А почему тебя привезли?
ЛАРИСА. Я. не знаю.
ТИШУКОВ. Идиоты. Ладно, иди!
Лариса, шмыгая носом, поднимается, пытается привести в порядок одежду и лицо.
Сны свои никому не рассказывай.
ЛАРИСА. Мои?..
ТИШУКОВ. Да. Мало ли что может девушке присниться. Этого никому знать не надо… Береги честь смолоду! ЛАРИСА. Я никому не скажу.
ТИШУКОВ. Это правильно. Я знал одну девушку, которая рассказывала подружкам свои сны. ЛАРИСА. Я никому не скажу.
ТИШУКОВ. Попрощайся с Яковом Кондратьевичем.
ЛАРИСА (хомяку). До свиданья.
ТИШУКОВ…Яков Кондратьевич! ЛАРИСА. Яков Кондратьевич.
ТИШУКОВ. В институте с ним учились.
ЛАРИСА. С кем?
ТИШУКОВ (кивая на клетку). С Яшкой. Игнашов была фамилия. Умница был.
ЛАРИСА. Он умер?
ТИШУКОВ. Игнашов-то? Нет. Я его в хомяка переселил.
ЛАРИСА. Как — переселил?
ТИШУКОВ. А так. Он буддизмом увлекался, сам техники мне всякие показывал, восточные… Теперь — вот. Живем душа в душу.
Лариса валится в обморок.
ТИШУКОВ (над неподвижным телом). Да самому жалко. Но он же меня шантажировать хотел. Мол, сольет в прессу, как мы там… ну, неважно. (Пауза.) Эх, молодость!..
Хлопает в ладоши, появляется Толстый.
Проводи.
Толстый — заранее полный рот воды — брызжет ею в лицо Ларисе; она открывает глаза. Толстый, подсев, умело закидывает ее себе на плечо.
Приятно было повидаться, Лариса. А план мероприятий — представить завтра же! Передай этому.
ЛАРИСА. Пенькову.
ТИШУКОВ. Да. (Толстому.) Трогай!
Толстый уходит с Ларисой на плече.
ТИШУКОВ. Отдохнул, называется… (Хомячку.) Смешно тебе, да?
ЖЕНА (входя). Ты обещал Димке сходить в планетарий.
ТИШУКОВ. Оставь меня в покое!
ЖЕНА. Ты никогда меня не любил.
Тишуков, вскочив, бросает в нее подушкой.
ТИШУКОВ (через паузу). Закрыли эту тему. Закрыли, все.
Подушку, войдя, поднимает МАМА.
МАМА (жене Тишукова). Знаете, Танечка, Петя такой добрый. Они с Никиткой в детстве дрались подушками — так Петя всегда давал Никитке себя побеждать. Никит-ка теперь в Госдуме, комитетом руководит. Петя очень добрый!
КАРЛИК ввозит на носилках связанного ЯСЕНЕВА с кляпом во рту. Тот неподвижен, как кукла.
МАМА (Ясеневу). Он очень хороший. И верный друг! (Ясеневу.) Правда?
Ясенев не отвечает и не шевелится. Входит КАМИНСКИЙ в ватнике.
МАМА (показывая Каминскому фотографию). А это он с баяном. Здесь ему восемь лет — он на баяне играл, у него был талант; все говорили: какой талантливый мальчик!
КАМИНСКИЙ. Да-да, конечно… (Забирает у Мамы подушку.) Макбет зарезал сон… зарезал сон… Вы знаете? Брашкович повесился! (Ложится, утыкается лицом в подушку.)
МАМА. Ну, повесился, с кем не бывает. Не надо плакать, все пройдет. Всё проходит. (Доставая другую фотографию, Ясеневу.) А здесь он в пионерлагере, на линейке. Не узнали? Да вот же, второй слева!
Ясенев не мигая смотрит в пространство. Глухой стук и глухие голоса — совсем близко.
ТИШУКОВ. Не пускать! Никого не пускать!
КАРЛИК. Я сейчас, Петр Петрович… Я мигом… (Бросается опрометью и кричит кому-то за кулисами.) Не велено!
Назад! (Стук и гул недовольных голосов.) Я кому сказал: назад! И не шуметь тут!
Стук и голоса смолкают. Пауза.
ТИШУКОВ (пораженный). И им тоже скажи, чтобы ушли. КАРЛИК (всем). Пропадите, голубчики, все пропадом…
Все послушно уходят, бормоча каждый свое. Мама увозит носилки с Ясеневым.
ТИШУКОВ. Иди сюда.
КАРЛИК. Вот он я, Петр Петрович!
ТИШУКОВ (после паузы). Ты — видел их?
КАРЛИК. Так ведь не слепой я, Петр Петрович. Ростом мал, а глазом и слухом Господь не обделил.
ТИШУКОВ. Они ведь каждую ночь так! Весь этот пятый отсек… Строятся, устраивают перекличку. Я их всех уже поименно знаю: матрос Попов, матрос Серьга, капитан-лейтенант Жихлов… Жены их приходят, матери… стоят, смотрят. Я больше не могу.
КАРЛИК. Кто это делает?
ТИШУКОВ. Что?
КАРЛИК. Да ведь не сами же они, мертвецы-то. Кто-то их нанял, ходить к вам. Душу извести, волю стальную ржавчиной изъесть!
Дробь по тарелке в оркестре — и, с ударом отбоя по тарелке, в луче света появляется ДОЛГОВЯЗЫЙ.
ДОЛГОВЯЗЫЙ (торжествующе). Заговор!
ТИШУКОВ (эхом). Заговор?
КАРЛИК. Доверчив ты, Петр Петрович, а кругом-то умысел лукавый! Предательство по ночам руки врагам лижет… ТИШУКОВ. Ты по-русски фамилию скажи.
Карлик, помявшись, наклоняется к уху Тишукова, но тут Долговязый начинает принюхиваться и вертеться, как собака.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Сейчас-сейчас… Найдем-найдем…
И вдруг, выпрямившись, указующим перстом бросает луч света на другой край сцены.
Удар тарелки! — и в луче обнаруживается ТОЛСТЫЙ. Он стоит, растерянный, ничего не понимая, и щурится от внезапного света; в руках — груда нефтяных вышек.
ТИШУКОВ. Ты?..
ТОЛСТЫЙ (не понимая, о чем речь). Я.
ТИШУКОВ (Карлику). Этот?
КАРЛИК. И этот тоже.
ТИШУКОВ. Надо же. (Вздохнув, Долговязому.) Ну что? Я так думаю: борьба с коррупцией?
Долговязый, широко осклабившись, кланяется Тишукову. Барабанная дробь. Долговязый надевает на глаза повязку и вынимает большой нож. Толстый пятится, наконец понимая.
ТОЛСТЫЙ. Петр Петрович!
Тишуков аккуратно затыкает уши бирушами.
ТОЛСТЫЙ. Петр Петрович! За что? Это ошибка! Петр Петрович, это клевета! Я…
Долговязый, с завязанными глазами, через всю сцену бросает нож. Нож по рукоять входит в Толстого. Толстый падает.
ДОЛГОВЯЗЫЙ (срывая с глаз повязку). Ап!
Раскланивается с публикой. Звук оваций, крики «браво!».
ТИШУКОВ (с жестом руки в сторону Долговязого). Ап!
И на груди Долговязого появляется большая сверкающая звезда-орден.
Удар тарелки.
Оркестр торжественно играет первую строчку из «Вдоль по Питерской»…
Когда проигрыш финиширует наглым звуком тубы, на сцену в тишине выходят несколько РАБОТНИКОВ МАНЕЖА в униформе — и за ноги утаскивают Толстого вон. Один из работников манежа возвращается с ведром опилок и начинает деловито присыпать ими лужу крови.
Долговязый тем временем, подойдя, собирает выпавшие из рук Толстого нефтяные вышечки. Из темноты на него молча налетает Карлик — и, склубившись, они начинают с хрипом возиться в опилках.
Одна из нефтяных вышечек откатывается к ногам Работника манежа.
Он поднимает ее, затем медленно, торжественно поднимает другую руку ладонью вверх — и из ладони его начинает бить черный фонтан.
Затемнение.
Потом светает. Тишуков в белых гольфах и коротких штанишках, сидит на стуле с баяном. Расчесан на пробор.
Выходит ВЕДУЩАЯ.
ВЕДУЩАЯ. «Жили у бабуси»! Исполняет учащийся первого класса Петя Тишуков!
Тишуков играет на баяне «Жили у бабуси…». На лице — тоска и страдание. Потом встает и заученно и неловко кланяется. Снова затемнение.
Оркестр исполняет тему «Время, вперед!» из заставки программы «Время», и в луче света появляется ДИКТОР.
ДИКТОР. Сегодня Петр Петрович Тишуков в своей резиденции в Ново-Огарево провел совещание с учителями химии. Президент остановился на проблемах реорганизации периодической таблицы Менделеева и обратил особое внимание на необходимость неуклонно повышать валентность цезия.
Неподалеку в кресле обнаруживается КАМИНСКИЙ. Он наливает из бутылки виски и пьет — уже явно не первый бокал.
Учителя поблагодарили президента за заботу и подарили ему на память о встрече колбу с медным купоросом.
КАМИНСКИЙ. «В тот же день Петр Петрович.»
ДИКТОР. Откуда вы знаете?
КАМИНСКИЙ. Давай, давай, гони!
ДИКТОР. В тот же день Петр Петрович передал колбу в интернат для слепоглухонемых детей с задержкой развития… (Снова отвлекаясь от текста, Каминскому.) Слушайте, это уже ваще… Это кто это писал?
КАМИНСКИЙ. Тебе какая разница?
ДИКТОР. И правда. Наше дело телячье — где привяжут, там и срём… Дальше читать?
КАМИНСКИЙ. И лишнего не спрашивать. (Наливает еще.)
ДИКТОР. Миль пардон! (Увидев пульт в руках у Каминского.) Ну ладно, ну чего вы, все свои.
Каминский щелкает пультом, и Диктор исчезает.
КАМИНСКИЙ. Свои… Кругом свои!
Появляется КАРЛИК с тележкой, груженой золотыми слитками. Пыхтя, он медленно продвигается к противоположной кулисе.
Эй, старатель! Не помочь?
Карлик не отвечает. Каминский цокает. Карлик не обращает внимания. Озадаченный Каминский цокает громче. Тем временем появляется ДОЛГОВЯЗЫЙ — в руках бумаги, на носу очки. Карлик же уходит, как будто цоканье его не касается.
КАМИНСКИЙ (Долговязому). Забуревает персонал!
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Простите?
КАМИНСКИЙ. Забуревает персонал, говорю! К ноге не идет.
Долговязый не улыбаясь смотрит некоторое время на Каминского, потом снова углубляется в бумаги.
Чего читаем?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Про вас читаем, Павел Маркович.
КАМИНСКИЙ. Что-о?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Так, ничего особенного. Плановая проверка.
КАМИНСКИЙ (мгновенно трезвея). Что за ерунда.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Может, и ерунда. Но лет на восемь наберется.
КАМИНСКИЙ. Вы с ума сошли.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Я?
КАМИНСКИЙ. Эй! Куда вас понесло?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Я работаю. И мне не надо мешать.
КАМИНСКИЙ. Вы!.. Вы отдаете себе отчет?.. Шутки это вам, что ли? Своим идиотским рвением вы можете нанести вред имиджу государства! Да кто вам позво.
Долговязый берет Каминского за лицо и грубо толкает. Каминский, отлетев, падает на пол. Пауза.
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Павел Маркович! Это лирика всё. А мы практики. Вот закон, вот нарушения закона. «Наезжаем» по службе, «отъезжаем» по договоренности… Расценки известны. (Пауза.)
КАМИНСКИЙ (не вставая с пола, тихо). Сколько?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Трешка.
КАМИНСКИЙ. Чего?
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Да уж не тысяч! Мы с вами не ларек крышуем, Павел Маркович, побойтесь бога. Дело государственной важности, особо крупные размеры… Трешка налом — и никакого ущерба имиджу государства! Я ж России не враг. Пять дней вам хватит?
Уходит. Каминский сидит неподвижно. Возвращается КАРЛИК — уже без тележки золота, но с маленьким островом на веревочке — дом, бассейн, пальмы…
КАМИНСКИЙ (поднимаясь). Здравствуйте…
КАРЛИК. Здорово, соколик.
КАМИНСКИЙ. Запамятовал. Как вас по имени-отчеству?
КАРЛИК. Да мы по-простому. Глебыч, и все!
КАМИНСКИЙ. Да неловко… КАРЛИК. Ловко-ловко! Глебыч!
КАМИНСКИЙ. Глебыч… А что у нас вообще слышно?
КАРЛИК. Вообще — Россия встает с колен.
КАМИНСКИЙ. Это я знаю. Это я, Глебыч, сам и писал. А конкретнее?
КАРЛИК. А конкретнее — плохо твое дело, Каминский. Бог — он все видит!
ГОЛОС ТИШУКОВА. Глебыч! Зайди.
КАРЛИК. Пора мне. (Сворачивает остров и прячет во внутренний карман.) Кто в Бога не верит, пропадет! Истинно говорю.
Освещается та часть сцены, где уже стоит Тишуков, — туда и переходит Карлик.
КАРЛИК. Здесь я, Петр Петрович, вот он я!
А Каминский остается стоять неподвижно, глядя, как по авансцене медленно проволакивают за ноги тело ТОЛСТОГО. Потом свет в этой части сцены гаснет.
ТИШУКОВ (после паузы, кивая вслед телу). Ошибочка вышла, Глебыч.
КАРЛИК. Приходят?
ТИШУКОВ. Каждую ночь, как по расписанию! Матрос Попов, матрос Серьга, капитан-лейтенант Жихлов. Стоят, смотрят. Матроса Корнеева сестра повадилась вопросы задавать. Хамит мне в лицо. Мать старшины Гущина сошла с ума — верни ей сына да верни. Я пытаюсь разговаривать — не слышит. Фотографию тычет…
КАРЛИК. Спрятаться бы вам.
ТИШУКОВ. Что?
КАРЛИК. Спрятаться. В другую судьбу уйти! Сбить со следа их всех. Уснуть, а проснуться потихонечку в другой судьбе. Они придут, а вас и нет.
ТИШУКОВ. Спрятаться — это… вообще неплохо бы.
КАРЛИК. Я и слово тайное знаю.
Пауза.
ТИШУКОВ. Опасно это, Глебыч. Путешествия эти. (Хомяку.) Правда, Яша? (Снова Карлику.) Тут ведь никогда не знаешь наверняка. Вдруг проснешься, а ты никто!
КАРЛИК. Так не бывает.
ТИШУКОВ. Еще как бывает.
КАРЛИК. Все равно — кто-то… Ну хоть шахтер или, там, таджик на стройке.
ТИШУКОВ. Это и есть никто.
КАРЛИК. Так не насовсем же, Петр Петрович! Со следа сбить.
ТИШУКОВ. Опасно… (Пауза.) Ах, как я в детстве хорошо спал, Глебыч! Сны такие — просыпаться было жалко! Днем тоска — мамка, школа, баян этот. Во дворе братья Тюрины, уголовнички… А во сне. Поверишь ли, Глебыч — чечетку бил! Еще звук слышал, когда просыпался… Летал над землей буквально, как эти… братья Гусаковы! Помнишь братьев Гусаковых? Э-эх, ты.
Оркестр начинает негромко играть пасодобль.
Во-во! Оно!
Подбумкивая губами, радостно отбивает несколько тактов ладонями.
А? (Довольный.) Вот так вот! А то еще снилось, что я… (Смеется.)
КАРЛИК. Гагарин?
ТИШУКОВ. Не-а. Попенченко!
КАРЛИК. Кто?
ТИШУКОВ. Боксер такой был, Глебыч. Всех клал. Вот поверишь, чуть глаза закрою — то чечетку бью, то в рожу козлам этим…
МАМА (появляясь). Петя! До-мой…
ТИШУКОВ (после паузы). Значит, спрятаться?
КАРЛИК. Да поглубже, голубчик. А врага того мы найдем, найдем.
МАМА. Петя! Тебе телефонограмма.
ТИШУКОВ. Какая телефонограмма, мама, что за ерунда. (Опомнившись.) Какая телефонограмма?
МАМА. Каминский какой-то сбежал.
ТИШУКОВ. Как сбежал?
МАМА. Я не знаю. Мне позвонили, просили передать, я записала: «Каминский сбежал…».
Под барабанную дробь РАБОТНИКИ МАНЕЖА выкатывают пушку. В луче света у пушки появляется КАМИНСКИЙ — в белом цирковом костюме, весь в блестках. Барабанная дробь усиливается волнообразно.
Каминский прощается с публикой и запрыгивает в пушку. Барабанная дробь нарастает. Служитель манежа зажигает фитиль и подносит его к пушке. Выстрел, дым из жерла, удар тарелки — и Каминский возникает в луче света на противоположном балконе, на фоне нарисованного лондонского Биг Бена.
КАМИНСКИЙ. Ап!
Через секунду оркестр начинает играть попурри на тему английского гимна, а возле Каминского возникают грозди микрофонов. Голоса наперебой: «мистер Камински!», «мистер Камински!»… Подняв руку, он устанавливает тишину и начинает нести англоподобное. В этой мешанине, однако, хорошо различимы слова «Russia», «corruption», «Kremlin», «anti-democracy»…
КАРЛИК. Что он говорит?
ТИШУКОВ. Про меня говорит.
КАРЛИК (с восхищением). Как это вы по-английски понимаете!
КАМИНСКИЙ. Thank you for your attention!
Снова голоса: «мистер Камински!», «мистер Камински!..»
КАМИНСКИЙ (Тишукову, с прощальным поцелуем). Bye-bye!
Исчезает вместе с лучом света.
ТИШУКОВ. Ишь, какой отчаянный. Чего это он вдруг, как думаешь?
ДОЛГОВЯЗЫЙ (входя с листком бумаги). Вот… Полный текст пресс-конференции. (Хочет уйти.)
ТИШУКОВ. Стоять! Ну-кась… «Реванш номенклатуры», «режим личной власти, погрязший в коррупции.» (Карлику.) Я ж говорил, про меня. «Шантаж и вымогательство…» (Долговязому, после паузы.) А вот это уже самодеятельность… Здесь шантажирую я!
Еще пауза, слышен дальний раскат грома.
Погоди-ка. Может, ты и на меня бумажки собираешь? А?
Начинает надвигаться на Долговязого, тот пятится, растерянный.
В оппозицию собрался? Борьба с антинародным режимом?
Будем меряться бумажками? Ну! Открывай свой покер, валяй до горы! А я свой покажу…
ДОЛГОВЯЗЫЙ. Петр Петрович, да вы что? Да я же…
Гром гремит совсем близко. Долговязый вдруг срывается с места, хватает портфель Тишукова — и с портфелем в зубах начинает ловко карабкаться наверх по пожарной лестнице у кулисы.
ТИШУКОВ. Ага-а!.. Глебыч!
Карлик, метнувшись за кулису, выволакивает динамо-машину с черепом и костями — и начинает крутить ручку. Вой машины. Долговязый уже скрывается за верхним порталом, когда Тишуков, надев резиновые перчатки, присоединяет большие клеммы к опорам лестницы, по которой лезет Долговязый.
Разряд тока, дым. Страшный крик Долговязого сверху.
Через пару секунд на сцену начинает падать пепел. Карлик крестится.
Тишуков неторопливо отсоединяет клеммы, присаживается на динамо-машину; достает фляжку, наливает.
Пауза.
ТИШУКОВ. А раньше не пил я, Глебыч — ни капли, вообще… Здоровье берег, представляешь? (Пауза.) Какое тут здоровье с вами! Чистый террариум…
Жестом приглашает Карлика присоединиться. Не торопясь наливает ему.
Разряд молнии за окном — и звуки ливня по крыше и подоконнику. Карлик крестится еще и еще.
ТИШУКОВ (рассмотрев, как впервые). Ты в Бога веришь, Глебыч?
КАРЛИК. А как же, Петр Петрович! Нам без Бога нельзя.
ТИШУКОВ. А Ему без нас, Глебыч? Ведь скукотища. А так — каждый день спектакль. Ну, помянем. товарища по работе.
Карлик, снова перекрестившись, пьет.
Дай бог, чтоб не последний!
Карлик поперхивается. Тишуков стучит его по спине. Карлик откашливается; они закусывают. Тишуков берет в руки горсть пепла, разминает, смотрит на Карлика.
Ну что? Вопрос с преемником, таким образом, решили.
КАРЛИК. Ой, Петр Петрович, да вы что! Да я и не думал никогда. Не надо! Нет, нет. Не по сеньке шапка. Мое дело тихое, православное. За Русь молиться буду.
ТИШУКОВ. Ты чего так разволновался, Глебыч? Я про тебя и не думал в эту сторону.
КАРЛИК (после паузы). А кто? (Еще пауза.) Просто интересно.
ТИШУКОВ. Да я же, Глебыч. Я, кто ж еще. Сам себе и преемлю.
КАРЛИК. А вот и правильно! Я всегда говорил.
ТИШУКОВ. На Западе, конечно, начнут рожу кривить.
КАРЛИК. Зато на Востоке как обрадуются, Петр Петрович!
Из оркестра начинают доноситься разрозненные звуки тубы и контрабаса.
ТИШУКОВ. Да! Тяжела ты, шапка Мономаха, но делать нечего! Шапку, Глебыч, мы тоже в оффшор кинем, так оно надежнее. Камешков оттуда только наковыряем. (Пауза.) Черт возьми, и не уйти ведь по-хорошему! Обложат, как зайца. И эти тоже. россияне. Ну что я могу поделать, если им меня нужно? Прямо извелись все. Ну, нате вам меня.
КАРЛИК. И слава богу, и слава богу!
ТИШУКОВ. Ладно, иди.
КАРЛИК. В надежных руках страна!
ТИШУКОВ. Иди прочь, говорю! И аппарат забери.
КАРЛИК (укатывая прочь динамо-машину). От всей России спасибо!
Уходит. Пауза.
ТИШУКОВ (вдруг, в ложу оркестра, откуда продолжаются бессмысленные звуки тубы и контрабаса). Слушайте, кончится это когда-нибудь или нет? Что ж такое? Сыграйте что-нибудь человеческое!
Застигнутый врасплох ДИРИЖЕР неловко давит сигарету в стакане и встает.
ДИРИЖЕР. Извините, Петр Петрович, у нас это. состава нет.
ТИШУКОВ. Как нет?
ДИРИЖЕР. Ну так… Разъехались.
ТИШУКОВ. В отпуск?
ДИРИЖЕР. Типа того. Только насовсем. Вот, туба и контрабас только и остались. Тренируются теперь.
ТУБА И КОНТРАБАС (хором). Добрый день.
ТИШУКОВ. Чего это они все так, разом? Не спрашивали?
ДИРИЖЕР. Спрашивал. Говорят: разонравился репертуар. (Пауза.) Если честно, я тоже не в восторге.
ТИШУКОВ. Что ж вы сами не уехали?
ДИРИЖЕР. Да мне уж поздно… У меня скоро двойная тактовая.
ТИШУКОВ. Чего?
ДИРИЖЕР. Забыли… Ай-яй-яй… Двойная тактовая черта, конец пьесы! И место давно ждет, возле родителей, на Миусском… А потом: я пожилой человек, я здесь и не такой цирк видел. Тут до вас смертельных номеров было — публика не выживала, не то что артисты! Так что я уж на Родине руками домашу. Кстати — голова я садовая! — вам же письмо просили передать. С оказией, авиапочтой…
Вынимает из фрака бумажный самолетик, пускает его к ногам Тишукова и удаляется восвояси. В луче света возникает КАМИНСКИЙ. Он сидит в кресле, в шелковой пижаме, и курит сигару. Когда Тишуков наконец расправляет лист, Каминский начинает говорить.
КАМИНСКИЙ. Решил все-таки написать Вам частным образом. Не чужие все-таки, — можно сказать, товарищи по несчастью. Коротко о себе. Я получил статус беженца и репутацию главного борца с вашим дурацким режимом. Передавайте привет вашим злодеям — если бы не они, не видать мне этой халявы как своих ушей. Впрочем, все это дела прошлые и вам хорошо известные. (Затягивается сигаретой.) Теперь — главное. В настоящее время я прохожу курс лечения в клинике Кавдора в Шотландии. Это старинная клиника. Здесь мне обещали вернуть сон, и я уже делаю успехи. Заведение чудесное, всё на природе, хорошие врачи, тактичный персонал… Больных немного, но всё больше тяжелые. В соседней палате лежит какая-то местная старуха — она не спит уже пятый век, все время пытается смыть кровь со своих рук. Вы должны ее помнить.
Пауза. Каминский смотрит на Тишукова, который, подняв голову от письма, силится понять, о чем речь. Каминский, усмехнувшись, продолжает.
Приезжайте, коллега. Забудьте все слова, которым я вас учил: дрянь это все и подлость, вы же сами понимаете. Пора подумать о здоровье. Давайте к нам в клинику — заодно и Россия дух переведет, а то гнилью несет уже до Ла Манша, постарались мы с вами, нечего сказать. Я переговорил с врачами — совсем вылечить вас они не обещают, но с острой фазы снимут непременно. Если надумаете — я пишу на их бланке, там наверху все координаты. До свиданья или прощайте, — как пожелаете. Павел Каминский.
К нему подходит ЖЕНЩИНА в больничном белом халате, наброшенном на плечи; волосы собраны в узел. Ставит на столик стакан чая и лекарство на блюдечке, целует в голову. Каминский целует ей руку — и после паузы заканчивает.
Постскриптум. Меня нашла моя сестра, Маша. Если только все это не сон.
Женщина поворачивается к Тишукову, распускает узел на голове, и каштановые волосы рассыпаются по плечам. Немедленно сверху спадает трапеция — и Маша, подхватив ее, легко перелетает на другой край сцены, навстречу Тишукову. Он отбрасывает письмо, делает шаг к ней навстречу — и…
Маша проходит как будто сквозь него — и исчезает, а Тишуков натыкается на входящего ПЕНЬКОВА.
ТИШУКОВ (отпрянув). А! Вы кто?
ПЕНЬКОВ. Я Пеньков.
ТИШУКОВ. Пеньков?
ПЕНЬКОВ. Вы меня не помните. Ну конечно — нас было так много… Здравствуйте, Петр Петрович!
Протягивает руку. Тишуков кричит от ужаса.
ПЕНЬКОВ (растерянно). Что?
ТИШУКОВ. Татуировка!
ПЕНЬКОВ (глядя на свою руку). Ну да.
ТИШУКОВ. Якорь…
ПЕНЬКОВ. Ну да. Я ж на флоте служил.
ТИШУКОВ (после паузы). Я тебя не узнаю.
ПЕНЬКОВ. Я Пеньков.
ТИШУКОВ. Не помню. Матрос Попов, матрос Серьга, капитан-лейтенант Жихлов. Ну, все равно. Я не виноват, Пеньков, не виноват! Это само получилось, понимаешь?
Меня так завертело, я и понять ничего не успел. Сон какой-то, и проснуться нельзя. И потом: все равно бы никого не спасли!
ПЕНЬКОВ. Петр Петрович!
ТИШУКОВ. А может, и нет! Может, и не Петр Петрович! Мне бы только проснуться по-человечески, понимаешь, Пеньков? Где-нибудь. у синего моря, чтобы песочек, и небо. и чтобы никто не знал, где… Глебыч и слово тайное знает! Карлик мой, Глебыч. Он обещал. Мне проснуться надо! Проснуться! Ты ведь сон, Пеньков. Ты не знал? Дурачок. Ну и снись кому-нибудь другому. А я вот сейчас — р-раз! — и все. И нет никакого Тишукова… Ищи ветра в поле!
ПЕНЬКОВ. Да как же это… Петр Петрович!
ТИШУКОВ. Назад! Тш-ш-ш… (Залезает в сундук.) Всем привет! Айн, цвай, драй!
Закрывает крышку сундука.
ПЕНЬКОВ (после паузы, подойдя к сундуку и прокашлявшись). Петр Петрович! Я не сон. Я Пеньков из Совета молодежи. Мне Лариса передала, чтобы я принес план мероприятий. Мы давно его написали, честное слово! Мне ж никто не сказал, что надо вам его передать… (Пауза.) Вы простите, я не знал, что нельзя с татуировками. Я сведу, я завтра сведу! (Осторожно стучится в сундук.) Петр Петрович!
Помедлив, осторожно поднимает крышку. Заглядывает внутрь.
Во я попал…
Выходят РАБОТНИКИ МАНЕЖА — и ловко разбирают сундук. Внутри пусто.
РАБОТНИКИ МАНЕЖА (демонстрируя стенки сундука). Ап!
Вновь вступают туба и контрабас — на сей раз звуки складываются в какую-то грустную мелодию, и под эту мелодию по сцене в странном замедленном танце проходят и, прощаясь с публикой, исчезают за кулисами персонажи этой пьесы — ШПРЕХШТАЛМЕЙСТЕР, ЯСЕНЕВ, ТОЛСТЫЙ и ДОЛГОВЯЗЫЙ, КАМИНСКИЙ, МАША, ПЕНЬКОВ. Толстый захватывает с собой клетку с хомячком, напоследок предлагая и ему помахать лапкой публике. Входит МАМА, в руках у нее — клетка с большой игуаной.
МАМА (игуане). Это ничего, Петя, это ничего. Игуана так игуана. Всякое в жизни бывает, мало ли куда занесет человека? Мы с отцом твоим одно время в Воркуте жили. Света не видели вообще — окно снегом как замело раз и навсегда, так и все! И снег-то черный от угля. А тут у тебя и светло, и просторно. Я тебе яблочек нарезала. Съешь дольку? Вот какой красавец! Ты ешь как следует, а то не вырастешь. (Встревоженно.) Это я, Петя. Ты меня узнаёшь? Ты мигни, если узнаёшь. Ой, мигнул, узнал! Ты такой молодец, тут тобой все гордятся. Тетя Ната говорит: я так и знала, что он далеко пойдет!
Кормит игуану яблочком.
ДИРИЖЕР (из ложи оркестра, публике). Н-да. Чего только не приснится этому автору! Мрак какой-то. Натрескается водки в одиночестве и ну галлюцинировать. Нет бы в хорошей компании накатить валерьянки, комнату проветрить — и баиньки на бочок. Совсем ведь другое приснится! Как раз то, чего нужно людям! Нет, ей-богу: жизнеутверждающий финал — как же без него? Повернуть сюжет в хорошую сторону — это ведь никогда не поздно! Я про жизнь не говорю, но хотя бы драматургию. Правда? Так что — тс-с… Пока автор не видит… (Достает пластинку и вынимает ее из конверта.) Извините, что под «фанеру» — состав разъехался… Но запись классная! Вам понравится.
Поднимает пластинку и, держа ее на пальцах, как официант блюдо, делает дирижерский жест другой рукой. Звучит тот же пасодобль, который звучал раньше.
ДИРИЖЕР (проникновенно). Дамы и господа! Только один раз! Петр Тишуков!
На площадке наверху вдруг распахивается пейзаж — синее море, пальмы… На этом фоне в изящном эстрадном прикиде а-ля «латинамерикана» — жилетка, лаковые ботинки, канотье — стоит Тишуков.
Дирижер провоцирует аплодисменты в зале, и Тишуков начинает бить чечетку под пасодобль. Это продолжается до тех пор, пока аплодисменты не перейдут в овации. Входит КАРЛИК со скипетром, сопровождаемый двумя мрачноватыми РАБОТНИКАМИ МАНЕЖА. Сразу видно, что это охрана. Останавливается и некоторое время слушает чечетку. Потом Работник манежа вынимает из конверта пластинку, передает Карлику, и тот ломает ее об колено.
Музыка прекращается. Синее небо с пальмами меркнет.
КАРЛИК. Стало быть, теперь так!
Кивок работникам манежа, — и те уводят Маму от клетки с игуаной.
МАМА. Погодите, он еще не поел… Яблочко, яблочко ему передайте.
КАРЛИК (после паузы, игуане). Ну что, Петя? Как жизнь? (Смеется, довольный.) Пе-тя!.. Не ожидал? Не ожида-ал… Ну ничего: стало быть, теперь вот так! Скажи: добрый день! Добрый — день, ну? Что же ты замолчал. Петя?
Цокает игуане. Потом поворачивает голову к зрителям и начинает цокать им — безо всякой улыбки, с нарастающим раздражением.
А Тишуков на площадке наверху снова начинает бить чечетку — без музыки, самозабвенно, легко и счастливо. Он прощается с нами — и продолжает бить чечетку до тех пор, пока не гаснет луч света на его руке в белой перчатке, держащей канотье.
Август 2007 года
