Семь дней старого года
Вы восхищаетесь и в то же время никак не можете забыть, что Вам хочется курить.
А. П. Чехов
Ивашка Бровкин думал так, а может, не так…
А. Толстой
25.12.07, вечер
Сутолока на дороге стояла такая, как бывает близко к вечеру того дня в Мадриде, когда «Реал» играет с «Барселоной», только очень уж медленная сутолока — пыхтящая толкотня, неразбериха. «Тому, кто пару лет проползал по московским немыслимым пробкам, можно без особой опаски выходить на арену корриды и выполнять полуверонику, изгибаясь опасно и элегантно, чтобы избежать нацеленного в тебя бампера, э-э, виноват, рога. Только в Москве можно проехать и по проспекту Сахарова, и по проспекту Андропова, по Ленинградке отправляться в Санкт-Петербург, а на Красной площади — и Василий Блаженный, и Мавзолей с упырем… Господи, о чем я думаю… Господи, что я здесь делаю? Сейчас, вот только вывернусь из поворотного ряда, и подумаю еще. А что это я, собственно, вообще взялся размышлять?» — такая какая-то чепуха попрыгивала в довольно уже седой — «подстричься, что ли, съездить, к Новому году-то?» — и вполне еще моложавой голове Игоря Сергеевича, когда он ехал, пытался, так скажем, ехать, домой ближе к ночи. Снега в городе почти что и не было, — так, осклизлые полуледяные холмики на газонах; Москва была черной, жутковатой, и никакое рекламное блесканье не могло, не могло развеселить круглосуточный мглистый мрак, неистребимый с ноября по февраль, — сверни-ка с Кольца в переулки, так и жди — услышишь не то крик дикий, не то вой вурдалачий… «Господи, что я здесь-то делаю? — А, ну да, — так же быстрее, объеду давку на Яузе, хотя — куда торопиться-то? Ну-ка, ну-ка, — не спеша, постоим на светофорчике…» Из-за близкого квартального угла вывернулась гуртом и поскакала вприпрыжку небольшая компашка, с хлопушками, бенгальскими огнями и лопающимися от их опасной близости воздушными шарами, — «Рождество, что ли, празднуют? Ведь вот — на две недели у них Рождество раньше, григорианское — юлианское, а если эти две недели — да за полторы-то тыщи лет, — сколько набежало? — как раз, небось, те двести и получатся, на которые всё у нас позже случается, — и резня, и реформы, и прочее машиностроение… А может, и неплохо это — куда, действительно, торопиться?»
Спешить Игорь Сергеевич и впрямь не любил, — так как-то всю жизнь укладывалось — без беготни и дерготни, без суеты, вот на дороге разве. Он и учился, и баловался-безобразничал (в меру, в меру!), и женился, и работал по молодости, и дело свое прибыльное потом налаживал — все без спешки, — зачем же? Так на обочине проезжей дороги, ухватившись корешками за сползающий в кювет каменистый суглинок, начинает расти мало кому заметное деревце, и не губит его случайно, как прочие, грейдер-каток-бульдозер, не ломает на посошок идущий из лесу грибник-добытчик, не валит грозовая июльская буря, — глядишь, вот оно, деревце, — уже и дуб-ясень полномерный, покуситься никому и в голову не придет, наоборот — еще в тени его выпить примостятся или от дождя прячутся, — но это зря: угодит в ствол сырой шальная молния — поминай как звали, а древесинку — на дрова… Когда еще машины своей не было, Игорь и за трогающимся с остановки автобусом не бегал ни разу, — не к лицу это человеку достойному. А вот соображал всегда — быстро, ловко, к выгоде.
Поставив машину у подъезда на никем издавна не оспариваемое, удобное для выворота место — попробуй-ка, ну, ты! Игорь Сергеевич вошел в парадное, потопав у двери в резиновый ребристый коврик, достал свежую тонкой кожи ключную подцепку, открыл почтовый ящик — из него посыпались на пол тонкие рекламные отвратительного сине-желтого трупного цвета листки, загреб ладонью оставшееся. «Так, это — из налоговой, на машины — надо послать кого-нибудь заплатить, это — конкурсы поганые, как им не надоест, есть же, значит, придурки — участвуют… А это?» Кивнув консьержке, тяжеловато-осанистый, он прошел в лифтовый холл, нажал кнопку, отнес недалеко от немного уже дальнозорких глаз непонятный конверт. Лифт пришел, почтительно поторапливаясь, открыл почти бесшумно свое поместительное зеркальное нутро, помолчал, ожидая, закрыл створки слегка обиженно. А Игорь Сергеевич, ставший внезапно похожим на себя-шестиклассника, это когда мать вытащила у него из школьного портфеля пачку сигарет и долго-гневно потрясала ею у него перед носом, еще и еще раз перечитывал на конверте обратный адрес, начинавшийся с нежно вспомненного и проговоренного даже про себя имени — Лика Петелина — и завершенный трудно выговариваемым названием города в неожиданной совсем стране Норвегии — Norge. Лицо его не разрумянилось, как это бывает в свежей молодости, нет, — оно даже потемнело слегка от подбежавшей к перехваченному трогательным спазмом горлу густоватой крови. Войдя в квартиру, Игорь Сергеевич безразлично-бодро поздоровался с женой, безразличной не менее, а бодрой — более, переоделся, умылся, отказался перекусить, ушел к себе.
26.12.07, ночь
Он старался не курить у себя в комнате, перед сном — во всяком случае, иначе, даже при открытом окне — весной-летом, при включенном кондее — зимой, оставался в бронхах табачный кислый перегарчик, и с утра приходилось покашлять натужно, сдавливая глоткой застоявшееся, чтобы вкусно тянулась и первая сигарета. Не стал закуривать и теперь, хотя хотелось — очень. «Эва — Лика! Вот так раз… Я и думать забыл… Что это ее занесло на край света? За мужиком — наверняка. Теперь бросил, небось мыкается… Сколько ж ей теперь? На девять лет она была меня моложе — ну да, на девять, мне тогда тридцать было, она как раз институт заканчивала. Сорок, значит, ей теперь… Ну что ж… Что она там делает? А я что здесь делаю? Живем… Да, поврозь только…»
Лукавил с собой Игорь Сергеевич, лукавил, но ведь и все мы — так же, когда позвонит вдруг знакомец давний или подружка старинная объявится, начинаем сперва соображать, на сколько кругов мы их обошли по дистанции, — не дай бог — они нас! Лукавил, да, и не поэтому только, а потому еще, что думать-то он, может, и забыл, а вот забыть — нет… Не знаю уж, кто там чем память свою осуществляет, — все по-разному, наверное, как тут усреднить, — но Лику Игорь помнил не головой, не душой, в существовании которой позволено сомневаться всякому, в отличие от головы, не телом, жадным все еще до сладко-соленого. Он помнил ее своим естеством, пи-ар-квадратом своей ауры, вмещавшей в себя Ликино естество целиком и одновременно находившимся внутри ее естества, — такая вот биогеометрия. Были в его жизни другие, многие, и красивее Лики, и умнее, и добрее, и умные-красивые, и красивые-добрые, а вот такой — не было, а вот она — была. «Была, да, а вот — нету…»
…«Здравствуй, Игорь! Игорек, привет! Ну, как ты там? Дурацкий, конечно, вопрос, извини, — я уверена, что хорошо. Мне твой адрес дала Ленка Игнатьева, мы с ней случайно совсем встретились на отдыхе в Испании осенью. Я долго собиралась тебе написать, но все как-то стеснялась, сомневалась, — уж двадцать лет почти прошло, неудобно как-то. Я, конечно, посмотрела про тебя в сети, про фирму, адрес, конечно, есть, но не могу же я написать туда на твое имя, — а вдруг у тебя секретарши ревнивые!
Это я кокетничаю, конечно, не сердись, но я, как все говорят, очень пока еще ничего себе, — вот бы посмотреть, как на твой глаз? Ты-то, помню, и в одежде, в смысле — меня, видел, например, на какой я стадии цикла: близняшки, говорил, больше или меньше пухленькие. Я, между прочим, совсем не растолстела, в форме, а ты говорил, что годам к сорока — точно. Фигушки!
Я тогда, года через три, как мы с тобой расстались, познакомилась с норвежцем, я их по Москве водила, гидом, ну и быстренько вышла за него замуж, с трудностями, правда, но уехала все-таки. Тебя уже не было, со мной, в смысле, давно, а больше мне там жалеть было нечего. Я очень хорошо прожила все эти годы, пока там у вас заваруха была, Лapc был человек очень не бедный — юрист в нефтяной сфере. Он умер четыре года назад. Почти все осталось мне, так что денежно я в шоколаде, но ты, наверное — больше, ты же всегда был такой умный и остался умный, я точно знаю.
Ленка мне говорила, что ты, как женился, так и все. И больше — ни разу? Ой, не верю… Сын, рассказывала, у тебя взрослый уже, умный — в папу, или красивый — в маму? На дурнушке ты бы не женился.
Ну вот, все про себя и рассказала. Давай теперь рассказывай ты.
Целую, Лика.
P. S. Мои все телефоны и мейловый адрес — на обороте листка.
Целую, ой, еще раз, ну ладно, это ничего. Пока». Игорь Сергеевич пару раз перечитал письмо, убрал листки хорошей с какими-то вензелями бумаги в конверт, конверт положил на стол, подошел к окну, открыл одну из широких створок наполовину, присел на подоконник, закурил. Зима в Москве мало чем пахнет, особенно ночью, но сейчас декабрьский сырой холодок пах, казалось Игорю, мокрым снегом, не успевшим еще растаять на Ликиных волосах, когда она, окунувшись голышом в сугроб, забежала обратно в дачную баньку, и он оборачивал Лику махровой простыней, а потом она выталкивала его на морозец, покрикивая весело «мерзни, мерзни, волчий хвост!», а он, обжигая ступни о накатанный у крылечка ледок, вопил «это не хвост!». Свалившийся откуда-то — не из Норвегии ли? — холодный ветер толкнул оконную створку. «Господи, да что я здесь делаю, у окна-то, — продует ведь», — очень разумно подумал Игорь Сергеевич и отправился в спальню — к жене. Не то чтобы он чего-нибудь хотел, не был он и возбужден яркими картинками из дальних пакгаузов памяти, — ему хотелось побыстрее согреться.
26.12.07, день
В этот день ничего решительно важного с Игорем Сергеевичем не произошло, да и что может произойти такого необыкновенного с человеком из-за полученного письма от бывшей… «А от кого — бывшей? Не жены, не подружки, не блядушки на разок, — от кого? Кто она мне — Лика? Да никем она не была… И всем — была. Ха! — „кто был ничем, тот станет всем!“, — только тут наоборот, и то не вполне…»
Мерцающие не яркой, но сильной, сильной эмоцией размышления нарушились вплыванием в кабинет Веры, несшей округлые свои к-чему-надо-пригодности на пути от двери к рабочему столу хозяина, как летний сквознячок несет из соседней комнаты запах свеженадушенного для барахтанья женского тела, оборачивая его, ароматец, к обоняющему с предвкушением носу то самим французским изыском, то свежебритой, но взмокшей уже волнением подмышкой, а то и еще кое-чем, не определяемым четко, но тревожащим. Угадала Лика насчет ревнивости секретарши, но много ли тут надо прозорливости — угадать? Каждая почти женщина выше крыши имеет причин и поводов проявлять к хотя бы частично или иногда принадлежащему ей мужчине ревнивый охранительный инстинкт: «а что это ты, дружок, глазки прячешь?» или «почему, дорогой, ты так прямо мне в глаза глядишь, — о чем соврать хочешь?» У расторопной же секретарши при хорошем боссе к личному женскому интересу пристегнут еще и вполне житейский, шкурный-денежный, что круто повышает ее предсказательную чувствительность. Текущую чувственность — тоже. А Вера была — хороша.
— Игорь Сергеевич, тут вот новые платежки на подпись я принесла, два на пособие заявления…
— Давай, подпишу.
Секретарша присела в удобное невысокое креслице сбоку от стола, закинула ногу на ногу, короткой юбкой приоткрыв стянутые тугой светлой лайкрой превосходные ноги, — черных колготок Игорь Сергеевич не одобрял. Это был проверочный вариант. Вот тебе раз — не взглянул даже. Чего это он?
— Что-то вы сегодня задумчивый какой-то, Игорь Сергеевич…
— Нормальный.
— Нет, я же вижу…
— Слушай, Вер, ты вот что…
Вера поднялась, изобразила короткое потягивание с полузевком, в два шажка подошла вплотную, коснулась левым бедром правого Игорева плеча.
— Н-ну.
— Да нет, да сядь ты, ну, сказал же…
Отошла, села, строго выпрямленной спиной показывая обиду и крепкую грудь, сделала чужое лицо.
— Верка, кончай придуриваться, — ну да, не в том я настроении, но ничего не «не в духе», — в духе, в другом только…
— Я же говорю — вижу…
— Ладно, ладно, все-то ты видишь… Ты вот что, действительно: позвони-ка жене, скажи, что я срочно уехал на встречу, а мобильник забыл, — вот ты и предупреждаешь, мол, чтоб не волновалась, это — первое.
— А как же, да, будет она волноваться…
— Какая тебе разница — будет, не будет, тебе-то что? Так, на завтра к двум собери на совещание всех основных и так на четыре-полпятого пригласи-ка Бориса Аркадьича, юриста моего.
— Ой, Игорь, случилось что-то?
— Да ничего не случилось, что ты пристаешь? Сделай что сказал, будь добра. Я просто думаю на недельку отдохнуть слетать.
— И куда же?
— Не знаю пока точно, в Финляндию, может.
— А я?
— Вера, не в этот раз.
— Ну вот, я так и знала, вечно все мимо меня летит, спасибо большое, Игорь Сергеевич…
— Так, давай ты мне эту песенку завтра споешь, если не передумаешь.
— О Господи, ну что ты там делать-то будешь, там же холодно!
— Так, все, пока, я уехал.
27.12.07, вечер
Предыдущий вечер до середины ночи сгорел в давно прикормленной баньке «со встроенными блядьми», как говаривал Игорь Сергеевич в добродушии, — с утра он слегка помаялся невыспатой хмельной тягостью, выпил рюмку коньяку в оттяжку, днем были привычные, притершиеся ко времени заботы. Совещание Игорь провел быстро и хмуровато, к удивлению с переглядкой собравшихся, так он с ними шутил, «мнеденьгиджеров», — дела-то были в порядке. Чуть погодя он недолго поговорил с юристом и снова уехал намного раньше обыкновенного своего времени, не сказав куда упрямо бывшей в образе «вы меня страшно обидели» Вере. «Вот тоже — Верка, — думал Игорь Сергеевич, сидя за ресторанным столом в ожидании жены. — Вот — тоже… Денег ей плачу вдвое, делов у нее — тьфу, а и пользую-то ее — к обоюдному… Ох, бабы… Надо вот им, чтоб обязательно целиком, мое — и все… Сколько на этом теряют, дуры, даже самые умные — а дуры, — не переменишь. Но тоже верно, как им иначе, — иначе совсем на бобах оставят. Ха! — оставят, — оставим, — сам-то? А что — сам, кого из них обидел — да никого. Вот Лика разве… А что — Лика, — сама не захотела, нет, хотела слишком многого, нет бы подождать чуток…»
— Привет, дорогая.
— Привет, привет. Что это ты — тыщу лет нигде вместе не были…
— Какая тыща, брось, вот у Юрки недавно были.
— Нет, правда, случилось что?
— Ну почему обязательно — случилось? Ничего такого, так просто…
— Ну брось, брось, а то я тебя не знаю. Кабы тебе не надо было…
Пара официанток, явно — привозные хохлушки, — дешевые, узкобедрые, но грудастенькие, дежурно улучшая настроение клиента склоняемым к нему низким сливочным вырезом, «тоже — ловля на живца, стрельба дуплетом, а что — охота ведь…», налили-расставили, оскалились принужденно, ушли.
— Ты не разводиться собрался, а? А что — как в кино, — пригласил, объявил…
— Нин, что за глупости? К чему это? Что ты, ей-богу… Так, — пообедать просто…
Нина, жена, конечно, как и предполагала Лика, дурнушкой не была ни в коем случае, — нет, она была красива, неглупа, на пять лет моложе мужа, — в этом как раз возрасте многие, если не все, дамы начинают всерьез опасаться за свой замужний статус — вдруг уйдет? Мало ли молодаек гладких — уведут запросто, — какая там особая любовь после пятнадцати совместных лет. Нет, бывает, конечно, бывает, но ведь редко…
— Нет, Игорь, я не хочу дергать тигра за усы и про «не тяни за язык — змею вытянешь» тоже помню. Но так — тоже… Ты когда со мной последний раз спал?
— Вчера, нет — позавчера.
— Это ты спал, а это самое — когда? А-а, и не вспомнишь даже…
— Ты что — ругаться собралась? Нашла место. А это самое — сама б хотела, — какие проблемы… Давай — по глоточку… Я вот что — Новый год же скоро, подумал, ты ж поедешь маму ублажать, Сережка со своей шоблой зальется, а мне — опять в кабаке нажраться? Господи, что мне там делать — скучно же…
— И что? Поедем вместе к матери или ее к себе…
— Мерси. Нет уж. Я хочу на недельку, до Рождества, может, отвалить куда-нибудь.
— Да ради Бога, когда это я возражала, — несколько успокоилась Нина, — только что-то я не помню, чтоб ты раньше так торжественно об этом сообщал.
— Чего тут торжественного? Подумаешь — пообедали вместе…
Игорь Сергеевич так и не переспал с женой этой ночью, — Нина многовато почему-то выпила и заснула сразу же, как легла.
За высокими окнами Игоревой квартиры, в пустой темноте косо сыпался совсем не по сезону дождь, растекаясь внизу по тротуарам и стокам, чтобы схватиться к утру опасным ледком на поворотах и спусках, — «то-то с утра побьется народу, выехать, что ли, пораньше…»
28.12.07, день
Он никуда не поехал утром, — познабливало, поламывало, — «заболеваю, что ли…» Температуры высокой не было, — померил на всякий случай — 37,1, выпил стакан разведенной горячей водой какой-то лечебной дряни, взмок, переоделся потеплее, слепил путаный бутерброд, сел пить чай.
Открыв дверь своими ключами, завозилась в прихожей приходящая прислуга — Анна Игнатьевна, не совсем старая еще, но рано увядшая в семейных катаклизмах женщина. Что-то там такое у нее было с мужьями-сыновьями-дочерьми и прочими троюродными сестрами, что вынуждало и дома сидеть, и хоть кой-какие деньги зарабатывать, — платил Игорь Сергеевич хорошо, — не жалко, было бы прибрано.
— Ой, Игорь Сергеевич, доброе утро, я и не знала — что вы дома-то? Приболели, да?
— Да знобит слегонца, ничего…
— Ну, я вам не помешаю, щас я, быстренько…
— Да ладно вам, Анна Игнатьевна… Что там убирать — вчера ж убирались… Вот разве посуды опять накидали… Чаю вот со мной выпейте, садитесь.
Игорь Сергеевич не был настолько человеколюбив, чтобы испытывать душевное расположение к обслуживающим его людям, нет, просто вот так, когда лицо в лицо, становилось ему почему-то немного неловко. Впрочем, короткий этот импульс быстро всегда иссякал: «работай, негр, солнце еще высоко», «не умеешь работать головой — работай руками»…
Анна Игнатьевна пила чай, пришепетывала что-то тихой скороговоркой, Игорь кивал согласно, плохо на самом деле слушая. «А как опять сословия становятся… Вот она — Анна — настоящая городская мещанка, рабочие сами себя от всех отделяют, крестьяне там, обслуга — половые, хе-хе, половая обслуга, торговое сословие — вот я кто? — купец ведь, купец и есть, чего там… А Лика, к примеру? Вдова — Лика… Почти „Клико“, только денежки у нее нефтяные, а не шампанские…»
— Что вы там про депрессию, Анна Игнатьевна, простите, отвлекся…
— Да я говорю — трудно жить-то, пенсии маленькие, люди все угнетенные, грустные, в депрессии…
— Скажите, пожалуйста, — в депрессии… Неужто все — в депрессии? У вас, Анна Игнатьевна, образование какое?
— Учительское, пединститут, математику преподавала, — столько лет…
— А что ж ушли? А, ну да, родственники ваши… Вот насчет депрессии — это вы загнули. Какая такая депрессия, — ну, пенсионеры, да, конечно, а молодежь, а сорокалетние — да наоборот же, все чего-то суетятся, работают, зарабатывают, дачки строят, слава богу, на партсобрания ходить не надо больше, — все бодрячком, я же тоже вижу.
— А вы-то сами, — с некоторой даже злостью от невозможности показать обиду, наклонив голову — глаза убрать зыркнувшие, спросила Анна Игнатьевна, — вы-то сами — чего печальный?
— Ничего я не печальный — чего мне печалиться? Видите же — болею я, нездоровится — и все…
«Что я с ней разговариваю, к чему, что я с ней здесь сижу, Господи боже ж ты мой — чепуха какая! Делать больше нечего — лекции ей читать…»
— Ну ладно, Анна Игнатьевна, засиделись — давайте, и я пойду к себе — поработаю, и вы — тоже, принимайтесь.
Работать, уйдя к себе, Игорь Сергеевич не стал, а включил компьютер, вошел в Сеть, набрал «авиабилеты в Осло». Рейсов было довольно много, удобных — не очень: либо с двумя пересадками, в Стокгольме и Копенгагене, 08.55–13.25, прилетаешь рано, а лететь — долго; либо прямой «Джибути» из Домодедово, 14.40–15.15, Домодедово — через весь город или полкольца пилить, тоже — нет, а вот — аэрофлотовский, из Шереметьево, 21.00–22.20, два часа — этот. Он заказал бизнес-класс на тридцатое.
29.12.07, утро — день
— Сережка, тормозни, не убегай! На пару минут задержаться можешь, нет?
— Ну пап, ну некогда мне, я же опоздаю, — с утра физика, а я и не читал еще, ну…
— Да ладно — полвосьмого! Щас — добреюсь, айн момент, погоди, мне тебе сказать надо.
— Ну потом скажешь, — на самом деле сын Игоря Сергеевича никуда не спешил, он был в папу, на физику идти и не собирался, просто — трепотня с родителями, грузить, небось, начнет, ну его…
— Слушай сюда, Серега, тебе мать сказала, я уезжаю?
— Нет, а куда? Не навсегда — ну че ты, шучу, шучу…
— Скорее всего, на неделю, может, на две, ты тут — смотри-и…
— Чего смотреть-то, нормально все, не облажаюсь, не боись.
— Ты — вот что, вы там куда-то после Нового года ехать собирались? С кем, кстати?
— С кем — Петька, Зинин, Саныч, девчонок несколько — да мы ненадолго, так…
— Ну ладно, поаккуратней только, я там тебе на карточку к праздничку тысчонки три сбросил, — не зверейте только…
— Спасибо.
— Ну пока.
Ближе к полудню на улице пошел очень мелкий мокрый снег, — он был грязно-серым, еще и не упав на асфальты, таял почти сразу, лепил из-под колес жидкой грязью, — видимый сквозь толстые стекла кабинета город затягивало сумрачной сетчатой пеленой, дальние силуэты высоток вот-вот, казалось, качнутся и начнут пропадать, истаивать мартовскими длинными сосульками, обломившимися с карнизов и торчащими из сугробов остриями вверх. «Еще до марта-то — э-хе-хе, два месяца… Что бы ей в подарок-то? Ладно, поговорю — потом…»
Говорить с Ликой по телефону он все-таки не решился, — боязно было не узнать голос или, наоборот, почувствовать, что он, голос, и не изменился совсем, а остался молодым и мягким, и чуточку всегда недовольным как бы, «чем, Лика, чем?». Игорь Сергеевич отправил Лике SMS — попросил включить компьютер и чуть обождать.
«Здравствуй, Лика! Потрясен был твоим письмом совершенно, — надо же, ты меня не забыла. Вот написал, и понял, что неправильно, — я же тебя не забыл, — невозможно. У меня в целом все ничего, но и ничего же такого, чтобы было интересно, — рутина. Здоров, сыт, что называется, и пьян. Вот — праздники на носу, а что делать — ума не приложу, не греет ничего. А у тебя планы какие?»
«Приветик! Ну, уж и потрясен, ладно уж тебе. Я тут немного простыла, но теперь уже опять нормально, вчера даже на лыжах ходила, совсем мало, но продышалась. У нас Новый год и не отмечает никто особенно, Рождество только, да и то очень тихо, норвежцы спокойные такие, без экстремизма. А Новый год — ну, выпьем с прислугой бутылку шампанского, кофе — и спать. Потом, может быть, поеду куда-нибудь в теплые края, погреться. Целую».
«Здорово. Ты знаешь, я тут вот что подумал — раз ты Новый год встречаешь только с прислугой, может быть, я тебе составлю компанию шампанским чокнуться? Неприлично, конечно, но напрашиваюсь в гости. Примешь?»
«Чуть со стула не упала, что ты себе думаешь? Конечно, приезжай, только я ведь довольно далеко от Осло, ехать еще. И я ведь не успею себя нормально в порядок привести — загар, подстричься, макияж-маникюр, чернавкой перед тобой стыдно показываться. А когда же ты успеешь, сегодня ведь 29-е уже?»
«Если ты не против, я приеду поздно вечером 30-го, пока ты писала ответ, я посмотрел рейсы — аэрофлотовский прилетает в Осло в 22.20, никогда не понимаю, чье время, но вроде — норвежское. Ты мне скажи, куда добираться, или, может быть, ты меня еще и встретишь? Не выдумывай насчет „подготовки“, ты и так всегда хороша».
«Встречу, конечно, сам бы ты не добрался, — Хеугезунд на побережье, дорога не самая простая. Жду».
«Спасибо, Лика. До встречи. Целую. С наступающим Новым годом».
30.12.07, день — вечер — ночь
Вечную проблему убивания времени перед подготовленным или просто ожидаемым событием, когда ни о чем другом уже и думать не можешь, а чем-то занять себя надо, Игорь Сергеевич решил просто. Взятый из дому для вида саквояжик с привычным выездным набором одежи он кинул в багажник, чтобы там и оставить. Часа три ушло на покупку пары костюмов, нескольких рубашек, кой-какого белья и прочей мелочевки. Чуть больше времени отняли два хороших кожаных чемодана и, в магазинчике на Чистых прудах, полный комплект одежды «для зимних видов спорта», все отличное, удобное, хороших цветов, — «…тот спорт, которым я еду заниматься, — всесезонный… Хотя, кто ее, Лику, знает, как она теперь насчет этого? А и мне — как она на самом деле покажется, хотя сорок для ее комплекции — не возраст, норвежцы, правда, ребята здоровые, — развальцевал, небось, юрист благость Ликину, — э-э, да не в этом же дело…»
Толчея шереметьевских предновогодних залов, душноватая, пьяноватая и плавная, — так на поворотах рек в обратном течении струи движутся и навстречу друг другу, и поперек даже, то смыкаясь и перемешиваясь, а то расходясь резко, давая пенные всплески, — не зевай, пловец, не то враз хлебнешь водички пресной, пойдешь на дно раков кормить… Среди безразличного к нему многолюдья Игорь Сергеевич с удовольствием чувствовал себя почти невидимым, как незаметна собака в углу картины, на которой казаки пишут письмо турецкому султану. В скромном виповском салончике выпил пару доз дрянного аэропортовского виски — «где они его берут, специально для них гонят, что ли?» — прошел в самолет, долго умащивался в кресле, отвернулся к иллюминатору, попытался дремать.
На посадке — «темень-то какая вокруг города, вот уж точно — ни зги» — самолет скрежетнул тормозами, чуть пролетел юзом по прикрываемой поземкой полосе, затормозил благополучно, покатил к терминалу. Почему-то посадку в последние годы Игорь всегда переносил плоховато — голову будто ватой набивало, и не помогало ничего, кроме горячего душа часа через два и приличной дозы крепкого; так было и теперь: он сокрушенно потряс головой, поразевал на всякий случай рот — «чепуха какая» — и пошел к выходу.
Осло — не Москва, Лику среди встречающих на выходе он заметил сразу, а она его — нет, и несколько секунд, пока скользил еще ее взгляд, Игорь Сергеевич видел, как она высматривает его, — ему понравилось выражение Ликиного лица: оно, красивое лицо это, было слегка тревожным и немного влюбленным, «не в меня, нет, в память свою, и не обо мне память, а о себе — тогдашней», — хорошее было лицо, знакомое.
— Лика!
— Ой, Игорь, Игорь, привет, привет, ну, как долетел?
— Да нормально, уши только заложило, да ерунда, да дай на себя посмотреть, не вертись ты!
— Да посмотришь еще, посмотришь, но ты-то — хорош, как прежний прямо, лучше даже!
— Да ладно трепаться, — хорош, — старый, седой… А вот ты — ну совсем не…
— Ну, глупости, глупости, ну, не говори… Давай скорей к машине пойдем, нам ехать много, а метель, говорят, будет…
— «В той степи глухой?» — не заметет, небось… Хочешь, я поведу?
— Нет уж, я хоть дорогу знаю, пойдем, пойдем, вон туда…
Метель действительно началась, не такая, конечно, как бывает где-нибудь на Сахалине — если серьезно не повезет, так только весной найдут, но плотные снеговые потоки обтекали Ликин «Дискавери-3» с большой неохотой, норовя стянуть машину с дороги, местами уже и плотно прикрытой белыми наносами. «Шелоник ледовитый» — вспомнил Игорь где-то читаное древнее название такого ветра. Лика почти не отвлекалась от руля, но всю долгую дорогу, — «неудобно, елки зеленые, знал бы, что так далеко ехать, сам бы добрался, а впрочем, ей, похоже, не в диковину, — по такой дороге — да больше сотни», все три с половиной часа Игорь и Лика разговаривали, то вместе, перебивая друг друга, а то и по одному, рассказывая о разном. О бывшем и о не бывшем, о желавшемся и сбывшемся, о знакомых, о мужьях и женах, о деньгах и здоровье; они не говорили только о двух вещах — о любви и о будущем, хотя именно эти простые вещи занимали мысли обоих. Почему эти двое людей, так взаимно пригодных, складных, не прожили вместе самую главную часть своих жизней, почему они теперь едут черт-те где и черт-те куда вместо того, чтобы… — и-эхх! Кто бы знал, — не знают и они.
Дом Ликин был довольно объемный, поместительный, но осматривать его ночью ни смысла, ни желания не было, — Лика не стала будить прислугу, сделала кофе и горячие тосты сама, они с Игорем пару раз чокнулись стаканами с отличным островным односолодовым, поговорили еще чуть-чуть, довольно уже вяло, а потом Лика отвела Игоря Сергеевича в небольшую с низким потолком спальню на втором этаже, приятельски чмокнула в щеку и ушла в спальню свою. «Ну — и к лучшему, да и устал я, да и она. Да и — не дети… А все же…», — так думал Игорь, вдыхая запах свежего белья, слегка йодистый, — море рядом, слышно…
31.12.07–01.01.08
Проснувшись к середине дня, часа два уже было, приняв горячий душ, Игорь не стал, как собирался, распаковывать чемоданы, натянул те же джинсы и свитерок, в которых летел, и, направляемый Ликиным голосом с первого этажа, направился в столовую — завтракать-обедать. Семга в сливочной заливке под зеленью пахла мощно уже издалека, свежий хлеб явно был из домашней пекаренки, овощей и прочих присмаков было много и вкусных, — гость в доме. Гость, да, но Лика гостевой сути Игоря Сергеевича отнюдь не переоценивала и вышла к столу в коротком плотном свитере — только, не доходившем по длине и до середины бедер, без никаких и следов целлюлита, довольно загорелых и очень свежих. Свитер был голубой и красочно гармонировал с белой отделкой столовой. Столовые приборы были молочно-белые, как и Ликина пышная все еще тугая грудь, «вот они — сливки-сметаны нордические», щедро открытая свитеровым кроем. Очень высокая и худая рыжая норвежка-прислуга несколько раз удивленно, к Игореву удовольствию, скосила на хозяйку круглые зеленые глаза. «Понятно, — подумал Игорь Сергеевич, — вот теперь — понятно, только и я торопиться не буду, — куда?» Он выпил пару рюмок местной какой-то довольно резкой водки, с аппетитом поел, междометиями в основном реагируя на Ликины рассказки про дом, про город, про порт. А Лика — Лике нравилось глядеть, как он ест, думать, что вот он — здесь, возник из дальнего небытия по ее, Ликиной, прихоти и что она поступит с ним так, как захочется ей, Лике, и никто ей не помешает, — она поняла это сразу, как только увидела Игоря в аэропорту. «Ишь, владычица морская, как на меня жмурится, а и я на нее, сдобную, — съел бы. И съем».
На выходе из столовой он приобнял Лику, она чуть присела — полшага вперед, обернулась, взяла его щеки в мягкие ладошки, приподнялась на цыпочки, поцеловала легко — в губы.
— Давай сначала Новый год встретим, а?
— Да и встретим, а сейчас?
— Сейчас — пойдем дом посмотрим, погуляем, море здешнее поглядишь, зима — красиво.
— А метель?
— А кончилась метель, так — снег идет. Иди, одевайся, я тоже быстро.
— А я бы и на это поглядел…
— Ну-у, Игорек же…
— Ладно, ладно — иду.
Они осматривали дом, изящно встроенный в скальный над морем ландшафт, с большим гаражом, всякими разными помещениями, неплохими картинами в боковой галерейке, «а мой-то на Оке домик — получше будет, покруче, вот бы…», и там, где Лика останавливалась объяснять, водить рукой указательно, Игорь охватывал ее сзади рукой пониже груди, целовал в завитки на шее, — только помурлыкивала Лика, шла дальше.
Потом они гуляли, — ветра и впрямь не было, снег сыпал толстый, мягкий, тяжелый, ложился воротничками на куртки, таял на шапках — стряхивали снег, смеялись легко, и Лика целовала Игорево мокрое лицо, а ему почему-то было грустно от этой пасторали, как будто чего-то жаль — чего, кого? — он закуривал сигарету, «да-а, — говорил, — красотища у тебя тут».
— Игорь, а скажи-ка мне, ты как — надолго или ускачешь завтра?
— А ты как хочешь?
— А я не знаю…
— Тогда — совсем останусь, — неожиданно для себя самого сказал Игорь Сергеевич, «Господи, ну что я говорю, ну что я делаю, — Лика же, а Нинка, а Сережка, а дела — да что я, в самом деле?» — и повторил: — Совсем.
— Так шутить — знаешь…
— Знаю, — какие шутки…
Лика недоверчиво взглянула ему в глаза, вздохнула коротко, замолчала. Так, молча, они и вернулись в дом.
Потом они переодевались к ужину, потом сидели за столом, прислуга уже ушла, и провожали Старый год, и выпивали немного, и росло между ними что-то темное, всевластное, мешающее дышать и гонящее по телу тяжелую кровь медленными толчками, что ощущают даже кончики подрагивающих от этих толчков пальцев.
Игорь и Лика любили друг друга в Ликиной спальне на ее широченной постели с темным шелковым бельем, и никаких мыслей не было в их мокрых от сладкого пота головах, любили так, как если бы провели почти двадцать последних лет на необитаемом острове — каждый на своем. В большом и низком до пола окне непроглядная северная тьма перевалила через новогоднюю полночь, не замеченную этими двумя, да и ею самой, наверное, и двинулась потихоньку к первоянварскому рассвету. Лика с Игорем спят, и даже их короткие яркие сны перемешались в немыслимой круговерти, незримо обволакивающей влажные в теплой духовитости тела.
Когда уже рассвело, Игорь Сергеевич проснулся, приподнялся на локте, вывернул шею — глядеть в окно. Там, за толстыми чистыми стеклами, опять поднялся ветер, и снег, легкий чистый снег не падал вниз, а летел вдоль пушистыми широкими полосами, — так медленно по льняной скатерти разливается молоко из упавшего стакана, так летит вдоль деревенской улицы сдернутая северным ветром с веревки белая ночная сорочка с длинными рукавами, чтобы тихо упасть неведомо где… Он повернулся в другую сторону, увидел, как неслышно дышит в подушку Лика, потянулся, напрягшись, поцеловать и умер. Сердце с коротким рваным треском отбило последнее «тчк» в междукамерном телеграфном перестуке со вселенским эфиром. А Лика пока еще спит.
??.??.??……
«О Господи, а здесь-то я что делаю, а?»
