Кто ее знает, была она счастлива или нет. Для нас это совершенно неважно, сколь бы бесчувственным не выглядело такое отношение к человеку вообще и к этому человеку в частности. Важно то, что у нее были все возможности быть или чувствовать себя счастливой, хотя это — в принципе — одно и то же, как и у любого другого человека, не обделенного природой и людьми изначально и категорически. А что еще важнее — была у Лены Лыткиной особенность, делавшая ее потенциальное (или реальное — не знаю) счастье гораздо более возможным, чем среднестатистическое, которое учитывают психиатры и социологи.

Все, что наисследовали и напридумывали профессоры и ассистенты про физические и химические причины возникновения влечения к существу другого пола — эндорфины всякие, обонятельные аттрактанты и одинаковые микробы под коленной чашечкой, — это все, очень может быть и даже наверняка, так и есть. Кто спорит? Но ведь это все и действовать должно избирательно, не так ли? Почему, скажем, Дуся сохнет и мокнет при виде Васи, а Вася торчит только от Муси? А сама Муся взводится, как пружина АК-47, только лицезрея статую Лужкова в фартуке работы Церетели, чтобы сойти с боевого взвода, как та же пружина, в нежных объятьях 18-й учетный день пьяного дворника Мухаметзя-нова? Отчего, мне, например, глубоко фиолетова сериальная няня-Заворотнюк, а значительная часть прогрессивно-мужского человечества города Москвы только и думает, как бы славненько оно ее трах-бабах, уж не оплошало бы. Или вот был у меня в ранней юности приятель Вовка Фомин, он уважал полные ноги средней волосатости, а я уверен, что погода будет хорошей, только если ее (погоду) показывает Елена Ковригина.

Увлекся, виноват. Так вот, про Лыткину. Я тогда работал посреди одного из московских лесов в большом мужском коллективе, разбавленном на треть дамами разного качества. Разбавленность эта — существенное обстоятельство, чтобы у особо дотошных не было повода говорить, что на безрыбье, мол. Ничего похожего, — отлично ловилось и там, почти как в московском метро, где качественность лова гарантирует крупная компания сотовой связи. Симпатии, пристрастия, здоровые и нездоровые (как решит парткомиссия) увлечения у коллег были самые разные, что прекрасно иллюстрирует теории про феромоны и совпадающие биополя, которые я, между прочим, совсем не подвергаю сомнению. Но была Лена, самим фактом своего наличия смаху и влет опрокидывавшая любые научные измышлизмы.

Летний день нежарким солнцем, в меру ветерком, а также трепетаньем и колыханьем всяческой флоры способствовал ровно-бодрому настроению, успешному пищеварению, благожелательному на отдалении и приветливому вблизи отношению к окружающим. Гляжу — девица. Не знаю такую. Любопытствую. Сидит, курит на скамеечке. Жмурится на поблескивающий в стеклах полуденный луч. Прическа — никакая, что-то такое полуразлохмаченное в некрупных завитках неопределенного блондинистого оттенка. Глазки-губки-носик, щечки-ушки-подбородок, все невнятное, но — ничего. Не мое, merci. Ага, заметила, что смотрю. Головой — чуть вниз и в сторону, быстрое движение ладошкой по лохмушкам ото лба к виску, сигарета летит в урну. Встала, изогнулась глянуть за спину, не пристало ли что-нибудь от скамейки к невзрачному джинсовому тылу, раз-раз по нему рукой, повернулась, зубки ровные — здравствуйте! Тотчас же я ощутил знакомую каждому половозрелому субъекту непреодолимую тягу к прекрасному. Э-э, приятель, тпру-у! — тебе дай бог справиться с имеющимися обязательствами, — внутренний голос звучал, как крик прощающегося на лету альпиниста. Прошла мимо, одарив ароматом советской косметики и дня три не стираной что там на ней было надето. К концу дня я и думать забыл, мало чего не бывает, да ну! Но ближе к ночи и в течение тяга к прекрасному вставала передо мной в полный рост неоднократно и несгибаемо, благо ей было куда выплеснуться. Куда слегка утомилась, но приветствовала.

На следующий день я узнал, что вчера встретился с новой сотрудницей Леной, прошу познакомиться, товарищи. В рабочий полдень близ курилки мне было изложено семь-восемь разных по стилю и эмоциональности, в зависимости от высоты культурного уровня и возрастного снижения чувствительности, впечатлений от встречи с Лыткиной. Вполне совпадавших с моими. Ладно, подумал я, — на новенького, сойдет на нет, как волосы на затылке, как бедра — к лодыжкам, как джинсы — к полу, как маечка — к подмышкам, как… Стоять, Зорька! Одернутое воображение воспротивилось и до конца дня искало выхода в скабрезностях, к месту и не к месту рассказываемых окружающим. Через пару недель в нашем заведении не осталось ни одного мужика, который при появлении Лены не начинал бы вести себя неестественно, вставать из-за рабочего стола, бесцельно перекладывать с места на место карандаши и листы бумаги, топтаться и ухмыляться. Выяснилось, что помимо этого диковинного свойства Верховный Судия Лыткину ничем особым не наделил. Она была нормальной бирюлевской болванкой (ж. р. от м. р. болван), настолько нормальной, что всех терзаний мужиковской плоти не ощущала и к собственным женским качествам относилась скорее скептически, удивляясь только, что вечно она попадает во всякие приключения, просыпаясь то тут, то там. Не было у нее соответствующего приемника, а передатчик сандалил в эфир круче «Голоса Америки». Лена пробуждала от небытия даже самую заматерелую в моногамности мужскую суть. В этой блеклой девчонке содержался какой-то универсальный возбудитель, не знавший осечек. Догадайся кто-нибудь высоколобый сделать из Лыткиной сыворотку-вытяжку-прививку, власть над миром была бы ему обеспечена, но не знают яйцеголовые, что бывают такие Лены, или эта тайна тайнее золота партии и правящих нами инопланетян. А по телевизору все показывают курниковские мячики, которые способны воодушевить только подростка в Свазиленде или с рождения пресыщенного сына Иглесиаса. Лолита, Сердючка и М. Монро вместе с повторно разведенными Ш. Стоун ногами по мегатоннажу воздействия отстают от Е. Лыткиной, как лопата огородника от взрывных работ при строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Вот бы В. Ульянову-Ленину Лену вместо Н. К. Крупской и И. Арманд, глядишь, его сублимация и не была бы столь разрушительной.

Никто из рабочего окружения на Лену не посягал, так как все друг с другом регулярно обменивались сообщениями о том, что вот сегодня еще неожиданней торкнуло, а вот третьего дня еле досидел, поехал, ну, к этой, да ты ее все равно не знаешь, но молотилка что надо была. Рискнувший покуситься на общее достояние должен быть готов к последствиям, а навлечь на себя гнев и зависть трудящихся в качестве персонального эксплуататора этого всеЛенского сексуального энерджайзера — и что потом? Вдруг рухнут чары, а лишать народ ощущаемых иллюзий — себе дороже (из бесед И. В. Сталина с единственным экспонатом Мавзолея).

Чары рухнули. Уникальное устройство сломал пришедший к нам работать Вовка, и ничего ему за это не было, наоборот, соратники посматривали на него с некоей даже благодарностью и умилением. Ресурсы мужского здоровья были истощены, как бензобак шумахеровской «Феррари» к последнему виражу дистанции, вот в чем дело. А когда все кончилось, опять стали возможными и пиво с мелкими креветками, и футбол, и вдумчиво-коллективная починка карбюратора у гаража, а тут и опята вылезли.

Как Вовка сломал? Как ломают всё на свете — длинным своим языком. Мы с ним наладились, позвав еще и Серегу Сердюкова, попить водки-пива-портвейна в пустующей квартире Вовкиной сестры на Октябрьском поле в честь окончания первой недели трудового стажа. А Сердюков не приехал — не сложилось. Употребленное вдвоем, но предназначавшееся для троих (с запасом, чтобы не ходить) способно развязать межгалактический конфликт, не то что приятельский язык. Перед окончательной отключкой (портвейн не подвел) я поинтересовался:

— А где спать?

— А вот же — вот диван, вон — кровать, куда тебе ближе.

— Диван.

— Во, кстати, на этом диване я позавчера Лыткину…

— ??!! И как?

— Так себе. В общем-то ничего, только ноги грязные.

На диване спал Вовка, я добрел-таки до кровати, а скрывать свои достижения от коллектива привычки у Вовки не было.