Как называется то место, где я теперь, мне никто так и не сказал. Здесь не холодно и не тепло, а никак. И ничем не пахнет, чего я уж совсем не понимаю. Всего остального я тоже не понимаю, но этого — совсем. Кто-то тут есть, кроме меня, но я никого не вижу, просто знаю, что есть и их очень много. Э, да это все собаки! А я, значит, тоже собака? Как это — был псом? Псом — уже лучше, а как это — был, дайте я вас все-таки понюхаю, кто это мне говорит, ну не говорит, а… Понял, понял — нельзя, фу, сидеть. Фу, нельзя, сижу — а на чем? Чего не видно-то ничего, да где я? Так, так, ясно — определитель, потом распределитель, потом — какая еще «ация»? За что, зачем это? Это вот поэтому — «был псом»? А-а, реинкарнация, а не кастрация! Другое дело. Как определяться-то, я уж не помню ничего с последнего раза. Сколько прошло? Два раза столько, сколько там тогда — это ничего, дали все-таки передохнуть. Да-да, знаю, знаю: сначала вспоминаешь все как было, чтобы определили, потом распределят, потом — куда велят, и не лай, не вой, не скули — служба такая.

Первое, что помню — очень больно, больно-больно-больно, у-аа-у, у-у, ии. Хвостик мой — чик ножнями, но через недолго зажило, и получите — московский длинношерстный той-терьер, чистопородный, купированный, привитой, 25 рублей за одного. Пришли-забрали-унесли-принесли. Страшно, описался. Засуетились, собрали в тряпку отлитое, понесли ее куда-то, оно им надо? Могу еще. А поесть дадут? Не, морковку я не буду, овсянки с маслицем — ладно, лизну, от нее хорошо в животе урчит, когда дремлешь, а котлетку — давай-давай, кусочки только поменьше, и не кладите вы в котлеты лук, он чуй отшибает, и пить хочется. И пописать, — вытирайте, вытирайте, нечего считаться, кто прошлый раз, а кто завтра будет. Освоился быстро, бегаю-прыгаю, с кроватей гоняют, углов много и полы скользковатые — заносит на поворотах, когда вроде как хотят меня поймать, а я прикидываюсь, что верю. «Малыш, Малыш!» — это я теперь Малыш, ха! нашли малыша, я, может, прошлый раз был и вовсе овчаркой и звали меня Джек. Или Рекс? Прошлый раз немножко вспоминается сначала, потом забываешь быстро. А разов сколько? Ну и ладно, Малыш так Малыш, — невелик я в холке, что делать. Зато красивый — черный с рыжими подпалинами, уши длинные и широкие, шерсть густая и чуть курчавится на боках, переходя в две шикарные завитушки возле хвоста.

Мужчин было трое, теток я не считаю — не моя специализация, хоть сколько их ни будь, покормят-погладят — и спасибо, и все. Э, э, веником не замахиваться, лучше за котлетами приглядывай, а то пригорят, колбасу я тоже люблю, сырник сама ешь, не буду, не буду — гры-ы, все — ушел, расстанемся друзьями. Главным был дед-отец, за ним — сын-отец, еще пацанчик — внук-сын. Так гораздо проще знать, кто кому кто, а то имена — они необразные, долго соображать. У нас-то — попроще. Нюхнешь и понятно, что это двоюродная тетка твоей бабушки, причем тут же — твоя племянница, в самом соку, можно пристраиваться. Виноват, виноват, отбегаю, — младший дядя тети брата сильно возражает. Мои мужики тоже пахли, ого! Дед — астматическим кашлем и эмфиземой (во какие слова вспоминаются!), крепким табаком, кожаными полосками и ветхим фетром древних бурок (обувь такая была), его сын и отец пацана — тоже табаком, выпивкой и тонкой кожей ботинок, а иногда еще — запахами сильными и не настоящими, а специально сделанными. В доме такие тоже были, хранились в маленьких пузырьках, но он пах изредка не такими же точно, а другими. Мальчишка, как и положено мальчишкам, — всякой ерундой. Гулял со мной старший, пока мог, и мы отлично ладили, а как же — он был первой половиной моей на тот раз задачи.

Потом мы стали жить в другом месте, где пахло не желудями в парке, а бензином на асфальте. Асфальт помог мне разработать тактику борьбы со здоровыми псами, неизбежно встречавшимися, когда меня трижды в день выводили освежиться. Дело в том, что сразу кусаться у нас не принято — надо сперва понять, как здоровье, чем кормят, давно ли видел общих знакомых, понюхаться то есть. Пока, скажем, ньюф развернется да нагнется, я-то уже у него в тылу и, нюхнув, чтобы не нарушать приличий, сразу кусаю в левую ляжку. А-а-гррх-рры, — а поздно, миляга, асфальт уже помог мне набрать скорость с места, пока ты там крутился, пытаясь понять, куда я делся. Кто тебя с поводка отпустит, а отпустит — я уже за углом. Так я нажил страшного врага — Джагу, который чуть не сорвал вторую часть моей тогдашней миссии. Овчарка, а дурак, сам ведь из нашей канцелярии, облажал бы меня — отправили бы его ездовой лайкой на Север, насладиться мерзлой рыбкой. Нас ссылают туда же, куда и нашу клиентуру, если что не так. По своей вине я дважды был на грани провала, и все из-за котов. Едем на машине с дачи, высунулся в окно — хорошо, уши по ветру раздувает, вижу — сидит, мерзавец когтистый, ну и прыгнул, утратил, значит, выдержку. Повезло, влетел в кусты, еле оклемался. Другой раз — иду-гуляю, задрал ногу брызнуть на кустик — ба-а! — кустик раздвигается, а из него, да на меня, да больше меня раза в полтора — котовье грозное, шипящее хищно да с подвывом. Оторвался, но дорогу домой искал долго.

Я-то знал, как положено, что старшему — пора, а сам он только догадывался. Тут ведь как — я должен его проводить, принимает его уже свое ведомство, а почему я — потому что в мой предыдущий раз он меня провожал, — такая эстафета, взаимодействие между тонкими полевыми структурами. Он меня тогда так гладил, так гладил, плакал даже, жалел очень Джека. И я, когда его повезли в больницу уже окончательно, все вокруг него ходил да в глаза заглядывал и лизнуть старался, то в руку, то в щеку, когда к нему, лежащему, удавалось подобраться, а он все: «Малыш, Малыш, ну ты что, я ж ненадолго». А увезли — пошел я выть в углу, так надо, это сигнал такой, не сдуру мы воем и не на Луну, примут сигнал и зарегистрируют. Потосковал, конечно, а что сделаешь, надо продолжать, еще не все.

Становилось скучнее, здоровье слабело, покупные котлеты я жрать перестал — мяса в них не было. Собственно, я не расстраивался, постепенно угасающий организм был средством своевременного решения второй части задачи. Страдали повседневные ощущения и чувство гордости, а как же. Пацанчик давно вырос и по-быстрому гулял со мной, нескрываемо раздраженный, тем более что к утру я успевал отлить у порога и никакого желания выползать на январский снег не проявлял. Забьюсь, бывало, под шкаф — достань, попробуй. Так он что выдумал: берет клюшку и впихивает ее в мое убежище. Я — хвать ее остатками зубов сгоряча, тут он меня и вытаскивает, да сапогом под задницу — к порогу. Оно еще и лучше — потом переживать будет, тоже полезно. Выхожу в подъезд, а навстречу — Джага, вражина, в ляжку укушенный. Закрыл глаза, на прямых ногах привалился я к стенке — либо загрызет, либо инфаркт, а рановато, не готов еще клиент, мальчишка подрощенный. Это ж ему меня провожать, по плану, во всяком случае, а может, и я не все знаю заранее? Нет, ушел Джага, убоялся, гад, дисциплинарного взыскания, только ссыкнул на меня, два дня я вылизывался. В общем, крепился я до последней возможности, чтобы, кроме уже и не мальчишки, некому было меня проводить, тут важно, чтобы все в точности соблюсти. И вот уже ничего у меня не работает — не нюхает, не видит, не переваривает, а только пухнет и болит очень, мочи нет как болит, у-у-а-у. Все правильно, пора. И берет меня дружок мой последний, дружок, дружок, сколько вместе бегали, да смеялись, да гавкали весело, — вон руки-то дрожат и губы трясутся протабаченные, и везет на Нагатинскую, в лечебницу, финишную прививку вколоть, чтобы не мучился я больше и всех своими стонами и вздохами не умучивал. Вкололи, в сетку завернув, чтоб не дергался, вдохнул я последний раз и слышу — идет мальчишечка мой по коридору и воет, вполголоса так, а воет, и я слышу. Все, приняли сигнал и зарегистрировали.

Так, все с определителем, определили? Понял, жду распределения, варианты прикидываю. А долго ждать-то? Как, не понял? Пу-ф-ф…

Что за запах, что за запах, не разберу никак? Родители мои, хвостатые-ушастые-неслужебные, куда ж меня? Да я же кот!!! Вот удружили командировочкой, радетели-старатели в канцелярии вышестоящей! Это вот как надо понимать — «был псом»? Однако… А кто же это меня от мамки теплой волочет за пазуху? Ну-ка, ну-ка, сейчас сфокусирую, глаза еще несогласно работают, да понюхать, понюхать… Табак, табак, остатки лосьона после бритья утреннего и выдох коньяка вчерашнего, резинка «Даблминт», так, так, рубашка еще свежая, а я — под пиджак, — мама моя многодетная, это ж тот мальчишка давешний! Привет тебе, приятель, мр-р, мр-р… Здоровый какой, да толстый, пыхтит, — волнуешься, что ли? Да не бойся, мурр, не задавишь ты меня своей одежей, мне еще — долго. Стоп. Это что же — теперь мне его провожать? А он же не старый вроде, а? Что, что? Действовать по обстоятельствам — отпуск за усердие в службе? Ладно — мяу, так и быть.

Хорошо все же, что речь у нас разная, а то преступил бы я служебный долг, рассказал ему неположенное. Хотя, заглядывая ему в глаза, когда он только проснулся и не напялил стекла свои дурацкие, вижу, вижу — он и так догадывается. Да и не воют коты, не умеют. Давай-давай, поднимайся, ну, мья-у-са пора съесть. Мр-р-р…