Город Углич

Под конец второго дня плавания, когда солнце начинало уже клониться к закату, наш караван добрался до Углича. Остались позади ворота шлюза Угличской ГЭС, из бетонной тесноты мы попали на широкий водный простор и увидели сразу весь город. Он выставился словно на показ высоко над водой, ударил в глаза сиянием бесчисленных церковных куполов. Казалось, воздух пронизан золотыми нитями света. И непонятно было, откуда идет это сияние – от закатного солнца, висящего над городом в безоблачном небе, или церковные купола сами рождают свет. Впрочем, не только купола – вся округа светилась. Золотистые блики полоскались в Волге, перескакивали по никелированным деталям нашего теплохода. И в этой фантасмагории отовсюду идущего сияния с нашего мерно покачивающегося «омика» казалось, что и сам город не стоит на земле, а свободно парит над широкой гладью Волги в золотом нимбе.

Может быть, все это представлялось только мне, ибо встречи с Угличем я ждал с того дня, когда с Алексеем Семеновичем впервые рассмотрел на карте маршрут нашего плавания. И дело не просто в том, что Углич был единственным за весь перегон знакомым мне городом. Углич для меня навсегда связан с самой большой в моей жизни любовью.

Два раза в жизни был я по-настоящему счастлив. Об одном уже говорил – о той ночи, когда мы с Ренчем праздновали «болотный вариант». А до этого были две счастливые недели в Угличе.

Пришвартовались мы, как почетные гости, к основному пирсу, но еще выпрыгнуть на него не успели, как караванный капитан объявил, что это – стоянка временная, пока он будет вести переговоры с портовым начальством о том, разрешат ли нам остаться здесь на ночь, и велел всем через час быть на судах: может, придется уходить.

Я поспешил отпроситься у капитана и поднялся в город. Дворец удельных князей и прочие достопримечательности миновал, почти на них не взглянув. Я спешил к тому дому, где прошли счастливые дни моей жизни. Но ожидаемого трепета не испытал. Летний Углич мало походил на знакомый мне – зимний. А дом, приютивший нас пять лет назад, оказался перестроенным и перекрашенным, так что я его не сразу узнал. Попроситься зайти я не решился, ибо подумал: такая реконструкция – верный знак смены владельца. Да и окажись здесь старые хозяева, что бы я им сказал? Ведь они бы вряд ли меня вспомнили, а если б вспомнили – стали бы расспрашивать про нее. Мне это было совсем не нужно. Я прошелся мимо дома и заспешил назад, хотя добрался сюда всего за пятнадцать минут, и времени было еще в избытке, но точно обозначенный срок возвращения давил, лишал способности к расслабленной созерцательности, той повернутости взгляда внутрь себя, которой я так жаждал.

И все же на обратном пути на мгновенье пришло то, чего я хотел, или, вернее, единственное, на что мог рассчитывать, – острое чувство потери. Явилось оно, когда из какого-то проулка вдруг открылась знаменитая церковь царевича Димитрия «На крови». И виден он был точно с того ракурса, с какого нарисовался тогда – пять лет назад – в моем воображении на картине-иконе, где храм этот был совсем маленький, а рядом в полный рост, много выше храма, стояла она. На реальном пейзаже ее место было пустым, вернее, заполненным голубым небом, на котором начинали проступать синие закатные тона…

Только скрылся за деревьями храм, как я столкнулся с Ваней и Василием.

– Исторический город! – заметил Василий.

Мы порассуждали о несчастном царевиче, о Борисе Годунове, которому великим помешала стать историческая реальность времени, когда рано еще было «не род, а ум» ставить у кормила власти. И под эти справедливые слова потихоньку растаяло мое видение.

Между тем еще и отпущенный начальством час не прошел, а под обрывом призывно завыли на разные голоса наши суда, и мы заспешили на их гудки. Стоянка в городе сорвалась. Не только в самом порту, но и поблизости от него заночевать нам не позволили. По приказу начальника мы должны были спуститься километров на пять-шесть ниже по Волге к устью речки Корожечны.

На коротком переходе все было как обычно. Капитан бесконечно повторял одно и тоже словосочетание: «Углич.

Церковь «На крови». Потом оснастил его второй строчкой и скрипуче запел:

Старпом с Геркой устраивали за его спиной обычный балаган. И я не сразу понял, что оба они несколько в подпитии. Наши суда ткнулись носами в песок под крутым берегом, поросшим черемухой, которая как раз была в самом буйном цвету. За толстые стволы черемух завели единственный конец – большего не требовалось: Корожечна была такой гладкой и тихой, хоть вообще не привязывайся. Прямо с носа перекинули на уступ берега наш трап, широкий и короткий.

– Ну что, расхлебаи? – сказал Герка. – Может, моцион по воздуху?

– Можно, – отозвался старпом.

– Ты куда в Угличе делся? – спросил меня Герка.

– Так, взглянуть хотелось.

– Церквухи?

– Ну да.

Герка хитро улыбнулся:

– Стал зевакой, вот и прозевал. А мы замазали. Зашли к старпому на флагман, у того три пузыря. Мы прямо за стол. Такая везуха! А ты, хоть захнычь, теперь не добудешь. А?

– С чего это мне хныкать?

– Так и поверили, будто не с чего!

Пока переходили, швартовались, прошло больше часа. Солнце склонилось к горизонту. С реки потянуло сыростью.

Толя надел пиджак. Мы с Геркой захватили свитера и полезли вверх, сквозь черемуховую чащобу.

По холму, заросшему березняком, мы выбрались в поле на грунтовую дорогу. Открылся широкий обзор взгорков и распадков, в которых уже начинал скапливаться вечерний туман. Дорога была в самый раз для ходьбы – сухая, но еще не пыльная, с мелкими выбоинами. По ней мы и пошли, сами не зная зачем и куда. Шли с холма на холм, неторопливо двигая ногами. В долинах повсюду взахлеб цвела черемуха, ее пряный запах висел в тумане над ручьями, через которые мы переходили по свеженаведенным тесовым мосткам.

Все было здесь глубинно-русским, и странными казались среди этой природы и дурашливые Геркины вопли «Дых что надо, на залипуху!», и байки старпома про достоинства парусного флота. А Халин говорил о парусниках долго и основательно, с хмельной настойчивостью, не желая уходить от облюбованной темы, на которую он вышел странным зигзагом.

Когда шли полем среди ржи, Герка с видом знатока заметил:

– А рожь нынче хорошо уродилась. Как, старпом?

– Не знаю, – лениво сказал Халин. – Я по этой части не копенгаген. И даже интереса нет.

– Почему же? – поспешил воткнуться я.

Халин уставился на меня недобрым взглядом.

– Рожденный плавать пахать не может! – отрезал он. Махнув рукой, добавил с пьяной слезой в голосе: – Только плаваю я вот уже три года на рваных галошах. МО да ОМ вот мой дом! Черт подери! Шикарные пароходы для моряка, обошедшего полмира!

– Что же тебя на галоши потянуло? – спросил я.

– Потянуло! – передразнил меня старпом. – Ты про то, что такое виза, слыхал?

– Ну примерно.

– А я точно все про нее знаю. Десять лет ее имел. Потом хлоп – и в «Кресты». Теперь все, не будет мне визы. Понял?

– Не очень, – признался я. – За что же в «Кресты»?

– Лихой я малый, вот за что. Да не о том речь. Я ведь помощником на «Заре» ходил. Курсантам мир показывал. Ясно? У нас как бывало? На вахту идешь – свежая рубаха, иначе ни-ни. Китель наглаживаешь. На мостике шезлонг ставили. Только нам и позволяли. Развалишься и командуешь. С курсантами так: узнаешь – прежняя вахта выдала столько-то узлов. Надо обогнать. Так они, стервецы, все реи излазят, только б поддать хода. На канале такой поворот выписывали – ахнешь. И на одних парусах. Не положено. Штраф за это с вахтенного. Ну да нам плевать – заранее скидывались: не жалко, возьмите штраф. Все равно, кроме нас, такого виража никому не заделать. Вот так! Потом ушел. Звали назад дурака – нет, не захотел. Теперь-то никто не зовет. А мне бы хоть раз еще с курсантами сходить. Мне бы тот поворотик еще раз выписать! Мне бы шезлонг! Да что там говорить! На рее себя повесить готов, что из парусного флота списался.

– Где ж ты рею теперь найдешь, расхлебай? – попытался схохмить Герка.

Но старпом вскинулся на него:

– Молчи, салага! Не дорос еще так со мной говорить! Ты Марсель видел? А в Плимуте якорь бросал? То-то! А я там каждую улочку знал! И где чем разжиться, точные имел сведения. И про прочие радости, помполиту неизвестные.

Дорога вывела нас к понтонной переправе – то ли через Корожечну, то ли через какой-то рукав Волги. За ней поднималась плотина ГЭС, а на другом берегу сиял огнями сквозь сумерки Углич.

– А что, расхлебаи, не двинуть ли в город? – завопил Герка.

– Навстречу приключениям и забавам! – хмуро пробубнил Халин.

За долгую дорогу он протрезвел, уже несколько раз жаловался на скупость старпома с флагмана, который налил им всего по стакану водки. А Халин был убежден: лучше утонуть, чем недопить.

– Ей-богу, мотнем! А, расхлебай, – стал уговаривать Герка.

Мне идти не хотелось. И я выдвинул резон, казалось, самый убедительный для них.

– Чего зря ходить – денег ведь нет.

– Как нет! – возмутился Герка. – У тебя всю дорогу что-то в кармане позвякивало.

Я вывернул карман. На ладони оказалось несколько медных монеток.

– А что? – сказал Герка. – Капитал! Три стакана… воды с сиропом. Спрячь понадежней!

Старпом, пока мы пререкались, смотрел на нас молча, будто что-то про себя прикидывал. Видимо, приняв решение, он вдруг поддержал Герку:

– Пошли! Не в деньгах счастье. И без них фортуна может улыбнуться.

Он подобрался и бодро затопал к понтонному мосту.

– Пошли! – шепнул мне Герка. – Он с фортуной на ты, гадом быть!

Уверенность Герки удивила меня – было любопытно узнать, оправдаются ли его надежды.

Перед въездом на плотину оказался автобус, который с минуту на минуту отправлялся в город.

– Ножки к суше не привыкли, по земле ходить отвыкли, – жалостливо сказал старпом, разваливаясь на задней скамейке.

С каждой минутой он оживлялся все больше. На шутку Халина отозвался старик, дремавший в уголке над корзиной, набитой черемуховыми ветками. И старпом пустился с ним в рассуждения про то, какие рыбы лучше – океанские или волжские.

– У тебя есть мелочь? – тихо спросил я Герку.

Он скорчил гримасу: мол, о чем ты говоришь?

– А у старпома?

Герка помотал головой.

– Как же мы доедем?

Герка мне шепнул:

– Положись на начальство.

В полупустом автобусе появились водитель и кондукторша. Заревел мотор, машина двинулась по гребню плотины.

Кондукторша обошла передних пассажиров, добралась до нашей скамейки. Аккуратно переступив через вытянутые ноги старпома, она остановилась перед нами:

– Билетики, молодые люди!

Я было полез в карман, но Халин перехватил и сжал мою руку:

– Красавица! – сказал он прочувствованно. – Будете в Питере, я на собственном катере свожу вас в Кронштадт. А сейчас нет у моряков сбережений. Все вышли.

Кондукторша была толстоватой женщиной, в линялом, потемневшем у подмышек платье.

Она, видимо, давно привыкла к такого рода шуткам.

– Ладно, ребята! – она лениво улыбнулась. – У меня ведь план.

– Ну хорошо, – сказал старпом. – Хорошо, если вы настаиваете, я пойду просить Христа ради.

Он вскочил, снял свою великолепную фуражку и, держа ее в руке, завопил, подергивая головой, будто его бил тик:

– Подайте, кому не жаль на билетик!

– Чего ты к ребятам привязалась? – вступился старик, с которым старпом только что рассуждал про рыб. – Совести совсем у тебя нет. Вишь, без денег морячки. Мужское дело – пропились.

– Да я чего? – засмущалась кондукторша. – Положено платить. Вот и сказала. Что же ты совестишь меня зря. Мне не жалко, пусть так ехают.

– Спасибо, сестричка, – завопил Халин.

Кондукторша прошла к своему месту, уселась и вытащила блокнотик.

Но старпому мало было достигнутого успеха. Он устремился вслед за кондукторшей и, усевшись рядом, стал что-то ей нашептывать. Она краснела и пофыркивала.

Минут через пятнадцать мы оказались в центре города. Уже поднявшись, чтобы выходить, старпом неожиданно схватил кондукторшу за руку и страстно поцеловал не очень чистую руку:

– Так жду в Питере, Маша! Рейс до Кронштадта за мной!

На площадь старпом выпрыгнул ловко, как резиновый мячик. Остановил компанию молодых парней и спросил их:

– А не укажете ли, мужички, как пройти к городской ресторации?

Наиболее сообразительный переспросил:

– Ресторан, что ли? Так вы прямо на него идете.

Я сказал старпому, что знаю, где ресторан, могу довести.

– Но зачем тебе это при наших финансах? – спросил я.

Халин лишь рукой махнул и у следующей компании парней снова стал выяснять про ресторан.

На городской площади Халин вдруг остановился и, подождав, пока мы подошли вплотную, спросил у меня:

– Ты про теорию относительности слыхал?

Я хмыкнул:

– Да, вроде.

– Вот именно – вроде. А я тебе конкретно могу объяснить, чему учил нас великий Эйзенштейн.

– Эйнштейн, расхлебай! – воткнулся Герка.

– Не перебивать лектора! – топнул ногой старпом. – Так вот учит Эйзенштейн, что иногда сотняга – не деньги, иногда десятка – сумма. Для нас сейчас червонец-полтора – золотая мечта. Если б здесь мы через кого-нибудь полтора червонца добыли, в Архангельске б отвалили благодетелю полсотни. Так?

– Как пить дать! – согласился Герка.

– Ну вот. А политэкономия учит: товар – деньги, деньги – товар. – И он обратился ко мне: – Можно поглядеть твой свитер?

– Гляди!

Свитер был старый, весьма потасканный. Я носил его, почти не снимая, два последних года в университете. Потом он хранился в стенном шкафу, который мы с матерью именовали «барахольным». Мать все собиралась перевязать его, но так и не собралась. Вот он и лежал, пока не возникла в нем надобность.

Халин, встряхнув, расправил свитер и оглядел его.

– Может, забашляем по дешевке, а? В Архангельске скинемся и у морячков оторвем тебе что-нибудь люкс – «маде ин где-то». Как? Согласен?

Расставаться со свитером было жалко, покупал я его вместе с той единственной женщиной, которую любил. Однако сказать об этом старпому я не мог. Оставалось пуститься на хитрость.

– Погляди, – сказал я Халину, сунув ладонь в дырку на локте.

– Да! – чмокнул губами старпом, – не товар, – и отдал мне свитер.

– Давай мой! – завопил Герка. – Смотри, какой клевый!

Геркин джемпер был настоящим произведением искусства. Голубой, из тонкой шерсти – и легкий, и теплый, и мохнатый.

Халин рассмотрел его еще внимательнее, чем мой.

– Вещь, – констатировал он. – Товар! Ну, если жертвуешь обществу – башляем швейцару. И гуляем.

– Жертвую!

– Бросьте, парни! – сказал я. – Обойдемся без водки. Да и где мы такую отличную вещь достанем?

– Ха! Где? Ну даешь! В портовом городе тряпку не добыть! Ну математик! – Герка проговорил это быстро, впадая в восторженное веселое состояние.

– От жены тебе влетит, – бросил я последний козырь.

Герка ответил торопливым речитативом:

– И кто бы что ни говорил, я сам добыл и сам пропил. И дальше буду так же! – И почти без паузы перешел на прозу: – Пошли, расхлебаи! Кабак закроют!

Что мне было делать? Я потащился за ними. По дороге все пытался уговорить Герку не продавать джемпер. Но мои слова только сильнее распаляли его. Он вошел в экстаз и лихо сыпал суждениями про то, что, мол, жизнь одна, за шмотки держатся только куркули. А у нас так – сегодня пан, завтра бедняк. Все едино. Главное, жить весело. Друзья, компания – вот что мужика держит, на прочее наплевать.

– Верно, старпом?

– У тебя своя голова, – рассудительно заметил Халин. – Тебя никто не агитирует. Хошь – продай, хошь – носи. Дело добровольное.

– О чем речь! Это вот Юрка буровит.

Швейцар оказался толстым и осанистым мужиком.

– Нет, – сказал он, выслушав Герку, – торговлей не занимаемся. Тут был один, выперли за торговлю. Аж с треском. А мне терять место не расчет.

Герка что-то еще хотел сказать. Но старпом остановил его:

– Ладно. Не уговаривай!

Я от души порадовался, что предприятие сорвалось. Однако старпом надежды не терял.

– Полный вперед! – приказал он. – Местные волосаны выручат.

Мы вышли на площадь. Возле старинного здания купеческих лабазов стояли стайками парни. Старпом оглядел их и, выбрав одну группу, уверенно двинулся туда.

– Эй, мужики, кто хочет по дешевке прибарахлиться?

Высокий белобрысый парень лет двадцати с круглой физиономией осторожно спросил:

– А что предложите?

Он, как и все здешние, волжане, приятно окал.

– Вот, гляди.

Джемпер Герка небрежно нес на одном плече, словно гусарский ментик.

– Потрогай, не бойся, – он едва шевельнул туловищем и сбросил джемпер на руки белобрысому.

– А сколько хотите?

– Полтора червонца!

Белобрысый крякнул.

– Хороша вещь! – сказал он. – А что так дешево?

– Выпить надо! – торопливо объяснил Герка. – Торговаться некогда. Берешь, что ли?

– Взял бы, – солидно ответил Белобрысый, – вещь нужная. Только вот денег нет.

– Тогда чего воздух трясти! – зло резанул Герка, отбирая джемпер.

– Ты погоди, не серчай, – заокал белобрысый. – Дело понятное – выпить. Помочь вам, морячки, надо. Сейчас сообразим. Найдем, кому продать.

Чувствовалось, что нужду нашу он воспринял как свою кровную, отчего взялся за дело всерьез, с рвением. Белобрысый одного за другим стал останавливать приятелей, уговаривал их купить Геркин джемпер. Так как знал он весь Углич, то потенциальных покупщиков у нас оказалось несметное число, однако дело от этого не двигалось с места. Все восхищались, поражались дешевизной, но покупать отказывались.

Сперва в ход шли только пешие, затем белобрысый стал стопорить и велосипедистов. Все без пользы. Наконец на площадь выехал мотоцикл с коляской.

– Колька! – закричал наш благодетель. – Колька! Стой!

Мотоциклист остановился. Белобрысый быстро изложил ему суть дела. Сухонький, востроглазый водитель уловил все сходу. Не вставая с седла, осмотрел джемпер и сообщил, что покупает его.

– Только деньги дома, – перекрывая рев своего агрегата, крикнул он. – Прыгай один в коляску – до дома доскочим.

– А далеко? – спросил старпом.

– Да нет, ерунда. Триста метров.

Герка сел в коляску и мотоциклист умчался.

Минут через десять появился Герка – уже без джемпера. Он шел, словно летел – веселый, бесшабашный, счастливый. Так разлетелся, что даже мимо нас проскочил. Старпом ему крикнул:

– Эй, машина, работай назад по-малому.

– Топаем, расхлебаи! – взвизгнул Герка. – Мани в кармане. Теперь в кабак, мать вашу этак и так.

– Поэт! – одобрил Халин.

– Я вам помог, ребята, – застенчиво сказал Белобрысый. – Может, сто грамм нальете.

– Пошли, пошли, – Герка ткнул в бок Белобрысого.

Швейцар посмотрел на нашу компанию подозрительно:

– Припозднились, морячки. Закрываем скоро заведение.

Герка сунул ему в руку металлический рубль:

– Держи, папаша, монета ваша.

Швейцар смягчился.

– Ладно уж, – сказал он. – Только чтоб не бузить.

– Папаша! – завопил Герка. – Что мы, в Лондоне не бывали?

Мы поднялись по деревянной лестнице на второй этаж. Это был единственный в городе хорошо знакомый мне ресторан. В те счастливые зимние дни мы не раз здесь обедали. Впрочем, и его узнать было трудно: из коричневого зал перекрасили в розовый, а место колченогой мебели теперь занимали стандартные столы и стулья из металлических трубок. Словом, этот зал тоже не вызвал во мне волны воспоминаний. Да и настроение компании мало тому способствовало.

Старпом сразу умотал договариваться с официантками. А мы расселись за столом.

Халин скоро появился, таща поднос, уставленный тарелками с хлебом и баночками горчицы. Несколько раз он изображал, будто спотыкается и падает, производя при этом немыслимые манипуляции с подносом.

– Леди энд джентльмены! – сообщил старпом. – Два пузыря и три салата из огурцов – наши!

– Во жизнь! – отозвался Герка. – Вино и фрукты!

Старпом снова исчез, но очень быстро вернулся, ведя под руку официантку, которая несла заказ.

– Томочка! Огурчик с пупырышками! – стрекотал Халин, пока официантка расставляла бутылки и салаты. – Я пьян, хотя еще водка не почата. Глаза ваши душу зажгли.

Старпом попытался обнять официантку, но та кокетливо отстранилась и погрозила толстеньким пальчиком.

– Я на службе, капитан!

Халин состроил скорбную мину.

– Терплю! Терплю до боя склянок! – и уселся за стол, сняв, наконец, свою великолепную фуражку.

Белобрысый выпил лафитник, заел хлебом с горчицей, поблагодарил и удалился.

Пир продолжался. Старпом выписывал кренделя. Он вдруг срывался с места и начинал помогать Томочке таскать посуду на мойку.

– Дама сердца трудится, а я сижу словно барин.

Потом Халин взял за руки пожилую официантку и произнес патетически:

– Мать, дорогая, вы самая лучшая женщина в мире, а мир я повидал немало, – и смачно чмокнул ее в щеку. – По-сыновьи, – пояснил он, увидев, что старуха сердится.

Герка то и дело заливался хохотом: «Во дает, расхлебай!» Между тем мы допили вторую поллитровку. Ресторан закрывался, почти все посетители ушли. Но когда выяснилось, что после пира у нас осталось полтора рубля, Толя через «пупырчатый огурчик» Томочку добыл еще сто граммов. И мы их тоже выпили, разделив на троих. В общем, доза получилась порядочная, но меня почти совсем не взяло. Герка дошел до того состояния, которое раньше именовали «вполпьяна», зато старпом, только принял последние капли, сразу отключился.

Ресторан мы покинули лишь после того, как администратор пригрозил вызвать милицию. По лестнице старпом самостоятельно спуститься не мог, и мы тащили его, прихватив с двух сторон.

– Говорил же, чтоб не было безобразий! – недовольно буркнул Герке швейцар. – А ты Лондон, Лондон. Тоже мне, англичан нашелся.

– Ничего, папаша, – хохотнул Герка. – В Лондоне и хуже случается!

Мы вывалились на улицу. На воздухе старпому стало как будто получше. Он сделал несколько шагов без нашей помощи, но потом вдруг остановился. Перед нами оказались двое пьяных. Набычившись, они наступали друг на друга с неясным бормотаньем. Старпом подскочил к ним и хлопнул в ладоши между их физиономиями.

– Комарика убил, – закричал он дурашливо.

Оба пьяных испуганно отшатнулись, а потом разом поперли на старпома, словно обрадовались, что бить будут не друг друга, а этого незнакомого нахала. Халин отскочил и принял некое подобие боксерской стойки. Герка бросился между мужиками и старпомом. Но Халин сам лез в бой. Я повис на нем, не давая шевельнуться. Старпом отчаянно матерился, требовал:

– Дай я покажу этим волосанам, что такое моряк.

Мужики медленно надвигались на Герку. Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут как из-под земли вырос Белобрысый.

– Осади назад! – крикнул он мужикам.

Авторитет его кулаков, видимо, был здесь непререкаем.

– Да они сами! – завопил один из наших врагов.

– Сказано: осади – значит, по домам! Ну, живо!

Мы с Геркой потащили старпома к площади. Он упирался, издавал воинственные вопли и поносил нас на чем свет стоит. Но при этом скисал на глазах. Потом он вдруг встрепенулся, и не успели мы с Геркой среагировать, как вырвался от нас и побежал классическими пьяными зигзагами. Мы бросились за ним. Но он и полсотни шагов не сделал, запутался в собственных ногах и со всего маху грохнулся на тротуар. Пока мы поднимали его, отряхивали, утирали кровь на свезенной об асфальт щеке, ушел последний автобус.

Теперь спешить было некуда. Мы потащили старпома к Волге, обмыли в воде ссадины, усадили его на лавку возле дебаркадера. Халин еще несколько минут что-то бормотал, потом откинулся на спинку и заснул. Мы с Геркой закурили.

– Давай думать, как домой добраться, – сказал я.

– А чего? – бодро отозвался Герка. – Очухается начальник и потопаем.

– Ну сообразил! Пока он протрезвеет, караван уйдет. Сказали ведь: снимаемся на рассвете.

– Пшено, раньше одиннадцати не тронемся. Караванный вроде в городе остался. У него здесь, говорят, зазноба.

– Вроде! – передразнил его я. – Говорят! А если врут?

Герка вдруг осознал ситуацию и всерьез забеспокоился.

– Без нас, конечно, не уйдут. Но если по нашей вине задержатся, шухер будет громкий. Нам-то что? На первый случай – втык, и все тут. А старпому крышка. Он ведь и так на волоске висит. Два выговора у него за пьянку. Он мне рассказывал. Капитан его взял под честное слово.

– Так что же делать?

– Ну, пусть часок продрыхнет – и поволокем. Больше нечего.

Но старпом сам вскинулся минут через десять.

– Почему сидим? – пробурчал он, плохо складывая слова. – Пусть нас на корвет доставят.

– Метро закрыто, в такси не содют, – пропел Герка.

Старпом длинно выругался.

– Ладно, – сказал я. – Давай, вставай и пошли. До утра доберемся.

– Волосан! – заорал старпом. – Волосан ты, Юрка! Здесь вода, – он ткнул пальцем в сторону Волги, – значит, и какие-нибудь лайбы должны быть. Пусть нас доставят.

Я, кажется, впервые за весь вечер от души расхохотался:

– Трехпалубный пассажирский – спецрейс для загулявших, – объявил я, подражая Геркиной манере.

Глаза старпома сверкнули на меня яростью. От гнева у него, кажется, даже в голове несколько прояснело.

– Ну связался с салагами! Да меня, когда надо было, в Мурманске морской буксир через весь залив доставлял на рейд. Ребята понимают, каково моряку отстать от судна. Погляди, – рявкнул он на Герку, – есть там какая лайба?

Герка спустился на дебаркадер. Вернувшись, он сообщил, что там стоит приличный катерок.

– Сейчас помчимся! – заявил старпом, тяжело отрываясь от скамейки.

Его еще сильней шатало. Герка и я шли по бокам, приглядывая, чтобы он не спикировал в воду.

Когда мы подошли к тому краю дебаркадера, где был катер, увидели идиллическую картину. На залитой лунным светом палубе сидели обнявшись парень и девушка. Оба светловолосые, белозубые и такие счастливые, что и смотреть на них было неловко.

– Пойдем, – потянул я назад старпома, но он только отмахнулся.

– Эй, на судне! – заплетающимся языком крикнул Халин. – Хватит влюбляться! Позови капитана.

– На что тебе? – улыбнулся парень.

– Капитану отрапортую.

– Спит капитан.

– Так разбуди.

– Умаялся он. Будить-то жалко. Скажи, чего надо.

– Ты не моряк, что ли?

– Нет, – ответил парень гордо, – я речник.

– Речник! – завопил старпом. – То-то и видно! – И он выпустил длинную трель бранных слов. – Говорят ему, капитан нужен, а он хреновину городит. Оторваться от бабы не можешь, что ли?

Парень не разозлился. Видно, уж очень хорошо было у него на душе, и ничто не могло нарушить его счастье.

– Иди проспись, – сказал он примирительно, – потом поговорим. Иди-иди. А то и вправду капитана разбудишь.

Я что было сил потянул старпома, он упирался и бранился во весь голос.

Мы вернулись на свою скамейку. Старпом несколько раз попытался вскочить, но в конце концов успокоился и захрапел, уронив голову в колени. И тут появился парень с катера.

– Эй, – позвал он. – Кто из вас потрезвее, пойди-ка сюда. Разбудили-таки старика. Зовет!

– Сиди! – приказал я Герке и пошел на дебаркадер.

Пожилой капитан стоял на палубе, позевывая. На нем были брюки и нательная рубашка.

– Что за шум, а драки нет? – спросил он, когда я перебрался на катер. – Чего хотели?

– Да тут один из наших перебрал…

– Это мы догадались! – усмехаясь, перебил меня капитан, – А сами-то кто будете?

– Перегонщики.

– А, ясно-понятно. Из Москвы, что ли?

– Из Москвы.

– Знаю вашу контору. Четыре года от нее ходил. Ты кем там? Штурман?

– Матрос.

– А этот крикун ваш кто?

– Старпом.

– Так чего ему нужно?

– Извините нас, пожалуйста…

– О деле говори!

– Ну что дело? Вот загуляли. И он пошел просить вас, чтоб подбросили на судно. Мы на рассвете отходим, у старпома и так уже полно грехов. Задержим отход…

– Понятно, – он опять не дал мне договорить. – А где стоите?

– В устье Корожечны. Ну вот, я собственно извиниться хотел. Теперь, пожалуй, пойду.

– Иди, – кивнул капитан, – иди.

– Еще раз простите. До свиданья!

Я стал перелезать на дебаркадер.

– Иди, – повторил капитан. – Зови сюда ребят.

– Как? – остановился я. – Вы действительно нас подбросите?

Капитан улыбнулся:

– А то оставим пропадать! Зови, говорят, пока не раздумал, – дурашливо крикнул он и приказал парню: – Заводи, Серега!

Когда мы с Геркой затащили старпома на палубу, она уже подрагивала от работы двигателя. Халин попытался было произнести речь о роли солидарности в жизни моряков, но капитан рубанул ему:

– Сядь!

И старпом сразу покорился – уселся на ту самую скамеечку, где раньше сидели парень с девушкой. Однако продолжал ораторствовать заплетающимся языком.

Из надстройки появилась девушка.

– Поесть не хотите? – спросила она.

Мы с Геркой дружно отказались.

Капитан обнял девушку, притянул к себе.

– Дочка! – сказал он. – Коком у меня ходит. Я ее нынешней весной за механика своего выдал. Во какую семейственность развел! – И он счастливо рассмеялся.

На коротком переходе до устья Коржечны Халин совершил последний в ту ночь подвиг. Когда катер отошел от пристани и на палубе стало свежо, старпом перешел в рубку. Здесь он увидел девушку и двинулся на нее в атаку. Я заметил это не сразу, ибо по просьбе капитана стоял рядом с ним и помогал сориентироваться, чтобы в темноте не проскочить мимо наших судов. А когда обернулся и увидел, что старпом уже руки пускает в ход, бросился его унимать.

Но девушка остановила меня:

– Да не бойтесь вы! Вот беспокойный! Что, я сама с пьяным не справлюсь? Помогайте лучше папаше.

Через несколько минут катер подошел к нашему «омику». Старпома мы перетащили на борт с большим трудом. Когда катер уже отвалил, он все еще кричал пожилому капитану:

– Отец! Не уходи! Возьми на свою лайбу. У тебя народ хороший! И дочь красавица! Я моряк что надо! Возьми!

– Штатных местов нема! – отшутился капитан.

Катер развернулся, и его ходовые огни быстро скрылись за поворотом берега.

Мы наконец уложили старпома спать. У Герки слипались глаза.

– Ну что? – спросил он. – На горшок и баиньки?

– Погоди минутку!

Я забежал в свою каюту и вытащил из чемодана запасной свитер – толстый, старый, нелюбимый, кое-где побитый молью.

– Вот, – сказал я, вручая свитер Герке, – не знаю, добудем ли в Архангельске что-нибудь получше, но если не добудем, в плавании и этот сойдет. Возьми.

– Спасибо! – обрадовался Герка. – Клевая шмотка. Для полярки в самый раз. Тебе не жалко?

– Нет. Спокойной ночи!

Я заспешил к себе. Хотелось побыть одному. Хотелось сделать над собой усилие, чтобы забыть этот вечер. За всю жизнь не помню, чтоб чувствовал такое отвращение к самому себе. Ну и впутался! И, главное, никто не тянул, самому захотелось поиграть в бесшабашного матросика.