Вадим Туманов
Соль на раны

– Я, наверное, начну чуть раньше. С темы пьянства и наркомании, которая, на мой взгляд, сегодня преувеличена. Мы с Володей очень много говорили об этом. Когда я уже знал все, я просил: Вовка, брось! Он, улыбаясь, говорил: ты запомни, я в любую секунду это брошу, когда захочу. Но однажды утром он признался: знаешь, я тебе хочу сказать одну неприятную вещь… Я насторожился. А он продолжает: я давно хотел тебе сказать, я недели две пробовал и, кажется, не могу бросить. И добавил: мне страшно. И знаете, мне самому стало страшно… Но когда пытаются создать впечатление, что были одни сплошные пьянки, это полная чепуха. У меня есть возможность сравнивать. Ведь все эти годы, можете себе представить, какая публика со мной работала на приисках. Бульдозеристы, экскаваторщики, горняки. Так что я знал, как люди пьют. Ни в какое сравнение не шло с Высоцким. И первое, с чего я начинал, вводил сухой закон…

– Когда вы увидели его в последний раз?

– Я прилетел за ним из Ухты, чтобы забрать его к нам. Мы договорились с ним о прилете и ждали его в Ухте. Он задержался, не прилетел. И я сам полетел в Москву. Позвонил. Ответила его мама Нина Максимовна. Я попросил, чтобы она меня подождала, и приехал. И она мне говорит: я тут уже целый час, пришла, квартира открыта, сижу, никого нет. А я приехал с Володей Шехтманом, который меня встречал, он у меня работал. Я показал ему глазами на этаж выше. Там жил фотограф Валерий Нисанов. Высоцкий часто туда заходил, когда ему нужно было выпить.

– Ивы догадались, что он там?

– Да, что он там. Я говорю: Нина Максимовна, посидите, я сейчас приду. И вернулся уже с Володей. Первый раз я видел, как мама замахнулась на него: я жду, жду… Он начал ее успокаивать: мама, мамочка, мама!.. Он всегда так к ней обращался. Сейчас читаешь у некоторых мемуаристов, что он грубо разговаривал с матерью, с отцом. Я этого никогда не видел и не слышал. Во всяком случае, те последние семь лет, что мы были близки. Никогда. А здесь он был в большом заводе. Я попросил ребят, кто с ним был, чтобы вызвали врачей и отправили его в больницу. Он этого страшно не хотел. Всегда: никаких больниц. Однажды была попытка к нему в Риге вызвать врачей, так он очень обиделся и долго с этим человеком, кто хотел ему помочь, не разговаривал.

– И врачи приехали?

– Врачи приехали, когда меня уже не было. И почему-то отложили госпитализацию на завтра. Вечером поздно я позвонил туда, мне ответил доктор Анатолий Федотов, друг Высоцкого, который не раз помогал ему. Я говорю: Анатолий, скажи, пожалуйста, есть какая-то опасность? Он засмеялся: да нет, нет, все будет нормально. А рано утром звонок. Сын взял трубку. Я смотрю на его лицо и говорю: что такое? Он протягивает мне трубку: возьми, Вовка умер. Я взял трубку, и мне Федотов говорит: приезжайте срочно, Володя умер.

– Что это такое для вас было?

– Я стою, и, может быть, первый раз в жизни не знаю, что делать. Настолько растерялся. И говорю: что делать? А сын мне отвечает: что делать, что делать, быстро одевайся, и едем. Я даже представить себе не мог, что его больше нет. Мы прилетели быстро туда. Вовка лежит… А я как будто еще ничего не понимаю. Что-то страшное.

– Вы были знаменитым золотодобытчиком. Он был знаменитым бардом, артистом, поэтом, музыкантом. Был ли элемент тщеславия с вашей и с его стороны, когда вы сошлись, только честно?

– Все было настолько просто! Нас совершенно случайно в Доме кино познакомили. Мы провели вместе что-то около часа в ресторане. Поговорили. Я еще посмеялся, говорю: а ведь я сначала думал, что вы сидели. Мне Нина Шацкая, актриса Таганки, когда мы с ней в Душанбе познакомились, она снималась в фильме «Белый рояль», а меня попросили посмотреть, можно ли там организовать добычу золота, вот она мне объяснила, что он никогда не сидел.

– Он же пел от лица разных своих героев, воевавших, сидевших, поднимавшихся в горы…

– Это и было в нем главное. Его песни. Его поэзия. Он очень хотел быть признанным официально. Очень хотел, чтобы его стихи печатались. Он очень хотел жить.

– И просто сгорал, сочиняя то, что сочинял. И прибегал к рюмке, чтобы себя от этого дикого напряжения освободить…

– Именно так.

– Вы влепились друг в друга навсегда…

– Не знаю, мне неудобно говорить… Дня через два я ему позвонил, он очень обрадовался. Я тогда услышал от него выражение: раздружились. И другое – задружились. Вот мы с ним задружились. Была весна 1973 года. И до 1980 года, до его смерти, я был человеком, с которым он мог говорить и говорил обо всем. Он знал обо мне, а я знал о нем – все.

– Через вашу жизнь прошло огромное количество людей. Чем Высоцкий отличался от других? Что вы в нем любили?

– Очень трудный вопрос. Говорят, любовь и дружбу не выпрашивают. Они или есть, или их нет. Мне, например, трудно объяснить, почему есть люди, с которыми ты, прошу прощения за сравнение, сидишь в камере год, а расстаешься, и такое чувство, что вы все еще чего-то недоговорили. И наоборот, есть другие, с которыми после нескольких минут общения видишь: неинтересно. Володя был из числа очень редких людей. В нем было очень много особенного. Его порядочность, в первую очередь. Если он что-то сказал, это обязательно делалось. Я его знал работающим, много работающим. Днем, ночью, в любых ситуациях работающим, работающим, думающим, интересным, спорящим. Да, были красивые, умные, прекрасные женщины, которых он покорял своим обаянием…

– Об этом я тоже хотела спросить. Вы ведь всю жизнь прожили с одной женой, пятьдесят лет в браке с замечательной Риммой, которая в прошлом году, к несчастью, умерла. Вы однолюб, а у Высоцкого много женщин – как вы к этому относились? Вас это сердило? Или вы принимали вещи такими, какие они есть? Я знаю, что когда Володи уже не стало, Марина Влади на вас обиделась: Вадим, как ты мог мне не сказать, что последние годы рядом с Володей была другая женщина?..

– Давайте считать, что я – исключение. Я не знаю среди своих друзей ни одного, кто, даже очень любя жену, где-нибудь при возможности не нагрешил. Но эта тема мне неинтересна. Кто-то с кем-то спал – ну и что? Ну вот мы приезжаем в два часа ночи, поставили машину у подъезда, подходим – стоит девушка. Вовка говорит: ты совсем сдурела, ты же знаешь, что… А что делать? Симпатичная девушка, влюблена…

– В него многие были влюблены…

– Многие – не то слово. Но меня это не волнует, спал или не спал. И Марине никогда я бы не сказал ни звука. Я возвращаюсь к самому важному. Вовка очень много работал. По-страшному много. Ночами смотришь, что-то сидит пишет. Сколько я был с ним, всегда какие-то разговоры, очень интересные и очень важные. Ни с кем я так много не говорил, как с ним. Хотя вроде и не Володина тема, но мы впрямую говорили о нашей стране, о жизни в ней, о богатстве этой страны. Некрасиво говорить: я знаю. Но я знаю, очень хорошо знаю о ее богатствах. Я начинал на Колыме, мне посчастливилось пройти от одного края страны до другого. Везде проработав. Дружа с прекрасными людьми, в том числе геологами. Имея такие богатства недр, таких прекрасных специалистов, как мы умудряемся плохо жить? И с Володей Высоцким, и со Славой Говорухиным, который, кстати, тоже геолог, мы говорили долго и подробно, в чем тут дело…

– Вы с Высоцким однажды составили списки плохих людей…

– Действительно, разошлись по разным комнатам и составили. Он быстрее меня справился. Интересно, что и у него, и у меня четвертым номером шел Мао Цзедун, а четырнадцатым – Дин Рид, певец такой был, который много мельтешил. А началось с публициста Юрия Жукова, который в телевизоре разбирал письма и говорил: «Гражданка Иванова из колхоза „Светлый путь“ отвечает гражданину…» Вовка стоял-стоял, а у него как раз было плохое настроение. И говорит: и где их таких только находят?.. Схватил два листа: давай сто человек напишем, кто нам неприятен…

– Нет.

– Он сказал замечательную фразу, побывав у вас на прииске: лица рогожные, а души шелковые. В этом необыкновенная нежность…

– Он очень чувствовал человека… На приисках с ним был связан интересный момент, один из множества. Прорвало дамбы в Бодайбо. Затопило все. Прилетела комиссия. И уже все были лишены тринадцатой зарплаты. Но члены комиссии жаждали увидеть Высоцкого. Высоцкий с ними встретился. И тринадцатая зарплата была нам возвращена.

– Вы скучаете по нему?

– Знаете, он мне только один раз снился. Один только раз. Причем как-то непонятно. Мы встретились с ним, и он меня не пригласил к себе.

– Во сне?

– Во сне.

– «Чтоб лучше помнить – пусть они болят»… Наши раны.