Наталья Тенякова
С первого взгляда

– Наташа, если не говорить о таланте, наличие которого само собой разумеется, какие свойства необходимы актрисе, чтобы играть столь разные роли?

– Воображение. И хотение. Ну и умение, конечно. Просто у меня был замечательный педагог Борис Иосифович Зон, который умел так открыть индивидуальность ученика и так научить его работать, чтобы без помощи режиссера, как ни страшно, какой бы режиссер ни был, но роль ты обязан сделать сам. Он умел учить этому. И научил многих.

– Разве это не входит в противоречие с работой режиссера, который любит свой рисунок роли?

– Я не говорю о физическом рисунке. Я говорю о внутреннем рисунке. Да, режиссер может сказать: ты вот здесь прыгнешь, а здесь ляжешь. И я обязана это выполнить. Но если мне очень не хочется, я буду спорить. Пусть он меня убедит сперва, что мне необходимо прыгнуть или лечь. А вот как я сама выстрою и сделаю роль – если это умеешь, то, естественно, можешь сыграть любое. Про коммуналку, скажем, я знаю, я выросла в коммуналке. Я ничего не знаю про Гедду Габлер. Но я могу себе ее вообразить. С помощью художника, с помощью костюма. Я могу подсмотреть ее взгляд у какой-то женщины, которая, как мне кажется, похожа на Гедду Габлер. Я могу прочитать все, что о ней написано. Я могу проникнуться словом, написанным Ибсеном. И у меня возникнет необходимая интонация. Не моя, Наташи Теняковой, а Гедды Габлер. Но это работа.

– Ты произнесла слово «индивидуальность». А я вспомнила, как ты однажды сказала: неправда, что две яркие индивидуальности не могут ужиться. Имея в виду свой брак с Юрским.

– Есть еще много браков…

– Есть, но ты имела в виду свой. Когда ты узнала про себя, что личность? Притом яркая? В одночасье или постепенно?

– Я не узнала. Я и сейчас не знаю. Это меня спрашивали, я отвечала.

– Но ты про себя понимаешь, кто ты?

– Я актриса. Неплохая, наверное. Нет, я не отрицаю, что я, может быть, какая-то индивидуальность… Я мама. Я бабушка. Все.

– А где ты больше живешь – на сцене или в частной жизни?

– Я живу и там, и там. Если я на сцене, я на сцене.

– А если бы ужасная гипотетическая ситуация, что тебе надо выбрать между своей частной жизнью и актерской?

– Между семьей и актерством – я бы выбрала семью. Если бы была такая необходимость.

– Я влюбилась с первого взгляда. То, что называется удар молнии. Солнечный удар. Вот Юрский читает Бунина, как это называется? «Солнечный удар».

– У тебя первый муж – тоже личность, режиссер Лев Додин…

– Да. И когда я поняла, что меня ударило, я пришла и честно сказала Леве: прости, говорю, Лева, но я влюбилась. Он побледнел и спросил: боже, в кого? Я сказала: в Сергея Юрского. Он сказал: слава богу, ты б еще влюбилась в Иисуса Христа! Поскольку Юрский был недосягаем. Это была суперзвезда, как сейчас говорят. А я, когда увидела его живьем, была студенткой третьего курса…

– В результате ты его обольстила? Или…

– Вот будешь с Юрским говорить, у него и спроси. —Я спрашивала, он не сказал. Может, не помнит.

– Помнит, не хочет признаваться.

– Ну и правильно, это по-мужски. Насколько я понимаю, у вас очень гармоничный брак. А всегда ли так было? Были проблемы? У вас же действительно два разных характера.

– Да, конечно. Поэтому и уживаемся. Во-первых, я очень уживчивый человек, спокойный, не скандальный, не истеричный. Во-вторых, мне с ним настолько интересно, настолько не скучно! И не было скучно ни одной секунды в нашей сорокалетней жизни. За это можно простить все. В-третьих, нам есть о чем говорить друг с другом. И есть о чем молчать. И есть о чем играть вместе. Мы вместе очень много играли и играем. И еще один момент: Юрский часто уезжает. Это хороший момент. Вот когда так немножко: ой-ой-ой… – он уезжает. На гастроли. Так что мы еще можем и отдыхать друг от друга и от общего быта. Мы не сидим друг у друга на голове. Когда я соскучусь уже – он тут же и приезжает.

– Это очень важно – соскучиться по человеку. Но чему-то ты научилась в браке?

– Научилась готовить. И довольно прилично. Потому что когда я выходила замуж первый раз, я звонила сестре и спрашивала: а вермишель в холодную воду бросать или в горячую?

Какой-то мудрости научилась, конечно. И Дашка говорит, что, глядя на нас, она училась, как можно совместно жить.

– Про Дашку чуть позже. Дашка у нас появится, как и полагается в браке, не сразу. А пока я спрошу, что, по-твоему, самое важное в человеческих отношениях?

– Любовь. Потому что нельзя прожить сорок лет без любви. Так не бывает. И еще то, что мы люди одного взгляда. Не то что одного взгляда, а мы смотрим в одну сторону, и это необходимо. Потому что невозможно жить вместе с разными установками, внутренними, жизненными, идеологическими даже, будем так говорить. Это вражда тогда, а не близость. Соревнование. Ты мне недодал, а ты мне. Тщеславие, зависть. Это ужасно. Это невозможно. Это отпадает.

– Наташа, а как случилось, что ты поменяла фамилию Тенякова на фамилию Юрская? Я узнала, когда пропуск тебе заказывала…

– А назло.

– Кому?

– Когда были гонения на Юрского в Питере. Когда ему не давали работать, он был везде запрещен. Как диссидент. Когда его, в общем, выжили из города, и мы вынуждены были уехать в Москву. И начались такие гадкие уговоры, знаешь: Наташ, ну тебе-то зачем, тебя-то не трогают, останься в Питере, ты первая актриса БДТ, будешь играть все роли… То есть гадость несусветная. И как только начались эти разговоры, я в тот же день пошла и назло сменила фамилию на Юрскую.

– То есть ты еще его гражданская подруга?

– Конечно. Абсолютно.

– С тобой работали многие прекрасные режиссеры, но на вопрос: кто твой режиссер, ты отвечаешь: мой режиссер – Юрский.

– Да, он мой режиссер.

– Потому что я его актриса. Потому что ему со мной удобно. Ему со мной интересно.

– Он больше других тебя понимает?

– И я его больше других понимаю. Нам вместе комфортно. Он мой режиссер и учитель.

– Он выдумщик?

– О, огромный! Он не просто выдумщик, у него фантастическая фантазия. И в смысле меня разыграть – это за милую душу…

– Но ты ведь тоже выдумщица. Ты находишь настолько нетривиальные жесты, интонации…

– Хорошее воображение. А у Юрского фантастическое. Знаешь, я сидела дома, включила «Культуру», идут «Маленькие трагедии». Он – итальянец. Я верю, что он – итальянец. Хотя я знаю – это Юрский.

– Ты тоже – баба Шура в фильме «Любовь и голуби»..

– Ну, там-то видно как раз, что я притворяюсь.

– Да, некоторое комикование есть, но на сцене Гурмыжская – ты, Раневская – ты, Панька – ты…

– Это замечательный был спектакль театра Моссовета – «Вдовий пароход». Мы его играли, кланялись, уходили по гримеркам и – не могли уйти.

– Не могли разойтись?

– Долго-долго. Хотя у каждой семья, муж. Мы еще продолжали этим жить, что-то обсуждать… Это один из тех спектаклей, что мне дороги.

– Дороже всего молчание зала. Его тишина. Вот это самое прекрасное, что есть в театре – когда я держу паузу и владею ими. Я владею сейчас их волнением, они ждут. Это самое дорогое. И, конечно, смех…

– Но ты не ищешь дешевого хихиканья, твои парадоксальные реакции высекают смех.

– Так это и есть высший смех. То, на чем построена вся клоунада.

– Скажи, ты ведь не теряешь контроль над собой на сцене, правда?..

– Нет, конечно, ну что ты, я сумасшедшая, что ли!

– Все эти легенды про то, как актер в безумном порыве что-то там такое… Но ощущение полета, какие-то особые минуты на сцене…

– Если б их не было, таких минут, зачем вообще…

– Зачем? Не знаю. Призвание. Ну Оль, это призвание. Не потому, что я хотела быть знаменитой актрисой. Это ерунда. Нет, это изнутри. Мне не надо быть знаменитой, я просто не могу без этого.

– Наташа, а вот у тебя была такая история, когда ты играла вечером Раневскую, а утром твоя Даша…

– Не утром Даша, а днем – перед самым спектаклем! Перед самым спектаклем она попала в автомобильную катастрофу. Ее сбила машина. Отвезли в Склифосовского, всю переломанную. И я играла.

– Как это было?

– А я не знаю. Мне потом сказали, что я никогда так хорошо не играла. А я не помню. Мне, конечно, вкололи что-то, чтоб держалась. Актер Володя Кашпур по роли должен был говорить: дочка, Дашенька моя, вам кланялась. И ему строго-настрого запретили произносить это имя, сказали: Володя, если произнесешь, мы тебя лично все убьем. А у него же это наговорено. И он сказал: дочка… и заменил Дашеньку на Машеньку, а мне стало еще хуже. Потому что я все поняла…

– Чем ты играла?

– Не знаю чем. Правда, не знаю. На следующий день после смерти своего изумительного мужа Ефима Копеляна Люся Макарова… ей сказали: мы отменили спектакль… а она: зачем, я буду играть. Комедийную роль – Хануму! И она играла. И ей тоже сказали: ты никогда так не играла. Это какая-то другая нервная система. Нечеловеческая. А больными сколько мы играли! Со сломанными руками, ногами, с воспалениями легких! И все равно играли, и ни один человек в зале этого не замечал. И только в конце, когда выдох – вот это страшно очень. После страшнее, чем до.

– Наташ, а опустошение бывает?

– Да, бывает. От мучительных ролей или мучительных спектаклей. От мучительных репетиций, когда не получается.

– Чем спасаешься?

– Просто заставляю себя. Или, когда понимаю, что ничего не выйдет, то отказываюсь. Потому что из опустошения пустое и выйдет. Необходима энергия, чтобы что-то сделать и что-то преодолеть. А когда ее нет, то ничего не будет.

– Еще о Даше. Когда она поступала в школу-студию МХАТ, ты сказала Табакову, что если он усомнится в ее способностях, чтобы не брал ее, да?

– Да.

– Чем это было продиктовано? Собственными сомнениями или гамбургским счетом, который ты предъявляешь себе и окружающим?

– Я не хотела, чтобы она поступила, потому что она – дочь. Нет. Нет. Но Олег, меня встретив, когда она уже прошла, развел руками и сказал: извини, Наташа, не мог не взять.

– Я этого не знала. И потом, я понимала, что наши счастливые времена закончились. Наступали очень плохие времена для театра.

– Чем плохие?

– А тем, что народ не ходил в театр вообще. Все сидели у телевизора и слушали политиков. Просто несколько лет провала театра. От этого моментально умирают таланты. Сейчас можно уже назвать несколько имен молодых режиссеров, а тогда ничего не было, ничего, все ухнуло куда-то в бездну. А если эти годы провалились, то не наверстаешь уже. Это мы играли как сумасшедшие по двадцать восемь спектаклей в месяц, и если ты чего-то стоил…

– Зато теперь вы играете втроем, всей семьей.

– С Юрским мы играли в спектакле «Лысая певица», который он поставил на телевидении. Вместе играем в его спектакле «Провокация» на сцене театра Моссовета. И был спектакль по Бергману «После репетиции», где мы играли втроем…

– Каково это – играть с собственной дочерью?

– Поначалу вообще ужас. Она вышла на сцену еще студенткой, мы со Славой Невинным, царство ему небесное, играли папу и маму пяти или семи дочерей. И каждая выходила и как бы представлялась и что-то там рассказывала. Последней выходила самая маленькая, Дашка, студентка. И у меня начинало стучать сердце, я понимала, что сейчас выйдет она… И дальше мне рассказывают: Наталья Максимовна, жалко было на вас смотреть, профессиональнейший человек, вы повторяли за ней текст губами… А знаешь, это признак очень плохого актера! У меня выскочили все шпильки из парика…

– Вот и доказательство того, что мать победила актрису..

– Победила.

– Последний вопрос, Наташа. Стала ли ты в процессе жизни терпимей или, наоборот, нетерпимей по отношению к тому, что тебе не нравится в окружающем мире? Я имею в виду корыстного чиновника, платного демагога, льстивого художника. Или тебя это не касается?

– Касается. Еще как. Стала нетерпимей. Потому что раньше тоже многое было, но не было такой чудовищной, тотальной лжи.

– Что значит красиво стареть?

– Не болеть. Болезнь унижает любую красавицу. Не дай бог потерять рассудок – лучше смерть.

– Какая у тебя главная черта характера?

– Лень. Но ею и спасаюсь. Мне иногда жалко трудоголиков.

– Какое качество тебе нравится в людях?

– Ум и юмор.

– Что бы ты делала, если бы не стала актрисой?

– Я могла бы лечить. Могла быть даже не врачом, а медсестрой. Я не брезглива.

– Есть ли у тебя девиз или жизненное правило?

– Нет.