– Сережа! – окликнул Олег, заглянув в комнату мальчика. – Ты еще не собрался?

– Нет еще, – ответил тот сквозь пальбу с экрана телевизора.

– Завтра в семь утра мы выезжаем. И если ты не будешь готов…

– Я буду готов, – сказал Сережа таким тоном, каким говорят: «Чего пристал?»

«Ну ясно, – подумал Олег, отступая в глубь прихожей, – ждет, засранец, прихода Кати с работы, чтоб она уложила его вещи. Вот он, результат безудержного мамочкиного попустительства, – растет ярко выраженный эгоист».

Тут прозвенел звонок – отрывисто и, как показалось Олегу, требовательно. Кого еще принесла нелегкая? Мягко ступая босыми ногами, он прошел к двери, отворил и – отпрянул в оглушительном изумлении. Вошла женщина во цвете, как говорится, лет, несколько полная, но прекрасная, с башнеобразной прической, с неясной улыбкой на крупных коралловых губах. Облегающее платье – неяркие голубые цветы на сером фоне – оставляло обнаженными руки от плеч.

– Holla, Оля, – пробормотал Олег. – Извини, пожалуйста.

Он, конечно, имел в виду свой неподобающий вид: на нем были только шорты, сильно выцветшие от долгого употребления.

– Ехала мимо, – сказала Ольга, – и решила зайти. По старой памяти. Здравствуй.

– Да, да… Подожди минутку. Я сейчас…

Олег кинулся к себе в комнату, быстро натянул джинсы и майку с изображением штурвального колеса, поискал взглядом тапки, не нашел и, мысленно чертыхнувшись, позвал Ольгу в комнату. Она вошла все с той же неясной улыбкой, несколько секунд смотрела на висящую над тахтой старую картину (трехмачтовое судно с массой парусов, упруго надутых ветром) и тихо сказала:

– Все как было раньше.

– Хочешь сказать – такой же беспорядок? – Олег схватил распятый на тахте гидрокостюм, кинул его на стул возле книжного стеллажа, ногой отпихнул в угол раскрытый чемодан. – Садись, Оля. Мы завтра уезжаем… – Он убрал с тахты и зачехленное ружье для подводной охоты. – Сборы, понимаешь ли… извини…

– Хватит извиняться. – Ольга села на тахту, всмотрелась в лицо Олега. – Ну ничего. Адиль сказал, что на тебя напали, избили. Решила проведать, как раз проезжала мимо.

– Да, спасибо… – У Олега под глазом темнел синяк, угол рта на той же стороне лица был крест-накрест заклеен пластырем. – Не то чтобы избили… я им не дался… но все же…

Он был явно смущен: такой визит! Спохватился:

– Чаю хочешь, Оля? Или, может, выпьешь вина?

– Ничего не хочу. Сядь, пожалуйста. – Она достала из сумочки веер, обмахнулась. – Ужасная жара. Олег, разреши спросить: это нападение – как ты его объясняешь?

– Никак не объясняю.

– Да? Странно. Ты же ясновидящий… Увидел, как Величко, которого никогда не видел… как он строит дом в Подмосковье…

– Я не ясновидящий. – Олег вспомнил вдруг нужное слово: – Я девиант.

– А что это такое?

– От слова «девиация». То есть отклонение.

– Отклонение? От чего?

– Стрелки компаса, например, от магнитного меридиана. Под воздействием массы судового железа. Поэтому на кораблях девиацию устраняют. То есть вводят поправку.

– Но ты же не стрелка компаса.

– Совершенно верно. Просто человек с отклонением. С отклоняющимся поведением. Знаешь, кто первый назвал меня девиантом? Твой Джамиль.

– Вот как? Это еще когда вы в школе учились?

– Нет, позже. А если точно, то когда мы встретились на Costa del Sol. В отеле – не помнишь?

– Помню, – не сразу ответила Ольга. – Ты стоял передо мной на коленях, и тут вошел Джамиль. Вы чуть не подрались.

– Да. У тебя прекрасная память.

– Просто есть вещи, которые невозможно забыть.

– В том-то и дело, – сказал Олег и потянулся к пачке сигарет, лежавшей на письменном столе. – Можно, я закурю?

– Ты у себя дома.

– Ладно, потерплю, ты же не любишь дыма.

– У тебя тоже хорошая память.

– Именно в памяти все и дело. Память о минувшем времени, я думаю, не исчезает. Она заключена в самой земле… в земной поверхности… вернее, в поле Земли… И если подкорка человека, то есть долговременная память, сонастроена с этим полем Земли… Оля, извини. Это вряд ли тебе интересно.

– Очень даже интересно. – Она снова обмахнулась веером. В комнате, залитой солнцем, было жарко. – Ты бы шторы задернул, Олег, – сказала она.

– Я люблю, когда жарко. – Олег задернул шторы у окна и снова сел, поджав под стул босые костистые ноги.

– Ну да, ты же у нас девиант. Так что там с подкоркой, если она… Как ты сказал? Сопряжена с памятью Земли?

– У Волошина, – сказал Олег, – есть такие строки:

– Это красиво звучит, – сказала Ольга, подняв брови, – но… не очень понятно. Как это – трепет жизни всех веков?

– Не берусь объяснить, потому что я и сам… Ничто не проходит бесследно – вот это я твердо знаю. Наша подкорка насыщена памятью о прошлой жизни, но таит это, так сказать, в запаснике, в потаенных клетках, чтобы не перегружать мозг. Но иногда, в редчайших случаях, в минуту, например, большого душевного подъема, подкорка разворачивает как бы картину из предыдущей жизни… такой сон наяву…

– Почему же, – сказала Ольга после небольшой паузы, – почему твоя замечательная подкорка ничего не подсказывает насчет нападения? Кто на тебя напал – грабители, случайно оказавшиеся в сквере, или…

– Нет, не случайные грабители. Они назвали меня по фамилии.

– Ты не думаешь, что это… ну, кто-то боится, что ты и его опознаешь, как опознал Величко?

– Да. Кто-то хочет, чтобы я молчал.

– Кто же это?

Они молча смотрели друг на друга с полминуты, а может и больше. Потом Олег тихо сказал:

– Ты знаешь это лучше, чем я.