Книга: Андерманир штук
Назад: 58. СТРАННОЕ, СТРАННОЕ ПОКОЛЕНИЕ
На главную: Предисловие

59. СЛОВОМ ЛЕВ

Но надо было еще раз пройтись по Москве. Не по всей Москве: «всей Москвы» не бывает. Надо было пройтись по той, которая есть. Об этом – о последней прогулке по той Москве, которая есть, – Лев с дедом Антонио договорились еще вчера, когда Льву в конце концов удалось убедить деда, что отсюда им пора уходить.
– Ты ведь уйдешь со мной?
– Смешной ты, Лев! Я и так уже… не здесь. – Голос деда Антонио был почти спокойным.
– Ах, ну да…
На прогулку вышли утром – прозрачным, октябрьским – и сразу же, одним им известным путем, попали в Китай-город.
Хотя правы, конечно, те, кто говорит, что нет такого города!
Быстрые девяностые уже готовы были уступать место даже пока не начинавшему учиться ходить новому веку.
Лев не помнил, когда он просто так еще гулял по Москве – густо населенному пункту, в котором тяжело и обременительно жить, но гулять по которому – одно удовольствие.
Так ведь и гуляли они с дедом Антонио когда-то… в старинные года. Или нет, не так: тогда в их распоряжении не было столько Москвы, тогда Москва была поделена, и видимая ее часть выглядела значительно меньше, а о существовании некоторых улиц-улочек-переулков-закоулков они просто и не ведали, «ибо не в той среде родились, Лев, – и слава Богу!» – любил потом повторять дед Антонио.
Зато теперь об этих улицах-улочках-переулках-закоулках, похоже, ведали все кому не лень: стерлись старые границы между городом видимым и невидимым – оба были даже нанесены на карты, и карты продавались где угодно, только вот… зачем они теперь, эти карты! За пределами их, новых с иголочки карт, потихоньку образовывалась уже иная Москва.
Но не все, ах, не все вокруг них были так беспечны в своем отношении к пространству, так никуда не спешили и даже, собственно, никуда определенно не шли, как Лев и дед Антонио.
Москвичи мыкались по городу, последовательно о-с-т-о-л-б-е-н-е-в-а-я: то от непривычного названия улицы, то от совершенно иного расположения строений, то от взявшегося откуда ни возьмись дворца, то от провала на месте бывшего особняка… Кто-то пытался войти в не существовавший больше дом, кто-то топтался около куда-то исчезнувшей парикмахерской, кто-то бросался грудью на ряд плотно примыкающих друг к другу киосков, между которыми всегда-был-проход-я-же-еще-вчера-здесь-шел!
Население столицы кидалось наперерез автомобилям, пользуясь уже не существующими переходами, прыгало в автобусы и троллейбусы давно отмененных маршрутов, садилось на не стоявшие вдоль скверов скамейки, прогуливалось в устраненных к чертовой матери парках, делало закупки в закрытых накануне магазинах, поглощало пищу в только что разрушенных пирожковых и чебуречных, оправлялось в намертво забитых досками туалетах… Но – шарахалось от навязчивых призраков маршрутных такси, боялось заходить в полуоткрытые двери прежде не действовавших церквей, чуралось подвохов в пахнувших свежей краской сберкассах и банках и незнакомых ароматов в расцветших повсюду салонах красоты.
Видимое перестало быть видимым, невидимое вылезло на поверхность, и только тайное оставалось верным своей природе. Прямо на глазах в стеклянную витрину вдруг проваливался вальяжный пешеход с портфелем, сворачивала в отсутствующую подворотню прыткая лань в деловом костюме, возникало из-под земли – все в золоте – лицо-без-определенных-занятий и, переходя дорогу в неположенном месте, исчезало под землю же посреди проезжей части дороги, прямо под колеса машины. На них никто не обращал внимания.
Это была веселая прогулка. Лев – словно ему шесть лет – то и дело восклицал:
– А вот, господа, андерманир штук – другой вид…
– …храм Христа Спасителя стоит! – хохоча, подхватывал дед Антонио.
– Андерманир штук, прекрасный вид – Малый Манеж стоит!
– Андерманир штук, новый вид – Наутилус стоит!
В Александровском саду приглашали покататься на пони, подержать в руках двухметровую змею.
На Арбате потешали публику уличные акробаты, жонглеры, куплетисты.
У памятника Пушкину зачуханные поэты читали длинные политические стихи.
На бульварах не прекращались народные гулянья.
На площади Революции стояла – прямо возле собственного музея – парочка-тройка вечно живых ленинов, рядом с ними – ничуть не менее вечно живые сталины, брежневы, горбачевы, ельцины: с ними со всеми или с каждым по отдельности можно было сфотографироваться на память… на память о чем? О двадцатом веке.
– Андерманир штук, – шепнул одному из ельциных Лев, – другой вид: новый президент стоит!
«Ельцин» испуганно качнулся в сторону, однако тут же и восстановил равновесие.
Все здесь словно возникало по взмаху волшебной палочки, словно доставалось из рукава: как будто Антонио Феери прошуршал черной своей накидкой по Москве, по стране…
– Страшно, деда, – сказал Лев.
– А ты шепни «дед Антонио!» – и все исчезнет.
Решили идти пешком до Усиевича – сначала по неузнаваемой Тверской, потом – по узнаваемому Ленинградскому.
Внешне консервативный Ленинградский явно противился новым временам, то и дело однако убегая то направо, то налево – прежде неизвестными Льву улицами. Воспаленными голодными глазами, которые теперь не нужно было беречь, Лев вглядывался вдаль – сосредоточиваясь на точках, как советовал Устинов. Из точек прорастали высоченные здания – вплоть до ближнего Подмосковья и дальше, чуть ли не до Твери. Новая тайная Москва, куда не будет доступа тем, кто не сможет угнаться за временем.
– Лев, я что подумала, – Лиза ворвалась так внезапно, что дед Антонио, тоже хотевший что-то сказать, поперхнулся первым же слогом. – Я, пожалуй, и Сэма с собой заберу, можно? Ему здесь тоже ведь нечего делать будет: совсем ведь от «дури» человек пропадает.
– Конечно, забирай. Ты чем сейчас занимаешься?
– Новую Москву по памяти рисую – все эти теремки. И знаешь, как забавно – сквозь них тоже что-то все время проглядывает… какие-то прямолинейные сооружения, монументального такого типа: советская неоклассика, поздняя, сталинские дома или наподобие. Очень трудно рисовать, потому что сооружения эти гораздо больше теремков.
– Понятное дело, больше, – усмехнулся Лев.
– Ненавижу позднюю неоклассику, – буркнул дед Антонио. – А вообще, все ведь так и начинается: с постройки отдельных домов. Потом кварталы, потом улицы, потом районы… И потом карты устаревают.
До Усиевича добрались к ночи.
Полежав на диване с полчаса и попив чаю с крекерами, Лев бодро отчитался:
– Я готов. Уходим?
– Каланхоэ бы полить в моей комнате.
– Каланхоэ с собой заберем, – успокоил его Лев. – Так тебе спокойнее будет: подумаешь, не велик груз.
Он зашел в комнату деда и взял в руки горшок с каланхоэ.
Комната была единственной в квартире, где сохранялся порядок. У себя Лев не убирал уже давно – с тех самых пор, как Лизу удалили из поля его зрения. А вот к деду постоянно наведывался. Здесь все было как прежде, несмотря на то, что дед часто ворчал: устроил, де, мемориальный музей из моей комнаты. Но именно здесь жил Лев сейчас, один, без Лизы. Лиза – вот тоже, смешная! – всегда боялась заходить «к деду». «Да ну, – говорила, – еще превратишься в кого-нибудь!» А комната и в самом деле была полна цирковых атрибутов: чемоданчики, саквояжи, зонтики, шляпы, трости, перчатки, пестрые платки (Лев вытряхивал платки по ночам с балкона и потом снова развешивал их по широкой спинке дедова дивана), ящики и ящички, коробки и коробочки, рулоны разноцветной бумаги, бумажные цветы, сосуды самой разнообразной формы…
– Единственное, чего жалко, – это твоей комнаты, – признался Лев. – У меня даже в носу щиплет… столько ведь лет, деда!
– Может, останешься пока? – струсил дед Антонио.
– Ты конкретно чего боишься-то?
– Конкретно – я всего боюсь… – В голосе деда Антонио была совсем легкая усмешка. – Когда речь о тебе идет. – Это уж без усмешки. – Когда другие уходили…
– Так другие не туда уходили, дед Антонио! – беспечно отозвался Лев. – И я ведь не вслед за ними пойду, экий ты… Я вот сейчас квартиру изнутри запру – и пойду. А другие все – они наружу уходили.
– Ну, запирай, – решительно сказал дед Антонио. – Креста на мне нету.
Лев вышел в прихожую и вернулся со словами:
– А вот, господа, андерманир штук, другой вид… Ну деда, чего ты так драматизируешь, эй!
Потом он слазил на самую верхнюю из книжных полок и достал из-за книг папку. Папку и тоненькую блестящую полоску – браслет в виде золотой веточки. Тайком от деда, словно тот мог видеть его, Лев быстро опустил веточку в нагрудный карман рубашки.
На счастье.
Или на всякий случай.
Карту Пал Андреича он рассматривал вчера вечером, и тогда ему опять показалось, что она увеличилась в размерах. Сегодня карта выглядела еще больше, словно Москва выросла за ночь… впрочем, кухонного стола хватило, чтобы на нем разложить ее всю – всю Москву? Но всей Москвы не бывает!
Горшок с каланхоэ Лев поставил на самый краешек и этак его приобнял – левой рукой.
– Значит, деда… – Лев не видел ничего, кроме слипшихся друг с другом разноцветных точек. – Если тут у нас верх, то есть север, то все очень просто… внизу юг, запад слева, восток справа, делов-то! Когда Лиза в первый раз Magic Eye принесла, все так же и выглядело: не-по-нят-но.
– Погоди, Лев. Маме не позвоним?
– И что скажем? Поздно уже, второй час. Лиза завтра прилетит и все объяснит. Да и собраться маме будет надо: хоть маленький чемоданчик с одеждой, с парфюмерией, ты ли маму не знаешь? Если там, например, опять какой-нибудь роман предстоит… никто ж не застрахован!
– Иногда мне так грустно, что я не принадлежу к вашему обманутому поколению! – сказал дед Антонио. – Больно уж хорошо как-то вы мир видите…
Карта лежала на кухонном столе и – как всегда – жила своей жизнью. Точки то вспыхивали, то гасли – вроде огоньков в ночных домах Москвы. Лев неслышно вздохнул и расфокусировал взгляд.
– Хорошо бы, конечно, – мечтательно произнес он, – там планета Сатурн – с кольцом вокруг брюшка. И далекие горы с зубчатыми вершинами. И всадницы на крылатых конях. Но там ведь не так?
– Не вполне так. – В голосе деда Антонио была теперь уже спокойная улыбка. – Не вполне так, но тоже неплохо… Там у тебя перестанут болеть глаза…
– …и я снова увижу тебя?
– И ты снова увидишь меня. Меня и другие сны. А Сны – хорошее дело, поверь мне. И пространство, новое, я тебе гарантирую – новехонькое! Ну, все… спи, Лев. Спи, я сейчас тебе – колыбельную твою, слушай:
А вот, господа, андерманир штук – хороший вид, город Палерма стоит, барская фамилия по улицам гуляет и нищих тальянских деньгами оделяет.
А вот, извольте видеть, андерманир штук – другой вид, Успенский собор в Москве стоит, своих нищих в шею бьют, ничего не дают.
А вот андерманир штук – другой вид, город Аривань стоит, князь Иван Федорович въезжает и войска созывает, посмотри, как турки валятся, как чурки.
А вот, государыни, андерманир штук – еще один вид: в городе Цареграде стоит султан на ограде. Он рукой махает, Омер-пашу призывает: «Омер-паша, наш городок не стоит ни гроша!» Вот подбежал русский солдат, банником хвать его в лоб, тот и повалился, как сноп.
А вот, друзья, андерманир штук – город Вена, где живет прекрасная Елена, мастерица французские хлебы печь. Затопила она печь, посадила хлебов пять, а вынула тридцать пять. Все хлебы хорошие, поджарые, сверху пригорели, снизу подопрели, по краям тесто, а в середине пресно.
А вот, господа, андерманир штук – город Краков. Продают торговки раков. Сидят торговки все красные и кричат: раки прекрасные! Что ни рак – стоит четвертак, а мы за десяток дивный берем только три гривны, да каждому для придачи даем гривну сдачи.
А вот андерманир штук – город Париж, поглядишь – угоришь, где все по моде, были б денежки в комоде, барышни на шлюпках, в широких юбках, в шляпках модных, никуда не годных. А кто не был в Париже, так купите лыжи: завтра будете в Париже.
И, прижав к груди каланхоэ, Лев растворился в мерцающих точках карты.
«Да не может ловець осочити слЂда его», – беззвучно напомнил он себе и деду Антонио.
Резь в глазах пропала. Очертания проступили сразу же – начав неспешно громоздиться друг на друга, соединяться и разъединяться снова. И он тоже стал очертанием… – здесь, где чередовались кружки площадей, полоски улиц и переулков, пятнышки парков, прямоугольники жилых кварталов, а также набранные мелким шрифтом слова.
Одним из слов стал и он.
Да он и всегда был только словом.
Словом ЛЕВ.
Назад: 58. СТРАННОЕ, СТРАННОЕ ПОКОЛЕНИЕ
На главную: Предисловие