Адюльтер
Маша, опустившись на корточки, возила перед собой по полу тряпкой, вытесняя Караева. Чтобы не мешать ей, он переходил из комнаты в комнату, пока не оказался в кабинете. Там он сел в кожаное кресло, положил ноги на край письменного стола. Он думал о вчерашнем разговоре с журналисткой.
Азербайджанцы всегда торговали на московских рынках: цветы, зелень, фрукты, но в восьмимиллионном мегаполисе их почти никто не замечал, да и цены в советские времена на рынках были такие, что обыватели были на них редкими гостями. Все отоваривались в универсамах, поэтому, когда Караев в студенческую бытность говорил, что он из Азербайджана, нередко собеседник спрашивал: «Где это?» Массовое нашествие азербайджанцев на Москву случилось в начале девяностых, когда во всей республике остановились предприятия и оставшиеся без зарплаты люди подались на заработки в Россию. В основном это был сельский житель, не отягощенный интеллектом. Вырвавшись из пуританской среды, они вели себя довольно развязно: громко переговариваясь между собой, задирая женщин и девиц, ни во что не ставя окружающих.
В результате сразу восстановили против себя москвичей, которые и до них не отличались особой приветливостью и любовью к гостям столицы. В сознании обывателя прочно закрепился образ эдакого афериста, мошенника и вора. И особенно к созданию такого имиджа приложили руку получившие свободу слова журналисты. Газеты в погоне за тиражами наперебой публиковали сводки криминальных происшествий, в которых подозреваемые были либо «уроженцы Азербайджана», либо «выходцы с Кавказа», либо «лица кавказской национальности». Даже если свидетели утверждали, что преступники были светловолосыми, то обязательно говорили с кавказским акцентом. Караеву особенно запомнился один случай, когда в драке с продавцами арбузов был ранен олимпийский чемпион по плаванию. В половине первого ночи два спортсмена, проезжая на машине, остановились у клетки с арбузами. Спящие в палатке на ящиках продавцы — их было двое — почему-то в час ночи отказались продать им арбуз, при этом одна из девушек, спутниц спортсменов, нечаянно задела ногой гнилой арбуз и он разбился, после этого азербайджанцы напали на спортсменов и ранили чемпиона ножом, к счастью, легко.
Так описывали этот инцидент журналисты. Между строк Караев явственно видел другую картину: двух заспанных тщедушных азербайджанцев, вынужденных спать в сентябре на улице, чтобы охранять арбузы, ничего не понимающих спросонок; ужас, охвативший их перед двухметровыми пловцами с широченными плечами, требующих среди ночи открыть клетку и продать им арбуз. Особенно хороша была фраза про гнилой арбуз, она напоминала цитату из фильма «Мимино», когда свидетель утверждал, что подсудимый пошел в туалет, по дороге нечаянно стулом зацепил люстру и разбил ее.
В кабинет вошла Маша, стала протирать пыль.
— ПОЛЫ Я закончила, — сказала она, — можете ходить.
— Ничего, если я еще немного посижу? — попросил Караев.
— Конечно, — разрешила девушка, — можете сидеть, а если хотите, можете даже лечь.
И усмехнулась.
«Дерзит», — подумал Караев. Несколько дней назад, когда Маша занималась уборкой, он прилег на диван и мгновенно заснул. Уходя, Маша разбудила его со словами: «Проснитесь, спящий человек беззащитен».
— У вас там шахматы, вы играете? — спросила девушка.
— Очень редко.
— Я тоже давно не играла, — заявила Маша.
— Звучит как предложение, — заметил Караев.
— А вы не хотите? — спросила девушка.
— Мы говорим обиняками.
— А вы предпочитаете прямоту, чтобы все говорилось прямым текстом. Но я же девушка, — в ее голосе не было кокетства, скорее утверждение.
— Неужели? В наше время это большая редкость.
— Я хотела сказать, женщина, дама, а дама только дает понять.
— Хорошо, женщина, — согласился Караев, — иди расставляй фигуры.
— А может, вы это сделаете, а я пока закончу здесь и приму душ?
— Может. Кстати, знаешь, как чукча женился на европейской женщине и на вопрос: «Ну, как тебе жена?» ответил: «Хорошая, только грязная больно, каждый день моется»?
Шутка не возымела успеха.
— Вам воды жалко? — спросила Маша.
— Нет, не жалко, неудачно пошутил, извини. Впредь, когда приходишь ко мне, можешь сразу идти в ванную, — сказал Караев.
— Спасибо, но у нас в общежитии с водой все в порядке. Так мы будем играть в шахматы, или вы боитесь проиграть?
Караев встал и пошел в другую комнату, взял шахматную доску, сел на пол и принялся расставлять фигуры. Шахматы ему кто-то подарил, он не был большим любителем. Последний раз ему довелось играть в армии, двадцать лет назад, играл он тогда довольно сносно, даже владел парой комбинаций, конечно, ему было далеко до Остапа Бендера, с ходу разыгравшего защиту Филидора, но индийскую защиту он тоже знал.
Вскоре появилась Маша с капельками воды на шее и на лбу.
— Я готова, мы будем играть на полу?
— Конечно, — сказал Караев, — садись, на чем стоишь.
У Маши на лице вновь появилась странная усмешка.
— Вы думаете, что, сидя на полу, вам удастся меня обыграть?
— Садись, не дерзи старшим, — миролюбиво произнес Караев.
— Прямо вам слова не скажи, — укоризненно заметила девушка, неуклюже пытаясь сложить ноги по-турецки, — а эту ногу куда сувать? Помогите, пожалуйста, вон как вы ловко сидите.
— Караев протянул руку, взял девушку за лодыжку и поправил ее.
— Какие у тебя длинные ноги, — заметил он.
— Это комплимент? — серьезно спросила Маша.
— Нет, констатация факта.
— А что бы вам не сказать мне комплимент? — в голосе наконец прозвучало кокетство.
— Это не входит в программу.
— В какую программу, сегодняшнего вечера? — спросила девушка.
— В программу наших взаимоотношений, — пояснил Караев.
— Я знаю, что я некрасивая.
— Ты белыми играешь или черными? — спросил Караев.
— Надо разыгрывать, а вы не ответили. — Она взяла с шахматной доски две пешки, спрятала за спиной, затем выставила кулачки.
Караев ткнул в один. Белая.
— Вам ходить, — с вздохом говорит Маша, — везет же.
— Попрошу без зависти, — сказал Караев, делая ход, — длинноногая девушка не может быть некрасивой или, вернее, девушка с длинными ногами уже красива.
— Наконец-то выпросила, я знаю, что я некрасивая, но все равно спасибо.
— Мария, уймись, — попросил Караев.
— А может быть, вы надеетесь выиграть, — насмешливо спросила девушка.
— Не без этого, — признался Караев.
— А вот это напрасно. Я хорошо играю, в нашей семье я была чемпионом.
— Тебе мат, — объявил Караев.
Маша ошеломленно смотрела на доску.
— Это неправда.
— Правда, горькая, но правда.
— Это, как его, как у вас получилось? Это нечестно!
— Будешь отыгрываться? — спросил Караев.
— Конечно, буду, это у вас случайно получилось. Расставили фигуры, начали новую партию.
— На этот раз вам не удастся так быстро у меня выиграть, — решительно сказала Маша.
— Хорошо, — согласился Караев, — я выиграю у тебя медленно.
Партия в самом деле затянулась. Маша комментировала ходы Караева словами типа: а вот это вряд ли у вас получится; даже и не думайте; и вы надеялись, что я этого не замечу; рискованный ход; вам в смелости не откажешь.
Это стало раздражать Караева, и он, сделав очередной ход, встал и отправился в кухню. Маша спросила вслед:
— Вы что, сдаетесь?
Караев не оборачиваясь, бросил:
— Коммунисты не сдаются.
Оставшись одна, девушка поднялась, торопливо подошла к лежащей на кресле сумочке, достала из нее зеркальце, поправила волосы, положила его обратно и так же торопливо вернулась на свое место, неловко уселась, пытаясь скрестить ноги, это ей кое-как удалось.
Появился Караев. В одной руке он держал за горлышко большую бутылку, а в другой маленький поднос, на котором были две рюмки, солонка и нарезанный лимон. Сел и спросил:
— Выпить хочешь?
— Послушайте, а вы случайно не алкоголик? — подозрительно спросила Маша.
— Не дерзи, — сказал Караев.
— А я не дерзю, то есть держу, дерзаю, как правильно? Я интересуюсь. Кроме шуток: по-моему, вы всегда пьете, при мне, во всяком случае.
— Ну, что же делать, — опрометчиво заметил Караев, — если мне, как только я тебя увижу, хочется выпить.
Сказал — и тут же пожалел об этом. Повисла пауза. Маша, державшая короля, поставила его на прежнее место.
— Послушайте, я знаю, что я некрасивая, но это не дает вам право меня оскорблять.
— Вообще-то я не собирался тебя оскорблять, просто неудачная фраза.
Маша посмотрела на него долгим взглядом, затем встала, пошла в прихожую, стала одеваться. Караев ей вслед бросил:
— Это скрытая цитата из Омара Хайяма, он сказал:
Мне говорят: «Поменьше пей вина,
В том, что ты пьянствуешь, скажи нам, чья вина».
Лицо возлюбленной моей повинно в этом,
Я не могу не пить, когда со мной она.
Так что каждый слышит то, что ему хочется услышать. Маша в нерешительности остановилась.
— Давай, поворачивай обратно, ты не права, я тебе уже все доказал.
Девушка повесила плащ обратно на вешалку, вернулась.
— Прямо у вас, как у Высоцкого: «Я тебе уже все доказал».
— У нас, как у Караева.
— В самомнении вам не откажешь. А вы даже не встали.
— А ты хотела, чтобы я побежал за тобой, стал уговаривать, да?
— Девушки любят, когда их уговаривают.
— Пить будешь? — спросил Караев.
— Вообще-то я не пью, — колеблясь, сказала Маша, — тем более самогон.
— Ты на этикетку посмотри, — предложил Караев, — читать умеешь, или у вас на экономическом только считать учат, ну?
Маша раздельно, по слогам произнесла:
— Си-ерр-а, голд.
— Ниже.
— Те-ки-ла, текила. А с виду — самогон, очень похожа по цвету.
— У меня есть два объяснения на этот счет.
— Ну, не такая уж я глупая, — иронически заметила девушка, — мне и одного хватит.
— …Во-первых, несмотря на все многообразие жизни, в природе существует всего-навсего семь цветов, во-вторых, в вашей деревне, видимо, окромя самогона отродясь ничего не пили, поэтому почем тебе знать.
Маша покачала головой.
— А вы злой, не упустите случая поддеть провинциальную девушку, и, между прочим, я не из деревни, к вашему сведению, а из города.
— Провинция — это не обязательно деревня, — сказал Караев, — я сам тоже провинциал, обидного в этом ничего нет, и вообще, мир держится на провинциалах. Однако прения затянулись, пить будешь?
— Нет, не буду, я не пью, тем более с работодателем.
— Это правильно, — согласился Караев, — мне надо брать с тебя пример, а то я пью с кем попало: с подчиненными, с ментами.
Он налил в рюмку текилу, насыпал соль на основание большого пальца, положил рядом дольку лимона. Маша, наблюдая за его приготовлениями, заметила:
— А чтобы вы не думали, что я ничего в этом не понимаю, знайте, что я все пробовала: и вино, и коньяк, и виски. И в ресторан меня часто приглашали, только я не ходила — знаю я, чем эти рестораны кончаются.
— Ну, это зависит от того, с кем ты идешь.
— Согласна. Вот только текилу я не пробовала, хотя слышала о ней много, модная выпивка… Так интересно вы делаете.
— Налить? — спросил Караев.
— Налейте, только символически, попробовать — больно вкусно у вас получается, — сдалась Маша.
Караев наполнил вторую рюмку, посолил ее большой палец, протянул дольку лимона.
— В общем-то ты права, — запоздало согласился Караев. — Это в самом деле самогон, только мексиканский, и гонят его из кактуса, смешно, да? Остапу и не снилось, — он взял рюмку, — значит так, надо выпить, понюхать лимон, слизнуть соль и съесть лимон. За что пьем?
Маша пожала плечами:
— А вы скажите тост, вы же южный человек, у вас тосты цветистые, длинные, красивые.
— За ацтеков, — сказал Караев и выпил.
— Ничего себе, длинный и цветистый, — насмешливо сказала Маша, — а еще южный человек.
Тост — понятие не ментальное, а географическое, — сказал Караев, — русские, пьющие на юге, тоже говорят долго и красиво, прибегают к притчам и к метафорам, а азербайджанец, пьющий в России, не должен испытывать терпение сотрапезников — побить могут. Хочешь, два анекдота расскажу?
— Целых два! А вы щедрый, ну расскажите.
— Мужики соображают на троих, водка у них есть, а из закуски только сухарик. Первый выпил со словами «Ну, будем», понюхал сухарик, передал второму, второй так же, а третий сказал тост и съел сухарик. «Слушай, — ему говорят, — мало того, что ты болтун, но ты еще и обжора».
— Смешно, — сказала Маша, — а второй?
— Хватит одного, я передумал, пей.
Маша выпила текилу, слизнула соль, съела лимон, сощурив от кислоты глаза.
— Вкусно, — наконец произнесла она, — не ожидала.
— Ты ходить собираешься? — спросил Караев.
— Разве мой ход? — удивилась Маша.
— Твой, ходи.
Маша сосредоточилась на шахматной доске.
— Давно хочу тебя спросить, — начал Караев, — почему ты приносишь с собой шерстяные носки?
— Я в них уборку делаю.
— Я это заметил, но зачем? Я всегда предлагаю тебе тапочки, ты отказываешься и натягиваешь свои нелепые, извини, носки.
— Ничего они не нелепые, я их сама вязала, мне так удобно, чистая шерсть, они меня заряжают энергетикой.
Послушай, ты так молода, — засмеялся Караев, — что тебе рано еще думать о зарядке, скорее тебе надо разряжаться. У нас в школе был один учитель, очень флегматичный человек, который, глядя, как мы скачем и толкаемся, всегда говорил, что в нас столько энергии, что если к нам подключиться, то можно будет осветить небольшой поселок. Кажется, тебе опять мат.
— О нет! — воскликнула девушка.
— О да, — уверил Караев.
— Где мат, я не вижу?
— Ну, конечно, глаза залила, где тебе видеть.
Маша двигала королем в разные стороны, пытаясь найти выход.
— Действительно, мат, — отчаянно сказала девушка, — нет, не верю, так нельзя, это нечестно, я этого не переживу!
— Хочешь, я тебя обматерю, чтобы ты поверила? — предложил Караев.
— Зачем это? — испугалась девушка.
— Ни зачем, игра слов, мат — мат, шутка.
— Ну и шутки у вас. Только все равно это нечестно.
— А что же здесь нечестного?
— Да вы меня заговорили своими разговорами, и я играла невнимательно. Вы мешали мне думать.
— А ты что, не можешь разговаривать и думать одновременно? — поинтересовался Караев.
— Нет, не могу, это вы у нас Цицерон, — в сердцах сказала Маша.
— Ты что имеешь в виду, мой ораторский дар?
— Нет, то, что вы говорите одно и думаете другое.
— Тогда, наверное, Юлий Цезарь, — предложил Караев, — правда, он еще читал и писал, кроме того, что говорил и думал. Спасибо, конечно, за комплимент, но все-таки мне до него далеко.
— Мне от этого не легче, черт знает что такое, даже настроение испортилось, — расстроилась Маша.
— А ты выпей с горя, сразу легче станет, — сказал Караев.
— А-а, наливайте, — махнула рукой девушка. Караев наполнил рюмки.
— Еще партию? Бог любит троицу.
— А я все равно не отыграюсь: даже если выиграю сейчас — будет два-один.
— Ну, до утра времени много, как знать?
— А мы до утра играть будем? Интересно.
— Это как игра пойдет.
— Да нет, мне пора в общежитие, хотя… Давайте еще одну партию.
— За Кецкоалтля, — сказал Караев, подняв рюмку.
— Господи, а это кто еще?
— Это все там же, в Мексике.
Маша протянула сжатый кулачок Караеву.
— Что?
— Соль, лимон, — приказала девушка.
Когда выпили, Караев попросил:
— Слушай, ты не могла бы говорить мне «ты», а то я себя чувствую как-то неловко.
— Мне неудобно, — призналась Маша, — вы меня старше, наверно, в два раза.
— Это делается просто: пьем на брудершафт и переходим на ты.
— Вы уверены?
— Ты не могла бы не употреблять эти словечки? Они меня нервируют.
— Какие словечки?
— Вы уверены, о нет, даже и не думайте…
— Какой же вы чувствительный! Хорошо, я постараюсь.
— Буду тебе признателен. Ну что, пьем на брудершафт?
— Как, опять пьем?
— С пустыми рюмками брудершафт не получится.
Караев вновь наполнил рюмки, они переплели руки, выпили и повторили обряд слизывания соли и поедания лимонных долек.
— Ну вот, — щурясь, сказал Караев, — теперь можешь говорить мне «ты».
— Кажется, там еще полагается целоваться, — неуверенно произнесла девушка.
— Ну вот, все знаешь, а изображаешь провинциалку.
— Я давеча в кино видела, — смущаясь, сказала девушка, — или вы не хотите, потому что я некрасивая?
— Мария, самоунижение хорошо в разумных пределах, просто, как ты знаешь, я нерусский, откуда мне знать ваших немецких обычаев?
Он медленно наклонился к девушке, осторожно прикоснулся к ее губам и отстранился. После недолгой паузы сказала:
— Знаете, а мне понравилось, — она поднялась на колени, взяла Караева руками за голову и приникла к губам долгим поцелуем.
Легкая растерянность и неискушенность — именно эти качества ценил Караев в девицах, они наполняли его благоговением. Испуг в ее широко раскрытых глазах, когда он пытался овладеть ею, а Маша вновь и вновь ускользала из его объятий. На то, чтобы сорвать стон блаженства с девичьих губ, ушло полночи, Караев был почти уверен, что оказался первым мужчиной в ее жизни.
— Только не думайте, что вы лишили меня девственности, — вдруг произнесла Маша. — У меня уже был мужчина. — И пока Караев постигал смысл сказанного, добавила: — Правда, такое со мной впервые, я не знала, что это может быть так хорошо.
— Не думаю, что сейчас самое подходящее время для воспоминаний, — заметил Караев.
Эта особенность некоторых современных девушек убивала его: при первой же близости они торопились вывалить о себе все подробности, словно находились не на свидании, а на явке с повинной.
Но Маша словно не слышала его:
— У нас любовь была, настоящая, мы расставались только на сон, мы целый год встречались, я у него спросила, и оказалось, что он тоже никогда этого не делал, и я сама предложила ему трахнуться…
— О, Господи.
— …И знаете, нам это удалось с большим трудом.
— Умоляю, не надо деталей, — воскликнул Караев.
— Я и не собиралась рассказывать подробности. А знаете, я до сих пор его люблю.
— Я рад за него, — с кривой усмешкой произнес Караев. — Зачем же вы расстались?
— Он вдруг признался, что больше не любит меня, — горько сказала девушка, — и предложил встречаться — просто для секса, а я так не могу.
— Я смотрю, он был парень не промах, — заметил Караев.
— А вы знаете, он тоже был кавказец.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, — Маша пожала плечами, при этом одеяло сползло вниз, обнажив маленькую грудь. Девушка торопливо закрылась.
— Ты питаешь слабость к брюнетам? — спросил Караев.
— Нет, это просто совпадение, опять же: вы не очень-то брюнет.
Караев приподнялся и заглянул в зеркальный шкаф, стоящий у стены.
— Это сейчас у меня серебро в лице появилось, а раньше был жгучим брюнетом.
— И многих вы сожгли? — кокетливо спросила Маша.
— И не сосчитаешь.
— А знаете, мы с Ашотом оба были девственниками.
— Как, — в притворном ужасе воскликнул Караев, — он был армянин?!
— Да, а как вы догадались? — удивленно спросила Маша.
— Это трудно было сделать — такое редкое имя! Неужели мне дорогу перешел армянин? Нет, я не переживу этого!
— Почему? — удивилась Маша.
— Сначала они оттяпали у нас Карабах, а теперь и до девушек добрались! Какой удар! Я должен срочно выпить.
Он поднялся и вышел из спальни. Когда вернулся — с рюмкой в руке — Маша спала, или делала вид. Караев вдруг почувствовал к ней жалость, потому что спящий человек беззащитен. Он тихо присел у изножья, но кровать скрипнула, и девушка открыла глаза.
— Извини, я тебя разбудил.
— Вас так долго не было, что я задремала.
— Знаешь, что я вспомнил? У меня был друг в юности, он был влюблен, и — я сейчас припоминаю — девушка была армянкой.
— Неужели? Бедный, представляю, каково ему было, вы ведь над ним тоже издевались.
— Да нет, представь себе, в то время мы жили дружно с армянами, да и я был добрее.
— Как интересно, расскажите! Пожалуйста.
— Ну, не знаю, это долго.
— А вы куда-то торопитесь? Я — нет, до утра времени много.
— Пожалуй, — задумчиво сказал Караев, — расскажу, только название придумаю.
— А без названия нельзя разве?
— Нет, конечно — что это за рассказ без названия! Никак невозможно. Историю эту мы назовем «Любовь и голуби».
— Что это за плагиат?
— Ну что поделать, в этой истории тоже была любовь, и были голуби. Повесть мы назовем «Любовь и голуби». Или, если хочешь, «Любовь энд голуби». Или, чтобы совсем уже обойти закон об авторском праве, — «Повесть о любовном томлении и голубиной стае». Итак.
