ЧИТАТЕЛЬ ТАК И НЕ УЗНАЁТ ИМЕНИ ГЕРОЯ, А ГЕРОЙ НАХОДИТ ПОД ШЛЯПОЙ ДРУГА. ЯВЛЕНИЕ ГРИНИ
Человек шел по загородному шоссе. Был он не стар и не молод, не красавец, но и не урод (для серийного убийцы, скажем в шутку, лучше не придумать). «Не сед, не сир, не сер, не сор…» – думал он про себя сам из вечной своей склонности к каламбурам, за которой скрывалось то ли одиночество, то ли хроническое безденежье, то ли просто веселый нрав. В не слишком преуспевающем мелком бизнесмене, например, это легко сочетается. Впрочем, с таким же успехом герой наш мог быть и учителем, у которого по всей планете трудились любимые ученики. Что гадать? Нам показывают, и мы видим: он свободен, скорее всего, в отпуске и идет куда-то по обычному отпускному делу. То есть без дела.
День начался славно. В тамбуре электрички ела мороженое девушка. Мороженое растеклось в морщинках ее губ и стало лиловой гвоздикой. Мужчина смотрел на девушку, вероятно, слишком пристально. Та, порозовев, улыбнулась:
– Мы с вами знакомы?
– Нет, – ответил он. – К сожалению.
Знал бы наш герой, как надтреснуто отзовется в его судьбе эта встреча, сказал бы «к счастью», а то и вовсе не посмотрел бы в ту сторону. И привлекла-то его поначалу не девушка, а эта якобы гвоздика в ее губах. Вечные игры фантазии! Но он, как уже говорено, ничего не знал даже и на минуту вперед.
Вышли они вместе. Он помахал рукой. Девушка, чуть помедлив, помахала в ответ.
– Хорошая, – сказал он сам себе вслух. – Очень. Вероятно, домашнее воспитание.
Мужчина, говоря объективно, был уже не в том возрасте, чтобы не понимать, что у ангела чистой красоты при втором приближении может оказаться целый ряд недугов, осложняющих совместную любовь. Наследственная истерия, например, хроническое расстройство желудка или апоплексический удар, удачно перенесенный в детстве, но оставивший на всю жизнь травмирующее воспоминание. Впрочем, сейчас это практическое соображение, которое, кстати, ему и не пришло в голову, мужчина, пожалуй, отнес бы к разряду цинизма.
Веселее, однако, не стало. Глаза испуганной косули, пепельный снопик волос и тонкий обтягивающий свитер… Просто подарок. Поллюционный образ. Весенний сон Сандро Боттичелли.
Для полноты сочиненной грусти необходимо было почувствовать себя еще и несчастным. Но несчастным он чувствовать себя не хотел, потому что это означало бы окончательную потерю вкуса. А вкус, как он говаривал сам, умирает последним.
Незаметно для себя миновав станцию, человек шел по шоссе вдоль глухого зеленого забора с сумкой-торпедой наперевес. Такие доброкачественные заборы неизменно вызывают суетливое желание заглянуть внутрь. Хозяева как будто специально вознамерились позлить прохожую часть человечества, а заодно указать ему его место.
По ту сторону забор воспринимался, без сомнения, иначе. Он вовсе не являлся флагом высокомерия, совсем не обязательно. Почему за ним непременно должны были скрываться преступно нажитые пуховики, пасторально раскиданные на траве, или там золотой самовар, наполненный коньяком? Это, ей-богу, наше купеческое воображение.
Разве не может человек хотя бы эту, выездную часть своей жизни провести интимно, не оглядываясь на соседей? Даже при нынешней свободе нравов бывает, например, такого качества и значения поцелуй, что ему непременно нужно уединение. К суверенности человека вообще надо относиться бережно. Наш герой это понимал. В настоящий момент– особенно.
Чужого подглядывания сторонился сегодня не он один. Собачка, похожая на маленького лиса, играла справа от него на газоне в стогу скороспелого сена, переворачивая на себя маленькие копешки. Вдруг она остановилась и начала стрелять во все стороны злыми глазками – не подсмотрел ли кто ее детскую резвость?
Пора, однако, было уже искать лаз. В городе чертеж, нарисованный Таней, казался ему яснее ясного, но в реальном пейзаже он вдруг превратился в зашифрованный план. Если бы в чертеже было, например, указано, что он приедет именно утренней электричкой, что в тамбуре ему встретится девушка с лиловой гвоздикой в губах, что злая собачонка будет кусать и портить ради забавы стог сена…
Кстати, где на чертеже стог сена? Нет его. Как же тут не заблудиться? И этого особняка в мавританском стиле, попятившегося в глубь леса, тоже нет. Золотой петушок на одной из башенок поднял для оправки хвост, а сам при этом тревожно смотрел на север.
Прохожему тоже стало тревожно. Он, вообще говоря, плохо осваивался в новой местности, хотя вид легко и уверенно идущего по жизни человека многих вводил в заблуждение.
– Доброе утро! Не подскажете, где здесь ныряют в поселок академиков? – спросил он немолодую женщину, которая, на зависть ему, была в домашнем халате и тапочках. Ему еще только предстояло тут обжиться.
Глаза дамы придерживались давно задуманного выражения брезгливой умудренности и при этом какого-то джульетто-мазиновского удивления.
– Вы его уже прошли, – сказала женщина, вынимая изо рта лезущий туда желтый локон. – Вернитесь обратно, шагах в двадцати, за «зеброй», в кустах будет деревянная лестница.
– Да-а? – протянул мужчина. – А мне казалось…
– Человеку бывает, что кажется, – философски улыбнулась дама.
– Благодарю, – сказал он, а про себя, впрочем вполне беззлобно, повинуясь одному лишь дорожному возбуждению, добавил: – Прощай, солнце! Увидимся ли еще?..»
Женщина долго смотрела мужчине вслед, будто запоздало признавала в нем знакомого. Этого только не хватало. Хорошо еще, что герой наш в этот момент не догадался обернуться.
Тревога между тем не сходила с его узкого лица, а глаза имели такое выражение, какое можно подсмотреть только со дна колодца. В них было столько печали и скорби, сколько бывает лишь в глазах коверных, знающих ремесленную изнанку веселья, да разве в глазах отвоевавших солдат, собак, детей и беременных женщин. Может быть, еще в глазах прачек, разоблаченных шулеров и смешавших водку с шампанским молодоженов. В глазах птиц, попрошаек, сумасшедших, вымерших динозавров, а также всех униженных и оскорбленных. В общем, хорошо, что его взгляда сейчас никто не видел.
А вот и мемориальная лестница. Мужчина сбежал по ней стремительно и оказался в поселке академиков.
Здесь было тихо и сыро. Усыпанные угольным шлаком, разбегались дороги и тропинки. Участки заросли черничными кустами. Коза с рогами, которые хотелось назвать горными, лежа у забора, щипала траву. Какой-то мальчишка в глубине сада гнусаво ставил петухам голос: «Ку-ки-ре-ку-у!»
Улочка называлась «Ба-альшой проспект». Вправо от нее уходил «Угольный тупик Пушкина». Еще одна стрелка показывала в сумрачную даль. На ней той же черной краской было выведено: «Водопад "Слезы социализма"».
Неожиданно перед ним возник человек с рыжим ежиком на почти лысой голове и не видимыми миру бровями. На нем были то ли длинные трусы, то ли шорты, символизирующие смену дня и ночи: одна штанина светло-зеленая, другая – темно-синяя. Или жизни и смерти. Сзади граница разделяла две помятые в телеге дыни ягодиц, а спереди роковым образом проходила по фаллосу, который обычно раньше хозяина обретает вечный покой.
– Добро пожаловать в нашу обитель сна и грез, – сказал рыжий и улыбнулся одними глазами, не имеющими цвета.
– В каком смысле? – спросил наш герой, не успевший опомниться еще от прыжка из верхнего мира.
– Спим, – ответил незнакомец и произвел такое натуральное, трудовое движение челюстью, как будто во рту его оставался непрожеванным хвост куропатки, которую до того он поместил в себя целиком.
Метров через пятьдесят мужчина свернул, как ему было сказано, к зеленой даче с белыми наличниками. Покосившийся столб, от времени и сырости изумрудный, был на месте. На нем обещанная серая шляпа, которую носил еще, должно быть, Утесов.
Подошедший поднял шляпу и увидел на обещанном ключе ящерку. Это уже был сюрприз.
Ящерка тут же крепко уперлась лапками и стала поводить длинной мордочкой, оглядывая слепящий мир в поисках опасности. Он взял ее аккуратно пальцами, посадил себе на ладонь и стал гладить.
– Ты моя хорошая!
Ящерица легко и как бы играя попыталась убежать. Зеленоватые, с бежью по краям клеточки на ее шкурке вытянулись вслед этому порыву. Глаза стали белыми от испуга.
– Ах ты, крокодайла! – сказал мужчина, обиженный в лучших чувствах. – Стоять!
Поднеся ящерку к лицу, он стал таращить на нее глаза, пугать. Та задвигала хвостиком и головой быстро-быстро. Причем делала она это так: головка влево – хвостик вправо, головка вправо – хвостик влево.
– Молодец! – сказал мужчина восхищенно. – Четверка.
Молодой ветер ударил в березу над ним, сильно. Та изогнулась, вытянув вперед ветви, а телом подавшись назад. И вокруг опять стало тихо.
– Продолжай сторожить, – сказал мужчина ящерке. – Я буду тебя навещать и приносить еду. Будем разговаривать. Или тебя не устраивает мое общество? Всех не устраивает мое общество, ну всех!
Он посадил ящерку снова на торец столба с мягкой подушечкой мха и, придерживая ее пальцами до последнего момента, бережно прикрыл шляпой.
– Ваши действия? – Минуты две мужчина внимательно смотрел на столб и шляпу. Все вокруг как будто тоже замерло вместе с ним, даже тень от березы. Оса бросилась было к уху, но зло зависла в воздухе. Стал слышен шум муравейника. Под шляпой сохранялась верная ему тишина. Он почувствовал в душе что-то вроде умиления и покоя. Наконец-то он один.
– Человеку бывает, что кажется, – сказал мужчина и направился к чужому дому.
