АЛЕКСЕЙ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУ ПОСЕЛКОВОЙ МИФОЛОГИИ И ВПЕРВЫЕ ПОДВЕРГАЕТСЯ РИСКУ, СТОЛКНУВШИСЬ ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО СВИДЕТЕЛЕМ ЕГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ
В полуподвальных окнах какой-то мастерской горел свет. Алексей заглянул. Там, несмотря на ранний час, работали довольно-таки пожилые дети подземелья, вытачивая что-то на токарных станках для жителей света. Стружка перламутрово вилась и ломалась, на глазах у рабочих были танкистские плотные очки и матерчатые шлемы, над головой – лампы в намордниках. На земле, стало быть, по-прежнему шла война, и повар этой войны не спал ночами, приглядывая за своими подопечными.
Алексей с тоской подумал, что нет более опосредованных отношений с миром, чем работа с металлом.
Насчет музыки он не ошибся. Уже минут через десять перед Алексеем предстали открытые настежь ворота с надписью полукругом: «Парадиз» – Городской сад круглосуточных покупок и развлечений. Первая деревянная буква в слове «сад» давно была пущена, скорее всего, на шашлыки, что и явилось, конечно, причиной поселковой мифологии.
Деревья были перевиты лампочными гирляндами, которые горели с ночи. Вокруг них, как будто по цеховой договоренности, плавал вчерашний сумрак. В него хотелось просунуть руку.
На колесе обозрения крутилась долговязая парочка похитителей счастья, лет сорока. Внизу их поджидал контролер. Они протягивали ему деньги за очередной круг и снова уходили в небо.
В комнате смеха Алексей увидел знакомого сумасшедшего. Тот переплывал из зеркала в зеркало, строил рожи, чесал пальцами щетину и сипло хохотал, пригибаясь к земле. Был он без очков. Алексей почему-то подумал: «И этому нужна пародия». И еще: «Нашел где раздеться!» Имея в виду очки.
Рядом с павильоном устроился старик с бочкой, из которой торчал краник. Разливалось каберне. Повинуясь деликатной подсказке похмелья, Алексей опрокинул в себя содержимое полиэтиленового стаканчика. Вино, как ни странно, оказалось почти ледяным, и он попросил налить ему еще. День начался незатейливо, о сумасшедшем из павильона кривых зеркал он подумал тепло, как о брате.
По аллеям в белых водолазках с криками «замочу!» носились на роликах лысые девчонки и парни, поливая друг друга пепси-колой. У некоторых на голове были пятна зеленки. Они бегали с таким видом, как будто только что продали глаза и на это кутили.
– Дядя! – крикнул на ходу один из лысых. – Отойди, головой ударю!
К нему подкатил другой, в разноцветных очках, положил первому голову на плечо и спросил ласково:
– Вы не подскажете, где ближайший исправный лифт?
– В соседнем дворе, – ответил Алексей.
– Похудеть можно, – пропела коротышка и дернула головой, отбрасывая несуществующую челку.
– Вот видишь, и он знает, – сказал тот, который был в разноцветных очках. – Значит, правда.
– Дядя, – снова встрял первый, – может, поколесуем?
Этот явно искал приключений.
Алексей напрягся. Человек он был по натуре форсмажорный. В рутинных ситуациях неловкий иногда до комизма, он преображался, когда опасность заглядывала в глаза, особенно, если та нагло ухмылялась. Внутри ощущалось хвойное покалывание, которое предшествовало обычно взрыву бешенства.
– Ладно, хватит фиксы сушить! – прокричал кто-то сзади. – Поехали!
Девчонка что-то шепнула парню в очках, тот кивнул:
– Ага, и у киллеров – гора с плеч.
Компания расхохоталась и громко понеслась в противоположную от Алексея сторону.
После первой странной угрозы Алексей был готов к худшему.
Шоссе, которое он давно уже миновал, сделав, видимо, петлю, шло прямо через парк. Машины выворачивали из-за угла и, не обращая внимания на светофор, неслись через зону отдыха и рассеянного внимания. Некоторые резко притормаживали и въезжали прямо в гущу кустов. Во всем этом было варварское неуважение к человеческой праздности, для которой человек, может быть, и придуман. В праздности человек цветет, обретает заново свою природную доверчивость. А машины эти и есть преступление против человечества, черт возьми! Здесь преступление начинает набирать силу, а потом уже, накопив ее и окончательно обнаглев, устраивает теракты и войны. Но зарождается в этой ублюдочной цивилизации, среди тихих голосов и музыки.
Светофор повесили! Нет чтобы пустить машины кружным путем. Только зачем? Лучше уж по детям ездить. И правила соблюли и по детям ездят!
Хвойное покалывание усилилось от выпитого каберне. Экзальтированный гуманизм Алексея рисовал себе трибуну, ему нужны были слушатели, взволнованная аудитория таких же униженных и оскорбленных. Он мял воздух кулаками, пытаясь попасть в цель, которая только что кривилась перед ним жаждущими людоедского развлечения подростками.
Надутые машины продолжали, однако, катить на красный свет. Этого Алексей спустить уже не мог. Пришла пора утвердить наконец свое право и достоинство. Он смело шагнул под колеса серебряного джипа.
Водитель, не вникнув в его правозащитные намерения, а скорее имея в виду проскочить перед носом выпавшего на дорогу алкоголика, рванул сильнее. Алексей увидел свое горизонтально потекшее в бампере отражение. Оно оскалилось ртом рвущего чеку матроса, который намеревался прихватить заодно и вену на шее у Алексея. Алексей подумал об этом желеобразном матросе именно как о другом, враждебном для себя существе и испугался не столько гибели под колесами – его ужаснула посмертная компания с ничего уже не соображающим от дисциплины подвига матросом, который в последнее мгновенье решил унести за собой мир, отлынивающий от поступка, предписанного ему для его же блага.
– К черту, к черту! – заорал Алексей. Он подпрыгнул, как в гопаке, завис на мгновенье в воздухе и, почувствовав наконец ногами асфальт, попятился к тротуару
Не было в нем призвания героя. Алексей оглянулся по сторонам: были ли свидетели у этой сцены? Были, конечно. Но все они успели уже отвернуть лица и занять глаза наблюдением за насекомыми.
Всякая попытка его волевого сопротивления насилию заканчивалась позором. С детства еще он в своих фантазиях оказывался так далеко, что ему становилось страшно. Он боялся сойти с ума, а еще больше – что его сочтут сумасшедшим и под предлогом жалости и спасения станут исподволь унижать и истязать душу, в то время как сознание его будет работать остро, и только по роковой причине он не сможет изъясняться на языке, понятном окружающим.
Легкомыслие отца, который любил рассказывать, что все леворукие – потомки инопланетян, угнетало его и вызывало неловкость. Алексей, напротив, всегда мечтал, чтобы какой-нибудь равнодушный случай, педантизм начальника или хоть чей-нибудь пасквиль внесли его в таблицу общих привычек и пороков, чтобы его как-то поименовали, пусть и не настоящим его именем, но чтобы и по этому не настоящему имени его можно было окликнуть и признать. Смешаться со всеми и сохранить при этом хоть бирочку с номером (полное исчезновение все-таки тоже страшило). Надо было пройти жизнь по опасной полосе между безумием и исчезновением.
Он невольно подумал о Тане, как будто в любви к ней и была та опасная, но спасительная полоса.
Алексей, кажется, еще не вышел из помнящей о гопаке позы, когда его нагнал один из лысых, которого он до того не приметил. Парень лет семнадцати, с крупными, росшими вперед зубами и оскалом доброго коня. Такой смайлик обозначал что-то вроде нежного привета. Алексей отметил это мимолетом, взгляд же его остановился на водолазке парня, с которой смотрел грустными глазами… Гриня.
Он ощутил нечто вроде укола ревности и одновременно отвращения к своему убогому выкормышу, как будто тот только что получил от Голливуда сомнительное предложение сыграть самого себя и от счастья стал упиваться шампанским на глазах у мировых звезд. Этот тип шлялся где хотел, к кому хотел заползал на грудь, позволял себя любить, строил клоунские рожи, и у Алексея не было возможности препятствовать этому.
– Извините, – сказал парень, – мне знакомо ваше лицо.
– Вы ошиблись, – ответил Алексей. – Это бывает.
– Не думаю, – задумчиво сказал парень.
Алексей почувствовал, что свирепость, так и не нашедшая себе выхода, не вовсе исчезла вместе с позорным танцем перед джипом. Теперь она была даже сильнее, подогреваемая обидой, которая не знала ни имени, ни лица обидчика. Он ухватился за руль велосипеда и приблизил лицо к лицу лысого.
– Значит, так, – сказал он тихо. – Сейчас мы покончим разом с недоверием и паранойей. На счет «три» ты забудешь не только обо мне, но и обо всей этой райской жизни. Иначе твой череп не успеет сообразить, почему я его перепутал с твоей жопой. Раз!
Парень молча выдернул руль велосипеда, озадаченно покачал головой и медленно перекинул ногу через седло. Не было в его лице ни испуга, ни злости. Его лошадиная улыбка, похоже, была знакома только со слезами. Неудобный персонаж даже для отъявленных злодеев.
Мусор, осыпающийся с лип, застревал в волосах и налипал на одежду. Алексей представил себя марципаном и еще больше затосковал.
Он не обольщался по поводу симпатий к нему нового поколения. Никто не нуждался ни в его совете, ни в помощи, ни в эстафетной палочке, которую Алексей с облегчением передал бы любому с мало-мальски пригожей мордой. Новому поколению нужен кураж, успех. Да на худой конец, его кошелек, жизнь, но не та, которой он дорожил и которую отдал бы им еще легче, чем кошелек. Не отдал, подарил бы. Им она была не нужна.
При этом именно они не могли ему простить убийство Грини.