Глава пятая

Специалист по Урарту Руфь Слипачева, которая в последние годы уделяла больше внимания экологии и патриотическому воспитанию; тишайший Соломон Мудрик, профилирующий тему терроризма до семнадцатого года; исследователь детского фольклора Рудницкий, хирург-русофил и проповедник трезвого образа жизни Уваров, нейрофизиолог Бехтина, которая после восьмидесяти занялась взвешиванием души, недавно рассекреченный физик Иванов, академик танцев Вишневский и еще несколько членов-корреспондентов широкого диапазона.

Впрочем, этих достойных людей, кроме, разумеется, их ближайших родственников, мало кто видел. Они сидели в своих летних кабинетах, протапливая три раза на день печку-голландку с положенными на нее для тепла кирпичами, а выходя изредка на прогулку, сливались с вечерним пейзажем, который был почти их ровесником. Что говорить, уж и дети их по большей части перешагнули пенсионный рубеж.

Встречаясь заново каждое лето, дети академиков так и спрашивали друг у друга прежде всех новостей: «Вы уже за рубежом? И сколько положили? Ужас! Ну как на это можно жить?» Все, однако, продолжали как-то жить, стыдливо себе в этом не признаваясь.

Вокруг беседки с родником собралось порядочно людей. Многие сидели на принесенных стульчиках. Дамы разложили шляпы и береты, кто на траве, кто на листьях лопухов, которых были целые заросли. Солнце здесь, вероятно, никогда не появлялось, и высокий намыленный куст, казалось, зашел сюда вместе со всеми только на минутку, чтобы выпить целебной воды и отряхнуться.

Уже переодевшийся в светлые брюки и футболку приезжий шел к беседке вместе со своим утренним знакомым. Звонила не Таня, а какая-то, судя по альковной, игривой интонации, пассия Алика. Условленный час прошел, Танин мобильник молчал. Алексей чувствовал себя выпущенной зачем-то на свободу рыбкой. Однако надо было как-то обживаться.

«Позвоночник может болеть от близорукости?» – переспросил он с пугающим придыханием, как будто именно этой неожиданной связки ему не хватало для завершения окончательной картины мира. Непосредственность давалась ему с трудом, он научился это умело скрывать, выказывая то психопатическую заинтересованность с привкусом слабоумия, то тонкое понимание юмора, которым гордился собеседник.

– Конечно, – ответил рыжий и помахал рукой собравшимся. – Общий привет. Знакомьтесь, наш новый сосед Алексей Григорьевич. Ну как, леди и гамильтоны?

– Водички жареной приехали попить? – слова эти относились явно к Алексею. – С ума все посходили. Бегут, как тараканы, на воду.

Сказавший это лысый мужчина в розовой майке держал, однако, как и все, свой стаканчик на коленях. При этом время от времени он пытался пройтись подбородком по ключице, как будто не знал другого способа снять прилипчивую муху, которой не было. По плечу его, как по гребню волны, плыла выцветшая обнаженная женщина, скосившая глаза на надпись: «Я люблю Нюру». Взгляд лысого выражал свирепость человека, который с вечера злоупотреблял и поэтому испытывал состояние глубокого неуважения к себе. Если бы кто-нибудь сообразил его сейчас пожалеть, он бы непременно разрыдался.

– Тебе жалко, что ли, Анисьич?

– Да не жалко мне. Пусть пьют. Все равно – не от болезни умрут, так от смерти.

– А сам?

– Мне с народом интересно пообщаться.

Мужик был забавный, даже трогательный, но Алексей воспринял его скорее как типаж, чем как лицо конкретное, а тем более имеющее к нему какое-либо отношение. То есть не дрогнуло сердце от предчувствия, ничего судьба ему не подсказала, уже второй раз за день расписавшись в своем несоответствии.

С другими нашими героями, кстати, она поступала сегодня точно так же, что и обрекло их, хочется сказать, на бесконтактную трагедию. Жили, то есть, сами по себе, а невольно участвовали, оказывается, черт знает в какой заварухе.

– Слыхали? – раздался из-за куста мальчишеский голос. – Нашлись две неизвестные ленты братьев Люмьер!

– Во-во, – хохотнул Анисьич. – Морщат народ. А в «Пассаже» мыла не купить – очередь за бриллиантами.

– Продажа дубленок круглосуточно, – снова крикнул из-за куста парень. – С ноля часов – скидки. – Он явно дразнил Анисьича.

– Дашенька, вы сегодня ходили плавать? – обратился доктор к девушке, стоявшей к нему спиной.

Та повернулась к рыжему так стремительно, что ей пришлось прижать у ног сарафан, и ответила, краснея:

– Евгений Степанович, вы же знаете, что я этого не люблю!

Это была девушка из утреннего тамбура. Голосу ее не хватало еще певчей самостоятельности, и оттого он казался немного вульгарным. Заимствованные томность и капризность имитировали, вероятно, шик взрослой женственности. Но кровь нарушала игру, бросалась к лицу, оставляя светлые припухлости вокруг зеленоватых глаз. Заметил Алексей и короткую стрижку недавней спутницы, которая давала полет ее маленькой головке.

– Это негуманно. С таким телом и не плавать!

– Евгений Степанович, ну-у…

– А вы что такая грустная? – спросил доктор на этот раз довольно моложавую, белокурую старушку, что-то как будто шепчущую в стаканчик. Но ответа не дождался, направился к беседке, бросив Алексею на ходу: – Присоединяйтесь.

– Да у меня и посуды нет.

– Посуды – вон, полная корзина. Идите сюда.

Вода была и правда вкусна, то есть не имела ровно никакого вкуса, будто только родившаяся. Источник был оформлен, вероятно, какой-то местный керамист, и не слишком внятно: получились то ли брыжи, то ли блюдо с фруктовой тематикой.

– Мелкими, мелкими глотками – это очень важно, – сказал доктор с легкой издевкой, а возможно, и всерьез, потому что сам пил именно так, правильно.

– Вчера вечером помыла голову и что-то стало нехорошо, – пожаловалась в пространство белокурая старушка, до того шептавшая в стакан (она была матерью рыжего доктора, о чем Алексею еще предстояло узнать).

Спиной он чувствовал взгляд Даши. Хотя еще минуту назад объяснил бы любому, что подобная фраза принадлежит исключительно литературе, а само ощущение, если оно вообще бывает, невротику. Было в ее лице что-то татарское. И эта короткая стрижка с чуть срезанным затылком.

При этом Даша ничем не выдала, что узнала его. Откуда такой опыт?

Над головой в сумрачных по-прежнему соснах бесшумно работала солнечная прялка. На шоссе уже, вероятно, припекало, а тут царили тень и прохлада. Птицы жили своей жизнью, мошкара перемещалась прозрачными шарами, как в детстве, на санжейковском пляже, и все вокруг дышало. Кто-то дышал и у него за спиной.

– Татьяне Даниловне бонжур! – поприветствовал доктор. – Как спали?

– Бонжур. Разрешите?

Приезжий загораживал проход к источнику.

У подошедшей Татьяны Даниловны с выправкой фронтовой регулировщицы и лицом потерянного младенца оказался неожиданно низкий голос. Она была одета в брюки и рубашечку цвета хаки. Седина собранных на затылке волос только подчеркивала моложавость. Она набрала воду сразу в два стакана и направилась обратно.

– Что же не останетесь с нами?

– Не могу. «Весы» ждут. Он у меня что-то совсем расклеился.

– Не забываете давать фенигидин? Три раза. Он ведь не понижает, а стабилизирует.

– Да помню, помню.

– Татьяна Даниловна, вы сегодня в ад пойдете? – спросила белокурая старушка. (Скажем уж, чтоб не запутаться самим, что звали ее Тамарой Ильиничной и уже около года жила она гражданским браком с лысым Анисьичем, о превратностях судьбы которого мы узнаем в свое время.)

– После обеда, наверное, – ответила регулировщица.

– Надо гребешок купить. Сломался.

– Приходите. Мы будем на нашей скамеечке. Да кофту не забудьте! – последняя фраза была брошена уже вдогонку-

– Вот только мне этот маскарад! – едва слышно пробасила фронтовичка.

Она нравилась Алексею, может быть, потому, что чем-то напомнила маму – военной стремительностью, независимым нравом и женской сосредоточенностью на своем.

Фамильярные отношения с таким учреждением, как ад, вызывали, конечно, некоторое недоумение. Но он положил себе никаких вопросов по поводу внутреннего устройства здешней жизни не задавать.

Ему было приятно, что здесь его никто не знал, душевных разговоров не предвиделось, подзарядку к «трубке» он нарочно забыл; даже почта его сейчас не смогла бы разыскать, а день обещал быть долгим и спокойным.

Парнишка с плеером вышел из-за куста. Ковбойская шляпа, обтягивающая стройный торс черная футболка, срезанные у колен джинсы, отсутствующее выражение гуттаперчевого, уточкой лица.

– Что сегодня в программе? – спросил Алексей Григорьевич.

– Эй-си Ди-си, – ответили ему довольно сухо.

– Незабвенный Бони Скотт.

Глаза паренька на мгновенье зажглись, но он сумел сдержать себя.

«У, волчина! – подумал Алексей весело. – К туземцам нужен подход. Главное, не перемудрить».

– Дашка! – позвал парень.

– Не видишь, я занята? – Девушка продолжала пить мелкими глотками воду. Вот уж и не девушка, женщина. Но как она замечательно краснеет!

Приезжий покидал источник, когда его окликнула проходившая мимо дама с девочкой лет десяти в тюбетейке.

Алексей испугался. Испуг был не то чтобы сильный, нет. Как от запаха свежего, незаправленного салата, который кто-то пронес за спиной. Ему казалось, что все, кто помнил его школьно-студенческую кличку, уже умерли или по крайней мере пребывают в лучших землях. Внимательно посмотрел на подошедшую. Эта манера приближать лицо на расстояние дыхания свойственна всем близоруким.

– Алешка! Как я рада! —

Тут только он узнал Марину.

– Какими путями?

– Неисповедимыми, – ответил Алексей, – неисповедимыми. – Дружеской улыбки, даже просто любезности не получилось. Он волновался, встреча была неожиданной, и невозможно было понять, что он сейчас чувствовал. А может быть, он ничего не чувствовал? В этом человек почему-то никогда не смеет себе признаться, обязательно накручивает переживания, из которых потом сам не может выпутаться.

Нет, досаду он чувствовал определенно, ведь его анонимности в любую секунду мог прийти конец. Если уже не пришел.

Марина была по-прежнему красива. Вернее сказать, красива не по-прежнему. В линиях появилось еще больше плавности; тонкие щиколотки впадали в розовые от загара дольки икр, скрываемые наполовину сборчатой юбкой, которая давала, быть может, чуть преувеличенное представление о бедрах; небольшая грудь под легкой кофточкой, приспущенной на плечах; и плечи, не полные и не худые, и ключицы гладкие, и ягодный овал маленьких скул. Взгляд Алексея медленно провожал эти переходы, наслаждаясь их непостижимой продуманностью.

Марина тоже заметно волновалась. Серые глаза ее были все те же, какие он знал. Ресницы спутались после сна. Он невольно подумал, что все это когда-то принадлежало ему.

Впечатлительность была его натурой.

– Ты где сейчас? – спросила Марина.

Тревога, мелькнувшая было, сразу испарилась. Выходит, о его перемещениях Марина ничего не знает. Впрочем, легкий укол сожаления он тоже успел почувствовать. Слава имеет свой масштаб.

– Как тебе сказать? – ответил Алексей как можно прозаичней. – Есть такая свалка, на которой трудятся те, кого называют политтехнологами. Или имиджмейкерами. Без разницы. Вот на окраинах этой свалки…

– Интересно?

– Мой босс – большое ядовитое насекомое. Интересно? А ты?

– A-а что я? – протянула Марина, и он вспомнил теперь не только ее поющий голос, но и манеру махать рукой не в такт словам.

– Ты сейчас?..

– Живу с мамой. Она у меня совсем старенькая. Не могу ее даже на дачу привезти. Приходи к нам вечером, будет маленький сбор. Дача за водопадом, третья справа. На крыше скрипучий флюгер в виде черта. Узнаешь.

– Я, как бы это сказать, немного одичал, – начал было отговариваться Алексей.

– Здесь все заняты собой. Можно будет поговорить. Рядом озеро.

– Собаки нет?

– Кошка, – засмеялась Марина. – Я помню, ты кошек не любишь. Но она вечером уходит на охоту. А это, познакомьтесь, моя дочь Ксюша. Ксюша, это Алексей Григорьевич, мы с ним вместе учились в университете.

– Здгравствуйте, – сказала Ксюша и откинула за спину свои небогатые косички. Лицо ее при этом ничего не выразило, не было даже никакого намека на мимику. Алексей подумал: не больна ли она? И заспешил.

– Договорились. Привет!