«Незнамов из обкома» припер через несколько дней в театр целый чемодан жалоб на главного режиссера и на буфетчика.

Про буфетчика, который разбавляет пиво сырой водой прямо из под крана, говорили давно. Хотя он был абсолютно не еврей, а, скорей всего, башкир или даже татарин. Пиво в буфете — был самый больной вопрос для театра во время войны. Писали, что под личиной буфетчика скрывается настоящий «враг народа». С этим трудно было не согласиться. Тут уж «еврей Кутузов» отошел на второй план.

Тем более что Агеев, который жил с нами в одном доме, но в соседнем подъезде, даже на репетиции прекрасно сдавал Москву на совете в Филях. И даже плакал по-настоящему после Бородинского сражения. Об этом целый вечер с восторгом рассказывали дома. Таким образом, больной вопрос с репертуаром в театре был решен. Окончательно и бесповоротно.

Буфетчику пригрозили увольнением, но не уволили, потому что только он знал, как получить зимой бочку свежего пива прямо с завода.

За это вся дирекция завода сидела на премьерах в первом ряду. Вместе с расфуфыренными женами. Как отмечали на нашей кухне.

Вечером на спектакли меня, канешно, не пускают. Даже «по блату». Но днем после школы я часто сижу на репетициях.

Когда стали готовить «Надежду Дурову», тут уж я расстарался вовсю, чтобы не пропустить ни одной репетиции.

Надо же! Девчонка не испугалась самого Наполеона, переоделась в военный костюм своего брата и пошла воевать на фронт. И это не выдумка, а исторический факт, без дураков.

Мне пьеса жутко понравилась, хотя все артисты почему-то заговорили стихом. На время интриги в театре прекратились. Тем более что играть в войну пошла вся мужская половина труппы. А для тети Маши пошили такой блестящий голубой костюм, что все сразу поняли, какая замечательная фигура у нашей девушки-гусара. И какая она молодая и красивая, несмотря на возраст. А Марипаловне, по моим подсчетам, уже стукнуло не меньше тридцати!

Репетировали днем и ночью. Я был на седьмом небе.

Всю пьесу я вызубрил наизусть, и, если бы попросили, я мог бы повторить слово в слово и за Кутузова — дядю Агеева, и за дядю Мишу Куликовского. Он тетю Машу на дуэль вызвал, а она вдруг мышь увидела — и в обморок. Ка-а-ак шмякнется! Оказывается, Надежда Дурова, самая храбрая девица на войне, мышей боялась, как мой папа.

А на сцене тетя Маша мне даже больше нравится, чем в жизни. Она в «Хозяйке гостиницы» так здорово расправляется с этим кавалером Побегаловым.

И в «Парне из нашего города» ее засыпают цветами на каждом спектакле. «Парня» представляет дядя Олегов. У него подбородок с ямочкой, и все девчонки в городе от него без ума — утверждали на нашей кухне.

А у тети Маши «шуры-муры» с дядей Мишей Куликовским. Как говорили в театре злые языки.

Но Палборисыч об этом ничего не должен знать, потому что может расстроиться. Он и так очень нервный. Гуляет с Микешкой и все время делает рукой вот так. При этом рот у него съезжает набок. Это называется «тик». А «тик» у него от революции и от того, что может потерять «бронь».

Дядя Миша часто приходит к нам репетировать, когда дядя Павлуша в театре. Они запираются в комнате, и тетя Маша говорит, чтобы им не мешали. Я им не мешаю. Потому что дядя Миша обещал взять меня с собой на рыбалку. Репетируют они всегда без слов, молча.

В театре всё понарошку. Стены понарошку. Окна понарошку. Жизнь понарошку и смерть — невсамделишная. Вот и хорошо! Ну кто бы пошел в театр, если бы там убивали по-настоящему!

Я сижу в темном зале часами. Меня никто не видит. А там на сцене бегает дядя Павлуша и показывает, как надо играть. А потом артисты повторяют одно и то же, одно и то же. Пока дядя Павлуша не скажет:

— Как говорил Станиславский — теперь верю!

Тетя Маша капризничает:

— Палборисыч! Может, хватит на сегодня, я устала.

И репетиция тут же закругляется.

А через месяц — премьера.

С самого утра дым коромыслом. Все как ужаленные. К тете Маше не подходи, дядю Павлушу — не тронь! Мы — ниже травы. Даже Наташка перестает плакать.

Вечером мы сидим и ждем. К ночи врывается тетя Маша с цветами. У нас появляются гости. Все поздравляют тетю. Дядя Павлуша рассеянно кивает. Гости садятся за большой стол в передней. Откуда-то появляется бутылка шампанского. Кричат, целуются. Как будто и нет никакой войны. Первый тост — за товарища Сталина и нашу победу. Это как пить дать.

Мне наливают в бокал капельку, и я пью со всеми, как большой.

Сначала я не мог понять, почему люди воюют. Думал — из интереса. Как мы, дети. Только у нас рогатки и деревянные сабли, а у взрослых — пушки, танки, самолеты. У нас убивают понарошку, а у них убивают до смерти.

Мы с ребятами голову сломали. Думали, что с Гитлером делать, когда война кончится и его товарищ Сталин наконец поймает.

Котик предложил — посадить его, окаянного, в стеклянную клетку и возить по всей стране, пока не сдохнет. И чтобы каждый мог подойти и плюнуть в этого черта. Вот будет здоровски!

Я себе эту картинку ясно нарисовал. Представляете? Сначала идут барабанщики. Много-много барабанщиков — цельный оркестр. Потом едет по Советской тележка с клеткой. Сама едет — без никакой лошади. По бокам — караул! Сабли наголо! А кругом народ — тьма-тьмущая. Фашист с усиками кричит из клетки: «Хайль Гитлер!» А народ подбегает и плюет. Харкает прямо в лицо этому гаду. Ну как вам моя картинка?

Мы во дворе даже тренироваться стали — кто дальше заплюнет. Дальше всех у Котика получалось…