Вчера, к концу рабочего дня, Дэнис получил ответы из Спрингфилда и Ньюарка. По данным полиции, за владельцем телефона в Спрингфилде ничего предосудительного не числилось. Майор американской армии, уважаемый прихожанин местной баптистской церкви, живет в собственном двухэтажном особнячке. В семье три человека: сам майор, жена – медсестра в соседней больнице, их восемнадцатилетний сын. С сыном, видимо, не все ладно. Бросил, не доучившись, школу, нигде не работает. Недавно в состоянии подпития врезался в столб на папиной машине. Но в чем-либо более серьезном не замечен.

Внушительнее выглядела информация из Ньюарка. Владельцу телефона тридцать два года. Из них один, а потом еще четыре с половиной провел за решеткой. Первый раз сел за поножовщину на школьной перемене. Второй срок, уже после окончания школы, – за групповое изнасилование. Оба раза гуманные власти освобождали его досрочно – просто потому, что тюрьмы были переполнены. В последнее время подозревается в наркобизнесе, верховодит мелкими торговцами на улицах Ньюарка, но поймать с поличным пока не удается.

На одной из дискет, которые принесла утром Пэги Мартинес, был записан телефонный разговор, состоявшийся вчера днем между Ньюарком и Спрингфилдом. Как и предыдущий, разговор был коротким. Те же голоса деловито уточнили единственный вопрос – вес пакетиков.

– Пакетики какие-то… Что об этом думаешь, Пит?

– Думаю, позавчера майоров сынок сообщал о доставке партии наркотика от оптового продавца. А вчерашний разговор – о расфасовке наркотика для розничной торговли. Конечно же, этим удобно заниматься в папином доме, пока родители на работе, – у полиции дом вне подозрений. Сегодня пакетики появятся на улицах Ньюарка.

– Логично, – согласился Дэнис. – Но нас сейчас не уличные торговцы наркотиками интересуют. Их в нью-йоркском мегаполисе – сотни, если не тысячи. Мы разыскиваем людей, которые убили охранников и похитили с военного склада миномет. Вряд ли такие люди на следующий день будут с пакетиками возиться. Не тот уровень. Эта ниточка, считай, в сторону уводит.

– Прекращаем прослушивать этот номер? – спросил Пит.

– Да нет, повременим пока. Но вероятность, что выйдем на тех, кого ищем, тут небольшая.

Следующей Дэнис засунул в проигрыватель дискету с записями из гарлемского клуба «Люди солнца». На ней были и собственно телефонные разговоры, и записанные через «жучок» разговоры в офисе. Дэнис сразу узнал заикающегося Джонатана, позвонившего из Бруклинского торгового порта вчера около четырех дня. Тот же прокуренный, хриплый голос ответил ему. Джонатан долго и сбивчиво объяснял, что денег к вечеру собрать не сможет, что в четверг получит на работе чек и сразу же принесет долг, что он никогда, никогда не обманет своего черного брата Ахмеда. Голос собеседника стал мягче: «Хорошо, притащишь завтра… Сколько же дурака учить: нету денег – не играй».

– Вот тебе и Джонатан, – вздохнул Дэнис. – Проигрался, видать, по маленькой. А мы-то заподозрили его в причастности к мокрому делу.

И еще один телефонный разговор кое-что прояснил. В девять вечера некто позвонил в клуб и передал, чтобы Винни его ждала.

– Опоздал – ее уже забрали. На всю ночь, – прохрипел Ахмед.

– Ну тогда эта… с могучей кормой.

– Нинет что ли? А ты когда завалишься?

– Дежурство заканчиваю в одиннадцать – минут через сорок-пятьдесят подъеду.

– Договорились. Нинет тоже забрали, но на пару часов. Отработает, вернется, скажу пусть ждет.

Подобных звонков, чтобы заказать проститутку, за вечер набралось несколько. Но Дэнис выделил именно этот – звонок был с того самого склада в Медвежьих горах.

– Так рушатся великие гипотезы, – сказал он Питу. – Возможно, все телефонные контакты между складом и клубом заключались только в том, что оттуда периодически названивал этот сексуально озабоченный тип. И, значит, мы опять не там ищем.

Но один разговор в офисе – вчера, часа через полтора после того, как был установлен «жучок», – все-таки привлекал внимание. Разговор между секретаршей и ее боссом Ахмедом.

– Ну, нравится тебе работа?

– Очень, сэр! Только кончила школу – и работаю. Подружки говорят, я везучая.

– Тут до тебя была уже одна. Я ее выгнал. Оказалась грязной шлюхой. Когда меня не было в офисе, она совокуплялась на этом диване сразу с несколькими парнями. Эта шлюха позорила наш клуб. Ты знаешь о целях нашего клуба?

– Немножко, сэр.

– Четыре века назад первых черных рабов привезли в эту страну. Потом в трюмах кораблей их везли еще и еще. А тех, кто подох, выбрасывали в море. Белые лицемеры объявили об отмене рабства при Линкольне. Но это были только слова. Расизм продолжается и сегодня. Посмотри вокруг. Почему мы, как свиньи, живем в самых грязных и запущенных городских районах? Почему наши мужчины составляют только шесть процентов от населения этой страны, а в тюрьмах по приговорам белых судей – их сорок четыре процента? Почему так много наших братьев и сестер больны СПИДом – он встречается среди них в восемь с половиной раз чаще, чем среди белых? Да потому, что вирус этот был специально создан в лабораториях Пентагона, чтобы искоренить черную расу!

Было слышно, как Ахмед яростно стукнул кулаком по столу.

– Все они расисты, открытые или скрытые. Даже так называемые либералы. Мортимер Зет, парень, который основал наше движение несколько десятилетий назад, услышал однажды, что разбился самолет со сто двадцатью пассажирами. И вот что сказал: «Значит, в этой стране стало на сто двадцать белых расистов меньше». А может, тебе знакомо имя другого нашего брата Джерри Джеймсона? Он когда-то выставлял свою кандидатуру в Сенат, но суки-расисты проголосовали против. В молодости Джерри подрабатывал официантом и, неся тарелку с супом из кухни к столику белого, каждый раз незаметно плевал в нее. Его не интересовало, какие у того взгляды, – белый есть белый.

Ахмед громко высморкался, под ним жалобно скрипнули пружины дивана.

– Наш клуб никогда не прекратит борьбы с этими суками. И не только с ними. Среди черных есть «дядюшки томы», которые хотят жить по правилам этого лицемерного общества и делать свою холуйскую карьеру. А мы говорим: это общество надо взорвать! И час близок! Четыреста лет мы работали на них. Пусть теперь четыреста лет они работают на нас!

– Ой, сэр, вы так хорошо говорите. А я об этом и не задумывалась.

– Пока мы одни, хочу тебя кое о чем важном проинструктировать. Защелкни дверь на замок… Садись на диван. Ближе… Если желаешь служить нашему делу и работать в клубе, запомни: ты солдат и беспрекословно подчиняешься мне, командиру… Ну, ложись, ложись…

– Ой, сэр, что вы делаете!.. Ой, я не хочу!..

Ритмично заскрипел диван, стало слышно сладострастное мычание Ахмеда. Дэвид остановил проигрыватель.

– Вот подонок! – вскочил Пит. – Вчера в их офисе я обратил внимание на эту милую девчушку. Через год он превратит ее в такую же шлюху, как и предыдущую, а потом выгонит.

Не отвечая, Дэнис опять запустил проигрыватель, чтобы повторно прослушать этот разговор: «…Делать свою холуйскую карьеру. А мы говорим: это общество надо взорвать! И час близок! Четыреста лет…» Чем взорвать? Скорее всего, обычное экстремистское словоблудие. А вдруг это про «Анджелину»?.. Нет, клуб «Люди солнца» все-таки рано сбрасывать со счетов.

Из тетрадок деда.

Отличительная черта фанатика – изначальная нетерпимость ко всем, кто думает иначе, нежелание прислушаться к здравому смыслу, пойти на компромисс. Вот, вроде бы, частный вопрос – об абортах. Здравый смысл подсказывает: их запрет ничего не даст. Тогда женщина, решившаяся на аборт, пойдет не к врачу, а к подпольному абортмахеру. Да и, казалось бы, ничего страшного, если у нее будет меньше детей, но зато каждый – любимый и жданный. «Нет, – с пеной на губах отвечают консервативные противники абортов, – человеческая жизнь священна, даже если это плод в утробе матери». Недавно один из таких «гуманистов» в знак протеста убил врача, делавшего аборты; о священной человеческой жизни он почему-то позабыл. Теперь появились новые таблетки. Принятая наутро, после ночи любви, такая таблетка предупреждает внедрение оплодотворенной и успевшей всего несколько раз поделиться яйцеклетки в стенку матки. Но противники абортов начеку. По их логике, оплодотворенная яйцеклетка – это уже живое существо, и, следовательно, таблетка совершает убийство. Остался один шаг, и они встанут грудью на защиту жизни и достоинства каждого сперматозоида.

Все утро Дэнис с Питом продолжали прослушивать дискеты. Ничего существенного. Оставалась последняя, когда позвонил О'Браен.

– Я бы не стал отвлекать тебя от дел, амиго. Но вечером предстоит разговор на самом верху. Вот и хочу узнать, есть ли какой прогресс?

– К сожалению, топчусь на месте. Прослушиваю телефонные разговоры, через них пытаюсь выйти на возможного соучастника, который работает на складе. Пока безрезультатно.

– У наших друзей тоже успехом не пахнет. Они проверили всех, кто работает на складе. По их словам, никаких зацепок. Кстати, неподалеку от склада они обнаружили полянку со следами автомобильных шин, да еще окурок с остатками слюны. По слюне надеются потом идентифицировать преступника.

– Тут мы как раз можем им легко подсобить, – хмыкнул Дэнис. – Я этого курильщика видел час назад в коридоре… Помните Чарли из дактилоскопического отдела? Он и раздавил в песке окурок перед тем, как начал работать с машиной.

– Так, значит, вы опередили наших друзей и нашли машину, пока те хлопали ушами? – О'Браен довольно расхохотался.

– Сейчас она у нас в управлении. Машину угнали за несколько часов до событий на складе. А потом похитители бросили ее, уехав на армейском фургоне. К сожалению, внутри машины нам удалось обнаружить лишь отпечатки пальцев ее владельца. Видимо, похитители работали в перчатках.

– Амиго, ты сегодня скромничаешь, пожалуй. Все же найденная машина – хоть и маленький, но успех. Вы ее сфотографировали?.. Давай так договоримся. Приготовь один снимок для меня. В семь у нас эта встреча в Нью-Йорке, и я буду рад сунуть снимок кое-кому под нос. В управление, чтобы забрать его, заеду около полшестого. Тогда и поговорим. К тому времени, может, и еще что-нибудь пронюхаешь. День-то – он долгий…

Дэнис засунул в проигрыватель последнюю остававшуюся дискетуу. На ней были записи, полученные при прослушивании телефона в Бронксе. Того самого, откуда позавчера несколько раз безуспешно пытались дозвониться до района многоквартирных домов по Девяносто девятой стрит в Манхеттене. Вчера вечером это, наконец, удалось. Говорили два голоса, женский и мужской:

– Нормэн?

– Да.

– Куда ты пропал? Я звонила вчера, позавчера. В понедельник утром ушел от меня – даже не попрощался. Я проснулась, когда хлопнула дверь и задребезжала посуда в кухонном шкафчике… Что ты молчишь?

– Слушаю тебя. Это ты образно описала эффект хлопающей двери.

– Но все-таки почему с понедельника не отвечал твой домашний телефон?

– С понедельника много интересного случилось. Да и дома меня не было. Зашел сейчас, чтобы принять душ, переодеться, и опять ухожу. Очень занят.

– Значит, нашел работу?

– Да нет, – мужчина хихикнул, – правильнее назвать это «хобби».

– А что с прежней работой? Пришел, наконец, ответ на твою жалобу?

– Как раз в понедельник вытащил из почтового ящика. Эти мерзавцы написали: «Уважаемый мистер Фицпатрик, увольнение было полностью обоснованным». Вышвырнули на улицу, в пособии отказали… Они думают, что поставили в деле точку. Ошибаются, точку поставлю я – нет, не точку, а большой, большой восклицательный знак! – повысив голос, мужчина зашелся в кашле; потом успокоился. – Слушай, а как твой кашель? Прошел?

– Нет.

– Ходила к врачу?

– Нет, – женщина вдруг всхлипнула, – я боюсь!

– Бояться надо было раньше. Сколько раз говорил, чтобы не брала мой шприц.

– Ишь теперь чистенький какой. А кто меня колоться научил?

– Слушай, ты ведь с матерью давно не виделась… Слетала бы к ней в Чикаго… Прямо завтра утренним рейсом и отправляйся.

– Ты меня не выпихивай! – взвизгнула женщина. – Если нашел другую, скатертью дорога, приставать не буду!

– Значит, не хочешь мать повидать, – задумчиво сказал мужчина. – Может, и правильно рассудила… Ну, мне пора.

– Норми, подожди! Куда же ты?

– Иду громко хлопнуть дверью. Прощай.

Дэнис прослушал этот разговор еще раз: «с понедельника много интересного случилось»; «точку поставлю я – нет, не точку, а большой, большой восклицательный знак»; «иду громко хлопнуть дверью»… Тут что-то нечисто. Конечно, потом может опять оказаться, что к «Анджелине» это не имеет отношения. Но проверить все-таки следует. Парень упомянул, что дома сейчас не бывает. Неплохо бы осмотреть его жилье. Вещи иногда рассказывают о своем хозяине удивительно правдиво.

Дэнис заполнил форму для Министерства юстиции, запрашивая разрешение на обыск квартиры Нормэна Фицпатрика – в отсутствие хозяина. Форму отправил факсом Фридмэну.

Обычно на ланч президент подымался в свою небольшую уютную столовую на втором этаже Белого дома. Так было заведено покойной женой. По-прежнему в полпервого он усаживался за стол, разворачивал на коленях крахмальную салфетку, подымал глаза к двери, ждал – сейчас дверь откроется, и войдет жена. Но входила Рози, их давняя, чуть ли не с первых месяцев семейной жизни, служанка. Толстая, подвижная негритянка, она была на пять лет старше жены. Рози – уже шестьдесят четыре. А жена два года назад, всего в пятьдесят семь, легла в могилу. Проклятый рак…

Одному, без жены, сидеть за столом было тоскливо. Поэтому президент обычно приглашал на ланч кого-нибудь из своих сотрудников. Сегодня это был Фридмэн. Перед их поездкой в Европу следовало обговорить некоторые дела.

Начало июля принесло президенту немало новых забот. Почти каждый день в столице проходили всевозможные демонстрации, митинги. На тракторах съезжались в Вашингтон фермеры со всей страны, добиваясь дополнительных государственных субсидий. По Пенсильвания авеню, от Белого дома к Капитолию, сплоченными рядами шествовали зараженные СПИДом – они требовали резко увеличить ассигнования на медицинские исследования в этой области. Получатели вэлфера протестовали против недостаточного размера пособия, что не позволяло им вести образ жизни, достойный американского гражданина. Еженедельно случались уличные стычки между теми, кто настаивал, чтобы за произведенный аборт, если он сделан по желанию женщины, платило государство, и их противниками, рассматривавшими любой аборт как уголовно наказуемый. Каждая протестующая группа тянула одеяло на себя. Но в год выборов президент не имел права терять голоса ни одной из них. Ему приходилось всем что-то обещать, изворачиваться, транжирить еще и еще деньги из казны, увеличивая ее уже и без того огромный долг.

А только что начался шумный скандал, связанный с однопартийцем президента – сенатором Коннели. Тот представлял в Сенате важнейший штат в избирательной гонке – Калифорнию. На прошлой неделе, в День независимости, когда этот добрый семьянин и примерный христианин возвращался около полуночи с холостяцкой вечеринки, его машина свалилась с моста в реку. Сенатор, к счастью для себя и для избирателей, выплыл. Бросив в машине под водой пьяненькую секретаршу, он добрел до гостиницы на берегу, где и заночевал благополучно. Политические противники мертвой хваткой уцепились за этот скандал, вовсю старались его раздуть. Президенту следовало выработать правильную линию поведения. Через неделю – по его возвращении из Европы – был запланирован большой предвыборный митинг в Лос-Анджелесе с двумя главными ораторами: президентом и Коннели. Но разумно ли сейчас показываться рядом с Коннели? Не лучше ли под каким-нибудь благовидным предлогом отменить свое участие в митинге?

Намазывая тонкий слой творога на хрустящий сухарик, президент задумчиво говорил Фридмэну:

– Я могу понять: человек малость перебрал, машина потеряла контроль, свалилась с моста. Не очень хорошо, но и только. Думаю, каждый нормальный мужчина отыщет в памяти какое-нибудь автомобильное происшествие, когда он был виноват. Тот факт, что наш друг Коннели оказался никудышным джентльменом, даже не попытавшись вызволить из машины секретаршу, его, конечно же, не красит. Хотя и это могу понять. В конце концов, нигде не записано, что американский сенатор обязан рисковать жизнью из-за секретарши только потому, что переспал с нею. Но одного никак не пойму. Почему, заявившись в гостиницу, он не обратился сразу за помощью, не позвонил в полицию? Ведь еще оставался какой-то шанс на спасение секретарши. Неужели он был пьян столь мертвецки и заснул, начисто все позабыв?

Фридмэн хитро прищурился:

– Да нет, сэр, он не спал. Пронырливые газетчики разнюхали, что из гостиничного номера он немедленно сделал несколько телефонных звонков – своим адвокатам.

– Так почему он не мог сделать еще один звонок – в полицию?

– У человека, совершившего серьезную автомобильную аварию, сразу же берут кровь на анализ.

– И что с того? Обнаружили бы следы алкоголя. И так ясно.

– Сэр, при этом в крови проверяют наличие не только алкоголя, но и наркотических веществ.

Президент отодвинул тарелку, изумленно уставился на Фридмэна:

– У вас есть основания предполагать и это?

– Лишь в качестве гипотезы, сэр. Но такая гипотеза сразу же делает понятным, почему сенатор позвонил в полицию только утром. Когда наркотические вещества уже исчезли из крови.

Президент грустно покачал головой:

– Выходит, Коннели – еще больший сукин сын, чем я полагал.

– Но он – наш сукин сын! За его спиной отлаженная партийная машина крупнейшего штата страны. И как ни противно, на митинге в Лос-Анджелесе вам следовало бы выступить, своим присутствием показывая, сколь несправедливы наскоки консерваторов на этого чистейшего человека.

Ничего не отвечая, президент опустил голову, расправил на коленях салфетку.

– Сэр, вы знаете не хуже меня: политика – грязное дело, не для белоручек. Иногда мы вынуждены заниматься ею, зажав нос. Но ведь кто-то должен ею заниматься. Страна – на пороге больших перемен. Добившись переизбрания, вы могли бы принести пользу этой стране, двинуть ее в нужном направлении.

Президент, помолчав, кивнул:

– Хорошо, об участии в этом митинге я еще подумаю, посоветуюсь кое с кем…

После ланча Фридмэн коротко доложил о некоторых текущих вопросах, курируемых непосредственно Советом национальной безопасности. Среди этих вопросов одним из важнейших был международный терроризм. Надежды, что наступивший двадцать первый век станет более «вегетарианским», чем его предшественник, пока не оправдывались. Скорее, наоборот. Безумие терроризма захлестнуло все континенты, такого еще не бывало. Фанатики, принадлежащие к разным течениям ислама, самозабвенно уничтожали «неверных», да и друг друга тоже; им давно стало тесно в границах своих стран – улицы европейских и американских городов все чаще содрогались от их бомб. В Северной Ирландии экстремисты-католики и экстремисты-протестанты продолжали выяснение отношений и не могли остановиться вот уже несколько десятилетий. Террористы из перуанской «Сияющей тропы», колумбийского «Движения 19 апреля», палестинского «Хамаса», сепаратисты-баски в Испании, тамилы на Цейлоне, курды в Турции все так же привычно пытались решить свои проблемы проторенным путем человекоубийства. И меры, принимаемые правительством Соединенных Штатов, других развитых стран, практически не давали результатов. Только-только ценой огромных усилий пожар терроризма удавалось загасить в одном месте, как он тут же вспыхивал по соседству, еще сильнее. Фридмэн невесело подытожил:

– Боюсь, третья мировая война уже началась. Война террористов всех мастей против остального мира.

Президент усмехнулся:

– Вы, Арни, чересчур мрачно на это смотрите. Ведь терроризм – тоже следствие общественной несправедливости. Но социальный прогресс неостановим. Рост образования, борьба с нуждой, особенно в отсталых странах, ликвидируют раньше или позже питательную среду терроризма. И сегодняшний доклад на Генеральной ассамблее, наши предложения по избавлению всех людей на земле от голода – еще один шаг в нужном направлении.

Фридмэн неопределенно повел плечами, ничего не ответил.

В заключение они обсудили, как обстоит дело с «Анджелиной». Ответ ЦРУ на запрос Фридмэна был коротким: ЦРУ не располагает прямыми или косвенными данными, что какое-либо экстремистское государство или организация планируют похищение американского ядерного оружия. Ответ, конечно, не очень внятный. То ли, действительно, никто этого не планирует, то ли планирует, да ЦРУ сведениями не располагает. Как считал Фридмэн, вероятность, что бомбу собираются задействовать внутри страны, невелика. Иначе похитители уже дали бы о себе знать, позвонив в газеты или на телевидение, выдвинув те или иные требования. Фридмэн также рассказал о своих вчерашних беседах с Лентини и О'Браеном. Практически поиск бомбы военной контрразведкой зашел в тупик. А время не ждет.

– Итак, – вздохнул президент, – пора передавать дело в руки ФБР. Вы с Лентини будете сегодня на моем выступлении в ООН. Оттуда вместе поедем в мою резиденцию. Надеюсь, вы позаботились, чтобы О'Браен был там к семи?.. Вот тогда и примем окончательное решение.

Президент условился встретиться с Фридмэном через час на вертолетной площадке во дворе Белого дома, чтобы лететь вместе в Нью-Йорк. Потом он прошел в спальню, где возле открытого чемодана его уже ждала верная Рози. Надо было собраться перед поездкой. Президент почувствовал вдруг какое-то усталое безразличие и присел на кровать.

– Рози, дорогая, собирай сама. Столько раз это делала. Пожалуй, лучше меня знаешь, какие рубашки и костюмы уложить.

Он взял с тумбочки фотографию жены. Молодая, красивая, счастливая. Ему до мельчайших подробностей запомнились краски и запахи давнего солнечного дня, когда фотографировал ее. Они год, как поженились, ждут ребенка, но по стройной фигуре жены этого еще не заметно. Она стоит возле молоденькой цветущей черешни, посаженной им во дворе их дома, глаза широко и доверчиво открыты, они видят впереди долгую и счастливую жизнь. И вот жены уже нет. Господи, как же быстро все проходит…

Рози кончила возиться с чемоданом, сбоку подошла к президенту и тоже засмотрелась на фотографию, положив ему руку на плечо. Президент, не оборачиваясь, благодарно погладил эту черную шершавую руку. После смерти жены остались только два человека, которым ее не хватает каждый день. Это он и Рози. Дети не в счет, у них своя жизнь. Президент встал с кровати, положил фотографию в чемодан – он всегда брал ее с собой в дорогу. Закрыл чемодан. Пора ехать.

Из Министерства юстиции разрешение на обыск квартиры Нормэна Фицпатрика пришло по факсу после перерыва. Дэнис бросил взгляд на часы: уже четверть третьего. А в полшестого – встреча с О'Браеном. Маловато времени, чтобы обернуться с обыском, особенно если что-нибудь серьезное обнаружится. Пожалуй, лучше отложить до завтра.

Фотография найденной ими машины уже была приготовлена для О'Браена. Все дискеты прослушаны. Следующую их партию Пэги Мартинес принесет завтра утром. Пит полулежал, откинув черную курчавую голову на спинку мягкого кресла. Руки расслаблены, глаза закрыты. В свободную минуту он иногда занимался медитацией по какой-то там модной системе. Уверял, что после этого улучшается скорость мышечных реакций.

Дэнис снял телефонную трубку, набрал номер Фицпатрика. Зазвучали долгие монотонные гудки. Никого нет.

– Пит, давай быстро переодеваться. Все-таки познакомимся сегодня, хотя бы предварительно, с той квартирой. И не забудь свои отмычки.

– Они у меня в машине, шеф…

Многоквартирные дома из красного кирпича по Девяносто девятой стрит были исписаны на уровне первого этажа непристойными словечками, а также анатомически грамотными изображениями соответствующих частей тела. Деревянные рейки, огораживающие газоны во дворе, поломаны, трава вытоптана. Заглушка пожарного гидранта отвернута, из него бьет мощная струя воды. Под струей прыгают молодые обитатели домов – приятно освежиться в летний день.

Перед тем, как выйти во дворе из машины, Дэнис опять набрал на своем мобильнике телефонный номер Фицпатрика – послышались долгие гудки, никто не снимает трубку… В подъезде, куда зашли Дэнис и Пит, пахло мочой. Они были одеты, как и вчера. Дэнис приберег даже вчерашнюю пустую банку из-под пива, держал ее в руке. Квартира Фицпатрика располагалась на третьем этаже. Дэнис остался на одну лестничную площадку ниже – чтобы увидеть заранее, если кто-нибудь пойдет со двора. Пит достал отмычки и начал колдовать над замком. Замок оказался непростой, только минуты через три Пит повернул голову и кивнул – открыто.

Теперь они поменялись местами. Пит непринужденно уселся на лестнице, в руке банка пива – человек отдыхает. Еще в машине они договорились: если Фицпатрик неожиданно заявится, Пит нажмет кнопку радиопередатчика под лямкой комбинезона, предупреждая Дэниса. В таком случае Фицпатрика придется задержать – в тот момент, когда он будет открывать дверь. Задержать хотя бы временно, для допроса.

За дверью Дэнис обнаружил маленькую прихожую, прямо – вход на кухню, налево – в комнату. Все замусорено. На кухонном столике – засохшие остатки пищи, тут же пустой шприц и резиновый жгут, который накладывают на руку перед внутривенной инъекцией. Это понятно…

В комнате – неприбранная кровать, в углу стол, на нем разбросанные бумаги. Еще какие-то бумаги наколоты на гвоздики, вбитые в стену около стола. Дэнис подошел ближе. На одном из гвоздиков висела газета – первая страница «Нью-Йорк Таймс» за прошлую пятницу. Газетный лист оборван неровно, в левом верхнем углу остался кусочек смежной страницы, на ней виден чей-то левый глаз и половина лба… У Дэниса пересохло во рту. Оторванный лист – с фотографией Фридмэна на шестнадцатой странице – был найден позавчера на заднем сиденье угнанной машины!

Он оглушенно присел на стул возле стола. Все-таки сработал его метод. И меньше, чем за три дня; впрочем, в этом как раз просто повезло, могло пройти и намного больше времени. Но все равно – молодец. Будет о чем доложить О'Браену сегодня.

Среди бумаг на столе Дэнис увидел два вскрытых конверта. На одном – обратный адрес Генеральной инспекции Министерства обороны, другое – из врачебного офиса. Первым он достал из конверта письмо от врача, отправленное еще три недели назад. «Мистер Фицпатрик, анализ Вашей мокроты показал присутствие в ней грибка Пневмоцистис карини. Это объясняет имеющиеся у Вас симптомы пневмонии с сухим кашлем, одышкой, повышенной температурой. Я уже звонил Вам и рекомендовал начать лечение анитибиотиками, что может увеличить продолжительность жизни. Вы обещали, но так и не пришли на прием в назначенный день. Как показывает статистика, без лечения у больных СПИДом, осложнившимся такой формой пневмонии, средняя продолжительность жизни исчисляется всего несколькими месяцами… Это письмо отправлено заказной почтой, его копия будет храниться в Вашей истории болезни. Тем самым я выполнил свою обязанность и поставил Вас в известность о прогнозе. С уважением…»

Теперь ясно, почему в телефонном разговоре Фицпатрик спрашивал у своей подружки, ходила ли та к врачу. Обычная история. Сначала наркотики внутривенно. Потом, раньше или позже, прилипает эта смертельная зараза – СПИД. Потом через общую иглу или половым путем инфекция передается партнеру. И вот впереди уже маячит смерть, остались считанные месяцы. Такому парню, действительно, терять нечего.

О содержании второго письма, из Министерства обороны, Дэнис приблизительно догадывался. «Уважаемый мистер Фицпатрик, проверка показала, что приказ о Вашем увольнении от 3 апреля сего года полностью обоснован… Начальник караула сержант Кори, обходя склад, застал Вас, делающим себе внутривенную инъекцию… Согласно инструкциии, немедленно препроводил Вас в военный госпиталь… В шприце обнаружены остатки героина… Высокая концентрация опийных алкалоидов в Вашей крови… По ходу вен на обоих предплечьях – множественные точечные рубцы, следы предыдущих инъекций… Абсолютно несовместимо с пребыванием в рядах…» Все сходится. И то, что бомба была похищена, когда опять дежурил сержант Кори, – очень, видимо, хотелось всадить пулю между лопаток именно ему. А также то, что доблестные представители военной контрразведки, проверив всех работающих на складе, не нашли никакой зацепки, – ведь Фицпатрика уволили на три месяца раньше, он выпал из поля их зрения.

Еще два толстых пакета, розовый и коричневый, лежали на столе. В розовом Дэнис обнаружил пачку фотографий. На первой – белокурый, голубоглазый малыш на руках у молодой женщины; на обороте полустершаяся надпись: «Норми и мама». Тот же мальчик постарше, классе в пятом, – среди сверстников на баскетбольной площадке; благополучные дети из зажиточного белого пригорода. Вот и девушки рядом появились – молоденький кадет Нормэн Фицпатрик в форме военного училища. А этот его снимок, пожалуй, последний – глаза тоскливые, здорово исхудал, при СПИДе быстро теряют вес. Фотографии, вместившие всю недолгую жизнь, которая катится теперь к концу. Их перед уходом разглядывал, видимо, сентиментальный владелец.

В коричневом пакете хранились всевозможные счета: за квартиру, электричество, телефон. А вот какая-то мятая квитанция из гаража… Дэнис знал этот гараж на Двадцать третьей стрит, недалеко от шоссе Рузвельта. Обычно секции гаража были заняты автомобилями-рефрижераторами, привозившими в Нью-Йорк свежую рыбу, мясные продукты. Согласно квитанции, которую Дэнис держал в руке, секция номер один была арендована в понедельник, девятого июля. Осмотреть ее надо сегодня же – кто знает, вдруг фургон с бомбой сейчас там!

И еще квитанции – за последний месяц в разных местах были куплены какие-то технические узлы, детали с непонятными названиями. Зачем они Фицпатрику? Вот два листка с многоэтажными физическими формулами, расчетами. На одном – неразборчивая, дергающаяся запись; с трудом Дэнис вычленил несколько слов: «плутоний», «сжатие», «критическая масса». Стоп… О чем-то подобном – со слов Лентини – ему рассказывал позавчера О'Браен. Чтобы запустить в бомбе цепную реакцию, надо сжать плутоний. Неужели из закупленных деталей этот парень собрается сам смонтировать недостающее спусковое устройство и взорвать бомбу? Или уже смонтировал?.. Вон как обернулось. Никакая не террористическая организация – бомбу, по всей видимости, похитил одиночка. Оригинал-самоубийца, которому захотелось за компанию прихватить на тот свет еще миллионов двадцать. Как это он сказал подружке по телефону – «иду громко хлопнуть дверью»? Надумал отомстить человечеству за то, что сам разрушил до основания собственную жизнь… Таня упомянула вчера неплохой термин, вычитанный в тетрадках деда. «Гомо инсанус», кажется?.. Надо бы запомнить.

Задумавшись, Дэнис уперся невидящим взглядом в стену перед собой. Кстати, зачем Фицпатрик повесил на гвоздик эту страницу из «Нью-Йорк Таймс»? Только сейчас Дэнис обратил внимание – на ней было что-то помечено. Он привстал, приблизил глаза к газете. Заголовок, набранный крупным шрифтом: «План международного братства». Красный карандаш подчеркнул начало статьи: «В четверг, 12 июля, в 5 часов вечера президент Соединенных Штатов поднимется на трибуну ООН. Главы государств всего мира будут слушать его речь». Слова «В четверг, 12 июля, в 5 часов вечера» были подчеркнуты дважды. Сбоку, на полях, пририсован жирный восклицательный знак – в верхней части он утолщался, напоминая гриб… А вдруг подчеркнутое дважды – это время запланированного взрыва?! Дэнис бросил взгляд на свои часы – четыре тридцать семь. Господи, если так, остались всего двадцать три минуты!

Захлопнув дверь, он выбежал из квартиры и, не разбирая ступенек, кинулся вниз. Сидевший на лестничной площадке Пит вскочил и устремился следом. Они торопливо прыгнули в стоящий у подъезда «крайслер», Дэнис назвал адрес гаража на Двадцать третьей стрит.

– Кажется, фургон сейчас там… Только бы успеть!

Взревев мотором, «крайслер» выскочил со двора на Лексингтон авеню; через три квартала, на Девяносто шестой стрит, повернул налево. Полтора часа назад почти пустая, теперь Девяносто шестая стрит была полна машин. Конец рабочего дня, час пик, – чертыхнувшись, сообразил Дэнис. Обгоняя других, рискованно перепрыгивая из ряда в ряд, а иногда и на встречную полосу движения, Пит устремился в сторону Ист-ривер, на шоссе Рузвельта.

Схватив мобильник, Дэнис набрал номер Роджерса. Ответила Ширли:

– Дэнис? Вас не видно и не слышно уже третий день. Как поживаете?

– Ширли, срочно соедините меня с Роджерсом!

– Ой, он только что вышел. Кажется, в технический отдел.

– Дорогая, отыщите его! Мне сейчас срочно нужны в помощь несколько агентов. Собираюсь брать вооруженного преступника по тому делу, что поручил О'Браен. Запишите адрес…

Когда «крайслер» въезжал на шоссе Рузвельта, было сорок две минуты пятого. Между Девяносто шестой и Двадцать третьей стрит по шоссе Рузвельта – четыре мили. Каких-нибудь пять минут езды – если бы не час пик. Все ряды на шоссе были забиты медленно ползущими машинами, не протолкнуться. Можно, конечно, выскочить с шоссе на пересечении с Семьдесят девятой стрит и попробовать по Второй авеню, но там на всех перекрестках светофоры – как бы не получилось еще дольше. Слева от шоссе на поверхности грязноватой Ист-ривер переливались нефтяные разводы. Справа неторопливо проплывал Манхеттен. Четыре сорок восемь – Рокфеллеровский институт. А если не успеем?.. Четыре пятьдесят – дуга моста Квинсборо над головой. Господи, а как же Таня?!. Четыре пятьдесят три – прямоугольная стекляшка ООН. Быстрее!.. Четыре пятьдесят семь – съезд с шоссе Рузвельта на Двадцать третью стрит. Наконец-то!

Возле гаража было пусто, на дверях секций – тяжелые замки. Только крайняя, та самая, номер один, чуть приоткрыта. Людей Роджерса не видно – еще не подъехали, не торопятся. Четыре пятьдесят восемь… Будем брать вдвоем.

Они тихо, сбоку подошли к приоткрытой двери. Дэнис осторожно заглянул внутрь. Маленькая пыльная лампочка горела под потолком. Армейский черно-зеленый фургон пятнистой жабой заполнял гараж! На ветровом стекле лениво распластала крылья большая синяя бабочка. Откуда она взялась опять? Между задней стеной гаража и фургоном что-то шевельнулось – сбоку выглянуло бледное, искаженное мукой лицо. На мгновение их глаза встретились. Выставив перед собой зажатый в ладонях «глок», Дэнис прыгнул внутрь гаража.

– ФБР! Стой, ни с места!

Лицо качнулось и исчезло за фургоном. Бабочка нехотя поднялась в воздух.

– Сто-о-ой!

Из тетрадок деда.

В пору горбачевской «перестройки» поднялся «железный занавес», и я полетел в Москву. Через десять лет. О Наташе за минувшие годы ничего не знал. Оказалось, она работает все в той же поликлинике. Остановив пробегавшую по коридору медсестричку, попросил передать докторше таинственную записку: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я. Телеграфист Желтков». Через минуту удивленное Наташино лицо выглянуло из-за двери. Увидев меня, она широко раскрыла глаза, молча потянула в свой маленький кабинетик, прижалась, обнимая. С моих задрожавших губ неожиданно слетели первые, такие банальные слова: «Я тебя люблю». О них за минуту до того и не думал; казалось, все позади. Но вот вспышка молнии высветила душу – а в ней была Наташа. Услышав такую историю про других, наверное, не поверил бы. Мне было уже пятьдесят семь; ей, значит, сорок семь. Годы сделали ее милое лицо менее улыбчивым, появились первые морщинки, но глаза остались все те же – блестящие, с чуть заметной татарщинкой, родные. Я прилетел только на несколько дней. Все часы, которые Наташа смогла утаить, мы провели вместе: гуляли по Москве, закрывались в моем номере в гостинице «Белград», что на Смоленской площади. Все вернулось. О своей жизни она говорила скупо – детей нет, муж как муж, не хуже других. Потрясенный, я возвратился в Нью-Йорк, стал писать длинные письма, звонить ей на работу. Пошли стихи. Через полгода, бросив все дела, опять прилетел в Москву. Наташа в своей поликлинике сказалась больной. Уходила из дома, вроде бы на работу, а я уже ждал ее. «Больше мы не можем мучиться сами и мучить других, – решился я. – Или надо расстаться: не видеться, не писать, не звонить. Или же ты говоришь мужу всю правду, разводишься и уезжаешь ко мне. У нас тоже есть право на счастье». Она молча поцеловала меня. Потом сказала, что не хочет корежить оставшиеся у нас дни, – будет говорить с мужем после моего отъезда.

С утра Таня дочитала тетрадки деда. А его стихи оставила на вечер. Потом принялась за свою статью о Мандельштаме. Как и вчера, работа шла медленно, трудно. Устав, она сходила в соседний супермаркет. К возвращению Дэниса надо приготовить что-нибудь вкусненькое. На работе он обычно пьет кофе, а ест мало, предпочитая дождаться вечера. Ему нравятся блюда русской кухни, которые умеет готовить Таня, особенно борщ.

Телефонный звонок в три часа сразу поломал весь стройный распорядок ее дня. Доктор, у которого она была вчера, сообщил, что анализ крови подтверждает беременность. Взволнованная Таня сперва решила сразу же позвонить Дэнису. Но потом передумала. Пусть будет сюрприз, когда тот придет домой.

Продолжать работу над своей статьей она уже не могла. Поглощенная новостью, Таня ходила из комнаты в комнату с тряпочкой в руке, автоматически снимая с мебели какие-то невидимые пылинки. Она вдруг счастливо рассмеялась, заметив, что другая ее рука непроизвольно, как бы оберегая новую жизнь от всех опасностей мира, лежит на нижней части живота. Оказывается, уже несколько недель живет внутри нее это неведомое существо…

Вытирая кухонный стол, Таня еще раз полистала оставленные на нем тетрадки деда. Вот ведь как получается. Жил рядом родной человек, каждый день она видела его. И столь многого о нем не знала. Ни о его стихах. Ни о любви, которую он пронес до конца. А теперь уже не расспросишь, сохранились только эти тетрадки, исписанные крупным неуклюжим почерком. Быть может, где-то в Москве живет еще его Наташа. Разыскать бы, поплакать по-бабьи вместе, вспоминая его.

Дед умер совсем еще крепким стариком. В последние годы он закрыл свой врачебный офис, но немного подрабатывал к пенсии, навещая пациентов в старческом доме неподалеку. Таня помнит, как в то ясное и теплое сентябрьское утро он взял свой саквояж, чмокнул ее в щеку и вышел из дому. Выглянув в окошко, она полюбовалась на его прямую спину и легкую походку. А через минуту с улицы раздался визг колес по асфальту, глухой звук удара, пронзительный вскрик соседки. Таня, похолодев, выскочила на крыльцо. Когда дед переходил улицу, вынырнувшая из-за угла машина сбила его и умчалась; через час водителя-наркомана нашли и арестовали.

Таня подбежала к распростертому телу – дед был мертв. Рука все еще сжимала ручку саквояжа. Сразу побелевшее лицо выглядело незнакомым, торжественным, уже нездешним.

У деда был давно куплен участок на кладбище – соседний с могилой его отца, прадеда Тани. Как-то в разговоре дед обмолвился, что после смерти хочет быть кремирован. «Уж лучше, чтоб сразу остался один пепел». Таня выполнила его волю. Пепел из урны высыпали в гроб, закрыли крышкой, опустили в могилу. На ней Таня посадила многолетние цветы, каждый год они цвели так ярко… Неделю назад, в день рождения деда, она побывала у негона кладбище. И в сентябре, в четвертую годовщину смерти, тоже обязательно поедет. Таня вспомнила о сегодняшнем звонке доктора. «Если будет мальчик, – решила она, – дадим ему имя деда. Витенька…» Минувшей ночью она увидела деда во сне, было такое трогательное чувство. Говорят, плохая примета, если приснилось, что поцеловала умершего. Но ведь она так соскучилась.

Было уже около пяти, конец рабочего дня у Дэниса. Никогда не приходит вовремя – что за работа такая. Хоть позвонил бы, когда ждать сегодня. У нее потрясающая новость, а он может заявиться и через два часа, и через три. Таня подошла к окну в спальне. Солнце клонилось к закату, смещая на восток тени манхеттенских небоскребов.

Волна нежаркого, сухого воздуха с севера, из Канады, прихлынула, наконец, в Нью-Йорк. Толпы горожан и туристов, наслаждаясь хорошей погодой, заполнили центральные улицы Манхеттена. На углу Пятой авеню и Сорок второй стрит, возле старомодно-импозантного здания городской библиотеки, чернокожий саксофонист, раздувая щеки, выводил замысловатые вариации блюза. Слушатели, улыбаясь, кидали монетки в открытый футляр саксофона на асфальте. Маленькая курчавая болонка тоскливо заскулила на руках у рыжего мальчишки, которого мама придерживала за воротник рубашки. Быть может, болонку раздражал звук саксофона. А может, она единственная услышала, как протрубил ангел Господень, и ощутила приближение того страшного, что должно было свершиться…

Таня продолжала стоять у окна, когда огненный шар вдруг подпрыгнул в воздух где-то на том берегу Ист-ривер. Свет его был ярче тысячи солнц. Он полоснул невыносимым жаром по лицу и мгновенно ослепил Таню. Не успев ничего понять, она вскинула руку к глазам. Господи, что случилось?.. Что случилось?!

Спустя секунды, ударная волна беззвучно – быстрее звука – достигла бруклинского берега Ист-ривер, сметая все на пути. Рухнул домик, засыпав своими обломками Таню. Ударная волна принесла раскаленный воздух. Язычки пламени сразу занялись на развалинах. Горели деревянные обломки стен и крыши, горел ковер в спальне и линолеум на кухне. Горела мертвая Таня. Легким пеплом стали ее густые волосы, жирная копоть вычернила тело. Рука Тани, вернее, то, что было недавно рукой, прикрывала, как бы оберегая, нижнюю часть живота.

Ядерный смерч в одно мгновение слизнул здание ООН со всеми его обитателями: важными главами государств и членами делегаций, сидевшими в зале Фридмэном и Лентини, поднимавшимся на трибуну президентом. Вертолет О'Браена был уже на подлете к Нью-Йорку, когда ударная волна легко перевернула его. Взорвался бензобак, объятый пламенем, вертолет рухнул на землю.

Над мертвой «столицей мира» расползалось грибовидное облако. Устало взмахивая крыльями, большая синяя бабочка, уцелевшая неведомо как в самой сердцевине термоядерного взрыва, уходила все выше и выше в бездонное небо…