Эпилог

В ноябре 2006 года Лева обнаружил в почтовом ящике конверт с ненашими надписями и ненашими марками.

Сначала он решил, что это письмо от Лизы, но, ознакомившись с его содержимым, он понял, что это не так. Больше того, содержимое конверта повергло Леву в такое глубокое возмущение, что он немедленно решил ответить и написал ряд писем, в том числе и на английском языке.

Но поскольку письменным английским Лева никогда не владел (да и устным, если честно, тоже постольку поскольку), перевод его писем, приведение их в порядок, переписка, отправка и другие процедуры заняли немало времени. Ну, наверное, примерно месяц. Реакция на письма тоже последовала не сразу.

Таким образом, для всех последующих событий мы тоже закладываем примерно месяцок-другой, и таким образом поздней зимой уже 2007 года Лева сидел на стуле, привинченном к полу, в кабинете профессора Иткина, а сам профессор внимательно изучал содержимое папки, которая лежала перед ним на столе.

«Газета „Лос-Анджелес Таймс“. 10 декабря 2006 года.

Катя Сказкина – новая царевна Анастасия или новая жертва путинского режима?

Катарина Длугов, Санта-Барбара.

Я встретила эту женщину на одной из скучных благотворительных вечеринок в пользу детей Центральной Африки, страдающих вирусом YGFO – вирусом, поражающим левое полушарие головного мозга. Меня подвели к женщине, державшей на руках маленького ребенка, русской по национальности, которая, тем не менее, выглядела здесь, среди калифорнийских богатых дам, среди их огромных брильянтов и манто из натурального меха, совершенно естественно, держалась с достоинством, хотя и несколько отчужденно. На вид Кате примерно 25 лет. Высокая худая блондинка с серыми глазами. Но мой интерес был продиктован, конечно, не ее эффектной внешностью, а атмосферой тайны, которая окружает ее повсюду, где бы она ни находилась.

Мы познакомились.

– Меня зовут Катя. А ее – Леночка.

– А где отец ребенка? – полюбопытствовала я.

– Далеко, – нахмурилась Катя. – В Москве.

– А кто он? – не отставала я. Честно говоря, в этом благородном собрании Катя была для меня единственным интересным человеком. Отчасти эти была продиктована моя почти неприличная настойчивость. – Скажите мне, Катя… Кто он? Олигарх? Оружейный барон? Торговец наркотиками? Влиятельный журналист? Депутат? Министр? Вы можете назвать его имя?

– Не могу, – сказала Катя. – Так будет лучше. И для меня, и для вас.

Два часа подряд я уговаривала Катю открыться. Чутье подсказывало мне, что игра стоит свеч. В этой девушке и в самом деле есть что-то необычайно привлекательное и загадочное. Ее удивительные русские глаза говорят о перенесенных страданиях больше, чем самый толстый роман.

В том, как она настойчиво уходила от любых деталей, было что-то странное, внушающее подлинную тревогу за ее жизнь и жизнь ее ребенка. Наконец мне удалось узнать правду. Я привожу здесь рассказ Кати без комментариев, которые, как я надеюсь, прольют свет на эту загадочную историю в ближайших номерах газеты.

– Жизнь полна неожиданностей. Мой отец работал и работает в команде президента Путина. Но я никогда не думала, что мне выпадет удача встретиться с этим великим и страшным для многих человеком. Я никогда не интересовалась политикой, но интуитивно понимала, что его справедливость и кажущаяся многим жестокой требовательность к великим мира сего есть проявление его убеждений, его сильного характера и морали, а не каких-то низменных личных интересов. Однако обстоятельства сложились так, что отец познакомил меня с президентом. На одной из закрытых кремлевских вечеринок я попросила отца подвести меня к Владимиру и представить. После этой встречи то, что было глубоко спрятано у меня внутри, стало невыносимой правдой. Я поняла, что давно и глубоко люблю этого человека. Я даже не мечтала о личной встрече с ним и не хотела, чтобы кто-то проник в мою тайну, поскольку слишком хорошо понимала – он женат, а его ум и сердце отданы России. Но боль становилась все невыносимей. Я написала ему письмо, попробовала позвонить по официальному телефону в Кремле. Охрана президента Путина довольно быстро установила за мной слежку. Под видом врачей и психологов каждый мой шаг контролировали специально приставленные ко мне люди, родители посадили меня под домашний арест. Я продолжала писать и звонить, несмотря на скрытые и явные угрозы в мой адрес. Мне грозило заточение в сумасшедший дом, причем не для обычных людей, а в специальную больницу, выйти из которой уже нереально. Однако судьба внезапно повернулась ко мне светлой стороной. Я не знаю, каким образом, но президент Путин узнал обо мне и захотел встретиться. Это произошло в одной из загородных резиденций под Москвой, куда меня отвез отец, безо всякой охраны. Он сам сидел за рулем и всю дорогу молчал. Я была потрясена случившимся и тем, что наяву вижу человека, которому посвящена вся моя жизнь. Отец оставил нас наедине. Я пыталась молчать и не отвечать на его вопросы, чтобы не усугублять своих страданий. Однако это было невозможно. Владимир оказался хорошим психологом. Он был настойчив. И мне пришлось открыться ему. Наступило молчание. Я покорно ждала, что теперь со мной сделают.

Неожиданно Владимир предложил мне пообедать вместе. Он старался шутить, отвлечь меня от мрачных мыслей и предчувствий и вообще был необычайно весел и любезен. Вскоре охрана проводила меня до машины.

Потом в течение двух месяцев было еще несколько таких встреч, о которых я не забуду всю мою жизнь. На последней из них Владимир сказал:

– Катя, даже я, со всей своей силой и влиянием в политике, не могу сохранить твою тайну и уберечь тебя от страшных неприятностей. Тебе надо уехать.

Вот так я оказалась в Америке, в Санта-Барбаре.

А перед вами – его дочь.

На фото:

Катя Сказкина с Еленой, предположительно – дочерью президента Путина».

«Газета „Нью-Йорк Таймс“, 5 августа 2006 года.

Ребенок от Путина: авантюристка из России продолжает эпатировать публику своими заявлениями.

Сэмюэль Л. Шеррингтон.

Скандальная публикация в «Лос-Анжелес Таймс», наделавшая шума в конце прошлого года, о якобы находящейся в Америке внебрачной дочери президента Путина, на поверку оказалась фальшивкой. Многие влиятельные люди в Вашингтоне вздохнули с облегчением, поскольку эта нелепая фантазия могла обернуться серьезными осложнениями в российско-американских отношениях. Кто же такая Катя Сказкина? Ее отец Николай Сказкин – один из банкиров средней руки, имеющий в Москве неплохой, но отнюдь не такой громадный, как у Потанина или Абрамовича, бизнес. Как и многие люди его круга, он ездит по городу с мигалкой и правительственными номерами, но это отнюдь не означает, что он «входит в команду президента». Обычный новый русский, у которого возникли проблемы с дочерью. Дочь сбежала в Америку и объявила себя любовницей президента Путина, матерью его незаконнорожденного ребенка. Таких авантюристок во все времена было немало, и Катя Сказкина – лишь одна из них. Было бы нелепо, как сейчас требуют многие, проводить генетическую проверку или серьезное расследование на основании ее полудетских рассказов. Скорее всего, как это ни прискорбно, ей действительно необходима помощь психиатра. Сейчас Катя живет в Санта-Барбаре на деньги отца, ее квартира охраняется полицией, а у дома день и ночь дежурят репортеры. По сведениям из надежного источника, Катя заключила контракт с издательством «Дабл Дей», и сейчас при ней неотлучно находятся два литературных помощника. Можно не сомневаться поэтому, что через несколько месяцев книга с предположительным названием «Ребенок от Путина» выйдет в свет огромным тиражом. Предполагаемый гонорар за книгу – 3 млн долларов. Но вот вопрос, представляющийся важным: почему банальная история выросла на наших глазах в огромный снежный ком, который грозит перерасти в нечто большее, чем признания великовозрастного подростка, напоминающие дешевые романы? Кто раздувает эту историю и для чего? Остается лишь надеяться, что подлинный отец Елены, дочери Кати Сказкиной, положит конец безумной затее своей неудачливой подруги или жены. Надеемся, в связи с этим обстоятельством, что и в России когда-нибудь прочтут эту публикацию».

«Редакция газеты „Нью-Йорк Таймс“.

Копия: редакция газеты «Лос-Анжелес Таймс».

Уважаемый господин редактор!

В последнее время в американской печати появляются сообщения о судьбе некоей особы, Катерины Сказкиной, и ее дочери Елены. В вашей публикации от 5 января с. г. был задан вопрос: кто является подлинным отцом Елены и кто может опровергнуть ее инсинуации по поводу предполагаемого отцовства президента России? Имею честь сообщить, что подлинным отцом Елены являюсь, с немалой долей вероятности, именно я. Конечно, до проведения генетической экспертизы подобные утверждения нельзя принимать на веру, к тому же мы расстались с Катериной примерно 11 месяцев назад, то есть теоретически отцом Елены может быть и другой мужчина, но тем не менее некоторые обстоятельства нашего знакомства позволяют мне с большой долей уверенности утверждать, что отец – я.

Позвольте посвятить вас в некоторые детали нашего знакомства.

Действительно, отец Кати, довольно известный в Москве человек, пригласил меня примерно в начале 2005 года в качестве семейного психолога для дочери. Наши беседы с Катей всегда носили очень откровенный и доверительный характер. Маниакальное увлечение Кати – говоря грубо и примитивно, синдром некой особой близости к личности президента, старательно культивируемое чувство любви к нему, безусловно, не имеющее ничего общего с ее реальной жизнью, привело к обострению многих форм нервных и психических расстройств, которые в скрытом виде существовали с раннего детства. Как психолог, хочу заверить, что эти расстройства были обычными подростковыми формами становления характера, поисками личностного самовыражения, как это часто бывает у детей с повышенной эмоциональной чувствительностью, в них не было ничего тяжелого или патологического. Также хочу заверить, что я никогда не выполнял задания каких-либо спецслужб, эти фантазии Кати кажутся мне особенно смешными и нелепыми. Таких детей и таких взрослых сейчас в России, боюсь, немало, и если бы каждого из них контролировали спецслужбы, страна бы осталась совсем без присмотра. Не знаю, понятна ли вам эта моя последняя мысль. В конце концов, я полюбил Катю, и наша духовная близость переросла в отношения, которые уже не исчерпывались помощью психолога на дому. Моя жена и мои дети сейчас проживают в Америке, и мне крайне прискорбно при мысли о том, что они могут прочитать эти строки. Однако мой долг по отношению к этому ребенку и по отношению к девушке, его матери, которая продолжает развивать тему своего психического расстройства, а публика и журналисты ей в этом потакают, заставили меня пойти на этот шаг.

С почтением, Лев Левин, психолог».

«Администрация президента РФ, международный отдел. Г-ну Тремандину.

Уважаемый Сергей Юрьевич!

В последнее время в американской печати появились публикации, бросающие тень на честь и достоинство Президента Российской Федерации, г-на Путина Владимира Владимировича. Речь идет о судьбе г-жи Сказкиной Е. Н. и ее дочери Лены, которую г-жа Сказкина объявила публично «ребенком от Путина».

Вся эта история не стоила бы выеденного яйца, как гласит русская пословица, однако определенные круги в США хотели бы раздуть ее в своих корыстных целях. Мне как гражданину своей страны это крайней неприятно. Кроме того, меня затрагивает это и лично, поскольку отцом этого ребенка, по всей видимости, являюсь я.

Однако гораздо более важным мне представляется вопрос о том, как уберечь саму Катю от нежелательных последствий этой истории. Ведь речь идет, в конце концов, о душевном здоровье нашего гражданина, молодой женщины. В течение почти года я, будучи приглашенным Катиным отцом, г-ном Сказкиным, консультировал ее в качестве семейного психолога.

Я не хотел бы отнимать ваше время и посвящать вас в психологические и психиатрические тонкости, к тому же, я надеюсь, что, когда вся эта история прояснится, Кате будет оказана профессиональная помощь наших лучших специалистов. Хочу сказать только одно: я глубоко убежден, что Кате не нужна госпитализация, особенно теперь, когда она стала молодой матерью. Единственное, что ей нужно – чтобы о ней на время все забыли: и журналисты, и родственники, и вообще все. Ей надо пожить отдельно от родителей, возможно, где-то на природе, в тихом месте.

Но главным условием ее окончательного выздоровления, безусловно, является возвращение на Родину.

Я готов помогать нашей, российской стороне в судебном разбирательстве данного вопроса, если таковое потребуется, но мне кажется, что мой личный разговор или хотя бы письмо, ей адресованное, помогут решить этот деликатный для нашей страны вопрос без лишней шумихи и огласки.

С уважением, Лев Левин, психолог».

– Так все-таки сколько? – спросил Лева, пытаясь разглядеть профессора Иткина сквозь дико слезящиеся глаза. Свет в кабинете был уж очень яркий, даже странно для больницы. Это ж не хирургическое отделение, право слово. Или это от лекарств? Или слишком долго сегодня спал днем?

– Лев Симонович, дорогой, ну поверьте вы мне, наконец. Да хоть сегодня отпустим. Но вы же опять к нам вернетесь. Ну вы же сами специалист, и очень неплохой специалист, должны понимать.

Иткин был очень старым и очень добрым человеком, то есть тот тип, который Лева любил больше всего в психиатрах, пусть обманчивый, но самый приятный тип старого доктора, самый эффективный, редкий теперь, но сейчас его безумно раздражали его ухоженная бородка, чересчур холеные руки, белоснежный халат и какие-то прячущиеся глаза. А Иткин продолжал убеждать:

– Как только ваше физическое состояние придет в норму, мы немедленно с вами встретимся, и просто сами решите, сами оцените свое состояние – какие ваши будут пожелания, так сказать, жизненные планы, так мы и поступим.

Ну что ж мы, враги вам, что ли? Просто понимаете, когда вы к нам сюда попали…

– Что значит «попал»? – остановил его Лева.

– Ну, что значит «попали»? Вот то и значит – «попали»… Попали, и все тут, вот так вот попали. Как сюда все попадают? – засмущался профессор, забормотал и даже заулыбался отчего-то…

– Что значит «попал»? – повторил свой вопрос Лева.

Возникла неловкая пауза.

– Не хотелось вас огорчать, вот так, сразу, – сказал Иткин. – Короче говоря, приступ был, Лев Симонович. Увы. В нехорошем состоянии, к сожалению, вы к нам сюда приехали.

– И где же он случился? – спросил Лева, чувствуя себя в каком-то странном, скользящем состоянии. – И как это все… было?

– Да ничего особенного. Повздорили там с одним милиционером, у Спасских ворот. Наговорили ему всяких дерзостей. Кричали там что-то, не вполне удобоваримое. В общем, неадекватно себя вели, как говорится. Слава богу, он как-то так… без глупостей себя повел. Сей секунд забрали и привезли.

– К вам? – спросил Лева.

– Да нет, не к нам, – нахмурился доктор. – В другое место. Но там посмотрели, что вы как бы свой человек, коллега. Позвонили мне. И вот, слава богу, вы у нас. Вы у друзей, Лев Симонович! Понимаете меня?

– Я вас понимаю, – медленно сказал Лева. – Спасибо. Но раз так, значит, я у вас долго буду?

– Опять вы за свое! – обиженно вскинул руками Иткин. – Да никто тут вас насильно не держит. Хотите, я вот сейчас вас домой отправлю? Вот прямо сейчас позвоню, чтоб вас забрали. Только кому?

– Действительно, – с интересом откликнулся Лева. – Кому?

– Жене вашей?

– Она в Америке, – сказал Лева. – Вы же знаете…

– Знаю, конечно, – смущенно отозвался профессор. – Это я так, иду, как говорится, по списку, – он покопался в бумажках и словно бы задумчиво сказал: – Ну вот есть у нас такая Ниточкина Марина Игоревна. Посещала вас регулярно в тот раз, и сейчас уже дважды была.

– Как «была»? – неприятно поразился Лева. – Я что…

– Ну под капельницей немного вас подержали, неважно, – уклончиво заторопился профессор. – Ну так что, она у нас будет как родственник? Ближайший?

– Пожалуй, нет, – подумав, сказал Лева. – Не надо ей звонить. А вот приходить – пожалуйста, буду очень рад ее видеть.

– Ну вот и славненько, – обрадовался доктор. – Общение вам, голубчик, жизненно необходимо. Оно, на самом деле, очень терапевтическое действие оказывает в вашем случае. Очень даже. Так, ну есть еще Скворцова Дарья Михайловна. Тоже приходила, но не так часто. Телефон ее знаете?

– Нет, – сказал Лева. – Не знаю.

– Нет. Не знаете, – констатировал доктор. – Стокман еще есть. Сергей.

– Я ему сам позвоню, – сказал Лева. – Позже.

– Ну вот видите, – удовлетворенно сказал доктор. – Забрать вас пока некому. Пока. И потом, Лев Симонович, ну вы же сами доктор, пусть не в полном смысле этого слова, но в нашем-то деле понимаете, вам сейчас надо попросту отдохнуть. Никто вас ни в чем не ограничивает, все у вас, слава богу, в порядке, обычный нервный срыв. А у нас клиника нервных болезней, ровно то, что доктор прописал. Попьете успокаивающее, погуляете, все вам можно, звонить можно, в библиотеку можно, курить можно, за территорию выходить можно, сад у нас огромный… Для вашего же блага, для восстановления ваших сил, голубчик, я вас прошу, ну какие между коллегами могут быть подозрения?

– Да я все понимаю, – устало сказал Лева. – Я вам очень благодарен, профессор. Честное слово.

– Ну вот и славно. Гуляйте! Читайте! Не жизнь, а сказка… Если какие-то вопросы, приходите сразу. Я тут каждый день. Питание вот, правда, у нас в последнее время…

– Нет-нет, всё в порядке, – торопливо сказал Лева. – Все в порядке.

И уже хотел осторожно и тихо закрыть за собой дверь.

– Да! – сказал профессор вдруг, как-то невпопад. – Еще какой-то Семен Израилевич к вам приходил. Вы его знаете?

– Да вроде нет, – смутился Лева. – А, знаю! Семен! Ну конечно, это Сема! Да-да-да! Сема…

Он спустился на первый этаж, надел пальто. Вышел.

Старые больничные деревья вежливо поздоровались с Левой как со старым знакомым.

– Привет-привет! – сказал он. – Не пустили вас еще, значит, под реконструкцию старого корпуса? Вот и славно.

Он шел и повторял про себя: «вот и славно», «вот и славно», чувствуя, как с каждым глотком свежего чистого воздуха Соловьевки (так в народе прозывают эту добрую клинику) движения его становятся все более осмысленны и просты. Уходила сложность, которая так мучила его все последние дни – сложность каждого движения и даже каждого слова.

Он присел на лавочку, закурил.

Было грязно вообще-то, но тут, в больнице, все еще лежал снег, рыхлый, но почти чистый.

Милиционера у Спасской башни он вспоминать не хотел, но вообще-то вспомнилось все теперь довольно ясно, довольно отчетливо.

А конкретно он стал вспоминать слова Иткина, слова довольно резкие, но справедливые, сказанные им во время их прошлой встречи:

– Лев Симонович, дорогой, но вы уж разберитесь с этими бабами, я вас очень прошу. Ну вы уж прямо замучили и себя, и нас этой вашей любовью. Ну разберитесь. Любите, так и любите. Но только кого-то одного… В смысле, одну. В сущности, ведь все они, если разобраться, удивительно похожи. Вы уж мне поверьте. Нельзя так. Вы попроще с ними. Ей-богу. А то доведете себя. А из-за чего, если вдуматься? Ну ведь из-за сущей ерунды…

«Больше не с кем разбираться, – подумал Лева. – Хватит».

Выглянуло солнце. Весеннее раннее солнце, которое всегда что-то там обещает.

Он откинулся спиной, расслабился.

Слушал птиц, ловил ветер…

Отдыхал, короче.

Что-то в этом отдыхе было не так. Что-то мешало раствориться, за эти полчаса, что оставались до приема лекарств, чтобы ощутить каждую секунду, чтобы не осталось ничего, кроме этого сада, чтобы нырнуть во время, чистое время его жизни, сладкое время, без мыслей и почти безо всяких чувств. Что-то не давало покоя, какой-то вопрос. Милиционер? Переписка?

Нет.

Что же тогда?

Ах да, Сема…

Сема, который возник в списке Иткина последним.

Он о чем-то напомнил ему. Но о чем?

О Лизе?

Лева открыл глаза и вдруг увидел Сему.

Это не могла быть иллюзия, хотя он вот только что о нем подумал, попытался представить.

Или все-таки иллюзия?

Стало больно. Он опять ощутил сложность: не знал, надо ли верить этой иллюзии, надо ли вставать навстречу к ней…

Но иллюзия бежала по лужам, смешно бежала, разбрызгивая всю грязь, такая толстая и добрая, в вязаной шапочке и лыжной куртке. С пакетиками в руках.

– Лев Симонович! – закричал Сема. – Как же хорошо, что я вас нашел! Пойдемте со мной! Ни о чем не спрашивайте! Пойдемте со мной! Тут недалеко…

Вместе они дошли почти до ворот.

– Здравствуй, Лева! – сказала Лиза. – О господи, как же ты ужасно выглядишь…

Они сели на лавочку, и она вдруг отвернулась.

– Лиза, подожди, – пытался сказать он, но она упорно не поворачивала лица. Потом молча дала ему яблоко.

Он поперхнулся, закашлялся и от этого вдруг заплакал.

Сема топтался неподалеку.

– Подожди, Лева, не плачь, – сказала Лиза строго. – Перестань. Все уже хорошо, понимаешь?

– Да. Все хорошо, – сказал он. – Когда ты приехала?

– Вчера, – сказала она.

– А какой сегодня день? – вдруг спросил Лева.

– Сегодня? – Лиза задумалась. – Сегодня, кстати, восьмое марта. Международный женский день.

– Лиза… Я тебя поздравляю. Я поздравляю тебя. Ну надо же. Восьмое марта.

Он смотрел на нее и не мог поверить.

И тогда она обняла его.

«Привет, Father!

Сейчас я хочу написать тебе одну важную вещь, вернее, черт, две важных вещи, пап, но впервые я вынужден просить тебя сохранить их пока в тайне от мамы. Я сам скажу маме, когда будет нужно. Это честно. Ты не бойся насчет того, что наши отношения с мамой здесь как-то изменились, совсем нет. Просто я веду более самостоятельную жизнь, как бы поневоле, поскольку я живу в кампусе, а Женька уже давно отсюда съехал к своей Вере. Ну ты знаешь о Вере, останавливаться на этом не буду. Ну мулатка, он тебе о ней говорил, когда мы приезжали в марте, помнишь? На психолога учится…

Пап. Наша поездка в марте перевернула мою жизнь. Да, это звучит пафосно, но просто я все время об этом думаю, каждый день, каждую минуту, и мне нужно с тобой поделиться. Мама сказала, что ты опять работаешь, чувствуешь себя совсем иначе, чем тогда весной, и я решился.

Пап! Я хочу вернуться! Да, конечно, я должен закончить образование и все такое, но жить здесь я точно не хочу! Когда я побывал в Москве, я понял, что этот город меня жутко манит, прямо тащит к себе. Я скучаю по московскому воздуху, по московским домам, по футболу, по московским собакам, короче, вот так.

Пап! Я не знаю, как это согласуется с твоими планами. С Женькиными планами это точно не согласуется, потому что он ни за что не хочет возвращаться, у него здесь виды на будущее, у него здесь любовь и все такое… Это, конечно, ужасно осложнит мамину жизнь, поэтому я и не хочу ей ничего пока говорить.

Father! Я бы очень хотел жить с тобой в одном городе, если честно. Но ты, конечно, должен все сам решить, несмотря на эту мою ситуацию, потому что я знаю, вы с мамой вроде о чем-то договорились, по крайней мере, мне так показалось, хоть я и боюсь спрашивать. (Прости, что лезу в ваши дела, но мне кажется, она будет счастлива, если ты приедешь.) Дело еще в том, что мое решение связано с одним человеком. Ее зовут Таня, она учится в РГГУ. В конце лета я обязательно буду в Москве, и… В общем, пап, конечно, многое зависит и от нее. Но я бы очень хотел жить с тобой в Москве, зная, что у меня есть она. Понимаешь?

Но пишу я тебе не только для того, чтобы сообщить все эти новости. У меня есть к тебе громадная просьба, связанная с Таней. Очень большая. Если ты опять практикуешь, то я тебя настоятельно прошу – свяжись с ней, напиши просто какое-нибудь письмо, встреться и поговори. У нее там какая-то жуткая проблема, связанная с отцом. Он с ними не живет, а мать не хочет, чтобы она с ним встречалась. Это раз. И потом, он вообще ведет себя немного странно. Короче, он торгует там какими-то биодобавками, требует, чтоб она похудела, и она очень страдает из-за этого. Глупость, да? Вот ее адрес: [email protected] ‹mailto: [email protected]›. Пап, прости, что вывалил все это на тебя, но мне очень важно знать, что ты можешь ей хоть как-то помочь, если не помочь, то хотя бы поговорить, чтобы она знала, что я не где-то далеко, а я – через тебя – рядом, что она не одна. Ладно?

Когда приеду, пойдем на футбол, ok?

Твой Рыжий.

Или – твой сын Гриша (Рыжим меня здесь уже никто, кроме мамы, не зовет)».

«Здравствуй, Лева!

Наверное, ты сильно удивишься, когда получишь это письмо (очень надеюсь, что твой mail работает). Я встретилась в отпуске с одним человеком, женщиной, и хотела бы тебя с ней познакомить, так сказать, путем взаимной переписки. Она живет в Москве, одна воспитывает шестилетнего сына, и мне показалось что ей очень нужна твоя помощь. Симпатичная, кстати, 34 года. Но это к делу не относится, просто у нее оказалась такая же проблема, как у меня, и мы на этой почве очень сблизились. Я хочу вас познакомить, если ты не возражаешь, а пока посылаю тебе в приложении ее письмо. Я знаю, что ты опять практикуешь, поэтому очень надеюсь, что ты ей ответишь или даже позвонишь. Кстати, я была в полном шоке, когда узнала, что Лиза приезжала и не забрала тебя к себе в Штаты. Прости, что лезу не в свое дело, конечно, но я считаю, что ты категорически не способен жить один. Если вопрос в тебе, решай его, пожалуйста, побыстрее. В Америке полно таких же прибабахнутых русских мамаш с детьми, поверь. Все твои таланты будут востребованы в полной мере. Ну или ее к себе выписывай. Но так дальше жить нельзя, это я тебе говорю со свойственной мне прямотой. Не сердись. Я, конечно, скучаю по твоим бесплатным консультациям. Но главное – что ты здоров. Для меня это самое главное. Пока. Письмо в приложении. Марина».

«Здравствуйте, уважаемый Лев Симонович!

Меня зовут Александра, Саша, я живу и работаю в Москве, менеджером в одной фирме. У меня есть сын, Витя, шесть лет, который страдает заиканием с трех лет. Мне кажется, это очень сильная форма логоневроза. Мы обращались к одному логопеду, частному, потому что в поликлинике теперь очень трудно стало найти стоящего специалиста. Он сказал, что будет заниматься. И что надежда на выздоровление есть. Честно говоря, меня очень мучает эта проблема, потому что я понимаю, что в нынешнем очень жестком и даже жестоком мире такие дети будут испытывать постоянные трудности и психические перегрузки. Мы в Юрмале встретились с Мариной и с Мишей, и она рассказала мне о вас. Кстати, Миша, как Марина говорит, стал гораздо лучше. Да, он о вас тоже мне много говорил, кстати, и тоже собирается вам написать. Если вы не против. Миша, конечно, заикается, но у него нет такой скованности и болезненной робости, как у моего сына. Марина мне объяснила, что, параллельно с лечением, надо выяснить, нет ли у Вити сопутствующего невроза, страха и так далее, иначе лечение может дать плохой результат, и посоветовала обратиться к вам. Она говорила о вас как о превосходном специалисте и очень хорошем человеке. Правда-правда. Мне даже показалось, что она питает к вам какое-то чувство, но я, конечно, могу ошибаться. Если вы не против, я бы встретилась или хотя бы сначала в письмах подробно описала нашу ситуацию. Лев Симонович, Марина мне рассказала, сколько вы берете за консультацию, но это, видимо, какие-то устаревшие цифры. Напишите, пожалуйста, сколько это стоит, как часто нужно встречаться и где. Или позвоните по этому телефону… – 11-43. С уважением, Саша, мать Вити».

«Дорогой Лева!

Хочу снова и снова вернуться (вернее, вернуть тебя) все к той же теме – какой говенный и мудацкий совет ты мне дал насчет лета. Конечно! Никто! Не против! Чтобы Дашка с Петькой во время отпуска, каникул, да в любое время ездили, ходили, гуляли, плавали, летали, хоть на Луну! Но как можно без согласия отца крестить ребенка, объясни мне, пожалуйста? Если бы я знал, что поездка на теплоходе обернется вот этим, – я бы немедленно порвал все отношения и с ней, и с тобой. Если ты знал об этом заранее, извини, это скотство. Как можно поставить меня перед фактом в таком деле? Что я теперь должен говорить сыну? Что я атеист? Нет, для меня слово Бог такое же важное, как для всех вас. Между прочим. Но я не хожу в церковь, я не считаю, что мой сын должен быть крещен, я не хочу иметь с этим дело, понимаешь или нет? Как мне теперь быть? А если я мечтал, чтобы он стал буддистом, например? Меня кто-то спросил об этом, а?

Отвечай немедленно, понял? И скажи, пожалуйста, как теперь вести себя в этой насквозь извращенной ситуации? Твой Калинкин.

P. S. Заодно напиши мне, будь добр, что там у тебя происходит. Я был уверен, что ты давно стоишь в очереди в американское посольство. Оказывается, ты опять с головой ушел в практику, и от тебя целый месяц ни слуху ни духу. Даже не хочу звонить, чтобы не наорать на тебя, скотина.

PPS. Интересно, сколько лет этой практике и как она выглядит».

«Дорогой Лев Симонович!

Ужасно странно, что я вам пишу. Ваш mail мне удалось узнать с большим трудом, помогли новые друзья, программисты. На это ушел целый месяц. Папа рассказал мне по телефону о ваших обстоятельствах. Даже не знаю, с чего начать.

Наверное, с самого главного. Лев Симонович, вы не волнуйтесь, ради бога, это не ваш ребенок. Не ваш, не ваш. Честное слово. Мне, конечно, очень тяжело и неприятно, что вы узнали об этой глупой истории, которая произошла со мной здесь полгода назад. Моя неудачная шутка обернулась очень странными последствиями. Мне пришлось переехать, вообще всячески замаскироваться, теперь у меня даже другая фамилия. Поскольку официально я замужем. Но дело не в этом. Я очень сильно волнуюсь, поэтому простите мне этот сбивчивый тон. Я, конечно, не писала никакую книгу (хотя мой адвокат и отбил в суде у издательства аванс, который они мне сами навязали, правда, две трети забрал себе). Но самое главное, что вся эта шумиха улеглась и успокоилась, дело замяли.

Лев Симонович, я пишу вам, чтобы сказать не только это. Просто я хочу, чтобы вы знали: ни один человек в мире так мне не помог, как вы (вы и моя дочь Лена). Без вас и без нее я бы не выжила, простите за громкие слова. О ее отце писать не хочу, в общем, заурядная женская история. Главное, что в результате появилась она.

И еще. Когда папа мне рассказал, что вы в больнице, я чуть с ума не сошла. Я решила, что это из-за меня. Мне было очень плохо.

Простите.

И, пожалуйста, будьте всегда здоровы. Катя».

«Привет! У нас все в порядке, не волнуйся. Хочу тебе завтра позвонить, по-вашему около восьми вечера. Будь дома, и один, если это конечно, в твоих силах.

Лева, не пиши мне такие письма, а то возникает противоестественное желание купить билет в Москву. А ведь это не входит в наши планы. Или нет?

Имей в виду – спасать утопающих, ухаживать за немощными, утешать алкоголиков – мне как-то плохо удается. За этим не приеду. И вообще у тебя, как я поняла, с армией спасения все в полном порядке.

Дети после Москвы какие-то загадочные. Об этом и хочу поговорить с тобой. Как с психологом.

Короче, сиди дома и жди. Л.»

Я стоял в подъезде и смотрел на дождь. Дождь лил уже второй или третий день. Мама не пускала меня гулять. Тогда я пообещал ей, что буду стоять в подъезде, а на улицу не пойду.

– Нет, ну ты можешь, конечно, надеть капюшон, резиновые сапоги и постоять на улице пять минут! – недовольно сказала мама, отпуская меня. – Но вряд ли ты захочешь! Льет как из ведра…

Я послушно напялил капюшон, резиновые сапоги и даже взял зонтик. Но стоять в таком виде на улице мне совершенно не хотелось. Гораздо интереснее было наблюдать за дождем из подъезда. На улице дождь был холодный, мокрый и противный. А здесь, в подъезде – шумный, большой, веселый. Только его было плохо видно. Я все время приоткрывал дверь – не настежь, а так, наполовину, и смотрел на дождь, придерживая дверь одной рукой или одной ногой. Вошел дядя Паша со второго этажа.

– Ты чего тут делаешь? – спросил он, отряхиваясь и удивляясь.

– На дождь смотрю, – сказал я, опять приоткрывая дверь наполовину.

Дядя Паша стал смотреть вместе со мной. Он закурил и задумался. Вошла Ольга Алексеевна, участковый врач.

– Вы что, ключ от квартиры забыли? Идемте ко мне! – взволнованно обратилась она к дяде Паше, который курил и стряхивал пепел – туда, на улицу.

– Да… нет, мы просто на дождь тут смотрим с Левой! – подумав пару секунд, твердо отказался дядя Паша.

– Можно я с вами? – кокетливо спросила Ольга Алексеевна. Мы с дядей Пашей пожали плечами – мол, пожалуйста, подъезд общий. Ольга Алексеевна прислонилась к батарее и стала смотреть – то на дождь, то на дядю Пашу. Я пытался сосредоточиться. Эти двое, конечно, мне немного мешали – но с другой стороны, и дождь стал как-то повеселее. Он падал отвесно, как скала, в воздухе стояла мокрая пыль, и желтые листья превращались в текучую желтую труху и текли потоком куда-то прочь.

– Просто кошмар! – вздохнула Ольга Алексеевна. – Столько больных! Все сморкаются, чихают! Тихий ужас!

– Ну почему же кошмар… – сказал дядя Паша. – Просто осень. – И зачем-то повторил: – Просто осень, и все тут. Ну, мне пора.

Он выбросил сигарету, вежливо поклонился нам с Ольгой Алексеевной и медленными шагами поднялся на второй этаж.

– Просто осень, – повторила Ольга Алексеевна. – Простудишься! Хотя бы дверь закрой… Дует.

– Я на дождь смотрю, – повторил я. – Вы что, мне не верите?

– Верю-верю! – сказала Ольга Алексеевна и еще раз заглянула туда, где второй или третий день падал бесконечный дождь. В подъезде было сумрачно, сыро и уютно. Вошел Серегин папа, шофер.

– Вы что тут делаете? – спросил он. – Зачем дверь держите? Случилось что-то? «Скорую помощь» ждете?

– Нет-нет! – сказал Ольга Алексеевна. – Мы на дождь смотрим!

– Чего-чего? – не понял Серегин папа. – А… Гуляете?

– Смотрим! – сказала Ольга Алексеевна.

Серегин папа тоже стал смотреть.

– Да… – сказал неопределенно. – Стихия!

Тут спустилась моя мама, в тапочках и в халате.

– Лева! – строго сказала она. – Ты сказал: пять минут.

– Сейчас-сейчас, – виновато откликнулась Ольга Алексеевна. – Тут дождь. Мы просто смотрим. Как он идет…

– А как он идет? – удивилась моя мама. И тоже стала смотреть, подойдя к нам поближе.

Тут с последнего этажа спустился студент. Никто не знал, как его зовут, потому что он переехал недавно.

Студент решительно направился к двери.

– Вы куда? – с ужасом спросили все мы.

– Я туда! – сказал он и захлопнул за собой дверь. И исчез в дожде.

– Ну ладно! – сказала моя мама. – Погуляли, и хватит.

– Ой, мне тоже пора! – спохватилась Ольга Алексеевна.

А Серегин папа просто молча затопал наверх.

Но я открыл дверь и снова стал смотреть на дождь. За это время он изменился. Потемнел. Или позеленел?

Это люди включили фонари.

– Я еще посмотрю! – прошептал я. – А вы идите…

– Может, ему стул принести? – посоветовалась с мамой Ольга Алексеевна.

– Может, ему подзатыльник дать? – ответила мама. – Сколько можно мое терпение испытывать? Ну нельзя сейчас гулять, русским языком же сказала…

– Да ладно, пусть смотрит… Все-таки свежий воздух… – попросила вместо меня Ольга Алексеевна.

И я опять остался один. Вместе с дождем. Он как-то облегченно вздохнул и постепенно стал уменьшаться. А потом совсем уменьшился. Я натянул капюшон и вышел на улицу. Стемнело почти совсем – зажглись окна в нашем доме. Но дождя не было.

– Спасибо! – сказал я. Гулять мне оставалось, наверное, минуты две.

– Пожалуйста! – вздохнул дождь.

И под фонарем пробежала кошка. Быстрая, как жизнь.

Август 2005 – май 2006