Книга: У нас убивают по вторникам
Назад: ОБМАН
Дальше: НИКОГДА

НЕ СО ЗЛА

— Работала тогда Ольга проводницей, — начала Людмила очередной рассказ.
— Стюардессой? — уточнила Маша. — Она же стюардесса у тебя.
— Стюардессой она потом стала, когда прошла конкурс. А до этого была проводницей, как и я теперь. Это давно было. Еще до ее замужества. То есть совсем она была молодая. В общем, так. — И Людмила настроилась на повествовательный лад. — Моя сестра Ольга, успешно закончив стажировку, приступила к работе проводницей. С непривычки ей все было непривычно — и то, что надо постоянно откликаться на просьбы пассажиров, и выполнение множества обязанностей по обеспечению горячей водой, топкой титана, мытью посуды, контролю за потреблением электричества, запиранию и отпиранию туалетов во время стоянок.
— Это ты нам рассказываешь? — удивилась Маша. Людмила слегка смутилась: действительно, когда она
что-то рассказывала, то будто бы забывала, кто именно перед ней, она адресовалась кому-то неведомому, куда-то вообще. И она сократилась.
— Все это Ольга исполняла безукоризненно, но самое трудное для нее было не спать. Старшая проводница советовала ей, что, учитывая короткие перегоны маршрута, лучше не спать совсем. Но после этого сама крепко заснула, потому что была предпенсионного возраста и болела повышенным давлением. Ольга пожалела ее будить и со всем справлялась сама. Но как только она видела, что впереди хотя бы десять-пятнадцать свободных минут, она садилась и спала сидя, чему способствовал ее молодой организм, но при этом обязательно ставила на столик перед собой будильник, от которого просыпалась, в отличие от старшей проводницы. В ту ночь у нее была отдельная задача: разбудить женщину из шестого купе в три часа сорок минут утра на станции Ртищево.
— Приволжская дорога, перед Саратовом, по времени — махачкалинский поезд, — тут же компетентно сообщил Галкин.
— Вот именно. А узнала она это из билета, потому что сама женщина ее об этом не просила. Ольга сделала вывод, что она просила старшую проводницу, а та забыла ей об этом сказать. При этом женщина была в купе одна, потому что это было сразу после Нового года и поезда шли почти пустые. Больше никого будить не надо было, поэтому Ольга чувствовала предстоящее разбуждение женщины как отдельную задачу и очень боялась проспать. Поэтому с трех часов она даже не пыталась дремать, а сидела и ждала, а в три двадцать пошла стучать пассажирке. Она стучала, но та не реагировала.
— Это у них бывает, — заметила Маша. — Сами просят, а сами не просыпаются.
— Ольга продолжала стук, но, видя, что дело принимает крайний оборот и уже три тридцать, попыталась открыть дверь ключом снаружи. Она это сделала, но дверь только чуть отодвинулась, дальше мешал запор-стопор, который сбоку, сверху. В щель Ольга видела пассажирку, которая лежала лицом в обратную сторону, а на столе перед ней что-то мигало, но женщина, естественно, не видела, так как была к столу спиной.
— Световой будильник, — понимающе кивнул Галкин. — На некоторых действует.
— Ольга стала стучать и кричать, но женщина продолжала не просыпаться. Ольга была неопытной и с тонкими молодыми нервами, она подумала неизвестно что, в частности, что женщина не спит, а в обмороке или даже умерла.
— И это бывает, — подтвердил Галкин.
— Ольга позвала бригадира, тот тоже стучал и кричал, но потом принял решение и умело подлез чем-то железным и изогнутым к стопору снаружи и защелкнул его, открыв дверь.
— Нечего делать, — сказал Галкин, который сегодня был щедр на подсказки и комментарии.
— Помолчи, — попросила его Маша. — Ну, и чего? Живая она была?
— Да, она была живая. Она проснулась и стала тереть свои глаза, не понимая, что происходит. А Ольга, которая всегда была вежливая девушка, от волнения и пережитых эмоций стала высказывать ей свои претензии. Но женщина только виновато улыбалась, а потом показала на свои уши. Ольга поняла, что она не слышит. И тут на нее накатила неожиданная злость. Если ты не слышишь, то не закрывай дверь или прими какие-то способы, чтобы самой просыпаться, а не доводи до такого состояния людей! И Ольга вдруг начала страшно ругаться самыми последними словами, пользуясь тем, что женщина не слышит ее ругани и не может ответить. Она сама не ожидала от себя своей способности. А поезд уже остановился, женщина торопливо собиралась и было непонятно, как она ко всему этому относится. Она вышла, Ольга успокоилась и хотела подремать, но ей не дремалось. Больше того, она не спала и потом, когда вернулась из рейса. Как живая стояла перед ней виноватая глухонемая женщина, а Ольга слышала собственную ругань и от этого не могла заснуть. Ей было стыдно. Вот как это бывает, думала она, когда мы пользуемся тем, что нам не могут возразить или вообще нас не понимают. Мы можем сказать самое страшное или даже сделать. А еще Ольгу мучила мысль: поняла ее женщина или не поняла. Она очень надеялась, что не поняла, но не была в этом уверена. Этот незначительный с виду случай не давал Ольге покоя. Сон понемногу наладился, но гнетущая память осталась. И однажды Ольга, придя в магазин, вдруг изобразила глухонемую.
— Зачем? — удивилась Маша.
— Она хотела понять, что чувствует тот, кто не слышит и не говорит, что чувствовала эта женщина. И она увидела, что продавщица стала сразу раздраженной, никак не могла понять, чего хочет Ольга, хотя та довольно точно показывала пальцем на требуемый товар, а именно колбасу. Режа колбасу, продавщица произнесла: «И так с ума сходишь, а тут еще эту глушня приперлась, нет ей других магазинов!» То есть она поступила так же, как Ольга: чувствуя свою безнаказанность, негативно и грубо отозвалась о другом человеке. Ольга продолжила эксперимент, она притворялась глухонемой в транспорте, на улице, в учреждениях и других общественных местах. Надо отдать должное, некоторые относились с сочувствием, но очень многие раздражались, злились, говорили Ольге за спиной неприятные слова — или даже в лицо, думая, что она не слышит. Ее даже толкали, когда она стояла перед дверью и мешала пройти, а подвинуться не догадывалась, потому что не слышала, как ее об этом требовали.
— Как это не слышала, она же нарочно? — не поняла Маша.
— Она играла полностью в эту игру и не могла то слышать, то не слышать. И за это время Ольга узнала многое о людях. Но она стала еще почему-то замечать, какое вокруг количество людей с теми или иными физическими недостатками. И безрукие, и безногие, и слепые. Раньше она это видела, но теперь ей стало казаться, что они все время попадаются ей на глаза.
— У меня вот мама тоже слепнет, — сказал вдруг Галкин не с обычной своей улыбкой, а с видом душевной заботы и тяжести.
Людмила помолчала некоторое время — в знак сочувствия к печали Галкина. А потом продолжила:
— Она также видела, что обычные люди смотрят на таких обездоленных людей очень странно, как на животных в зоопарке. Они как будто не считают их тоже людьми.
— У нас и обычных-то людей никто людьми не считает, — с горечью произнесла Маша. — А для инвалидов во всей Москве нету этих, как они, ну, въезды такие.
— Пандусы, — напомнила Людмила.
— Ну да. Им никуда ни войти, ни въехать. В трамвай попробуй с коляской сесть!
— И об этом тоже думала Ольга. Ей пришла мысль, что на самом деле, если бы везде были благоустроенные места и хорошие средства передвижения, больных было бы намного больше, чем это кажется, потому что они все сидят или лежат дома, не имея возможности. А те, которые появляются среди людей, они раздражают, потому что они другие и потому что обычные люди не способны понять особенностей их существования. Но они и не хотят понять. Все наши беды от непонимания, — сказала Людмила, помня, что в книгах есть не только описания, но и рассуждения авторов в смысле философии или общественной мысли. — Взрослые кричат на детей, обижаются, что они их не понимают, а детям еще рано понимать, дети тоже обижаются, что их не понимают взрослые, можно взять и шире: у нас народ обижается на правительство, потому что оно его не понимает, а правительство обижается на народ, потому что он его не понимает. Или возьмем нас: мы вот на пассажиров обижаемся, не понимаем, что дорога для них — приключение, событие, а они обижаются на нас, не понимают, что для нас это работа. И мы все с виду злимся, а на самом деле не со зла все это, а от непонимания.
Галкин не любил пустых рассуждений и спросил конкретно:
— Так она и молчала все время?
— Да, она молчала довольно долго. Но однажды в метро она столкнулась с женщиной, которая стала ей показывать что-то пальцами. Она поняла, что это настоящая глухонемая. А та по каким-то признакам поняла, что Ольга не настоящая, и стала выражать недоумение и возмущение. Ольга об этом догадалась. И ей вместо облегчения стало еще стыднее. Тогда она пошла на курсы, где учили языку глухонемых, это делалось для медсестер и персонала, который образом работает с глухонемыми.
— Зачем она туда поперлась? — не могла понять Маша.
— Ну, ей захотелось понять, как они общаются. И у нее еще была одна мысль, которую она оставила на потом. Она решила точно узнать, поняла ли ее та женщина, поняла ли она те оскорбления, которыми Ольга ее осыпала. Это было вполне возможно, потому что многие глухонемые читают по губам. Через некоторое время Ольга освоила основные знаки и могла уже понимать жесты глухонемых, и сама умела показывать эти жесты. Для нее открылся новый мир. Ей и раньше случалось проходить мимо групп людей, где все общались жестами, но она шла мимо со странным чувством отчуждения, другие тоже шарахались от них, как от чумных, а некоторым почему-то было это смешно.
И вот однажды Ольга проходила мимо такой группы и поняла, что она все понимает. И остановилась, чтобы невольно послушать. Это были студенты и они общались о своих будничных делах. Один из них, высокий красивый парень, заметил Ольгу, улыбнулся ей и жестами сказал, что хочет познакомиться.
— Ага! — воскликнула Маша и заерзала: ей показалось, что начинается про любовь.
Галкин глянул на нее и кашлянул.
— Ольгу потянуло к этому парню — чисто по-человечески, а не как-то иначе, она подошла, объяснила, что она такая недавно и говорит еще плохо. Они познакомились.
— Так быстро? — не поверила Маша.
— У них это бывает быстрее, потому что их меньше и у них мало шансов найти себе подобных, поэтому они не оттягивают и говорят откровенно о своих желаниях. Ольга и этот парень, Владимир, стали встречаться. Но с каждым разом ей становилась все тяжелее. Владимир, невзирая на свою симпатичность и то, что был умным, не нравился ее предпочтениям, потому что сердце женщины необъяснимо.
— Понял? — спросила Маша Галкина.
Галкин не понял, что он должен был понять, но на всякий случай мудро усмехнулся: дескать, мы все понимаем, только помалкиваем!
— Второй момент заключался в том, что, если отношения зайдут серьезно, Ольге придется раскрыть свою тайну. Она попала в тяжелое положение. Изображать вечно глухонемую невозможно. Признаться во всем можно, но к какому результату это приведет? Он может продолжить ее любить, а Ольга его не любит, но он сочтет это не за счет себя, а за счет своей физической ущербности. И Ольга поняла, что нельзя так глубоко входить в посторонний мир. Надо его уважать со стороны, ничего из себя не изображая. Пришлось пойти на хитрость: оставаясь в роли глухонемой, Ольга призналась, что у нее есть другой парень. Владимир очень тяжело это переживал. Некоторое время он преследовал Ольгу, звонил ей по телефону.
— Это как? Молча? — спросил Галкин.
— Нет. У них уже выработался свой язык вроде азбуки Морзе. Два раза с перерывом — хочу тебя видеть, три раза часто — я тебя люблю. Ну, и так далее, я подробностей не знаю, — спохватилась Людмила. — Все-таки через пару месяцев Владимир успокоился. А Ольга бросила свои эксперименты, кроме последнего желания — найти ту женщину. И однажды она сошла в Ртищеве с саратовского поезда, договорившись, что сядет на поезд на обратном пути. У нее был день с утра до вечера. Она почему-то думала, что это небольшой городок, а оказался очень большой город. Ольга сначала просто шла по улицам и наивно спрашивала про женщину, описывая ее приметы и говоря, что она глухонемая. Но никто не знал. Тогда Ольга догадалась пойти в городскую поликлинику, там она не без труда попала в кабинет врача ухо-горло-нос и спросила, есть ли картотека на глухонемых. Врач ответила, что картотека есть, но она ее не даст, потому что ее могут использовать с неизвестной целью. Тогда Ольга пошла в отдел социального обеспечения, но там, после нескольких часов ожидания, другая женщина сказала, что в вопросе с глухонемыми у них существует полный порядок, обеспечение слуховыми аппаратами и посильная помощь на уровне, а если проверить, на это есть официальные организация, частным же лицам информацию давать не положено. Легко представить отчаяние Ольги, когда она вдруг поняла, что эту женщину найти в таком городе просто невозможно или на это надо потратить слишком много времени. Она уныло брела к вокзалу и вдруг остановилась, как ударенная молнией. Она увидела ту женщину. Та стояла на улице и продавала мороженое из холодильного ящика. Ей это было легко: на всех мороженых были ценники, покупатели показывали пальцем. Ольга подошла к ней и спросила ее жестами: «Вы меня помните?» Женщина напряглась, но не могла вспомнить. Ольга, как умела, напомнила ей про случай в поезде. Женщина молча рассмеялась и закивала. Ольга спросила, помнит ли она, как она ее оскорбляла, хотя и не со зла, а по глупости? Женщина ответила, что ничего не помнит, потому что тогда она торопилась и ни на что не обращала внимания. Ольге стало немного легче, но она посчитала нужным признаться женщине, что она тогда сильно и бес-прецендентно ругалась.
— Как? — не поняла Маша.
— Беспрецендентно. То есть как никогда.
— У меня бывает, — сокрушенно сказала Маша. — Прямо каждый день — как никогда.
— Женщина объяснила, что она совсем не обижается, но Ольга все-таки попросила у нее извинения и с легким сердцем вернулась на вокзал. Там она дождалась поезда и вернулась в Москву. И с тех пор пообещала себе никогда не ругаться не только на слепых, глухих и вообще калек, а вообще на людей, потому что они не хуже инвалидов и заслуживают уважения.
— Да уж, — сказал заскучавший Галкин. — Пойду посмотрю, как там Серега справляется.
— Иди, иди, — иронично напутствовала его Маша. Потом долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.
— Постой, Людмила! А это ты не про себя рассказала? Я же помню — к нам эти немые недавно лезли со своим товаром, с журналами своими, а ты им что-то показала, и они поняли!
— Это я просто у Ольги кое-чему научилась. На всякий случай, — объяснила Людмила.
— И не орешь сроду ни на кого, даже когда надо. Тоже у сестры переняла?
— Тоже, — улыбнулась Людмила. — Нет, со мной такого быть не может. А если было бы, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.
Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.
А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, — ничего, получается. И, главное, не так хвастливо, как если бы о себе — если о чем-то в принципе хорошем.
А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.
История настоящая и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.
Назад: ОБМАН
Дальше: НИКОГДА