Книга: Поцелуй Большого Змея
Назад: Глава V Что такое паамон, или Первый день в обители
Дальше: Глава VII Уроки истины

Глава VI
Которой не должно было быть

То, о чем я хочу написать сейчас, стало мне известным во всех подробностях, когда желтые холмы Кумрана остались далеко за спиной. Я бы хотел не думать об этом, я бы хотел, чтобы эти печальные события вообще не произошли. Но изменить прошлое мы не в силах. Как и настоящее. Единственная временная субстанция, поддающаяся нашим усилиям – будущее. Я записываю свою историю, чтобы помочь другим, идущим путем духа, изменить путь и предначертание. Пусть моя короткая жизнь послужит для них примером.
Я понимаю, что большинство людей учится лишь на собственных ошибках. Если бы мы могли перенимать опыт других, человечество выглядело бы иначе. Но этот свиток предназначается детям Света, обновившим Завет со Всевышним, и мои слова скажут им куда больше, чем язычникам или сынам Тьмы.
О внешней канве событий мне поведала мать. В Кумране я научился смотреть на мир через Сердце, возвышенное над животной душой. В таком состоянии хватка Пространства и Времени ослабевает, а иногда исчезает совсем. Освобожденное сознание, сбросив оковы Здесь и Сейчас, может оглядывать как материальный, так и невидимый мир. Мир, в котором нет ни прошлого, ни будущего, а все происходит одновременно. Так прозревают грядущее, так совершают то, что невежды называют чудесами. Но в таком откровении нет ничего чудесного или таинственного. На эту ступень может подняться каждый избранный, который найдет силы подчинить сознанию плоть и страсть.
Внутренним зрением я вижу случившееся с отцом и матерью так же ясно, как если бы я стоял на соседнем холме и воочию наблюдал за событиями.
Выйдя из долины, они свернули к берегу моря, и вскоре оказались на дороге, ведущей в город пальм, Йерихо.
– Я хочу быть неподалеку от моего мальчика, – повторяла мать. – Пусть меня не пускают в обитель, но ты, Йосеф, ты-то ведь сможешь навещать его хотя бы раз в месяц.
– Ты хочешь, чтобы над Шуа потешались соученики? – не соглашался отец. – Я буду приходить в Кумран на праздники. Два, три раза в год. Но даже это будет считаться излишним. Для нас разумнее всего отправиться в Галилею.
– Ни за что! – возмущалась мать. – От Йерихо до обители не больше двадцати миль. Мысль, что над моей головой проплывают те же самые облака, которые видит Шуа, поможет мне переносить разлуку.
– Облака, – усмехался отец. – Да он сутками не будет выходить из подземелья. А посмотреть на небо сможет только по пути в Дом Собраний.
Дорога, по которой они шли, вилась вдоль самой кромки Соленого моря. Белые глыбы соли выступали из сапфировой глади. Легкий ветерок морщил густую, похожую на масло, поверхность воды. Далеко в глубине моря маячил парус: большая лодка, груженная финиками, шла к розовым горам Моава, нависавшим над противоположным берегом.
Солнце уже начало клониться к желтым холмам, когда впереди на дороге заклубилось облачко пыли и послышался топот копыт.
– Дай Свет, – воскликнул отец, доставая из котомки свернутую жгутом веревку, – чтобы это оказались римляне.
Он быстрыми движениями завязал узел на одном конце веревки и подпоясался. Веревка сверкала на солнце, точно змея.
– Ты никогда не рассказывал мне, Йосеф, – прошептала мать, уставясь на веревку.
– Да, да, – чуть раздраженно ответил отец. – Но зачем тебе нужно знать обо всем? Умножающий знание умножает печаль.
– Ты еще не забыл путь воина, да?
– Если это римляне, то все может окончиться благополучно, но если впереди сирийские наемники…
Топот стремительно приближался.
– Я постараюсь избежать схватки, – сказал отец. – Когда ты увидишь, что я снимаю веревку, сразу беги к скалам. Не оборачивайся и не задерживайся, беги изо всех сил. Хорошо?
– Хорошо. Ты справишься с ними?
– Свет знает, – отец усмехнулся. – Сколько их там, чем вооружены, как настроены… Одолеть римлян сложнее, чем сирийцев. Они и вооружены лучше и обучены как надо. Но с ними можно договориться, они не нападают из-за спины и чтят законы. Верховный терапевт дал мне диплома-диптих. Я теперь бывший боец вспомогательных войск, аукселиарии.
– А откуда у него эта диплома?
– Откуда у терапевтов диплома? – отец улыбнулся. – Тебе же известно, как они почитают кесаря. Всякая власть от Бога, поэтому нужно полностью подчиняться установлениям кесаря и Рима. А когда одна из сторон столь почтительно относится к другой, то и второй передаются уважение и почтительность. Кто знает, как и чем община расплачивается за эти дипломы. Но покуда она у меня в руках – беспокоиться не о чем. По крайней мере, при встрече с римским патрулем.
Топот раздавался уже рядом, и вот из-за поворота дороги показалась группа скачущих во весь опор всадников. В сверкающих шлемах, коричневых кожаных панцирях, у каждого с правой стороны висел длинный меч, подрагивающий при каждом ударе копыт о землю. Одной рукой всадники сжимали уздечку, а другой копье. Поперек лошадиных спин лежали продолговатые щиты, из колчанов торчали длинные, точно копья, метательные дротики с широкими наконечниками.
– Римляне, – с облегчением воскликнул отец.
Всадники подскакали к путникам и остановились. Разгоряченные лошади поводили головами и нервно переступали с ноги на ногу.
– Кто такие? – спросил один из всадников.
– Я плотник. Иду из Эйн-Геди в Йерихо. А это моя жена.
– Плотника мы и разыскиваем, – всадник направил копье в сторону отца. – Ты, часом, не ошибся, когда сказал Эйн-Геди? Может, тебе надо было назвать другой город, скажем, Эфрату?
– Нет, не ошибся, – твердо произнес отец и, вытащив из-за пазухи две сложенные вместе бронзовые пластинки, протянул их всаднику.
– Это еще что такое? – удивленно спросил тот.
– Диплома-диптих.
Всадник отвел копье, наклонился и взял пластинки. Раскрыв их, он внимательно прочитал высеченное на внутренней поверхности, сложил обратно и протянул отцу.
– Извини, друг. Служба. Сам понимаешь.
– Понимаю, – отец кивнул. – А кого вы ищете?
– Семью преступника из Эфраты. Его отец тоже плотник. Кстати, они по дороге вам не попадались?
– А как выглядят?
– Мужчина твоих лет, а женщина, – он оценивающе посмотрел на мать. – Женщина помоложе, чем твоя жена. С ними мальчишка лет двенадцати.
– Нет, – решительно ответил отец. – От самого Эйн-Геди дорога была пустой. Только двое самаритян на повозке, полной фиников, ехали за нами следом, но еще до полудня свернули на иерусалимскую дорогу.
– Понятно, – всадник поднял руку в римском приветствии. – Счастливого пути, друг.
– И вам удачи, – поднял в ответном приветствии руку отец.
Всадники с места взяли в галоп, и спустя несколько мгновений вокруг снова воцарилась знойная тишина.
– Подействовало, – с облегчением вздохнула мать. – Верховный терапевт знает, что делает.
– На римлян это действует, – отец свернул веревку и запрятал ее в мешок. – Я о другом думаю. Коли нас так основательно ищут, не лучше ли все-таки податься в Галилею?
– Ни за что, – губы матери сжались в полоску. – И вообще, – она вдруг улыбнулась, и розовый бутон губ снова расцвел на лице. – Римляне считают, что мать преступника моложе меня, может, я намажу лицом пылью, сгорблюсь, и тогда нас вообще никто не заподозрит.
– Успеется, – улыбнулся в ответ отец. – От римлян нас защищает диптих, а сирийцы не настолько наблюдательны.
Они продолжили путь. Длинные фиолетовые тени скал легли на дорогу. Соленое море плоско и неподвижно лежало у их ног, голубое, словно небо над горами Моава.
Застава сирийских наемников пряталась за поворотом дороги. Отец едва успел достать веревку, как первый дозорный, подскочив, грубо схватил его за плечо.
– Кто такие? – прорычал он, обдавая отца смрадным дыханием. Полы полосатого халата сирийца покрывал сложный орнамент из свежих и старых пятен, дырочек разного размера и разной формы, прожженных искрами бесчисленных костров. Блестящее от пота лицо сирийца было обильно усыпано черными угрями, также напоминавшими следы искр.
– Я бывший боец аукселиарии, – спокойно ответил отец, с трудом преодолевая желание немедленно сбросить с плеча руку и отодвинуться подальше от вонючего наемника.
– А ну, пойдем, выясним, что за аукселиария такая, – сириец толкнул отца по направлению к скале, под которой, небрежно заложив ногу за ногу, сидел еще один дозорный. Пара бедно одетых крестьян не вызывала у него опасений.
Отец подошел к скале и вдруг услышал за спиной сдавленные крики. Обернувшись, он увидел, как двое сирийцев, выскочивших из-за камней, валят мать на землю. Один срывал с нее платье, а второй, больно выкрутив руку, зажимал рот.
Дальнейшее произошло очень быстро. Куда быстрее, чем описание тех событий. Отец вывернулся из-под руки стражника, сорвал с пояса веревку и почти неуловимым для глаза движением обернул один из ее концов вокруг руки. Второй конец, с завязанным узлом, вдруг описал петлю в воздухе и обхватил запястье сирийца, тянувшего из ножен кривой меч. Резкий рывок и сириец с воплем боли полетел на землю. В то же мгновение веревка соскользнула с его руки, оставив после себя кровоточащую рану.
Стражник, сидевший под скалой, среагировал моментально. Вскочив на ноги, он не раздумывая, запустил в отца копьем. Отец пригнулся, и копье, пролетев прямо над его головой, шлепнулось в маслянистую воду Соленого моря.
В два прыжка преодолев расстояние между ним и стражником, отец выбросил вперед руку с веревкой. Узел полетел прямо в лицо сирийцу и, если бы тот не прикрылся щитом, он превратил бы его нос в лепешку. Щит загудел от удара. Стражник, как видно, опытный боец, презрительно усмехнулся и, выхватив из ножен меч, занес его над собой. Удар, нанесенный с такого замаха, мог бы рассечь отца до пояса, но меч даже не успел начать движение вниз. Веревка, поблескивающая металлом, обхватила икру правой ноги сирийца. Рывок – и он шлепнулся на землю. Меч отлетел далеко в сторону, а голова, защищенная только войлочной шапочкой, ударилась с размаху о торчащий из земли камень. Стражник коротко вскрикнул, засучил ногами и затих.
Отец обернулся. Двое наемников были так поглощены делом, что не обратили внимания на случившееся. Мать лежала на земле лицом вниз, один из сирийцев стоял прямо на ее рассыпавшихся волосах, не давая возможности поднять голову, а второй задрав юбку до середины спины, возился со своим халатом, поспешно развязывая пояс.
Отец молча побежал к сирийцам. Его глаза сузились, лицо пылало. Наемник, стоявший на волосах матери, схватился было за рукоятку меча, но дальнейшее произошло так быстро, что лезвие не успело преодолеть даже половины пути из ножен. Веревка обвилась вокруг горла склонившегося над матерью сирийца, насильник хрюкнул, его голова дернулась и приняла неестественное положение. Нелепо размахивая руками, он повалился на спину и задергался в предсмертных конвульсиях.
Веревка снова взметнулась, у второго сирийца не оказалось щита, поэтому удар узлом пришелся точно по носу. Кровь брызнула во все стороны, словно веревка пробила бурдюк с вином. Сириец выпустил рукоять меча, схватился обеими руками за лицо и завыл.
– Бежим, – отец поднял с земли мать. – Бежим, кто знает, сколько их еще там, за скалами.
Мать с трудом встала на ноги, одернула платье, прикрыла волосы сбившимся на шею платком и заковыляла по дороге, держась за отцовскую руку. С каждым шагом ее поступь становилась все тверже и тверже. Очень скоро она пришла в себя и вместе с отцом перешла на бег.
Дорога поднималась вверх, застава, вернее то, что от нее осталось – валявшиеся на земле скорченные фигурки сирийцев, – опускалась вниз. На самом перевале, откуда дорога начинала круто спускаться в уже накрытую черно-фиолетовой тенью сумерек прибрежную долину, отец остановился.
Картина, раскрывавшаяся с вершины, зачаровывала. Огромная чаша синей, темнеющей с каждой минутой воды, горящие розовым огнем верхушки гор Моава, освещенные заходящим солнцем, белые глыбы соляных утесов, желтый песок дороги и одинокий орел, парящий высоко в небе. Отец запрокинул голову и посмотрел на орла. Он медленно кружил над коричневыми скалами, уходящими в сторону Кумрана.
Отец протянул к нему руку, словно хотел прикоснуться к птице, плавно рассекающей густой вечерний воздух, и вдруг содрогнулся всем телом. Мать вскрикнула и от ужаса прикрыла ладонью рот. Хитон на груди отца вздыбился бугром, окровавленный наконечник прорвал ткань, и спустя мгновение стрела до половины выскочила наружу. Второй конец торчал из спины.
– Быстрее, – прохрипел отец. – Они не должны увидеть, что попали. Иначе кинутся в погоню.
Он твердой поступью двинулся вниз по дороге. Мать бросилась за ним. Краем глаза она успела заметить далеко внизу одинокую фигурку очнувшегося сирийца с луком в руках.
Отец прошел всего несколько шагов. Когда вершина перевала скрыла их фигуры от глаз наемника, его ноги стали заплетаться. Он зашатался, мать подставила плечо, отец оперся на него боком, так что окровавленный наконечник закачался прямо перед ее лицом.
– К скалам, – захрипел отец. – К скалам.
До скал было совсем близко, но отец слабел с каждым шагом. Он все сильнее и сильнее повисал на матери, придавливая ее к земле. Она с трудом дотащила его до скалы, рухнув на колени, уложила отца на бок и, взглянув в посеревшее лицо, поняла, что осталась одна.
Отыскав неглубокую расщелину, мать затащила в нее тело, села в ногах и принялась читать молитвы. Холодный молодой месяц безучастно глядел с небес на плачущую женщину. Шакалы выли за утесами, но приблизиться не решались. Мать просидела до утра, и когда ломаная линия гор обозначилась на голубеющем фоне неба, она отыскала обломок скалы покрепче и принялась ломать породу вокруг расщелины. Камни с глухим стуком валились на прикрытое плащом тело. Поднявшееся солнце осветило женщину, рыдающую над свежей осыпью камней.
Потеряв мужа, мать исполнила его последнюю волю и отправилась в Галилею. Дорога туда заняла несколько недель, а я все это время, ни о чем не подозревая, все глубже и глубже погружался в мудрость избранных. Но об этом лучше рассказывать по порядку.
Назад: Глава V Что такое паамон, или Первый день в обители
Дальше: Глава VII Уроки истины