Финал
Воскресение президента

Агнесса сидела в своей кремлевской келье, подперев руками голову, и бессильно плакала. Слезы капали на ее заросшие светлыми волосами щеки, текли по усам и падали на короткую бородку. Выдавленный до последней капли тюбик депиляционного крема валялся под ногами. Перед ней стоял пустой граненый графин, рядом лежала массивная пробка. Да, думала Агнесса, зря только старалась, грех на себя брала. То ли душа испортилась от ненадлежащего хранения, то ли Сусликов своего бездушья туда надышал. Внутренней наполненности – никакой, а волосы наружу со вчерашнего вечера прут и прут. И если бы на закрытых одеждой зонах, но нет, исключительно на лице и руках. Она вспомнила, как вчера вечером, дрожа от нетерпения, она принимала от сусликовского посыльного Кувалдина графин в обмен на корону Российской империи. Как открывала присохшую пробку. Как вдыхала обратно свою душу. Нет, она обратила, конечно, внимание на то, что запах в графине был затхлый, но не придала этому особого значения. Свое – оно ведь не пахнет, оно благоухает, пусть и затхло. Ну, вот и надышалась…

Агнесса протянула к пробке руку, чтобы водрузить ее на место, но не дотянувшись, отдернула руку и страшно завыла. Ее пальцы, полчаса назад подвергнутые депиляции, вновь топорщились короткой щетиной.

В дверь постучали. «Агнесса Никитишна, что с вами? – услышала Агнесса голос своей секретарши. – Вам плохо? Вызвать врача?» Агнесса взяла себя в руки. «Врача не надо. Достань мне абаю, паранджу и лайковые перчатки по локоть». – «Что-что?» – «Одежду благоверной мусульманской женщины». – «Для вас?» – «И себе тоже можешь заказать комплект, если не собираешься увольняться». – «А что случилось?» – «Сегодня на заре я приняла ислам. Сейчас пишу публичное заявление в связи с этим событием». – «А как же похороны Президента? Вы же должны были возглавлять процессию как новоявленная православная святая». – «У меня возникли обстоятельства непреодолимой силы. Сообщи в Администрацию, что я съезжаю из Кремля. Извинись, скажи, что не по своей воле, а только силою чрезвычайных обстоятельств». – «Может быть, вы лучше сами позвоните? Боюсь, мне не поверят». – «Поверят. Обстоятельства они и создавали. Теперь только и ждут, когда я с вещами проследую на выход». – «А куда вы переезжаете?» – «Пока к себе на дачу. Закончу писать заявление о переходе в ислам, отправлю резюме во все султанские гаремы Ближнего Востока – с моим послужным списком кто-нибудь да приютит».

Каблуки секретарши тяжело затопали, удаляясь от двери. Агнесса достала из шкафа рулон мусорных мешков, особо прочных, на завязках, забытых когда-то в келье уборщицей, оторвала один, раскрыла и начала сгребать в него личные вещи. Зазвонил телефон правительственной связи. Агнесса подошла к нему и выдернула из телефона шнур. Зазвонил мобильный. Она даже не стала смотреть, кто звонит. Нажала на кнопку «Выключить». Экранчик телефона помертвел. Чего звонить-то? Скрытые камеры уже явили потусторонним наблюдателям ее новый облик. И кому надо, те видят, чем она сейчас занимается. И слышат, с кем и о чем говорит по телефону ее секретарша. Агнесса взяла со стола злополучный графин и поставила его в мусорную корзину. Туда же опустила и двухтомник Ричарда Уортмана: «Сценарии власти», подаренный ей Сусликовым на ее сорокалетие. Он тогда подошел к своему книжному шкафу, достал две книжки и, передавая ей, сказал, что дарит самое ценное, что есть у него в кабинете. Агнесса подумала, что он просто решил отделаться символическим подарком – не пятилитровую же бутыль с французским коньяком дарить подчиненной женщине. Прочитать книжки она не успела – все суета, суета. Не думала, что мифы и церемонии русской монархии могут оказаться столь актуальными. А надо было хотя бы полистать. Она вспомнила про книжку только тогда, когда увидела Куцына, машущего регалиями перед взлетом. А теперь читать уже поздно. Все свершилось. Куцын улетел и вернулся одной физической оболочкой, остальные шесть тел, включая дух и душу, видимо, отделились от него при незапланированном падении.

Часы на Спасской башне пробили полдень. И тут же зазвучал траурный марш. Начиналась церемония похорон Президента. Агнесса включила монитор, вделанный в стену. Она увидела на экране ГУМ, весь задрапированный черным бархатом. В голове мелькнула мысль, что церемония может оказаться разорительной для теперешних владельцев этого когда-то государственного универсального магазина – наверняка заставили драпировать здание за счет заведения. Войска были выстроены каре, и на рукаве каждого военного была повязана траурная лента. Траурная лента была повязана и по окружности часов на Спасской башне. Камера продемонстрировала приспущенный флаг на бывшем здании Верховного Совета. Потом плачущие лица простых граждан, свезенных автобусами из ближних к Москве регионов на Манежную площадь, где церемонию транслировали на огромном экране. Крупным планом – престарелых рабочих теперь уже закрытого УралВагонЗавода, роняющих скупые мужские слезы в одинаковые клетчатые носовые платки. Ближний план сменился дальним. На горизонте, освещенный ярким, почти летним солнцем, радостно сиял собор Василия Блаженного, диссонируя с общей атмосферой мрачного драматизма. Гроба нигде не было видно. Скорбящие слуги народа на трибунах тянули шеи и вертели головами, пытаясь локализовать объект церемонии.

И вдруг общее «Ах!» пронеслось над площадью. На только что пустом Лобном месте стоял массивный полированный гроб и в нем лежал Президент собственной персоной, то есть не весь Президент, а только его физическая оболочка. «Сняли экранирующий колпак-невидимку, – сообразила Агнесса. – Эффектно, ничего не скажешь». Над площадью на мгновенье воцарилась мертвенная тишина. И в этой тишине послышались мощные мерные шаги. Камера вильнула и сфокусировалась на марширующем почетном карауле, приближающемся к Лобному месту. За караулом почти на цыпочках шли должностные лица, возглавляемые Исполняющим Обязанности Президента Премьером Двойниковым. Они выстроились для церемонии прощания в очередь по рангу. Сводный духовой оркестр Кремля надувал щеки и выдувал раздирающую души музыку. Премьер перекрестился, лобызнул покойника в бумажный обруч на лбу и даже притронулся к руке, как бы символизируя передачу себе властных полномочий. Его примеру последовали все остальные. Количество остальных было строго лимитировано, глав оппозиционных партий на церемонию не допустили во избежание провокаций, и потому с церемонией прощания управились за пятнадцать минут. Агнесса заметила, что ее теперь уже бывшего шефа среди прощающихся не было. Видимо, был слишком занят возложенной на него организационной стороной.

Наконец, последнее, неизвестное Агнессе в лицо, должностное лицо спустилось от гроба. «Наверное, это Штирлиц», – догадалась Агнесса. Про Штирлица в Кремле много говорили, но никто никогда не видел его в лицо. Все спустившиеся задумчиво-скорбно выстроились у подножия. Возникла пауза. Ни лафета, ни катафалка видно не было. «Не все гладко, – подумала Агнесса. – Что-то опять не рассчитали». Подножные уже начали шевелить в нетерпении головами, как вдруг гроб бесшумно поднялся в воздух и поплыл к Кремлевской стене. За ним также бесшумно поднялась и последовала разукрашенная золочеными лаврами крышка. «Ах!» – опять послышалось над площадью. «Охренеть! – подумала Агнесса. – Вот на чем работала секретная кремлевская лаборатория! Лишь бы приземлился в заданной точке».

Она напрасно переживала. Аппарат не подвел и мягко опустился прямо в прямоугольное, зияющее в земле отверстие среди голубых елей. Крышка последовала за ним, бережно накрыв содержимое. Опять возникла пауза. «И все-таки спешка до добра не доводит, – подумала Агнесса, не увидев вокруг могилы людей с мотолопатами. – Не сама же земля вниз засыплется». Находившиеся на площади, похоже, разделяли ее мнение, потому что начали опять взволнованно шевелиться.

Вдруг могила стала издавать ультрамариновое свечение, по мощности сильнее солнечного света, озарявшего площадь. Крышка гроба поднялась вертикально, из нижнего края вырвалось пламя как из сопла ракеты, и прежде чем кто-нибудь успел что-либо понять, исчезла в небесах. Когда дым рассеялся, все увидели среди голубых елок Президента, живого, здорового, загорелого. Он улыбался и приветливо махал рукой свидетелям своего чудесного воскресения. В руках он держал маленького зверька с повязкой на голове. Зоологи потом идентифицировали в зверьке южно-германского суслика. «Да здравствует воскресший Президент Сам Самыч Куцын! – загремели динамики голосом Сусликова. – Многие лета!» – «Многие лета!» – подхватила площадь. Дирижер Кремлевского оркестра гаркнул что-то своим музыкантам, взмахнул палочкой, и духовщики грянули «Боже, царя храни!».

– Агнесса Никитишна, Агнесса Никитишна, Президент воскрес! – забарабанила в дверь секретарша.

– Я в курсе, – сухо отозвалась Агнесса.

– А еще одежду доставили. И Коран в подарок от муфтия.

– Так быстро? Положи на пол перед дверью и удались из приемной. Я приняла обет не показывать своего лица ни мужчинам, ни женщинам.

– Хорошо.

Агнесса подождала пару минут, приоткрыла дверь и ногой подтащила к себе пакет. Она быстро натянула на себя маскирующую ее новый облик одежду, надела перчатки и посмотрелась в зеркало. Сквозь прорези на лице внешний наблюдатель мог видеть только большие, доверчивые, распахнутые миру голубые глаза в обрамлении длинных, не подвергавшихся разрушительному отбеливанию, ресниц. И никаких усов. И даже никаких морщин. «Все, что ни делается, – все к лучшему, – удовлетворенно подумала Агнесса. – Какая экономия на одежде, косметике, парикмахерах! Какие они все-таки мудрые, эти мусульманские мужики. Днем они на работе. Ночью же все равно темно, а убедиться, что рядом с тобой женщина, можно и наощупь. А повышенная волосатость, как она слышала, присуща многим восточным народам, независимо от пола. Потому-то в выщипывании волос мусульманские женщины просто непревзойденные мастера». И Агнесса вспомнила, как в молодости в турецком отеле косметолог делала ей зону бикини при помощи скрученной нитки, один конец которой был зажат в руке, а другой в зубах. Да так ловко и быстро, что Агнесса и испугаться не успела.

В дверь опять постучали. «Можно теперь войти?» – поинтересовалась секретарша. «Войди», – разрешила Агнесса. В дверь вошло развевающееся облако, похожее на Карлсона из запрещенного в две тысячи двенадцатом году к просмотру мультика из Агнессиного детства, в сцене, когда он, прикинувшись привидением, пугал Фрекен Бок. Только Карлсон был белым облаком, а к Агнессе вошло черное. «Ну, как вам?» – кокетливо поинтересовалась крупногабаритная секретарша, принятая Агнессой на должность для создания контраста себе, любимой. «Да ты просто очаровашка!» – искренне восхитилась начальница. «Вы полагаете, в таком костюме у меня больше шансов найти себе мужа?» – «Несомненно». – «А вам тоже идет, – отвесила комплимент секретарша. – Вы же теперь тоже не святая, и даже больше не деловая женщина, можно и замуж, наконец». Именно на этих словах Агнесса почувствовала, как что-то затеплилось у нее внутри, зажглось маленьким огоньком и согрело сердце. «Никак душа все-таки ожила», – промелькнула мысль, а ненакрашенные губы, прикрытые паранджой, растянулись в счастливой улыбке.