Максим Хорохоров любил длинноногих женщин. И длинноногие женщины любили его. Они летели на него роем, как мотыльки на ярко освещенный фонарный столб. Он же разделял рой на две категории: с интеллектом и без. Длинноногих женщины с интеллектом он длительно использовал на разных участках своего обширного бизнеса, где они добросовестно и с энтузиазмом трудились, не покладая рук. Всех остальных он одноразово пользовал по прямому физиологическому назначению и благодарно расставался с одной, чтобы переключиться на другую, третью, четвертую, пятую. Женский рой был настолько бесконечен, что Максим стал серьезно сомневаться в истинности утверждения российских ученых о вырождении нации. Некоторые бабочки пытались зацепиться за фонарный столб, но напиравшие сзади подружки сбивали их и гнали прочь, чтобы попытаться зацепиться самим. Но тщетно.

Максим и не пытался установить сколь-нибудь длительные и доверительные отношения с какой-нибудь бабочкой. Для духовного и душевного общения у него была сестра: тонкая, умная, добрая и всепрощающая, а поселять еще кого-нибудь в своем сердце Максим был не намерен. Они с сестрой выстрадали эту душевную связь, трагически рано лишившись родителей. А бабочки – они только с виду кажутся милыми и воздушными, а на самом деле – свирепые алчущие хищницы.

Живи Максим в другую эпоху, он надел бы рыцарские доспехи и завоевал бы для сестры полцарства с зелеными лугами, хрустальными реками и очаровательным замком. Но Максиму выпало жить в неблагополучное время в неблагоприятном климате и завоевать он смог только вечную мерзлоту, где воздух был таким, что трудно было дышать, а пейзаж был таким, что страшно было смотреть, а реки были такими, что опасно было опустить туда руки, хотя несмышленые местные дети ныряли туда с головой. Но Максим был бесстрашен: он дышал этим воздухом, он смотрел на этот пейзаж. Вот только руки в воду не опускал – воздерживался.

В этом аду добывались стратегические для цивилизации металлы, а отконвоированные и добровольно понаехавшие туда люди в прямом смысле гибли за металл. Максим овладел территорией, осмотрелся, поднял за шкирку полуразвалившееся производство, выкинул за ворота всех старых и убогих, очистил стены от социальных прилипал, а оставшимся труженикам привил уважение к частной собственности, сделав из них акционеров-миниатюриев. Он даже решил со временем отремонтировать в аду бассейн, чтобы хотя бы дети детей могли насладиться безопасным комфортом теплой хлорированной воды. Кардинально же менять ландшафт было экономически нецелесообразно, поскольку Максим не собирался там жить.

На добытые в аду капиталы Максим покупал мечты. Мечту за мечтой, мечту за мечтой. Однажды он даже собрался купить настоящий дворец, возведенный у самого синего моря под самым ласковым солнцем. И даже заплатил сорок миллионов евриков задатка безутешной арабской вдове, оставшейся без мужа, но при дворце. Но сестра спросила: «На что тебе дворец, Максим? Ты же не будешь там жить, и я не буду, и никто не будет. Мы выросли в типовой московской квартире, а во дворце мы можем потерять друг друга. Лучше бы ты отдал деньги бедным». «Хорошо, – согласился отказаться от мечты о дворце Максим. – Дворец я покупать не буду. А деньги отдам безутешной вдове – все равно задаток назад не вернет. Но бедным я денег не раздам». «Почему?» – спросила сестра. «Они от этого станут еще беднее. Ты же видишь, что творится в Африке. Туземцы так привыкли получать гуманитарную помощь, что теперь твердо убеждены: еда растет на небе, откуда ее доставляют самолеты. Сидят под пальмами, пухнут от голода и ждут, когда в небе появится железная птица с пропитанием в клюве. Они уже и не помнят, что когда-то добывали пищу на земле». С таким аргументом сестра не могла не согласиться. «Хорошо, – сказала она. – Тогда научи бедных, как добыть деньги». «Этого я не могу». – «Почему?» – «Потому что для этого надо ломать всю систему, а это не в моей власти». – «А ты возьми власть в свои руки». – «Взять власть в руки мечтают низкорослые закомплексованные мальчики, чтобы отомстить матери-природе и всем окружающим, а меня в детстве такая мечта не посещала. Меня, честно сказать, даже деньги и женщины не волнуют», – добавил он. «Максим, ты лицемеришь!» – «Нет, дорогая сестра, деньги и женщины меня не волнуют, они меня успокаивают». – «И ты собираешься успокоено состариться среди вечной мерзлоты в матовом окружении бывших зэков и проституток-спидоносок?» – «Я мог бы успокоено состариться среди реликтовых деревьев и антикварной мебели в окружении прошедших тщательный медицинский контроль юных дев, но ты же не одобряешь такой план». – «Да ты же быстро умрешь там от скуки!» – «Да, в мерзлоте мое бренное тело сохранится дольше и умру я позже». – «А какую надпись ты хотел бы видеть на своем надгробии? „Он взял от жизни все, ничего не дав взамен“?» – «Нет, не так. „Он был добр и щедр к своим друзьям“». – «Да-да, и к богатым вдовам. Один необдуманный росчерк пера – и годовая зарплата пяти тысяч заполярных рабочих переходит безутешной вдовушке». – «Ну ладно, не буду отдавать вдове за здорово живешь сорок миллионов. Я все-таки куплю дворец». – «И заплатишь за него столько, что можно было бы построить сорок дворцов спорта!» – «На эти деньги можно построить и больше, но в нашей стране по ходу стройки все сожрет коррупция». – «А тебе жалко денег коррупционерам?» – «Жалко». – «Тогда борись с ней!» – «С кем?» – «Не с кем, а с чем. С коррупцией». – «Я, что, похож на камикадзе?» – «Ты похож на страуса, который спрятал голову в песок и думает, что всех перехитрил. А тем временем охотник заходит с тыла, чтобы пустить пулю в заднюю мишень. И ты даже не рискнешь кричать „Насилуют!“, чтобы никто не узнал о смене ориентации. Ты ведь у нас создал образ вечно молодого мачо с револьвером, заряженным холостыми патронами, таскающий за собой на веревочке обоз раскрашенных вагин». Бесстрастное лицо Максима скривилось, как от неожиданного удара под дых. «Не надо!» – исказившимся голосом попросил он. «Надо, Макс, надо. Хоть к пятидесяти годам ослабь свой младенческий хватательный рефлекс. Хватит тащить в рот все, что плохо лежит. Займись созиданием. Создай что-нибудь значительное». – «Например?» – «Например, систему противодействия коррупции». – «Но я же не чиновник». – «А ты повлияй на чиновников». – «Но я же не политик». – «Так стань им»… В конце концов Максим поддался на уговоры сестры, отложил калькулятор, взял в руки флаг и пошел служить правому делу.

…Хорохоров ляпнулся в политическую лужу со всей высоты своего олигархического роста. Он не знал, что дно у политических луж очень скользкое. Он не подозревал, что прежде чем сделать любой шаг, нужно осторожно осмотреться. И он не думал, что нужно согласовывать каждый чих с текущей властью. К тому же Максим не имел никакого опыта функционирования в условиях декларируемой демократии. Выросший в условиях диктатуры КПСС, он плавно перешел к олигархической диктатуре, где он единолично, максимум вдвоем с партнером, принимал все решения. Он мастерски решал стратегические задачи обогащения в заданных политических условиях. А обеспечением благоприятных политических условий всегда занимался его партнер Полутаранин.

Но с Полутараниным после долгих лет совместной бизнес-жизни пришлось расплеваться. Смешно сказать из-за чего. Из-за несовпадения взглядов о месте женщин в жизни мужчины. И какое это к бизнесу имело отношение? Да ровным счетом никакого. Полуторанин решил занять позицию моралиста и прочитать ему нотацию о том, что он, Максим, наносит удар светлому образу российского туриста во всем альпийском регионе. Слово за слово, дошли до раздела бизнеса, хотя в их бизнесе мораль вообще ничего не значила и никогда не использовалась. Кто выиграл? Относительная молодость, то есть он, Хорохоров. Лучшие активы остались за ним.

Теперь бы, конечно, Полуторанин с его мудростью, знанием политических лабиринтов, тайных ходов и замаскированных дверей очень бы пригодился. Но… точка невозврата давно пройдена, и Хорохорову придется одному барахтаться в этой грязно-политической луже, в которую он добровольно вляпался. Нет, он, конечно, подтянул к краям этого топкого водоема всех своих подчиненных менеджеров, они даже скинулась на спасательный круг для Максима, приобрели его и пытались бросить Хорохорову, однако то ли сил у них было мало, то ли старались неискренне, но круг до Максима не долетел.

Гордому Максиму ничего не оставалось делать, как притвориться, что намеренно упал в воду, чтобы плыть к высокому берегу, вскарабкавшись на который можно было погреться в лучах президентского солнца. И он размашисто направился к намеченной цели. На высоком берегу стояли люди с баграми, среди которых он узнал и Сусликова, и Колодина, и Мечина. Когда Максим спортивно выпрыгнул из воды и ухватился за край обрыва, эти люди подбежали и стали колотить баграми ему по пальцам и били до тех пор, пока Хорохоров не разжал их.

Так Хорохоров снова оказался в луже и стал осматриваться, чтобы понять, куда же прибиться. Но чем дольше он осматривал берега, тем яснее становилось, что по окружности – сплошная трясина. И если он не создаст себе собственный остров из донного грунта, то потонет. И Максим нырнул за строительным материалом на самое дно…

На самое дно – значит в регионы. А тут как раз в Красноказарменске начались выборы. На поверхность всплыла целая гроздь претендентов на пост мэра. Едряной претендент, конечно, для Максимова острова не подходил. Пяток мутных пескарей непонятного происхождения Максим отбросил сразу. Осталось еще пять рыбин разного сорта. Кого взять на свой остров – непонятно. Максим за советом к своим менеджерам – кого, мол, рекомендуете. А каждый менеджер своего кандидата хвалит. Почувствовал в себе Максим желание тряхнуть стариной и привезти верного человека с вечной мерзлоты на должность мэра. Но тут же наступил на горло своему желанию. Вспомнил, что трясти стариной ему теперь нельзя, теперь он – приверженец демократии. Запутался совсем Максим и решил взять на остров того, за кого народ проголосует. А народ проголосовал за едряного кандидата неместной даже породы. И понял Максим, что дно уходит из-под его ног и что в этой чертовой демократии твердую опору найти ох как трудно. Что единоначалие и властная вертикаль – возможно, единственный в России способ удержаться на плаву. Ведь вот если спроецировать ситуацию на его девок: приходит он к ним, допустим, и говорит: «Выберите путем голосования, кто из вас сегодня со мной ложе разделит». Что будет? Перегрызутся, а может, даже и подерутся, но консенсуса никогда не достигнут. А зачем ему девки с повреждениями на лице и теле? Целые-то гораздо привлекательнее.

И чем яснее понимал Максим опасность демократии, тем смурнее он становился, и тем меньше он видел шансов добраться до твердого берега, не перемазавшись по уши в иле и тине. Ему хотелось вывесить над собой белый флаг, но гордыня не позволяла. Он лишь привязал белую полоску в петлицу намокшего пиджака, что означало: сдаюсь, но без огласки, и шагнул к болотистой топи.