Когда Крошечка пришла в себя, было опять светло. Голова не болела, не кружилась, тело не ломило, она сошла с койки на пол, взглянула на себя: эх, одежда на ней больничная — полосатая пижама. Босые ноги сунула в дерматиновые тапочки. Дежурная медсестра — незнакомая: некоторых она узнавала в лицо, — подошла к ней и, улыбнувшись, сказала:

— Вот видишь, а ты боялась… Ничего страшного не произошло… Вот ты и выздоровела! Мы почти всех излечиваем. Беги к главврачу — за выпиской. Во-он кабинет, в конце коридора, последняя дверь, как раз у окошка.

Все двери в деревянном коридоре оказались плотно прикрыты, она оглянулась: медсестра прижала палец к губам, дескать, идет тихий час, шуметь нельзя, — и Орина кивнула, пошла на цыпочках. Кровати, которые, как она помнила, стояли здесь, вынесли, осталась только ее койка, поэтому коридор казался пустым и просторным. Подошла к окну — и оторопела: деревья в больничном саду сменили однотонно-зеленые летние халаты на пятнистые осенние. Значит, вот сколько времени она проболела: уже и осень наступила!

Крошечка нерешительно постучала, услышала: «Войдите!» — и вошла.

За столом, склонившись, сидела и что-то писала полная круглоликая женщина; не отрываясь от писанины, она кивнула: садись, подожди…

На топчане, покрытом белой простыней, из-под которой — с конца, противоположного приподнятому изголовью, — выглядывала оранжевая клеенка, с краешка, как раз на клеенке сидел мальчик… Она тотчас узнала: это был Павлик Краснов, сын Пандоры, которого прежде нее увезли в пургинскую больницу. Павлик бросил на нее быстрый взгляд — и отвернулся. Крошечка осталась стоять. Врач, дописав предложение, поставила в конце жирный восклицательный знак — так что прорвала пером бумагу, — и поднялась из-за стола. Из-под белого халата выглядывали щегольские, военного образца сапожки. Подойдя к Орине, она хмуро сказала:

— Я вижу, ты меня не помнишь? А ведь я живу в вашей же улице, тетя Шура Александрова, неужто не узнаёшь?

Крошечка решила кивнуть: в их улице и впрямь жили Александровы, правда, она видела — пару раз — только старуху Александрову, с остальными членами этой семьи ей познакомиться не довелось.

— Ну ясно: ты меня не помнишь! Вот и Павлик тоже не помнит… Я ведь с раннего утра ухожу: еще и светать не начинает, а возвращаюсь — все уж спят. Ни выходных, ни проходных… Вот работа! Да твоя бабушка все про это знает — она ведь фельдшер, тоже достается…

— Она уж на пенсии, — уточнила Орина.

— Нуда, да… Так вот твоя выписка! Ты теперь здорова — можешь отправляться домой…

Крошечка, получив в руки какую-то бумагу, несколько смешалась…

— А разве… за мной не приехали? Мама… или бабушка?

— Не обессудь: не успели им сообщить. Я-то ведь во время эпидемии прямо тут в больнице и живу, больше передать было не с кем… А место занимать, сама понимаешь, нельзя, каждый час дорог! Очень уж много у нас нынче народу! Во-он очередь какая выстроилась к приемному покою — погляди…

Крошечка подошла к окошку: и впрямь, к флигелю, где находилось приемное отделение, извиваясь змеей среди тополей и желтой акации, стояла очередь, состоящая большей частью из женщин с детьми, хотя в ней, нет-нет да и попадались мужчины. Некоторые, видимо, устав стоять, сидели на земле, прислонившись к стволам деревьев, и желтые листья, осыпаясь, кружились и падали, а сидящие даже не шевелились — наверное, они давно здесь сидели: многих засыпало с головой, они были похожи на осенние костры, готовые к сожжению. Совсем маленьких ребят женщины держали на руках, одна молодая мать ходила туда-сюда с младенцем, завернутым в клетчатое одеяло, и время от времени хорошенько встряхивала свой сверток. Вдоль очереди курсировала пара дюжих санитаров в белых халатах с завязками на спине. Иногда они курили, прислонясь к стволу акации, переговоривались меж собой, но тем не менее зорко наблюдали, чтобы все было по правилам. Над дверями иногда загоралась красная лампочка, дверь приоткрывалась, и если очередник мешкал — а таковые находились, — санитар живо вталкивал его внутрь.

Врач Шура Александрова протянула с тяжким вздохом:

— Работы-то, рабо-оты-ы… Эпидемия — чего тут рассусоливать!

И вновь склонилась над столом, что-то дописывая, внося какие-то правки в свои записи, потом подняла голову и построжавшим голосом воскликнула:

— Ну, вы еще здесь?! Что же вы стоите… Орина, уж Павлика, ты надеюсь, знаешь?!

Крошечка кивнула, искоса глянув на отвернувшегося к окну мальчишку.

— Вот вместе домой и поезжайте: его тоже выписали. Приедете — вот родня-то обрадуется! Ничего — вы ребята уже большие, как-нибудь доберетесь, вдвоем-то веселее!

Они вышли в коридор и, не глядя друг на друга, направились к дверям, над которыми горело слово «выход». Орина ни разу в жизни не разговаривала с этим букой Павликом, а вот теперь они вынуждены вместе добираться до дома… Павлик, спускаясь с крыльца, чуть не упал, и вообще шел как-то не очень уверенно, каждый шаг давался ему с трудом. «Наверное, какое-то осложнение, — подумала Крошечка. — Паралич? Или… тапки велики?» У Павлика были такие же, как у нее, коричневые дерматиновые тапочки на несколько размеров больше, чем нужно.

Они — широкой аллеей — уже подходили к железным воротам, которые выводили с больничной территории на волю, когда в дверях флигеля показалась дежурная медсестра. Ловко маневрируя среди дожидавшихся своей очереди, она побежала к ребятам, размахивая свободной рукой: дескать, стойте, погодите-ка, вы кое-что забыли — и протянула им по узелку:

— Здесь ваша одежда! А казенные пижамы, так уж и быть, оставьте себе — все равно списывать. Да не потеряйте выписки-то — они вам еще пригодятся!

Ребята кивнули; у Орины сложенная вчетверо бумажка лежала в кармане пижамной куртки, Павлик, в свою очередь, похлопал себя по карману — дескать, и у него выписка тоже прибрана. Возвращаться в больницу — даже для того, чтобы переодеться, — как-то не хотелось. Крошечка углядела среди зарослей желтой акации, рассыпавшей по земле спелые стручки, дощатую беседку, некогда выкрашенную белой краской, — белила облупились и сползали струпьями, — велела мальчику дожидаться ее и, с раздирающим душу треском стручков под ногами, побежала туда. В узелке оказались зеленая кофта, байковое платьишко и полукеды с носками. Она разложила одежку на круглом столе, поверх нацарапанной надписи: «Здесь был Геша». Платье натянула прямо на пижаму, сверху нацепила кофту, полосатые штаны выглядывали из-под подола: получалось по-татарски, но выбирать не приходилось. Крошечка сунула руку в кармашек платья и нащупала завалявшийся пятак — это хорошо! Она позвала Павлика: дескать, эй, иди сюда. Мальчик показался из кустов. Орина велела и ему переодеться, мол, я у ворот обожду.

Она уже подходила к воротам, когда из беседки раздался вопль — Орина вздрогнула и бросилась обратно: этот дурак Павлик стоял посреди беседки совершенно голый и орал, будто его режут. Крошечка повернулась и пошла прочь. Только этого не хватало, наверное, он помешался после болезни. Конечно, он и прежде бегал без штанов — но ведь это было в прошлом году, с той поры он уж, поди-ка, вырос, ему ведь того гляди в школу идти (так же, как и ей), и вот пожалуйста, что он вытворяет! Лучше уж она одна будет добираться до дому, чем с таким-то дурнем! А бабушка еще говорит, что она — дурочка…

Крошечка вышла на улицу — и оторопела: куда ж идти?! За всю свою недолгую жизнь она только два раза была в Пурге — конечно, оба раза со взрослыми, — и ничего тут не узнавала. Знать бы хоть, в какой стороне их Поселок… И спросить не у кого — улица, заставленная одноэтажными казенными домами барачного типа, была пустынна: ни людей, ни машин. Углядев на одном из бараков вывеску «Столовая», Крошечка перешла через дорогу, оглянулась: Павлик (слава богу, кое-как одетый!), переваливаясь на ходу, бежал следом… Да упал посреди дороги! Но скрепился, не заплакал. Орина вздохнула: что ж, от него, видать, не отвяжешься, придется брать мальчишку с собой.

Павлик доковылял до нее и встал рядом. Крошечка спросила свысока:

— А ты хоть читать умеешь?

Он кивнул.

— Можешь прочесть, что тут написано? — и указала на вывеску.

Павлик открыл рот — и просипел что-то невразумительное.

— Что-что-что?! — воскликнула Крошечка.

Разумеется, читать он не умел — куда уж ему…

В столовой заняты были всего два столика: над тарелками с красным борщом склонились семеро работяг, одетых в спецовки; мужики намазывали на ломти хлеба толстый слой горчицы, отправляли в рот и смачно жевали. На стенке красовался плакат «Когда я ем — я глух и нем!». Работяги, видать, — в отличие от Павлика, — читать умели: ели молчком, и так стремительно, что тарелки вмиг опустели, рабочие поднялись, покидали тарелки в мойку, подмигнув ребятам, утерлись рукавами: «Эх, вкусно!» — и помчались к двери: наверное, опаздывали на работу.

Орина нерешительно подошла к раздаче: за спиной тетки в белом колпаке, подобно алюминиевым планетам, громоздились кастрюльки — и побольше и поменьше, а одна так с мельничное колесо; из-под крышек «планет» валил пар, и пахло очень и очень вкусно; но что купишь на пять копеек? Из меню, прикрепленного к стенке, выходило, что выбор у них невелик…

— Что взять: пирожок с капустой или пять кусков хлеба? — спросила Крошечка у Павлика, который стоял за ее спиной.

Но мальчик замотал головой и, кашляя через слово, прошептал:

— Нет, кхОрина, я не кхочу есть. И кхты не кхочешь, — и потащил ее прочь из столовой.

Крошечка до того удивилась, что дала себя вывести наружу:

— Откуда ты можешь знать, что я хочу? Ты, может, и не хочешь, а я бы съела пирожок…

— Я знаю эту столовую: у них капуста кислая и хлеб непропеченный, — сказал Павлик погромче, слегка заикаясь и странно кривя рот.

Крошечка покосилась на него: подумаешь, какой гурман — капуста у него кислая! Можно подумать, Пандора кормит их разносолами.

Они прошли вперед по деревянному тротуару — и Орина остановилась, прочитав любопытную надпись «Их разыскивает милиция», под которой на стенде были во множестве приклеены фотографии преступников, и вдруг среди незнакомых лиц — большей частью мужских — она увидела лицо Нюры Абросимовой… Пригляделась: может, не она? Нет, она: вон и платок на ней, белый. Ничего себе! Покосилась на Павлика: увидел ли он Нюрин портрет — это ведь его бабушка! Он увидел.

И тут в доме позади стенда с треском распахнулось окошко, и мужской голос позвал:

— Эй, ребятки… Идите-ка сюда!

Крошечка увидела, что в окно высунулся Милиционер в форме, и струхнула: видимо, он наблюдал за ними…

— Вы — нам? — на всякий случай уточнила Орина, хотя никаких других ребяток и на километр вокруг не было видно.

— Вам-вам. Идите, идите сюда, — манил их пальцем Милиционер. — Вход с той стороны. Мой кабинет — 21-й. Давайте, давайте, пошевеливайтесь. У меня без вас дел полно…

Орина с Павликом переглянулись: может, дать стрекача? А вдруг Милиционер выскочит в окошко и погонится за ними? Лучше уж послушаться.

Обойдя здание, они со двора вошли внутрь, поглядели: дежурного за огражденной стойкой нет, и пошли по коридору в поисках нужного кабинета. А Милиционер уже распахнул обитую дерматином дверь с цифрой 21 и, дожидаясь в дверях, опять их манил.

В кабинете против милицейского стола наизготовку стояло два стула, на которые они и уселись. Над столом висел портрет остробородого милицейского начальника с холодным взглядом. Милиционер выпил стакан воды, налил из графина еще и предложил им — Орина протянула было руку за водицей, но Павлик перехватил стакан и поставил на стол:

— Спасибо, мы не хотим.

Крошечка решила покамесь не ссориться с наглым мальчишкой: неподходящий момент, но после — все ему высказать.

— Мое дело предложить, — пожал плечами несколько обиженный Милиционер.

— Наше — отказаться, — тотчас докончил Павлик, видать, не наученный, как надо разговаривать со взрослыми.

Милиционер бросил на него сердитый взгляд, но нотацию читать не стал, а сразу взял быка за рога:

— Значит, вы увидели знакомых среди преступников, которых мы разыскиваем, так?!

Крошечка вытаращила глаза: как он догадался?! Но решилась ни за что не выдавать Нюру, ведь она уж отсидела свое… И зачем она опять им понадобилась?.. Не может быть, чтобы она еще что-то совершила… Но пока Орина раздумывала, Павлик вновь опередил ее:

— Извините, но мы никого из разыскиваемых и близко не знаем.

— Мы так просто смотрели, — кивнула Крошечка.

Милиционер недоверчиво хмыкнул и спросил: а, дескать, почему вы бродите одни, где ваши родители?!

— Нас только что выписали из больницы, мы следуем домой, — опять выскочил вперед Павлик.

А Крошечка, покосившись на него, добавила:

— В Курчумский Лесхоз… И еще у нас там Леспромхоз…

— Так-так-так-так! — пробормотал Милиционер. — Так вот оно что! Оч-чень интересно.

Орина с Павликом переглянулись: дескать, чего тут может быть интересного.

— Bac-то мне и надо! Отлично, просто отлично! У нас есть висяк — нераскрытое дело, которое как раз в вашем Поселке и произошло. И так, и этак мы крутили, на место выезжали, допрашивали свидетелей — нет, ничего не могли выяснить. Очень уж народ там у вас скрытный. А дело серьезное: речь идет об убийстве… И вы нам поможете его раскрыть!

Павлик покосился на Крошечку, которая сильно удивилась и забормотала:

— Как же мы его раскроем? Мы не сумеем… Если даже милиция не смогла его раскрыть, то как мы раскроем? Мы еще маленькие… даже в школу еще не ходим… Хотя должны уж были пойти… И пойдем — наверное.

— А вот таким-то, как вы, проще всего раскрывать такие дела! — воскликнул Милиционер. — Потому что на вас никто не подумает! Ну кому в голову придет, что вы что-то там хотите раскрыть… Вы можете шнырять где угодно, подслушивать и подглядывать, как настоящие сыщики — никто на вас и внимания не обратит, глядишь: преступники у вас в кармане! Если они, конечно, есть. Я ведь, ребятишки, твердо-то не уверен, что это убийство, вполне возможно, что она своей смертью померла…

— Кто? — хором спросили ребята.

— А разве я еще не сказал: Орина Котова, и убийство это давненько уж произошло, еще до вашего рождения. Следы, конечно, уже остыли, а… может, и не остыли. Так что — всё в ваших руках.

Милиционер подошел к высокому шкафу, где в ряд стояли картонные папки с делами, поставил стул, залез на него и вытащил одно из дел с самой верхней полки. Лихо соскочил на пол и протянул папку Павлику. Крошечка собралась надуться, но быстро передумала: интересно было поглядеть, какое это такое дело. Павлик раскрыл номерную папку: внутри оказались подшитые протоколы, какие-то рисунки и еще несколько страшных — бр-р! — фотографий. Видать, в милиции имелись свои дяди Венки — любители снимать и живое, и мертвое.

— Изучайте на досуге, — продолжал Милиционер. — Ежели раскроете это дело — ждет вас награда.

Крошечка вспомнила, какую награду получила за прополку огорода, и вздохнула. А Милиционер продолжал:

— Награда очень серьезная. Так что — старайтесь. Да, и сроку вам даю — три дня. Советую уложиться… А пока что гляньте-ко в окошко — это не ваш ли знакомый?..

Орина поглядела: на той стороне улицы к столбу привязана была лошадь, запряженная в телегу, и это был, это был… монгол Басурман! А в телеге сидел не кто иной, как…

— Дедушка Диомед! — заорали ребята в два голоса.

— Видите, как все ужасно складывается, — проговорил Милиционер. — То есть я хотел сказать — удачно… Как раз довезет вас до места. Ну, поторопитесь, а то уж скоро темнать начнет… Дело-то, дело-то не забудьте…

Павлик от дверей вернулся, схватил папку и побежал догонять Орину.