Мы лежали на траве с Колупаевым и Суреном.

Не так уж часто доводилось нам, если честно, полежать на траве. Все газоны в нашем сквере были утыканы табличками «По газонам не ходить».

Но этот день был какой-то, наверное, особенный. Все будто вымерло от жары. Колупаев показал нам такое место, где с трех сторон нас закрывали кусты.

Он снял рубашку и сказал, что будет загорать, а мы как хотим.

– Мы тоже хотим! – сказал Сурен и начал снимать свою голубую рубашку.

– Мы не хотим! – сказал я и лег на живот, лицом в траву, чтобы никого не видеть.

Сурен посмотрел на меня и начал застегивать рубашку обратно.

– Мы тоже не хотим! – сказал он и последовал моему примеру.

– Лева! – сказал он через некоторое время. – По мне тут ползает кто-то! Это кто вообще?

– Не знаю. Вокруг живая природа, – сказал я. – А ты как думал? Это тебе, брат, не шутка. Сними рубашку и ложись на нее. Тогда и ползать не будут. Или будут, но не сразу.

– А по тебе они что, не ползают? – спросил Сурен.

– Ползают немножко, – сказал я. – Но я стараюсь не замечать. Я думаю о чем-то.

– О чем, Лева? – заинтересовался Сурен.

– Вы заткнетесь когда-нибудь? – спросил Колупаев. – Я, на фиг, загораю. Я сплю. Мне снятся сны о хорошем. А вы какой-то бред несете. Замолкните, гады!

– А что тебе снится хорошее? – заинтересовался Сурен.

– Не скажу, – сказал Колупаев. – Не мешай, Сурен. Добром прошу.

И стало тихо.

В этом момент я зачем-то открыл левый глаз. И обнаружил, что мы здесь не одни.

Я тут же закрыл левый глаз обратно. Но это уже не помогло.

То, что я увидел, стояло у меня перед глазами: в траве лежала девушка и какой-то мужчина рядом с ней.

Горячая щека и нежные волосы, мужская рука и яркая кофточка, чуть сбившаяся на плече – вот и все, что я увидел.

Теперь я боялся шевелиться, даже дышать. Мне казалось, что я буду настигнут и разоблачен. Теперь я чувствовал все. Я все слышал.

Сурен похрапывал рядом. По мне действительно ползали какие-то твари. Шумел трамвай. Разговаривали люди в двух шагах отсюда.

– Все нормально! – говорил один. – Все было нормально и будет нормально. А иначе и быть не может! Ну как может быть иначе? Только нормально!

– Да что же нормального! – отвечал ему другой (как мне показалось, более убедительный). – Что ж тут нормального, ты сам посуди? Ты абсолютно не прав! Ты на двести процентов не прав! И с одной стороны я не вижу ничего нормального, и с другой, если так подумать, тоже полный кошмар. Мне вообще непонятна твоя позиция. Что это вообще за позиция? Что значит «нормально»?! Сам посуди, ведь эта твоя позиция сама является ненормальной! Это просто ужас какой-то, а не позиция!

– Ну не знаю! – говорил первый. – Если это ненормально, тогда что же такое «нормально»? Интересные, понимаешь, у тебя какие представления! Все прямо-таки тебе ненормально, все тебе не так! А как же другие люди, у которых вообще я не знаю что в жизни происходит? Они вот почему-то считают, что все нормально. И они правы, эти простые люди! Простые люди всегда правы! И значит, действительно все нормально!

– При чем тут простые люди? – чуть ли не в голос заорал другой. – Ну при чем тут эти так называемые простые люди? Что за аргументы вообще, я не знаю!

Я медленно и, как мне показалось, очень осторожно открыл левый глаз.

Девушка смотрела на меня!

Она улыбалась и жевала травинку. Я опять зажмурил глаза. Да что ж это за наваждение такое! Только откроешь глаза – и тут же эта девушка!

Интересно, а далеко ли она?

Я опять медленно и осторожно приоткрыл левый глаз. Только теперь не до конца, так что сквозь узкие щелочки было плохо видно и перед зрачком дрожали розовые и сиреневые пятна. Девушка опять была, но как будто в тумане.

Ведь лежа на земле очень сложно понять расстояние между тобой и другим лежащим человеком, потому что трава кажется слишком густой и высокой.

В ней, в этой траве, гулял ветер. И где-то очень далеко, после леса травы, виднелись чьи-то рассыпанные волосы, смеющиеся губы и странный волнистый воздух над этим местом.

– Лева! – прошептал Сурен. – Я больше не могу! Во-первых, по мне ужасно кто-то ползает. Во-вторых, почему я должен слушать этих сумасшедших?

Я снова прислушался к бесконечному разговору.

– А я тебе говорю, что все не просто нормально, а супернормально! – опять убеждал собеседника первый, настроенный более позитивно. – Просто нормалек! Ну поверь моему опыту, если хочешь, моей интуиции! Все идет нормально! Не скажу, что отлично, не скажу, что сказочно, не скажу даже, что хорошо. Но нормально! Честное слово! А ведь ты знаешь, я за свои слова отвечаю.

– Ну почему я должен верить твоей так называемой интуиции? – горько восклицал другой. – Разве интуиция – это довод? Это не довод. Это совсем не довод.

– Нет, это довод! Это, если хочешь знать, самый главный довод!

– Лева! – опять позвал меня Сурен. – Что делать? Лежать или еще потерпеть?

– Терпи! – прошипел я и снова закрыл глаза.

Я вспомнил, как мы с Колупаевым сидели в беседке. Делать, как всегда, было нечего, и он вдруг достал обломок зеркала. Посветив мне в глаза, он послал зайца в окна чьей-то квартиры. Заяц побегал по чужому потолку, и к окну подошла женщина.

Она причесывалась.

Женщина посмотрела на нас и задернула занавеску. Но занавеска была короткой, в пол-окна. Заяц продолжал бегать по чужой квартире. Женщина опять подошла и погрозила нам пальцем.

Колупаев убрал зеркальце, а потом снова начал светить в то же самое окно.

– Ты что делаешь? – зашипел я.

Он пожал плечами.

– Зачем? Свети в другие хотя бы!

– А я хочу в это! – твердо сказал Колупаев.

Он яростно водил зеркальцем, и заяц как бешеный носился по потолку.

Вдруг окно распахнулось.

Женщина низко свесилась из окна. На ней было только нижнее белье – красивая комбинация с кружевами. Она улыбалась.

Как мне показалось – довольно весело.

Но Колупаев почему-то обиделся. Он тут же убрал зеркальце и обозвал женщину грубым словом.

Мне даже показалось, что женщина поняла по губам, что он сказал. Она перестала улыбаться и только очень пристально смотрела на нас.

– Ты что? – сказал я Колупаеву тихо. – Совсем сбесился?

Он вдруг достал зеркальце и стал светить женщине прямо в лицо. Она щурилась, заслонялась рукой, но не уходила.

Потом ушла в комнату, взяла свое ручное зеркальце на ручке и стала ловить солнце. Скоро у нее получилось, она попала в меня, и яркий свет вспыхнул перед глазами.

Женщина засмеялась, закрыла окно и ушла навсегда. Колупаев вдруг упал на пол беседки. Я не поверил глазам, но это было именно так – он рухнул как подкошенный.

– Ты чего? – спросил я Колупаева. – Не заболел?

– Сам ты заболел! – сказал он и перевернулся. – Может, я на ней женюсь? А?

– Может, и женишься, – сказал я. – Будешь «С добрым утром!» по утрам слушать.

– Ну и что? – спросил Колупаев.

– Ну и ничего!

Он лежал в беседке, прямо на полу, среди окурков и рассыпанного песка, и блаженно улыбался.

Мне было неприятно видеть эту улыбку, и я отвернулся. Он опять достал свое поганое зеркальце и опять стал светить мне прямо в лицо.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я Колупаева.

И он честно ответил:

– Не знаю!

Всю эту историю я и вспомнил сейчас, лежа на траве. Я тоже не знал, стоит ли мне смотреть еще раз на девушку. Уже и так достаточно насмотрелся.

Смотреть на нее было стыдно.

Но и посмотреть ужасно хотелось. Я даже не могу вам объяснить, почему. Была ли она так уж нестерпимо красива, – не знаю. Возможно, что и нет. Жгло ли меня мучительное любопытство – а чем это они там занимаются, в траве, просто ли загорают или не просто? Нет, не жгло. Совершенно мне это было не интересно.

Вы не поверите, но мне хотелось просто узнать, а есть ли она там, в траве? Может, мне просто привиделось? И не ушла ли она, не исчезла ли?

В этот, третий раз, я решил не притворяться, что смотрю вроде бы случайно, не щуриться, а просто и резко открыть глаза. Но глаза все никак не хотели открываться.

Тогда я взял и пальцами разжал веки.

Это было ужасное мгновение! Девушка не просто смотрела на меня. Она повернулась ко мне сама – и даже явно ждала, когда я наконец открою глаза!

Она, наверное, видела, как я поднимал веки (типа Вия в одноименном фильме).

Это было очень стыдно! И как только я открыл глаза, она радостно засмеялась. Я не слышал смех, я только видел, как у нее открылся рот, и она прижала ладонь к губам, чтобы этот смех не был таким громким.

Но теперь уж мне некуда было деваться. Просто так взять и захлопнуть глаза я уже не мог.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Ну, можно сказать, играли в гляделки. И она меня, конечно, переглядела. Мне мучительно хотелось отвернуться. Я сдерживался изо всех сил.

Спас меня Колупаев.

Он сел в траве и начал сильно хлопать себя по шее.

Мужчина, обнаружив наше соседство, тоже сел в траве и начал пристально на нас смотреть. Весь его взгляд ясно выражал одну простую мысль: а не пойти ли вам куда-нибудь еще?

Видимо, Колупаев понял эту мысль, потому что встал и сказал:

– Ну чего, пошли, что ли?

Сурен тоже неохотно встал, увидел девушку и вдруг сказал громко:

– Вах! Какая девушка! А, Лева?

– Ну что Лева? – ответил я. – Что Лева? Что ты пристал? Отстань вообще.

– Я пристал? – поразился Сурен. – Ну ты и наглый тип! Наглейший какой-то просто тип.

Я не смотрел на девушку. Мне почему-то казалось, что если на нее посмотрю, то уже не смогу никуда уйти. Ноги у меня отнимутся, и я рухну обратно в траву. Как в сказке. Или в этой, в мифологии.

Но я не рухнул.

Мы вышли на бульвар. Было очень душно, несмотря на близость травы и деревьев. Два мужика сидели на скамейке – один лысый, другой в очках.

Они пили пиво и иногда перебрасывались репликами.

– Может, ты и прав, – говорил один. – Я не знаю. Возможно, что все действительно нормально. Но я этого не чувствую!

– А ты почувствуй! – убеждал его другой. – Почувствуй! Оглянись вокруг! Посмотри на девушек, я не знаю, на машины, на этих вот ребят.

– Не надо на нас смотреть, – сказал мрачно Колупаев. – Мы боимся. Мы еще маленькие.

Оба мужика заржали и предложили нам пива. Но мы отказались.

– Смотри-ка, Лева! – сказал Сурен, когда мы перешли Трехгорный вал и оказались на нашей Большевистской улице. – Снег, что ли? У вас что, в Москве, летом тоже снег идет? Или это какой-то пух?

В сквере мы этого пуха не заметили почему-то.

Это был тополиный пух.

Я закинул голову вверх и почувствовал себя каким-то летучим голландцем.

Вокруг меня все летело.

Летел желтый дом с библиотекой. Летели все четыре его подъезда с лавочками. Летел весь Краснопресненский район столицы нашей Родины со штабом стратегических войск, неизвестным заводом, с церковью кого-то там на крови и с Гидрометеоцентром, с покосившимися деревянными домами и новыми крупноблочными башнями, с моей школой и с трамваями на улице Заморенова. Все улетало вверх!

На самом деле это пух летел навстречу нам со скоростью ветра. И скорость его постоянно усиливалась.

– Тьфу, зараза! – сказал Колупаев. – Хоть на улицу не выходи. Просто чума какая-то.

– Да ладно тебе! – сказал я.

Белые струи, столбы, завихрения и потоки волокли нас по

улице куда-то вниз, к центру города.

– Давай его жечь! – крикнул Колупаев мне в ухо, потому что мы уже плохо слышали из-за ветра и пуха.

– Давай! – сказал я.

Но у Колупаева была всего одна спичка. Мы долго сгребали на тротуар огромную кучу пуха, но он выскальзывал из рук, и мы совершенно изнемогли.

– Ну, вперед! – сказал Сурен.

Колупаев зажег спичку где-то за воротником рубашки, спрятал огонь в кулаке и поднес его к белой куче, которую мгновенно сожрал быстрый голубоватый огонь.

А пух продолжал лететь.

– Теперь так две недели будет! – уверенно сказал Колупаев. – У матери аллергия. Будет злая ходить, кашлять и чихать. И откуда он берется в таких количествах?

А я думал о другом.

Вот я, например. Ну что я? Закончил школу без троек, пятый класс. Получил новые учебники.

Но ведь в следующем году я – это буду не я, а какой-то другой человек. Зачем мне эти учебники? Может, я вообще умру?

Или вот Сурен. Куда он улетает? Я, например, не знаю. Пока он еще здесь, а приедет через три месяца и будет другой человек – худой, отважный и суровый, как абрек.

Но дело, конечно, не в этом.

Вот сегодня. Ну зачем я смотрел на эту девушку? Просто абсолютно непонятное поведение. Вообще.

Спичек у нас больше не было, и мы поплелись обратно. Пух мягко подталкивал нас в спину.

Мы вошли под арку и стали просто стоять. Здесь пуха почти не было. Вернее, был, но какой-то медленный и вялый.

Воздух под аркой был гораздо прохладнее, темнее, чем на улице, и очень гулкий.

– Давай всех пугать! – сказал Колупаев.

– Как? – не понял Сурен.

– А вот так! – заорал Колупаев. И его голос отозвался страшным и звонким эхом по всей арке. – Понял?

– Понял! – заорал Сурен.

– Вот это жизнь! – заорал я.

– Вот это жизнь! – заорали мои друзья.

– Лева!

– Что?

– Конь в пальто!

Опять стало тихо. Колупаев скомандовал:

– Сейчас из булочной кто-нибудь пойдет, все хором заорем и убежим! Понятно?

– Понятно! – недовольно сказал Сурен. Он бегал медленно. И вообще не любил всего неожиданного.

Мы стояли и долго ждали. На солнечной стороне улицы было видно, как идет пух – глубокий и белый как снег. По этой стороне улицы шли люди, заслоняясь от пуха руками, газетами, плащами, даже зонтами.

А у нас тут было сыровато и прохладно.

И тут случилось что-то непонятное. В проеме арки появился силуэт женщины.

Она прошла мимо нас на высоких каблуках, с авоськой и батоном хлеба. В легком голубом платье. И мы промолчали.

– Что такое? – спросил Колупаев. – Почему не выполняете приказ?

– Не хотим! – сказал Сурен.

– Вдруг она заикаться начнет? – сказал я.

– Так! – сурово сказал Колупаев. – Слушать мою команду! Никто не начнет заикаться! Кричать вежливо, тихо, интеллигентно! Но страшно!

Мы опять стали ждать.

Пух просто валом валил по нашей улице. Прошел какой-то ребенок, закрыв лицо ладонями. А следом за ним мамаша с коляской, спрятав голову в целлофановый пакет.

В арке пробежала маленькая девочка лет шести-семи.

– Стой! Свои! – вежливо крикнул Колупаев.

Но девочка сделала вид, что ничего не заметила.

– В чем дело? – спросил Колупаев. – Вам что, каждому отдельное приглашение нужно? Кричим, братцы!

– Не хочу кричать! – закричал я. – Не хочу!

– Не хочу орать! – орал Сурен. – Не буду орать!

– Вот! Совсем другое дело! – одобрил нас Колупаев. – Продолжаем в том же духе.

– Вы что тут делаете, ребята? – спросила нас девушка, которая стояла в проеме арки и не решалась войти. Мы даже вздрогнули от испуга!

Она стояла, и из темноты мы видели только ее силуэт. На фоне силуэта – солнечная сторона улицы и тополиный снег.

Улица была пуста.

Мне показалось, что девушка – та самая. Я зажмурился от стыда. Почему она здесь? Что это значит?

– Проходите, пожалуйста! – вежливо сказал Сурен. – Мы репетируем!

– У нас спевка! – сказал Колупаев. – Мы поем в ансамбле народного танца.

– Поете или танцуете? – уточнила девушка. И пошла сквозь арку. С каждым шагом я все больше сощуривал глаза от стыда и еще какого-то странного чувства. Но потом увидел, что девушка не та. Вздохнул и открыл глаза.

– А ты чего вздыхаешь? – спросила она сочувственно.

– У меня голоса нет! – сказал я.

– Не расстраивайся, – сказала она и пошла дальше.

Ее шаги растаяли под аркой. Колупаев и Сурен умирали от смеха. Они сползали по стенке и давились хохотом.

А я, ни слова ни говоря, вышел на улицу и запрокинул голову, чтобы снова стать летучим голландцем.

Они вышли и сделали тоже самое.

– Странная у вас в Москве погода! – сказал Сурен.

И я был вынужден с ним согласиться.