ГЛАВА XXXI
В пути

На нижней палубе захудалого суденышка, плывущего вверх по Красной реке, сидел Том. Он был скован по рукам и ногам, но тяжелее этих оков был камень, который лежал у него на сердце. Ясное небо, прежде расстилавшееся над ним, затянулось мглой. Луна, звезды – все померкло. Все уплыло, как уплывают сейчас мимо вот эти деревья на берегу, с тем чтобы никогда больше не возвратиться. Родной угол в Кентукки, жена, дети, добрые хозяева, богатый дом Сен-Клера и сам он – красавец, гордец, казалось бы ко всему равнодушный, но в глубине души такой сердечный, мягкий, золотая головка Евы, привольная, полная досуга жизнь – все это исчезло навсегда. А что осталось взамен?

Одним из самых страшных обстоятельств, связанных с рабством, является то, что негр, привыкший жить в богатом доме, у добрых хозяев, в любую минуту может попасть в руки жестокого и грубого тирана, – точь-в-точь как стол, когда-то украшавший роскошную гостиную, доживает свой век в грязном трактире. Существенная разница состоит лишь в том, что стол ничего не чувствует, тогда как у человека, несмотря на закон, гласящий, что он «приравнивается к домашнему имуществу», нельзя отнять его душу, его воспоминания и привязанности, желания и страхи.

Хозяин Тома мистер Саймон Легри купил в Новом Орлеане еще нескольких негров, сковал их в четыре пары и отвел на пароход «Пират», который уже стоял у причала, готовый к отплытию.

Как только судно отошло от пристани, Легри, человек весьма деловитый, явился осмотреть своих негров. Он остановился перед Томом, которому велели одеться к аукциону во все лучшее – в суконный костюм, накрахмаленную сорочку, начищенные сапоги, – и коротко распорядился:

– Встань!

Том встал.

– Сними галстук!

Кандалы мешали Тому, и Легри сам сорвал галстук у него с шеи и сунул его в карман.

Потом он открыл сундук Тома, уже подвергавшийся предварительному осмотру, вынул оттуда старые штаны и потрепанную рабочую куртку и, сняв с Тома кандалы, мотнул головой на проход между ящиками, нагроможденными на палубе.

– Вон там переоденешься.

Том взял одежду и через несколько минут вернулся.

– Сапоги тоже сними, – скомандовал Саймон.

Том выполнил и это приказание.

– Вот тебе взамен.

К его ногам упала пара грубых башмаков, какие обычно носят невольники.

Снова надев на Тома кандалы, Легри приступил к тщательному осмотру карманов на снятом костюме. Он извлек оттуда шелковый носовой платок и тут же завладел им. Несколько мелких вещичек, которые Том хранил на память о Еве, были с презрительным смешком выброшены за борт.

Покончив с карманами, Легри отнес сундучок Тома на бак, где его тут же обступили матросы. Под всеобщий хохот и шуточки по адресу негров, которые «мнят себя джентльменами», гардероб Тома был быстро распродан, а пустой сундучок пущен с аукциона. Все находили очень забавным, что вещи уплывают одна за другой на глазах у их владельца, а когда дело дошло до сундучка, веселью и остротам конца не было.

Но вот распродажа закончилась, и Саймон снова подошел к своему невольнику:

– Ну, Том, как видишь, я избавил тебя от лишнего багажа. А эту одежду береги пуще глаза – другую не скоро получишь. Я своих негров приучаю к бережливости. Одна смена в год – такой уж у меня порядок.

И, отвернувшись от Тома, Легри направился к Эммелине, которая была скована в паре с пожилой мулаткой.

– Смотри веселей, красавица! – крикнул он, потрепав девушку за подбородок.

Ее взгляд, полный невольного отвращения и ужаса, не ускользнул от внимания Легри. Он нахмурился.

– Брось капризничать! Изволь улыбаться, когда хозяин с тобой разговаривает! Слышишь? А ты что постную рожу скорчила, старая крыса! – И он толкнул мулатку. – Чтоб я больше этого не видел!.. Эй, вы! – Легри отступил назад. – Смотрите на меня… в глаза, в глаза мне смотрите! – говорил он, топая ногой.

И все невольники, словно завороженные, уставились в яростно сверкающие глаза Саймона.

– Вот это видали? – Он потряс своим огромным, как кузнечный молот, кулаком. – Тяжелый? – Кулак опустился на плечо Тома. – А мослы какие, видите? Железные! А почему у меня такой кулак? Потому что я бью им негров. С одного удара замертво валятся все как один. – И Легри так близко поднес кулак к лицу Тома, что тот зажмурился и отпрянул назад. – Управляющих я не держу. Мне этого добра не надо – один справлюсь. И зарубите себе на носу: слушаться меня с первого слова. Со мной только так и можно ладить. Миндальничать с вами я не собираюсь. Запомните это раз и навсегда.

Женщины не удержались и охнули, и все невольники, все восемь человек уныло опустили головы. А Саймон повернулся на каблуках и направился в буфет выпить стаканчик виски.

– Вот так я начинаю обучение своих рабов, – сообщил он солидному джентльмену, который слышал его речь, обращенную к неграм. – Их надо сразу же припугнуть, пусть знают, что церемониться с ними никто не станет.

– В самом деле? – сказал джентльмен, разглядывая его с таким интересом, словно это был зверь какой-то невиданной доселе породы.

– Да, да! Я не таковский, как ваши плантаторы-белоручки, которые нянчатся с неграми и позволяют негодяям управляющим обжуливать себя на каждом шагу. Полюбуйтесь на мои кулаки – каменные, это я на неграх тренировался. Да вы не стесняйтесь, пощупайте!

Его собеседник дотронулся пальцем до этого приспособления для расправы с неграми и сказал:

– Да, действительно! И сердце у вас тоже такое… закаленное?

– Смею думать, что закаленное! – И Саймон расхохотался. – Разжалобить его трудно. Меня ничем не проймешь – ни слезами, ни лестью.

– А невольники у вас все как на подбор.

– Да, жаловаться не на что. Взять хотя бы Тома – вон того, высокого. Мне говорили, что таких негров днем с огнем не сыщешь. Я за него малость переплатил, ну да ничего, он у меня будет кучером или надсмотрщиком. Только сначала ему надо мозги вправить, чтобы забыл начисто, как с ним нянчились прежние хозяева. А вон на той мулатке меня надули. Она, видно, хворая, но все-таки, думаю, себя окупит. Протянет годик-другой, и ладно. Стоит ли беречь этих негров? Одного использовал, покупай другого – и хлопот меньше и в конечном счете дешевле обходится. – Саймон отхлебнул виски из стакана.

– А на сколько их хватает в среднем? – спросил джентльмен.

– Да как вам сказать… все зависит от здоровья. Кто покрепче, и шесть и семь лет протянет, а хилым срок года три, не больше. Я сначала бог знает как с ними возился, все хотел, чтобы они подольше мне служили. Бывало заболеют, лечишь их, и одеваешь хорошо, и одеяла им даешь. Ни к чему все это! Сколько денег зря просадил, уж не говоря о хлопотах. А теперь у меня такой порядок: здоров ли, болен – все равно работай. Помрет, покупаю другого. Это и дешевле и проще.

Его собеседник отвернулся и подсел к молодому человеку, который с явным неудовольствием прислушивался к их разговору.

– Вот мерзавец! – сказал первый.

– Да, мерзавец! Однако ваши законы позволяют таким мерзавцам вершить судьбы человеческих существ, которые во всем зависят от их воли. А так называемые гуманные люди потакают им. Если б не их попустительство, эта бесчеловечная система не продержалась бы и часа.

– Я советую вам говорить потише, – сказал первый джентльмен, – здесь среди пассажиров есть такие, которым подобные разговоры могут не понравиться.

Молодой человек покраснел, улыбнулся и предложил своему собеседнику сыграть партию в шахматы.

Тем временем на нижней палубе происходил другой разговор. Беседовали скованные вместе Эммелина и пожилая мулатка. Как и следует ожидать, они рассказывали друг другу о себе.

– У кого ты жила? – спросила Эммелина.

– У мистера Эллиса, на Леви-стрит. Ты, может, знаешь этот дом?

– А как он с тобой обращался?

– Пока не заболел, хорошо. А как слег в постель на полгода, так замучились мы с ним. Покоя нам не давал ни днем, ни ночью. Ничем на него не угодишь. День ото дня все злее и злее становился. Я под конец с ног стала валиться, хожу, как сонная муха. Как-то ночью не выдержала и заснула. Что тут поднялось! Света божьего не взвидели! Кричать на меня стал. Я, говорит, тебя продам, такого хозяина тебе подыщу, что не обрадуешься! А ведь раньше обещал отпустить меня на волю после своей смерти.

– А близкие у тебя есть? – спросила Эммелина.

– Есть муж. Он кузнец. Хозяин всегда посылал его на заработки. Я с ним и повидаться не успела… И дети у меня есть – четверо. Ох, горе мое горькое! – И она закрыла лицо руками.

Когда слышишь рассказы о чужих бедах, слова утешения невольно просятся на язык, но Эммелина ничем не могла умерить горе несчастной женщины. Да разве утешения тут помогут? И, словно сговорившись, обе они даже не обмолвились о страшном человеке, который стал теперь их полновластным господином.

А «Пират» все дальше и дальше влачил свой скорбный груз по излучинам Красной реки, катившей мутные волны среди унылого однообразия крутых глинистых берегов, на которые с такой тоской были устремлены глаза пассажиров нижней палубы. Наконец он остановился у маленького городка, и здесь Легри со своими неграми сошел на пристань.