Глава 5. Не трогай сундук!
— Таня, дочка, не трогай сундук!
— «Дочка, дочка!..» Да я раньше тебя износилась. Чужому и невдомек будет, кто из нас дочка, кто мать.
— Не трогай сундук!
Татьяна не видела мать семь лет. Приехала помочь деньгами и посмотреть на ее «старость». И снова удивиться: а где же старуха?
Полы мыли по-старинному, с кирпичом. Начинали вдвоем, каждая от своей стены, встречались у двери. Толченый кирпич в тяжелом тазу перетаскивался с трудом. Да тут еще этот сундук, будь он неладен…
— Что у тебя в сундуке? — Татьяна швырнула тряпку и стащила с ноги пристегнутую щетку. — Еще дядька Яков по ночам с этим сундуком секретничал. Хоть я и ребенком была, да смышленым. Помню. Так что в сундуке-то?
— Не спрашивай, дурочка. Я сама не знаю. Вернее, забыла. У нас в роду в этой рухляди из сундука только мужики разбираются. У них ум особый. Вернешься в Москву, иди к Николаю. Захочет — расскажет. Чего остановилась? Домывай полы-то.
— Где ключ от сундука?
— Я же говорю: у Николая.
…Головная боль не отступала. Николай сочувствовал дочери и хотел помочь. Привычные средства не облегчали недуга, и к исходу второй недели Николай сдался. «Да что случится-то, если разомну горошину? Только пыль на руках и останется, а боль отступит», — так, уговаривая себя и надеясь, что голова ненароком сама пройдет, оттягивал Николай помощь и мучился от страданий дочери.
Выбрав горошину, сверил с запрятанными в памяти пропорциями, еще раз прикинул ее по размеру и запаху, вздохнул и — была не была! — протянул дочери:
— Только разотри пальцами и приложи к виску, поможет.
Лена, пожав плечами, покатала горошину в ладони, молча направилась к выходу. День предстоял трудный, а от нескончаемой головной боли еще и противный. Набирая привычный номер телефона, Лена продолжала катать горошину.
Телефон отозвался знакомым голосом. Через час Лена входила в чистый подъезд дома, крышу которого многие десятилетия украшала надпись «Известия». В восемьдесят второй квартире ее ждали. Внук художника гостеприимно возился с чаем. Лена механически водила пальцами с зажатой между ними горошиной по краю керамического кувшина с компотом.
— Голова болит? — неожиданно спросил внук.
Лена вздрогнула и выскользнувшая из руки горошина медленно опустилась на дно кувшина. Через час она растворилась, а еще через два о горошине было забыто.
Только здесь я понял судьбу той злополучной горошины. Художник так и не знает, кому обязан обрушившимися на него годами своей изнурительной жизни.
Меня хоронили в день столетия того Художника. Это не я постарался. Владимир, будь он неладен, ерзает здесь, наблюдая за Еленой. Так, поджидая меня, он развлекался на мой манер, тасуя цифры и события.
Любил грешить тот Художник с нежной половиной человечества. Пока не выпил тот злополучный кувшин с компотом. Тогда Художнику было шестьдесят пять. Жарко было в тот день. Потому за один вечер до дна и выпил.
Теперь за Художником приходится поглядывать отсюда — не догадался бы кто о причине столь редко го долголетия.
Как разумно устроена жизнь на Земле — не перестаю удивляться. Суетность и незнание заставляют живых снова и снова хапать, хватать все подряд, бежать за бессмертием. А что даст человеку это бесконечное стяжание благ и дней лишних? Что уравновесит в этом ограниченном объеме земли все безграничные желания и деяния?
Только невозможность увеличивать количество самих себя. Поскольку лишь в нас самих и сложены воедино начала начал. А уж если ты бессмертен, изволь остаться без своего продолжения. Угасни в своих желаниях плоти и радости от нее. Сам живи и сам продолжай жить — ты, существо бесполое, среднего рода существо…
— Слыхал, есть в Омске семейка чудная? Знает такое, что кровь в жилах стынет: захотят — вылечат от любой болезни, а захотят — и вообще притормозят твою старость, насколько захочешь.
— Слыхать-то слыхал, да секрет их сложный — почти высшая математика. Для каждого человека свой расчет. Они эти расчеты пасьянсами называют. Но… если обмозговать, да хотя бы человек на сто подготовить расчеты — остальное дело техники, можно и в формулу приблизительную засунуть идейку-то, а можно где и схалтурить, никто не заметит… Результат заманчивый — озолотимся.
— Что же они сами-то не вечные? Говорят, старуха еле ходит, карточки с записями каждый вечер перекладывает — то по погребу прячет, то по чердаку.
— То-то и оно: пока еще ползает да помнит что-то, можно и выторговать свой будущий капитал, считай, за бесценок. У меня там свой человек уже работает по этому делу. Бабке еще удается сообразить, кому какой расклад подготовить и по пропорциям, и по составу. Есть поезд с проводником знакомым — встретишь, возьмешь «пасьянс» — и ко мне. Не проговорись случаем, — убью!
