3 августа 1952 года, Форт-Лами
Глава 1
Самолет из Дакара приземлился точно по расписанию. Семеро европейцев спустились по трапу и бросили первый взгляд на серовато-коричневую землю, по которой были то там, то сям разбросаны колючие кусты, изнемогающие от жары. Чиновник иммиграционной службы повел европейцев под навес из рифленого железа — для прохождения таможенного досмотра и паспортного контроля. Второй чиновник повел к такому же навесу, расположенному чуть дальше, пассажиров-африканцев.
Здесь европейских путешественников, которые намеревались продолжить путь, ждало жестокое разочарование. Вопреки тому, что им говорили в Дакаре, путешественники выяснили, что они не смогут улететь из Форт-Лами по крайней мере в течение трех недель. Все рейсы были забиты паломниками, направляющимися в Мекку. Количество паломников намного превышало возможности рейсовых самолетов. ВВС США даже наладили «воздушный мост» между Бейрутом и Джиддой. Европейцев, застрявших в Форт-Лами, уверяли, что они улетят отсюда сразу же, как только это станет возможно. Беда заключалась лишь в том, что никто не мог точно сказать, когда же это произойдет.
За навесом, изображающим таможню для европейцев, толпились несколько десятков африканцев. Они ждали, пока европейцы выйдут. Эта толпа состояла из водителей такси, гидов, рассыльных из разных гостиниц, торговцев сувенирами, а также из обычных зевак. Среди зевак можно было заметить рослого негра с арабскими чертами лица, в белом одеянии и зеленом тюрбане хаджи. Ближе к другому концу навеса стоял невысокий грек, одетый в коричневый европейский костюм и черные туфли с узкими носками. Оба этих человека внимательно слушали, как пассажиры-европейцы сообщали о предполагаемом сроке их пребывания во французской Экваториальной Африке, о своих делах и о следующем пункте, куда они намеревались направиться.
Там был высокий светловолосый родезиец, направлявшийся в Бейрут. Он был просто вне себя — с тех пор, как он выехал из Булавайо, его уже трижды вынуждали изменить намеченный маршрут. Там был американский инженер. Он только что закончил работу по усовершенствованию порта Мбоу в Сенегале и теперь направлялся на работу в Аравию, в порт Джидду. Усатый английский капитан возвращался с конференции в Гамбии. Два южноамериканца ехали в Аден. Голландец находился в отпуске и просто путешествовал по Африке. Немецкий археолог хотел присоединиться к группе ученых, которые занимались раскопками руин города Мерое в Судане.
Никто из европейцев не планировал надолго оставаться в Форт-Лами. Неожиданная задержка и связанные с нею неудобства привели их в раздражение. Они в общем-то попытались отнестись к этой неприятности философски, но им очень хотелось, чтобы это случилось с ними где-нибудь в другом месте. Лагос был весьма интересным городом, Дакар славился своей космополитичной атмосферой, а Кано — древностью и живописностью. Но Форт-Лами представлял собой всего лишь некоторое количество зданий, сгрудившихся в кучу на берегу малярийной реки Шари посреди малонаселенной провинции Чад. Форт-Лами не был примечателен ни в историческом, ни в экономическом смысле, здешний базар был неинтересен, а местные художественные промыслы — невыразительны. Это был всего лишь перевалочный пункт.
Европейцы прошли паспортный контроль и снова вышли под палящее солнце, чтобы нанять такси и добраться до города. Когда последний пассажир уехал, Харит подошел к Прокопулосу и спросил:
— Кто из них Дэйн?
— Не знаю, — ответил Прокопулос.
Харит кивнул. Он предчувствовал нечто подобное.
— Ты умеешь прекрасно говорить, господин Прокопулос, и у тебя много интересных идей. Тем больший позор для тебя, что, как только дошло до дела…
— Он должен быть одним из этой группы, — перебил его Прокопулос. — Вспомни, что я тебе говорил: я видел Дэйна только один раз и только издалека. Он спокойно мог в Дакаре с помощью французов сменить имя и паспорт.
— Возможно, — согласился Харит. — Но возможно, что он и не прилетел сегодняшним рейсом. Он мог договориться с европейской военной авиацией, полететь дальше и ждать меня в Хартуме.
Прокопулос покачал головой:
— Откуда Дэйн может знать, что ты вообще собираешься ехать в Хартум? А вдруг ты направишься на юг, в Джедареф, а оттуда — в Массаву?
— Это невозможно! — возмутился Харит. — Я не могу в последнюю минуту менять маршрут четырехсот паломников. Грузовики и билеты на железную дорогу уже заказаны. И, кроме того, весной часть дороги на Массаву размыло наводнением, а мне некогда объезжать этот участок через Бербер или Джибути.
— Об этом знаешь ты сам, но не Дэйн, — терпеливо пояснил Прокопулос. — Откуда ему знать, по какому маршруту и через какие города ты намерен ехать? Дэйн может быть уверен лишь в одном — что он найдет тебя в Форт-Лами. Ему необходимо найти тебя, а когда найдет — держаться к тебе поближе, чтобы собрать доказательства.
— Это звучит разумно, — признал Харит- Ну что ж, значит, он будет искать меня в Форт-Лами. Но почему я должен считать, что он прилетел именно этим рейсом? Есть ли у него другие возможности добраться сюда?
Харит прикрыл глаза, чтобы лучше представить возможные маршруты.
— Ты говоришь, что три дня назад Дэйн был в Дакаре. Из Дакара он мог перелететь в любой уголок Африки, а уже оттуда добираться сюда. Но за последние три дня здесь не приземлялся ни один самолет. Если бы он решил ехать поездом, ему понадобилось бы три дня на дорогу до Бамако, потом еще два дня на автобусе до Угадугу и около недели от Угадугу до Форт-Лами. Двенадцать дней, а на машине еще дольше. Нет, если твои сведения верны, то он действительно должен был прилететь этим самолетом. Один из этих семерых европейцев — Дэйн, если, конечно, он не рискнет изображать из себя мусульманина-паломника.
— Некоторые европейцы действительно так делали, — согласился Прокопулос. — Но это очень трудно. Зачем Дэйну лишний раз рисковать? Зачем ему пытаться обмануть тебя в тех вопросах, в которых ты разбираешься несравненно лучше его, если он может дурачить тебя в том, в чем разбирается лучше он сам? Он может ехать к Красному морю под видом европейского бизнесмена, инженера, туриста или ученого. Как ты узнаешь, кто из них Дэйн?
Харит медленно кивнул:
— Да, должно быть, это он и задумал. Итак, мне следует признать, что Дэйн находится в Форт-Лами под видом одного из европейцев. Но как я могу узнать его среди этих семи?
— Никак, — сказал Прокопулос. — Но, если будет на то воля Аллаха, я смогу найти его для тебя. Я сам европеец и знаю, как разговаривают и ведут себя люди из разных стран. Я могу войти в бар «Метрополя» и выпить вместе с ними. Я могу обнаружить, кто из них обманщик. И за эту дополнительную услугу я прошу у тебя небольшое вознаграждение — всего лишь пятьдесят американских долларов.
Харит презрительно посмотрел на грека. Под этим спокойным взглядом Прокопулос почувствовал себя очень неуютно. Через некоторое время Харит сдержанно произнес:
— Господин Прокопулос, ты уже оказал мне важную услугу и получил от меня хорошую плату. Я заплачу тебе и это дополнительное вознаграждение. Я не могу пожаловаться на тебя, так же как ты не можешь пожаловаться на меня. Возможно, ты и в самом деле торговец, а возможно — кто-то другой.
Прокопулос ничего на это не сказал. Харит продолжал:
— Если бы, например, ты был полицейским информатором, я бы мог провести несколько лет в тюрьме, в Форт-Арчемболте или в Омдурмане. Это значило бы, что мне не повезло, но это также значило бы, что тебе не повезло еще больше. У меня большая семья и множество друзей по всей Африке. И все мы — мои родственники, мои друзья и я сам — привыкли расплачиваться с долгами.
Смуглое лицо Прокопулоса застыло. Тихим, резким голосом он произнес:
— Не стоит угрожать мне, Мустафа ибн-Харит. Если уж на то пошло, у меня тоже есть друзья в Африке.
Харит небрежно кивнул:
— Приношу свои извинения, господин Прокопулос. Ты пойдешь в «Метрополь» сегодня же вечером?
— Да, — ответил Прокопулос, — и надеюсь к утру получить интересующие тебя сведения.
Харит подозвал такси, и двое мужчин поехали в город.
Глава 2
Обычно европейские путешественники, попавшие в Форт-Лами, старались остановиться дома у кого-нибудь из французских чиновников. Тем же, у кого не было здесь знакомых, приходилось селиться в «Метрополе». «Метрополь» считался единственной на весь город подходящей для европейцев гостиницей. Поскольку конкурентов у «Метрополя» все равно не было, его хозяин не считал нужным обращать внимание на всякую чепуху вроде приличного обслуживания. Это особенно бросалось в глаза в баре «Метрополя», представлявшем собой большую, унылую, обшарпанную комнату с тусклым освещением. Ликер здесь был посредственным, обслуживание — скверным, а общая атмосфера — вообще ужасной. Под ногами у посетителей кишели жучки и тараканы, их по пятам преследовали голодные ящерицы, а за ящерицами гонялись прожорливые крысы. Время от времени на зазевавшуюся крысу обрушивалась метла хозяина гостиницы, и поверженное животное выбрасывали за дверь, где оно становилось пищей для все тех же жучков и тараканов. В баре «Метрополя» любой посетитель мог ощутить близость к природе.
Шмыгающие по полу формы жизни дополнялись формами жизни, кишевшими в воздухе. Никакой заслон не мог удержать полчища москитов, черных мух и ночных бабочек, порхающих между тусклыми лампочками и медлительным вентилятором, установленным на потолке. Сам вентилятор способен был донести к распаренным телам посетителей лишь слабое колыхание раскаленного воздуха. В Европе или хотя бы в Дакаре «Метрополь» прогорел бы за неделю. В Форт-Лами он процветал.
Господин Прокопулос пришел в «Метрополь» к девяти часам. Все местные постояльцы сидели в баре и заливали спиртным тоску по дому. Большинство пассажиров, прилетевших утром из Дакара, находились здесь же. Господин Прокопулос направился прямо к стойке и заказал стакан вермута. Половину он выпил, не глядя по сторонам. Грек прикидывал, как бы половчее завести беседу. Вопрос решился сам собой, когда сзади раздался голос:
— Вы случайно не здешний?
С господином Прокопулосом заговорил голландский турист. Это был высокий приветливый мужчина, худощавый и темноволосый. На шее у него болталось сразу два фотоаппарата. Голландец назвался Лоренсом ван Хаарнином.
Господин Прокопулос поклонился и в свою очередь представился. Он объяснил, что не является местным жителем, но ему часто приходится путешествовать по Чаду.
— Хотелось бы мне знать, — сказал ван Хаарнин, — здешним властям никогда не приходило в голову обработать пойму реки ДДТ?
— Полагаю, приходило, — сказал Прокопулос. — Но они решили, что это не имеет смысла. Чтобы добиться сколько-нибудь заметного результата, пришлось бы обработать ДДТ всю французскую Экваториальную Африку. А это около миллиона квадратных миль, или, если точнее, девятьсот шестьдесят тысяч.
Похоже, это произвело впечатление на ван Хаарнина. Он принялся расспрашивать Прокопулоса о тропической Африке, и вскорости к их разговору присоединился путешественник из Южной Родезии. Господин Прокопулос отвечал на вопросы и размышлял, кто из присутствующих больше всего подходит на роль замаскированного тайного агента.
Подозрения Прокопулоса прежде всего пали на ван Хаарнина, на родезийца и на американского инженера. Эти трое были подходящего роста и телосложения. Британский майор выглядел слишком низкорослым и сухощавым, а немецкий археолог — слишком пожилым. Но и их нельзя было окончательно сбрасывать со счетов. Кто его знает, какой маскировки можно ожидать от американского агента?
Вскорости в бар вошли два южноамериканца. Тот, который повыше, тоже вполне подходил, а второй выглядел слишком низеньким и полным. Но все же…
Кандидатов на роль Дэйна оказалось слишком много. Из семи четверо или пятеро казались вполне подходящими. Следовало сузить круг подозреваемых.
Грек попытался представить, какое прикрытие мог бы выбрать американский агент. Возможно, он решил сделать ставку на эффект эксцентричности, понадеявшись, что никто не станет подозревать явного чудака. Тогда Дэйном может оказаться немецкий археолог. Или, возможно, Дэйн решил воспользоваться наиболее близким ему типажом, лишь слегка сместив акценты — ведь легче всего пропустить очевидные вещи. В таком случае Дэйном может оказаться американский инженер, родезиец или высокий мужчина из Южной Африки. Прокопулос посмотрел на семерых подозреваемых и подумал, что Мустафа ибн-Харит ждет точного ответа. От скверного предчувствия по спине грека пробежал холодок. Харит — человек опасный, и Прокопулосу для собственного же блага нужно поскорее выяснить, кто из этих людей Дэйн.
Прокопулос начал расспрашивать путешественников об обычаях и традициях их стран. Он очень гордился тем, как именно он вел расспросы: прямо и открыто, как обычный иностранец, интересующийся отдаленными землями. Путешественники отвечали без малейшей подозрительности, словно каждый из них был именно тем, за кого себя выдавал.
Тайная роль дарила Прокопулосу пьянящее ощущение власти. Скрывшись за маской вежливой любезности, он мог принести смерть любому из этой семерки. И никто не мог даже догадаться об истинной роли грека — кроме, возможно, самого Дэйна. Но даже если Дэйн что-то и заподозрил, он не мог ничего знать наверняка. Потому-то Прокопулос продолжал ощущать в себе эту власть — и вдохновение.
Таковы были чувства, испытываемые хитрым греком, или, точнее, их часть. Но при этом он был глубоко озадачен тем, как же ему опознать Дэйна. Он коротко побеседовал со всеми путешественниками, кроме американского инженера, но так и не догадался, кто же из них тайный агент. Прокопулоса начали грызть сомнения. Грек сказал Хариту, что он — европеец. Это в общем-то соответствовало истине. Но местом рождения Прокопулоса был остров Хиос, расположенный в нескольких милях от побережья Турции, и торговцу редко доводилось посещать другие районы Европы. Большую часть своей жизни он провел на Ближнем Востоке и в Африке. Он знал десяток языков, но, кроме греческого, ни одним из них не владел в совершенстве. Прокопулос хорошо говорил по-английски, но тонкости произношения от него ускользали. Он не был уверен, что сумеет отличить американское произношение от английского. А об особенностях южноамериканского или австралийского произношения ему вовсе ничего не было известно.
Усилием воли Прокопулос подавил снедающее его беспокойство. Произношение — лишь самый незначительный признак человека. Должны существовать другие способы узнать правду. И он, Прокопулос, это сумеет — сомнений быть не может.
Дружелюбно улыбнувшись, Прокопулос подсел за дальний столик, где сидел американский инженер.
— Как вам понравился Форт-Лами, сэр? — поинтересовался грек.
Инженера звали Тим Мак-Кью. Это был худощавый загорелый мужчина с холодным, неприветливым взглядом.
— Нормальный город, — сухо ответил он.
Прокопулос понял, что с ним не желают разговаривать, но решил не обращать на это внимания.
— Сейчас, во время сезона дождей, здесь не слишком приятно. Слишком душно, не правда ли?
Мак-Кью пожал плечами и посмотрел на свой стакан.
Прокопулос не унимался.
— Просто не верится, что всего лишь на несколько сотен миль севернее начинается Сахара. Вы когда-нибудь бывали в Сахаре?
Мак-Кью оторвался от созерцания стакана и секунды три в упор смотрел на настырного грека. Господин Прокопулос нервно улыбнулся и невольно попятился. Наконец Мак-Кью сказал:
— Мне казалось, я ясно дал понять, что не настроен вести беседу.
— Прошу прощения, сэр, я не хотел…
— Прекрасно. Извинения приняты. Может, теперь вы наконец оставите меня в покое?
Прокопулос отошел, размышляя, чем могла быть вызвана эта вспышка грубости. Возможно, у человека действительно скверный характер… Но грубость может оказаться очень неплохой маской для Дэйна. Он может путешествовать по Африке — мрачный, погруженный в свои мысли человек, никем и ничем не интересующийся. А в нужный момент маска сбрасывается. Да, инженера пока что нельзя вычеркивать.
Извинения Прокопулоса услышал родезиец Чарльз Отт и поинтересовался у грека, что за муха укусила его собеседника.
— Понятия не имею, — ответил Прокопулос.
— Выглядело это чертовски грубо, — сказал Отт и, понизив голос, добавил: — Если он не станет вести себя повежливее, когда-нибудь ему расквасят нос.
Инженер даже не посмотрел в их сторону.
— Возможно, это из-за жары, — предположил Отт. — Здесь, в Чаде, кошмарная жара. Я буду чертовски рад оказаться в Бейруте.
— В Бейруте тоже жарко, — сказал Прокопулос.
— Да, но там в гостиницах стоят кондиционеры. И кормят там нормально. Помои, которые подают в этой гостинице, просто невозможно взять в рот.
— Бейрут — красивый город, — сообщил Прокопулос. — Там множество достопримечательностей.
— Боюсь, мне будет не до них, — проронил Отт. — Я еду по делам, железная руда. Семейные связи. Христиане-марониты толсты, как воры — это так о нас шутят. А вы, полагаю, принадлежите к греческой православной церкви?
— Да, — подтвердил Прокопулос. — Но моя работа не позволяет достаточно регулярно бывать в церкви.
— Да, конечно, — согласился Отт. — У меня то же самое. Этот инженер смотрит на меня?
Боковым зрением Прокопулос видел, что Мак-Кью ни на кого не обращает особого внимания — за исключением разве что самого Прокопулоса.
— Кажется, нет, — ответил грек.
— С этими американцами просто невозможно разговаривать, — сказал Отт. — Да ладно, нам-то какая разница. Выпьете еще?
Прокопулос заказал себе новую порцию спиртного, после чего как-то незаметно для себя самого разговорился с высоким мужчиной из Южной Америки. Его звали Диего Рауль Альварес Рибейра-и-Кастильо, и он пересек Атлантический океан ради того, чтобы поохотиться в Африке. Он оказался полковником парагвайской армии в отставке и был преисполнен самодовольства.
— Я всегда считал военную службу превосходным занятием для мужчины, — сказал Прокопулос.
— Возможно, — пожал плечами Рибейра. — По правде говоря, я никогда над этим особо не задумывался. У нас как-то само собой разумеется, что старший сын семьи Рибейра должен служить в армии, а младшие сыновья обычно становятся священниками.
— Прекрасная традиция, — сказал Прокопулос. Он узнал, что Рибейра Монталбанские — старый и почтенный род, хотя и не слишком древний, и происходит он из Испании. Они принадлежали к испанскому дворянству и всегда входили в состав кортесов Арагона. Их влиянию пришел конец во времена Азаньи, и род Рибейра эмигрировал в Южную Америку.
— Политика, — вздохнул Рибейра. — Я тогда был ребенком. Отец решил, что наилучшие возможности ему может предоставить Парагвай, и мы поселились там. Когда я вырос, то пошел на армейскую службу в чине лейтенанта.
— Вы сделали прекрасную карьеру, — сказал Прокопулос.
Рибейра махнул рукой, словно давая понять, что в этом нет ничего особенного. Руки у него были изящной формы.
— Генералу Стресснеру нужны надежные офицеры, особенно среди высшего командного состава. Видите ли, генерал Стресснер — традиционалист. В Южной Америке именно он является главным оплотом антикоммунистических сил. Но у него много врагов. Несомненно, эти факторы очень способствовали моей карьере. Но мне хочется верить, что здесь сыграли роль и мои личные достоинства.
— В вас с первого взгляда можно узнать человека военного, — гнул свою линию Прокопулос.
— Благодарю, — сказал Рибейра. — А в вас, друг мой, с первого взгляда можно узнать человека, отлично осведомленного в некоторых вопросах, о коих не принято говорить на публике.
Удивленный Прокопулос даже не нашелся, что на это ответить.
— Да, — продолжил Рибейра. — Я лишь взглянул на вас и сразу же сказал себе: «Вот умный человек, который умеет улаживать некоторые деликатные вопросы». Именно так я и подумал, мистер Прокопулос.
— В самом деле? — переспросил Прокопулос, пытаясь понять, что имеет в виду Рибейра.
— Да, именно так. И еще я подумал: «Этот смекалистый господин способен — за соответствующее вознаграждение, конечно — помочь путешественнику, оказавшемуся вдали от дома».
— Конечно, — подтвердил Прокопулос. — Любые услуги, которые в моей власти…
— Благодарю вас! — воскликнул Рибейра. — Я так и полагал, что моя догадка окажется верной. Я думаю, вы понимаете, что мне нужно, мистер Прокопулос.
Прокопулос изобразил многозначительную улыбку:
— Полагаю, да, сэр. Но если бы вы высказались чуть-чуть конкретнее…
— Нет ничего проще, — охотно откликнулся Рибейра. — Конечно же, мои интересы касаются сферы развлечений.
— Развлечений? — переспросил Прокопулос.
Рибейра ткнул его в бок и рассмеялся.
— У вас на редкость выразительное лицо, мистер Прокопулос. Вам следовое стать актером. Но вернемся к нашему делу. Есть ли у вас доступ к определенному сорту девушек?
Какую-то долю секунды Прокопулос был ошеломлен. К некоторому огорчению, он снова оказался в очень знакомой ситуации. Грек внимательно посмотрел на полковника, потом сказал:
— Так уж получилось, сэр, что я действительно могу вам помочь. У меня есть друг, который знаком с прехорошенькой четырнадцатилетней девушкой, причем девственницей…
— Да, она должна быть девственницей, — подхватил мысль Рибейра. — Но четырнадцатилетняя для меня старовата. Небось это высокая девица с тяжелой грудью.
— Ничего подобного! — запротестовал Прокопулос. — Девушка, о которой я говорю, невелика для своего возраста. На вид ей можно дать не больше двенадцати. И у нее восхитительная маленькая грудь, едва сформировавшаяся.
Когда Рибейра услышал эти слова, у него засверкали глаза. Прокопулос, который считал, что умный человек вполне может провернуть несколько дел сразу, лихорадочно принялся соображать, где бы ему найти такую девчонку.
— Это может занять день или два, — сказал он.
— Я бы предпочел обойтись без задержек, — заявил Рибейра. Глаза полковника ярко блестели, а рот приоткрылся. — Я хотел бы воспользоваться ее услугами сегодня же ночью. Могу поклясться честью, что не причиню ей никакого вреда. Что же касается цены, я думаю, мы могли бы сойтись на…
Внезапно Рибейра замолчал. Обернувшись, Прокопулос увидел, что к ним подходит второй парагваец. Грек мысленно проклял идиота, помешавшего заключить такую выгодную сделку. Кровь из носу, но надо сегодня же вечером найти подходящую девчонку.
Рибейра представил Прокопулосу вновь подошедшего, назвав его капитаном Эчеверрьей, и пошутил насчет его торжественного приближения. Когда капитан не ответил, Рибейра с большим воодушевлением принялся говорить об охоте в Африке и в Аравии.
— Должно быть, это очень интересно — стрелять в животных, — произнес наконец Эчеверрья. — Полковник превосходно стреляет как из пистолета, так и из винтовки, но я боюсь, у него нет навыков обращения с крупнокалиберным оружием, с которым ходят на слонов. Но он еще успеет к нему привыкнуть.
— А вы? — спросил Прокопулос. — Вы тоже с нетерпением предвкушаете охоту?
— Не то чтобы… — сказал Эчеверрья. — Я неважный стрелок, и я слышал, что охота в Африке чревата многими опасностями. Особенно охота на буйволов.
Рибейра рассмеялся.
— Конечно, полковник известен своей безрассудной смелостью, — продолжал Эчеверрья. — Чего же еще можно ожидать от Рибейры Монталбанского. Но он — очень важное лицо в нашей армии, мистер Прокопулос, и друг великого генерала Стресснера. Генерал Стресснер лично приказал мне проследить, чтобы дону Диего ничего не угрожало.
Капитан посмотрел на Прокопулоса. Взгляд его глаз, полуприкрытых веками, был выразительнее всяких слов.
— Вы — сводник, мистер Прокопулос, и, возможно, связаны с женщинами, страдающими дурными болезнями. Я должен заботиться о том, чтобы мои полковник не попадал в руки таких, как вы.
Прокопулос вспыхнул, но постарался не подать виду. Ему страстно захотелось всадить нож в объемистый живот Эчеверрьи. Но вместо этого он еще немного поговорил с парагвайцами об охоте, после чего вернулся к бару и вновь заказал вермут.
Потом его посетила крайне неприятная мысль — подобное поведение тоже может служить маской, так же, как грубость американца или безмятежность родезийца. Рибейра тоже может оказаться Дэйном. Это начало надоедать греку.
Похоже, этим вечером большего не достигнешь. Прокопулос собрался уходить. Но едва он направился к двери, как его схватил за руку немецкий археолог:
— Простите, можно вас на минутку?
— Конечно-конечно, — заверил его Прокопулос, пытаясь понять, что могло понадобиться немцу.
Археолога звали Клаус Эберхардт. Росту в нем было больше шести футов, но из-за сутулости ученый казался ниже. Он был в очках в золотой оправе, с прилизанными волосами.
— Я хотел узнать, не известно ли вам что-нибудь о развалинах Добары? — спросил он.
— Боюсь, я первый раз об этом слышу, — признал Прокопулос.
— Они находятся примерно в пяти милях от порта Суакин в Судане.
Прокопулосу случалось бывать в Суакине. Он смутно припомнил, что по дороге на Саллум действительно торчат какие-то каменные колонны. Грек сообщил об этом доктору Эберхардту, и тот радостно закивал:
— Да, конечно! Именно! Это и есть Добара!
— Не знаю, — сказал Прокопулос. — Я думал, что это какой-нибудь аванпост древних египтян.
Услышав это, доктор Эберхардт переменился в лице.
— Простите, это что — общее мнение? Эти колонны — египетского образца?
— Я слыхал, что их так называют, — сказал Прокопулос. — Но помнится, некоторые говорят, что это римские колонны, а не египетские.
— Ясно. А больше вы ничего не слышали?
Прокопулос немного подумал:
— Нет, ничего такого, что я мог бы припомнить.
— Интересно, — протянул доктор Эберхардт и впал в задумчивость. Прокопулос ждал. На его лице играла выжидающая улыбка.
Эберхардт поджал губы и изрек:
— Эти колонны не могут быть ни римскими, ни египетскими.
— Не могут?
— Никоим образом, конечно, в тех местах находили египетские вещи. Видимо, это и привело к недоразумению.
Прокопулос согласно кивнул, пытаясь понять, о чем говорит немец.
— Но часть правды в этом все же есть, — сообщил доктор Эберхардт. — Эти колонны — сабеанские. Судя по их форме и размеру, под песками — почти несомненно — погребен сабеанский город.
— В самом деле? — вежливо переспросил Прокопулос.
— Если там действительно находится город, значит, моя теория верна, — сказал Эберхардт. — И если город будет обнаружен, это станет величайшим открытием в археологии. Исчезнувший город Добара, несомненно, являлся центром сабеанской цивилизации. Именно отсюда самая высокоразвитая культура древней Южной Аравии распространилась на север и на юг вдоль африканского побережья. — Доктор Эберхардт сделал паузу и иронически усмехнулся: — И подумать только, мне придется работать на раскопках Мерое, когда в каких-нибудь четырех сотнях миль отсюда меня может ожидать величайшее открытие века?
— Поразительно! — воскликнул Прокопулос.
— Вот именно. И как вы думаете, хоть один университет выделил мне грант на изучение Добары? Как бы не так! Они предпочитают Мерое или Зимбабве. Они лучше будут просеивать груды земли через мелкое сито, чем выделят средства на открытие, способное потрясти мир! Если бы только я осмелился, я бы взял свои сбережения, нанял рабочих и отправился в Добару. Деньги были бы возмещены в ближайшее время, сразу же, как только я сообщил бы о своем открытии. Университеты и научные фонды на коленях умоляли бы меня принять их деньги! Если бы только я осмелился…
Доктор Эберхардт снова погрузился в размышления — на этот раз печальные. Прокопулос вежливо поклонился и двинулся к двери. Но не успел он отойти, как доктор снова протянул руку и с поразительной силой вцепился в плечо грека.
— А известно ли вам, — спросил он, — что Шлиман обнаружил Трою, располагая куда меньшими сведениями, чем те, которые известны мне о Добаре?
И после этого заявления, показавшегося Прокопулосу совершенно бессмысленным, ученый отпустил его. Прокопулос поспешно выскочил за дверь и окунулся во влажную ночь.
Этот Эберхардт — чокнутый старый придурок! Толкает тут какие-то дикие теории! Старого идиота следует изолировать от нормальных…
Старого?
А ведь не так уж он стар. По внешнему виду Эберхардту можно было дать чуть больше пятидесяти. Но как он будет выглядеть, если нормально причешется и снимет эти очки в золотой оправе? Как он будет выглядеть, если перестанет сутулиться?
Наверняка лет на десять младше.
Грим может сильно изменить возраст. И руки у него подозрительно сильные…
И какая превосходная маскировка для Дэйна! Отправиться в дорогу под видом немецкого археолога почтенных лет, у которого не все дома, цепляться ко всем со своими теориями, а в последний момент передумать и отправиться в исчезнувший город под названием Добара.
Кстати сказать, этот исчезнувший город находится в какой-нибудь миле от Суакина, порта, через который проходят самые большие партии рабов, и в двадцати милях от Порт-Судана.
Доктора Эберхардта тоже надо иметь в виду.
Но так получается слишком много подозреваемых. По фигуре и возрасту большинство путешественников вполне соответствуют Дэйну. Прокопулос сможет определить, кто же из них тайный агент. Он умеет обнаруживать тайные мотивы в самых убедительных заявлениях и избегать ловушек, скрытых за внешним правдоподобием. Но теперь его собственные таланты обратились против него, и он начал в каждой мухе видеть слона.
Внезапно детектив Прокопулос решил, что ему необходимо выспаться.
Глава 3
Сразу же после утреннего намаза Мустафа ибн-Харит принялся за работу. Сегодня был последний день его пребывания в Форт-Лами. Завтра рано утром он вместе с собранными им паломниками отправится в хадж в Мекку. Четыреста паломников будут ехать на грузовиках, а десяток людей Харита — присматривать за ними. Сам Харит будет ехать следом за колонной на стареньком «Лендровере». Их путь протянется на тысячи миль по областям, прилегающим к Сахаре — через Эль-Фашер, Эль-Обейд, Омдурман и Атрабу. В Суакине паломников пересадят на дхоу, перевезут в Лит, на территорию Аравии, и работу можно будет считать оконченной. Но сегодня, накануне отъезда, Харит занимался тем, что в последний раз проверял все вплоть до мельчайших деталей. Все должно находиться в полной готовности. Ошибка или упущение могут поставить под угрозу всю партию товара.
Первым делом Харит посоветовался со своими доверенными людьми, дабы убедиться, что все взятки вручены. С этим вопросом были связаны наибольшие сложности и наибольшие расходы, но это было абсолютно необходимо. Такие вопросы легко решались в Нигерии или Чаде, но в Судане, стоявшем на пороге независимости, раздача взяток была связана с большими трудностями. Иметь дело с суданской полицией или с отрядами войск, патрулирующими пустыню, было очень тяжело. Следовало все тщательно рассчитать и найти нескольких чиновников, которые занимали бы подходящие посты, могли выдать нужные разрешения и не стали бы отправлять паломников обратно из-за такой мелочи, как отсутствие паспортов.
Взяточничество было жизненно важным явлением, без которого работорговля не просуществовала бы и года. Но это была лишь одна сторона работы ибн-Харита. Ему, например, нужно было убедиться, что нанятые транспортные средства способны проделать длинный путь. Даже краткая задержка была бы весьма накладной — ведь Харит оплачивал питание всех паломников. А долговременная задержка превратилась бы в сущее разорение. Большинство паломников просто не захотят уезжать из Африки, если не смогут попасть в Мекку именно в тот момент, который предусмотрен Кораном — в двенадцатый день Дха'л-Хиджа.
В этом году хадж пришелся на самый конец летнего сезона дождей, а значит, любой участок пути между Форт-Лами и Омдурманом мог оказаться размытым. Если бы это действительно произошло, паломникам пришлось бы своими силами чинить дорогу, а возможно, даже строить мосты — и тратить на это часы и дни. А для Мустафы ибн-Харита эти часы и дни оборачивались потерей денег.
Хотя работорговля была прибыльным занятием, расходы следовало подсчитывать с величайшей тщательностью. От четверти до трети прибылей Харита уходило на взятки. Дальше шли расходы на еду и транспорт, потом — плата охранникам и помощникам, а в этом году — еще и дополнительные расходы на этого грека, который, кстати, до сих пор не доложил о результатах своей беседы с европейцами.
А кроме того, в этом году добавилась проблема, именуемая Салех Мохаммед эль-Тикхейми.
В предыдущие годы эль-Тикхейми довольствовался территорией Танганьики и Сомали. Эль-Тикхейми относился к работорговцам старой школы. Он либо просто покупал рабов для перепродажи, либо похищал их из расположенных в глубинке деревень. Собрав десять-двенадцать человек, эль Тикхейми контрабандой переправлял их в Массау или Джибути, а оттуда отвозил в Саудовскую Аравию или в Йемен. Это было старинное, почтенное и достаточно прибыльное занятие. Но когда цены на рабов выросли, возросла и жадность эль-Тикхейми. Он принялся поглядывать на более легкий маршрут перевозки товара — из Нигера и Верхней Вольты через пустыню до Суакина.
В этом районе действовало много работорговцев. Харит их терпел, поскольку эти торговцы не представляли собой ничего серьезного. Но теперь здесь же объявился эль Тикхейми. Ходили слухи, что он пользуется финансовой поддержкой группы постоянных клиентов-йеменцев из Саны. Харит знал, что два крупных работорговца в одном районе — это уже чересчур. Местным властям, хотят они того или нет, придется принять меры.
Впрочем, до этого дело не дойдет. Либо Харит, либо эль-Тикхейми начнут действовать раньше. В этом году они воспользовались примерно одним и тем же маршрутом. Харит обдумал свои планы и позаботился о должной охране. Несомненно, то же самое сделал и эль-Тикхейми. Вскорости им предстоит выяснить, чей план лучше. Впрочем, Харит был почти уверен, что это столкновение окончится в его пользу. Конечно, эль-Тикхейми считался человеком умным, но он был всего лишь атейба, человек из племени хвастунов, которые много говорят, но мало делают. А сам Харит принадлежал к племени рифаа, чья доблесть известна во всем мире, а верность исламу не запятнана никакими ересями. Исход этого противостояния решат мужество, сила характера и воля Аллаха. И потому Харит знал, что проигравшим окажется не он, а его соперник.
Весь день в дом Харита, расположенный на окраине Джембел-Бахр, прибывали доверенные люди торговца. Харит узнал, что эль-Тикхейми сейчас находится на севере, в Тибести. Прокопулос вернулся в «Метрополь» и беседовал с кем-то из европейцев. Остальные европейцы все еще пытались найти способ выехать из Форт-Лами. К вечеру Хариту стало известно, что путешественники наняли автобус, чтобы тот отвез их в Эль-Фашер.
Это была плохая новость. Это означало, что Харит и европейцы покинут Форт-Лами одновременно. В Эль-Фашере европейцы смогут нанять транспорт до Эль-Обейда, а там сесть на поезд до Хартума. Почти на всем пути европейцы будут держаться поблизости от Харита, а ведь среди этих путешественников почти наверняка присутствует американский агент.
Харит поразмыслил, не отложить ли ему отъезд на пару дней, но решил, что делать этого не стоит. Такая задержка будет выглядеть слишком подозрительной. Во время сезона дождей весь автотранспорт по мере возможности старается путешествовать группами. Когда приходится пробираться через размытый участок дороги, ни одна пара рук не оказывается лишней. К тому же, если в число путешественников входит и Дэйн, он обязательно найдет причину, по которой европейцам тоже придется задержаться именно настолько, чтобы все-таки выехать вместе с Харитом и его подопечными.
Лучше пусть все идет своим чередом. Он будет действовать так, как намеревался. Конечно, присутствие Дэйна достаточно неприятно, но ничего смертельного в этом нет. Здесь и раньше появлялись агенты, и все они так или иначе скончались во время долгого путешествия по безлюдным холмам Дарфура или на пути через Кордофанскую пустыню. Нет никаких причин считать, что на этот раз дела обернутся иначе.
Вечером Харит по-прежнему сидел дома, а доверенные люди продолжали идти к нему с докладами. Сейчас работорговец напоминал паука. Он сидел в центре паутины, а подрагивание нитей приносило ему новости. Нити паутины тянулись с севера, с нагорья Тибести, с юга, из Убанги-Шари, с запада, из Нигера, и с востока, из Судана.
Харит без конца сопоставлял между собой полученные известия. Он любил интригу, обман и неожиданные нападения. Он занимался этим не только ради прибылей, но и просто из любви к искусству. Перехитрить чванливых колониальных чиновников — английских, французских, бельгийских, американских — что может быть приятнее? Все эти чиновники заслуживали лишь презрения. Один эль-Тикхейми был для Харита опаснее всей английской полиции в Судане, всей французской армии в Чаде и всех бельгийских войск в Конго. Что могли сделать эти европейцы, живущие в своих милых прохладных домиках? Они не давали себе труда выучить хоть какой-нибудь из африканских языков и сторонились местных жителей. Они сидели под надежной охраной, виделись только друг с другом и наивно полагали, что их белесая кожа дает им некую волшебную власть. А после этого они еще ожидали от населения некогда захваченных стран благодарности и повиновения.
Европейцы были постоянными противниками Харита, и он получал огромное удовольствие, провозя группы паломников под самым носом у этих надутых червяков, пытающихся ему помешать. Харит презирал европейцев, но признавал, что и они бывают полезны. Именно европейцы, закрывая глаза на внутренние дела Саудовской Аравии, покупали арабскую нефть, а саудовская знать на эти деньги покупала «Кадиллаки» и рабов. Конечно, рабовладение существовало бы и без европейцев, но в гораздо меньших размерах — раньше Аравия была небогатой страной. Так что это именно европейцы позволили неплохо зарабатывать Хариту, эль-Тикхейми и доброй сотне мелких работорговцев, промышляющих на пространстве от Атбары до Джибути и от мыса Горн до Дар-эс-Салама и Занзибара.
Поздно вечером грузовики были заправлены и готовы к путешествию. Европейцы тоже готовы были отправиться в путь на нанятом автобусе. Два отряда французских солдат должны были сопровождать путешественников до Абеше. И наконец объявился Прокопулос.
Хариту хватило одного взгляда, чтобы понять, что грек потерпел неудачу. Но тем не менее он внимательно выслушал рассказ Прокопулоса о вечере в «Метрополе». Харит решил, что он сам постарается по пути встретиться с европейцами и посмотреть, что удастся выяснить. Что же касается грека…
— Что же касается меня, — произнес Прокопулос, — то тут следует уладить некоторые вопросы. Прежде всего я хочу вернуть деньги, которые ты мне заплатил за поход в «Метрополь». Четыре доллара я потратил на выпивку, и это я сделал, находясь у тебя на службе. Но остальных денег я не заслужил и прошу тебя взять их обратно.
После некоторых возражений Харит принял деньги и выжидательно посмотрел на грека. Ему было крайне любопытно, зачем Прокопулос это сделал и что за этим последует.
— Скажи мне откровенно, Муетафа ибн-Харит, — попросил Прокопулос, — стоили ли мои сведения тех денег, которые ты за них заплатил?
— Цена была велика, — медленно произнес Харит, — но сведения того стоили.
— А когда я не смог добыть обещанные сведения, разве я не вернул тебе деньги?
— Вернул.
— Тогда послушай, о чем я хочу тебя попросить, — сказал Прокопулос. — Я уверен, что смогу вычислить Дэйна. Мне нужно лишь подольше побыть среди этих европейцев, подольше понаблюдать, как ведут себя эти люди, и вычеркнуть некоторых из списка подозреваемых. Одного вечера на это мало. Никто не смог бы этого сделать за один-единственный вечер. Но если я поеду вместе с тобой и с европейцами до Хартума…
— За мой счет, — язвительно проронил Харит.
— Ничего подобного! — возмутился Прокопулос. — За мой счет, за мои собственные деньги, исключительно из любви и почтения к тебе.
— Это очень великодушно с твоей стороны, — сказал Харит. — Твое предложение великолепно, господин Прокопулос.
— Я хочу принести пользу нам обоим, — пояснил Прокопулос. — Моя гордость уязвлена, и потому я не хочу бросать это дело, не окончив его. Оно так глубоко задело меня, что я предлагаю — нет, настаиваю — отправиться в эту поездку за свой счет. Если мне не удастся обнаружить Дэйна, я не попрошу у тебя ни гроша. Это будет ниже моего достоинства.
— А если удастся? — поинтересовался Харит.
— В таком случае, — сказал Прокопулос, — я надеюсь, что ты захочешь оплатить мои дорожные расходы. Этого будет требовать твоя честь, потому что я отправился в путь, чтобы оказать тебе услугу.
— Совершенно верно.
— Что же касается всего прочего, я целиком полагаюсь на твою прославленную щедрость. Если я добьюсь успеха и ты захочешь вознаградить меня, то это будет только справедливо. Пусть это будет семьсот долларов, или шестьсот, или даже пятьсот — я не стану ни спорить, ни жаловаться. Твоя честь находится в твоих руках, Мустафа ибн-Харит, и никто в мире не сохранит ее лучше, чем ты сам.
Харит рассеянно кивнул. Он был занят подсчетами. Пятьсот долларов — это сто семьдесят четыре египетских фунта. Слишком большие деньги, чтобы отдавать их этой греческой собаке. Впрочем, все-таки придется их заплатить. Этого требовала его честь — если, конечно, платить все-таки придется…
— Твое великодушное предложение глубоко тронуло меня, — сказал Харит. — Я с радостью оплатил бы твои расходы, но не могу — это оскорбило бы тебя. Но в случае успеха я непременно заплачу тебе, и вознаграждение будет щедрым.
Прокопулос почтительно поклонился:
— Иного я и не ожидал от великого Мустафы ибн-Харита из племени рифаа.
Харит поклонился в ответ и поинтересовался:
— Можешь ли ты получить место в автобусе европейцев?
— Я уже сделал это, — ответил Прокопулос, — в искренней надежде, что ты не откажешься от моих дальнейших услуг.
Они снова поклонились друг другу и обменялись комплиментами. Прокопулос собрался было уходить, но Харит остановил его вопросом:
— Скажи, слыхал ли ты когда-нибудь о человеке по имени Салех Мохаммед эль-Тикхейми?
— Я слышал о нем, — медленно произнес Прокопулос.
— Ты знаешь, где он находится?
— До меня доходили слухи, что он сейчас не то в Тибести, не то в Боркоу.
— А ты знаешь, зачем эль-Тикхейми прибыл в эти места?
— Я кое-что слышал, — по-прежнему осторожно сказал Прокопулос.
— Что ты думаешь об эль-Тикхейми?
— Я никогда с ним не встречался. Мне известно лишь то, о чем толкуют на рынке. Люди говорят, что это человек опасный, умеющий вести льстивые речи, жестокий и нечестивый и что становиться ему поперек дороги рискованно.
— Они говорят правду, — сказал Харит. — Я рад увидеть, что репутация эль-Тикхейми пристала к своему хозяину так же крепко, как запах падали — к стервятнику. Не хочешь ли ты помочь мне расправиться с этим человеком, господин Прокопулос?
— Говорят, что он очень опасен.
— Он — плохой мусульманин. Для любого истинно верующего это должно быть достаточной причиной.
— Да-да, конечно.
— А тот человек, который в должный момент поможет мне справиться с эль-Тикхейми — поможет не словами, а делом — такой человек может считать себя хозяином моего кошелька. — Харит помедлил, чтобы дать греку время заглотнуть наживку, после чего уточнил: — Если уж я готов заплатить пятьсот долларов тому, что поможет мне обнаружить американского агента, то тому, кто поможет справиться с этим мерзким псом эль-Тикхейми, я заплачу не меньше.
— От твоей щедрости у меня захватывает дух! — с горячностью произнес Прокопулос. — Тебе известно, что я хотел бы помогать тебе во всех твоих делах. Я от всего сердца желаю служить тебе.
Харит поблагодарил грека, и Прокопулос ушел, чтобы поспать несколько часов перед отъездом.
Оставшись один, Харит улыбнулся и налил себе чашечку кофе.
Господин Прокопулос, шагавший по темным улочкам Форт-Лами, тоже улыбался.
