Твари постепенно набирали силу, но оковы их пока держали. Утром я забежал к Ларри, предупредить его, чтобы с этого момента он отзывался на прозвище Счастливчик, если какой-нибудь лесной житель вдруг окликнет его. В связи с этим мне пришлось поделиться с ним кое-какими выводами насчет его положения в Игре. Он согласился, что теперь ему следует быть поосторожнее в ночных вылазках. Поскольку я считал нас партнерами, то выложил ему абсолютно все, что знал. Все, кроме информации об истинной личине Линды Эндерби. Мне не хотелось разрушать его иллюзии касательно этой добродушной старушки, чье общество доставило ему такое удовольствие. Что узнано, то узнано — мне показалось, с него и так хватит всяких неприятностей; он даже мне ничего о себе не рассказывает, так пускай и дальше с милой улыбкой вспоминает об этом визите, совершенно не значащем, когда не надо было ничего бояться, ни от кого скрываться. Я решил подождать несколько дней, прежде чем открыть ему всю правду.

— Узнал что-нибудь новенькое о полиции и их поисках? — спросил я.

— Они все еще ведут расследование, но, вроде, всех уже опросили и теперь начали прочесывать поля в округе.

Кажется, самая последняя версия состояла в том, что полицейского сбросили с лошади, он остался лежать, а она вернулась в конюшни.

— Насколько я понял, тело еще не выкинуло на берег. Надеюсь, его унесет в море.

— И такое может быть. Не сомневаюсь, они буди внимательно следить за всем, что выкидывает на берег река.

— Интересно, как их рысканье по кустам повлияет на Графа, когда они начнут подбираться к нему?

— Могу поспорить: если ты сегодня пойдешь и проверишь, то обнаружишь, что он уже съехал из своего склепа.

— Ты тоже считаешь, что он где-то устроил себе еще одно «место успокоения»?

— Ну конечно. Это в его стиле. И он абсолютно прав. У каждого должно быть место, куда в случае чего можно было бы отступить. Лишняя предосторожность никогда не помешает.

— Да ну?

Ларри улыбнулся.

— Я в тебе и не сомневался, — сказал он.

Никто не может точно сказать, когда я улыбаюсь.

Я отправился на поиски Серой Дымки, хотел попробовать убедить ее снова слазить для меня в склеп. Но ее нигде не было. Наконец я бросил это занятие и повернул к дому Растова.

Ползец еще не появлялся, и я принялся бродить вокруг да около и заглядывать в окна. Я заметил Растова — он, ссутулившись, сидел на стуле, зажав в одной руке бутылку водки, а другой прижав к груди деревянную пластинку, очень похожую на икону. На подоконнике что-то зашевелилось, и я понял, что это мой давешний напарник. Ползец приподнялся, уставился на меня, а затем мотнул головой в сторону соседней комнаты. После чего соскользнул с подоконника и исчез.

Я вернулся к соседнему окну — оно было слегка приоткрыто. Спустя пару мгновений из щели показался Ползец.

— Привет, — сказал я. — Как дела?

— Иногда мне так хочется вернуться обратно в поля! — ответил он. — Сейчас бы я уже готовился к долгому зимнему сну.

— Что, спал плохо?

— Я вовремя удрал. Он снова взялся за свое. Только и делает, что пьет да распевает грустные песни. Он еще втравит нас всех в неприятности — вот только переберет лишку. Ему б лучше протрезветь к великой ночи.

— Надеюсь, так он и поступит.

Мы отправились вокруг дома.

— Занят был? — спросил он меня.

— Можешь не сомневаться.

— Слушай, Снафф, босс мне всего не рассказывает, а Ночной Шорох сообщил день-два назад, что существует какое-то специальное гадание, из которого можно узнать, кто открывающий, а кто закрывающий. Это правда?

— Он прав, — ответил я. — Только, пока луна не спадет, на результаты гадания нельзя полагаться. И на пустом месте оно не делается.

— И сколько еще осталось?

— Несколько дней.

— Так, значит, в скором времени все игроки узнают, кто есть кто?

— Ну да. Они всегда узнают это. Вот почему очень важно закончить к этому дню любые совместные дела. Как только будут проведены все линии, твои бывшие друзья могут оказаться врагами.

— Не хотел бы я оказаться во врагах у тебя или у Ночного Шороха.

— Но это вовсе не означает, что перед самой Игрой мы вдруг должны перебить друг друга. По сути дела, я всегда расценивал такие поступки как признак слабости.

— Но пара-тройка убийств всегда имеет место.

— Я тоже так слышал. Пустая трата сил, подобные штучки лучше приберечь на потом.

— И половина из нас погибнет, когда другая победит.

— Открывающие и закрывающие редко распределяются поровну. Никогда нельзя предугадать, каким окажется расположение игроков и кто может объявиться в конце. Я слышал, как-то раз получилось, что игроки — все до одного — не раскрывали себя до самого последнего дня. Просто никто не показывался. Что тоже неверно. Ты только представь себе: любой из них, хвати ему смелости, мог повернуть все по-своему.

— Сколько еще ждать, пока не распространится слово, Снафф?

— Немного осталось. Думаю, кто-то работает над этим прямо сейчас.

— А ты знаешь?

— Нет. Но скоро узнаю. Я предпочитаю оставаться в неведении до самого последнего момента.

Он заполз на трухлявый пенек. Я уселся на землю рядом.

— Кроме того, это могло бы помешать мне. Я хочу попросить тебя сделать одно одолжение, прямо сейчас.

— Что за одолжение? — спросил он.

— Я хочу, чтобы ты прогулялся со мной ко склепу и проверил его содержимое. Надо выяснить, там ли еще Граф.

Он помолчал, изворачиваясь под солнечными лучами и блестя своими чешуйками.

— Нет, — ответил он чуть погодя. — Можно уже не ходить туда.

— Почему?

— Я и так знаю, что там его нет.

— Но откуда?

— Я вышел на прогулку прошлой ночью, — сказал он, — взобрался на сливовое дерево и стал ждать. Я разузнал, где чаще всего кормится Игл. Когда он прилетел к сливе, я сказал:

— Добрый вечер, Игл.

— Это ты, Ползец? — ответил он.

— Разумеется, кто же еще? — отозвался я. — Как поживаешь?

— Хорошо, хорошо, — просвистел он. — А тебе как ползается?

— О, капитально, — сказал я. — Насколько я понял, ты прилетел поужинать?

— Да. В последнее время я частенько сюда залетаю, эти сливы — мои самые любимые, отличная закуска после жучков. Я предпочитаю самое вкусное оставлять напоследок.

— Само собой, — прошипел я. — Славное завершение ночных трудов. А скажи мне, — пожив с Растовым, я немного поднаторел во всех этих вопросах, — ты никогда не пробовал опавших слив, что уже полежали на земле, сморщились и покрылись трещинками, тех, что так неаппетитны на вид?

— Нет, — ответил он, — ведь это глупо: на дереве осталось столько хороших слив!

— А, — продолжал я, — но только внешность может быть обманчива, и «хороший» — понятие весьма относительное.

— Что ты имеешь в виду?

— Я тоже обожаю всякие фрукты и разгадал кое-какие их секреты. Сливы, что лежат вон там, на земле, куда лучше тех, что до сих пор свисают с ветвей.

— Да как такое может быть? — изумился он.

— Весь секрет заключается в том, что, пока они лежат там, навек лишенные источника, ранее наполнявшего их жизнью, они призывают на помощь все оставшиеся жизненные силы, чтобы войти в новую стадию созревания. Да, верно, процесс сей иссушает их, но таким образом они создают внутри себя новый, совершенно особый эликсир, стоящий несравнимо выше презренного сока, который ты сосешь из плодов, висящих на ветках.

— Они становятся вкуснее?

— Нет. Даже наоборот. Но здесь суть не во вкусе. Здесь дело во внутренней напоенности.

— Думаю, стоит их попробовать.

— Ты не разочаруешься. Настоятельно рекомендую.

Он опустился на землю, выбрал одну из тех слив, на которые я указывал, и впился в нее.

— Тьфу! — вскричал он. — Экая гадость! Перезрелые и…

— Погоди, погоди, — молвил я. — Откуси еще кусочек, проглоти, потом все заново. Немножко надо подождать.

И он попробовал — еще, и еще, и еще. Спустя какое-то время он обратился ко мне:

— У меня словно голова начала кружиться. Но это не так уж и неприятно. По сути дела…

И он снова приник к сливе, на этот раз с куда большим энтузиазмом. А потом взялся за другой плод.

— Ползец, ты был прав, — пробормотал он по прошествии некоторого времени. — В них есть что-то такое особое. Внутри теперь тепло-тепло.

— Да, — согласился я.

— И голова кружится, но это не совсем то, что обычное головокружение. Такое приятное чувство…

— Попробуй еще. Не бойся, — посоветовал я. — Соси сколько душе будет угодно.

Вскорости речь его стала настолько бессвязной, что мне пришлось соскользнуть с дерева, чтобы не пропустить ни единого слова из его ответа на мой вопрос. Первым делом испросил:

— Ты ведь был с Графом, когда он подыскивал себе новые могилы, да?…

Так я узнал о расположении могил и о том, что прошлой ночью тот переехал на новое место жительства, — закончил рассказ Ползец.

— Ловко, — отозвался я. — Хорошая работа.

— Надеюсь, когда он проснулся, ему было не так худо, как мне пару дней тому назад. Я не стал задерживаться там, ибо, насколько я понимаю, проснуться в таком состоянии и еще увидеть прямо перед собой змею — самое гнусное дело. Во всяком случае, так утверждает Растов. Когда же мне в последний раз пришлось испытать то же самое, первое, что я увидел проснувшись, — это цыганский табор. А потом, естественно, тебя.

— И сколько могил, помимо склепа?

— Две, — ответил он. — Одна — на юго-западе, а другая — на юго-востоке.

— Я хочу осмотреть их.

— Я отведу тебя. Та, к юго-западу, ближе. Пойдем сначала туда.

Мы пустились в путь по местам, которые раньше мне посещать не доводилось. Вскоре мы вышли к маленькому кладбищу, обнесенному ржавой железной изгородью. Калитка не охранялась, я толкнул ее плечом, и мы вошли.

— Сюда, — показал Ползец, и я последовал за ним. Он провел меня к небольшому мавзолею под облетевшей ивой.

— Вот, — сказал он. — Первый склеп справа не заперт. Внутри стоит новый гроб.

— А Граф там?

— Вроде нет. Игл сказал, что сегодня он будет спать в другой могиле.

Тем не менее, я вошел и подергал лапой защелку гроба. Наконец я понял, как он открывается. Крышка откинулась. Гроб был совершенно пуст, если не считать горсточки грязи на дне.

— Выглядит весьма правдоподобно, — заметил я. — Отведи меня теперь в другое место.

Мы покинули кладбище и направились на восток. По пути я спросил:

— Игл не говорил, когда были устроены эти могилы?

— Несколько недель тому назад, — ответил он.

— Перед тем, как луна спала, или после?

— Перед. Он делал на этом особый упор.

— Следовательно, созданный мною образ снова рушится, — сказал я, — а казалось, все так идеально подходит друг к другу.

— Да, жаль.

— Ты уверен, что именно так он и сказал?

— Абсолютно.

— Проклятье!

Над нашими головами ярко светило солнце, по небу неспешно ползли небольшие облачка — как всегда, они сходились в единую грозовую пелену над домом Дорогого Доктора, дальше к югу. Веял прохладный северный ветерок. Нас со всех сторон окружали яркие осенние краски; коричневые, красные, желтые, — земля была сыровата, хотя не чавкала под ногами. Я вбирал в себя ароматы леса и земли. Над далекой каминной трубой курился витиеватый дымок, я вспомнил о Древнейших богах и подумал, насколько же изменится этот мир, если им откроют врата. Мир и без вмешательства свыше может быть весьма красив, а может быть мерзок до отвращения; мы сами научились справляться с существующим порядком вещей, разработали свои категории добра и зла. К некоторым богам лучше обращаться душой, нежели искать их во плоти. Что же касается Древнейших, я не видел никакого смысла пытаться иметь дело с кем-то, кто уже преступил все возможные границы. Я предпочитаю рассматривать такие вещи абстрактно — платоновские реальности и все прочее, — а не обременять себя их физическим присутствием… Я вдохнул едкий дым пылающих поленьев, запахи свежей земли и гниющих яблок, сорванных порывом ветра и, возможно, покрытых сейчас налетом инея под сенью деревьев чьего-то садика. Увидел в выси перекликающийся косяк птиц, направляющийся на юг. Услышал, как глубоко под землей копается крот.

— А что, Растов каждый день так наливается? — поинтересовался я.

— Нет. — Это началось в канун новолуния.

— Линда Эндерби уже успела нанести вам визит?

— Да. Они долго говорили о поэзии и о каком-то Пушкине.

— Ты, случайно, не в курсе, она видела икону Альхазреда?

— Так ты знаешь, что она у нас? Нет, пьяный ли, трезвый, он никому ее не покажет, пока не наступит в том нужда.

— Когда я высматривал тебя, то заметил, как он прижимал к груди что-то, очень похожее на икону. Она написана на куске дерева, примерно трех дюймов высотой и девяти длиной?

— Да, сегодня он действительно доставал ее из тайника. Когда на него находит депрессия, он говорит, что икона помогает ему взбодриться и «отправиться к берегам Хали, чтоб снова оценить деянья разрушенья», а затем в очередной раз обдумать возможное применение ее.

— Эти слова могут быть восприняты как девиз закрывающего, — сказал я.

— Иногда, Снафф, мне кажется, что ты закрывающий.

Наши глаза встретились, и я остановился. В какой-то момент все равно приходится идти на риск.

— А я и есть закрывающий, — сказал я.

— Черт возьми! Значит, мы не одни!

— Только давай потише, — успокоил его я. — И вообще, на время забудем об этом.

— Но ты хоть, по крайней мере, скажи, может, тебе еще кто-нибудь известен?

— Не известен, — ответил я.

Я затрусил дальше. Сделан первый шажок, одержана первая победа. Мы миновали нескольких коров — головы опущены, что-то шумно пережевывается. Со стороны дома Дорогого Доктора до нас донесся приглушенный раскат грома. Поглядев налево, я различил на горизонте холм, который именую Собачьим Гнездовищем.

— Эта могила дальше к югу, чем предыдущая? — уточнил я, когда мы свернули на тропку, ведущую в том направлении.

— Да, — кивнул он.

Я попытался представить себе образ, который в результате всех этих новых поселений простерся еще в двух направлениях. Порой это очень раздражало — ищешь, ищешь, а потом оказывается, что все твои расчеты никуда не годятся. Такое впечатление, будто какая-то дьявольская сила забавляется со мной. Сложней всего было отказываться от тех вариантов, которые, казалось, подходили ну по всем параметрам.

Наконец мы очутились на клочке земля, который в далеком прошлом, очевидно, принадлежал какой-то родовитой семье. Только семьи этой уже давным-давно не было на свете. На вершине ближайшего холма маячили развалины старого особняка. От него остался один фундамент, не больше. Но в то же самое время я заметил, что место успокоения членов семьи кем-то снова обжито. Ползец провел меня на поросшее травой кладбище — вся ограда его обвалилась, за исключением восточной решетки, которая, хоть и скособочилась, но все-таки держалась.

Сквозь заросли высокой травы мы прошли к огромной каменной плите. По сторонам ее виднелись следы недавних раскопок, сам же камень был поднят и сдвинут немного в сторону, оставляя, таким образом, довольно широкую щель, сквозь которую мог бы пролезть даже я.

Я сунул внутрь нос и принюхался. Пыль.

— Если хочешь, я могу сползать вниз, — предложил Ползец.

— Давай спустимся вместе, — ответил я. — После такой прогулки мне и самому захотелось взглянуть на это.

Я пролез внутрь склепа и сделал несколько неуверенных шажков. На пути мне попалась лужа, я переступил через нее. Впрочем, луж вокруг оказалось немало, и не мог же я обходить их все. Свет сюда почти не проникал, однако, немного попривыкнув к темноте, я наконец различил стоящий на возвышении гроб. Крышка его была откинута в сторону. Еще один гроб был отодвинут к стене, чтобы освободить место.

Я приблизился к нему и снова принюхался, хотя что там можно учуять и сам толком не знал. В ту ночь когда мы впервые повстречались, от Графа вообще ничем не пахло — мое обоняние было введено в полное заблуждение. Но стоило приблизиться и присмотреться повнимательнее, как сразу пришла в голову мысль: с чего бы ему оставлять крышку откинутой? Сей факт абсолютно не соответствовал тому типу, что представлял собой Граф.

Поднявшись на задние лапы, я оперся на край гроба и заглянул внутрь.

Ползец, извивающийся поблизости, нетерпеливо спросил:

— Ну, что там?

Только тогда я осознал, что непроизвольно рыкнул.

— Игра становится все более и более серьезной, — ответил я.

Он забрался на бортик, оттуда перебрался на гроб, где и замер, напоминая причудливый головной убор какого-нибудь фараона.

— Вот это да! — промолвил он наконец.

Внутри гроба, на длинном черном плаще, лежал скелет. Он все еще был облачен в темные одеяния, которые, однако, теперь пришли в некоторый беспорядок. Меж ребрами, слегка под углом, был вбит огромный осиновый кол, чуть ли не насквозь пронзивший дно гроба и сместивший позвоночник немного влево. Все покрывал толстый слой пыли.

— Такое впечатление, что новая квартирка Графа оказалась не таким уж большим секретом, как он рассчитывал, — сказал я.

— Интересно, кем он был — открывающим или закрывающим? — задумчиво прошипел Ползец.

— По-моему, открывающим, — ответил я. — Хотя этого мы уже никогда не узнаем.

— Как ты думаешь, кто прибил его этим колом?

— Без понятия. — Я опустился на все четыре лапы и, отойдя от гроба, облазил сначала все уголки, а затем каждую щель. — Ты нигде не видишь Игла?

Нет. Думаешь, они и до него добрались?

— Очень может быть. Хотя, если он объявится ему придется ответить на несколько вопросов.

Я вскарабкался вверх по ступенькам и окунулся в дневной свет.

— Что же теперь делать? — спросил Ползец.

— Не знаю, как тебя, а меня ожидают кое-какие заботы по дому.

— Так что, будем вести себя так, будто ничего не случилось, ждать, пока это не произойдет снова?

— Нет. Теперь мы будем осторожнее.

И мы поползли и потрусили назад, к знакомым местам.

Джека дома не оказалось, поэтому я быстренько проверил, как там Твари, и отправился на поиски Серой Дымки, чтобы ввести ее в курс последних событий. Я был безмерно удивлен, когда обнаружил Джека мирно беседующим с Сумасшедшей Джилл на заднем крыльце ее дома. В руке он держал чашку с сахаром, который, видимо, только что одолжил у нее. Завидев меня, хозяин закончил разговор и пошел прочь. Серая Дымка отсутствовала. По пути домой Джек сообщил, что, вполне возможно, скоро мы отправимся в город, чтобы на этот раз приобрести себе кое-какие предметы мирского толка.

Спустя некоторое время, когда я вновь объявился на улице, оглядываясь по сторонам в поисках Серой Дымки, мимо прогрохотала карета Великого Сыщика, в которой сидел он сам, но все в том же обличье Линды Эндерби. Наши взгляды встретились. В течение нескольких долгих секунд мы внимательно рассматривали друг друга. Потом карета исчезла за поворотом.

Я вернулся в дом и хорошенько вздремнул.

Проснулся я перед самым закатом и снова обошел нашу обитель. Твари-в-Зеркале все еще переплетались в своем клубке, тихонько пульсируя. Трещинка, вроде бы, слегка увеличилась, хотя, может быть, это выделывало шутки мое воображение. Однако я отметил про себя, что надо будет обратить на нее внимание Джека.

Поев, попив и обойдя дом снаружи, я в очередной отправился за Серой Дымкой. Она, погрузившись в свои кошачьи грезы, мирно дремала у себя на крылечке.

— Привет. Давно ищу тебя, — сказал я. — Уже соскучился.

Она зевнула и потянулась, потом принялась вылизывать грудку.

— Я отлучалась, ходила осматривать церковь и жилье викария.

— Удалось проникнуть внутрь?

— Нет. Хотя заглянула в каждую щелку, в какую только смогла.

— Узнала что-нибудь интересное?

— У викария в кабинете на столе стоит череп.

— Memento mori, — заметил я. — Церковники почти все повернуты на такого рода вещичках. А может, череп достался ему по наследству, от предшественника.

— Он покоится в чаше.

— В какой чаше?

— В той самой. В древней пятиугольной чаше, о которой тогда говорили.

— О! — Значит, я был неправ, полагая, будто этот атрибут находится у Дорогого Доктора. — Это меняет дело. — И хитро добавил: — Вот если бы та еще сказала мне, где находятся две волшебные палочки…

Она как-то странно посмотрела на меня и стала прихорашиваться дальше.

— Мне даже довелось по стенкам полазить, — сообщила она.

— А зачем?

— Услышала, как наверху кто-то плачет. Поэтому влезла на стену и заглянула в окно, из которого, как мне показалось, доносился плач. Я увидела маленькую девочку на кроватке. Она была одета в голубое платьице, а с нога свисала длинная цепь, другой конец которой был прикован к раме кровати.

— Кто она такая?

— Ну, в общем, потом я повстречалась с Текилой, — продолжала Дымка. — Не думаю, что она пришла в восторг от встречи с кошкой. Но все-таки мне удалось убедить ее поделиться со мной тем, что девочку зовут Линетт и она дочка последней жены викария Жанетт от предыдущего брака.

— А почему она прикована цепью?

— По словам Текилы, это впредь послужит ей уроком, чтобы не убегала из дому.

— Очень подозрительно. Сколько ей лет?

— Тринадцать.

— Да. Все сходится. Готовятся к жертвоприношению.

— Именно.

— А что ты дала ей в обмен на эту информацию?

— Я рассказала ей о нашей вчерашней встрече со здоровяком и о том, что, скорее всего, цыгане имеют какое-то отношение к Графу.

— Давай-ка лучше я расскажу тебе кое-что новенькое о Графе, — перебил я и во всех подробностях описал наши с Ползецом приключения.

— Неважно, на чьей он там был стороне, но не могу сказать, чтобы я очень уж горевала о том, что он выбыл из Игры, — подвела итог Дымка. — Жутковатый тип.

— Ты встречалась с ним?

— Я увидела его как-то ночью, когда он вылезал из своего склепа, и спряталась на ветке дерева — посмотреть, что будет дальше. Он словно вытек из склепа, даже не шевельнувшись. Просто, струясь, оказался снаружи. Так Ползец умеет. Затем он недвижно постоял чуть — плащ развевался и хлопал на ветру, а он лишь поворачивал голову, оглядывая весь мир так, будто он безраздельно правит им и сейчас решает, в какую его часть отправиться поискать забав. А затем громко расхохотался. Никогда не забуду этого смеха. Он запрокинул голову назад и залаял — не так, как обычно лаешь ты, а так, словно ты вот-вот должен сожрать что-то, что вовсе не жаждет оказаться у тебя в желудке, и это радует тебя, прибавляет пикантности грядущей трапезе. Потом он двинулся вперед, и мне показалось, будто у меня что-то случилось с глазами. Он одновременно принимал самые разные обличья, то и дело меняя форму, находясь в одно и то же время в разных местах, и лишь плащ все хлопал на ветру — и вдруг он исчез, а в лунном свете вдаль уплывал черный лоскут. Не хотелось бы мне вновь пережить такое.

— Нет, подобного представления повидать мне так и не довелось, — сказал я. — Но как-то раз я столкнулся с ним нос к носу, и, должен сказать, на меня это тоже произвело большое впечатление. — Я немножко помолчал. — А Текила, кроме той истории о Линетт, больше ничего тебе не рассказывала?

— Такое впечатление, словно все до единого одержимы идеей, будто центром станет тот старый особняк, — пожала плечами она. — Викарий как-то сказал Текиле, что в старые времена этот дом прилегал к огромной церкви, к югу отсюда, — к той, которую стер с лица земли последний Генрих, доказывая остальным, что вовсе не шутит.

— Таким образом, дом этот становится прекраснейшим кандидатом на центр. Если бы только не дурной вкус Графа, который свел все расчеты на нет!

— Ты уже рассчитал новый вариант?

— Нет. Но скоро сделаю.

— Дашь мне знать?

— Когда закончу, возьму тебя с собой, — пообещал я.

— И когда это будет?

— Скорее всего, завтра. А сейчас я собираюсь пойти немножко понаблюдать за цыганами.

— Но зачем?

— Порой они очень колоритны. Хочешь, пойдем вместе.

— Хочу.

Мы вышли на дорогу и направились в сторону цыганского табора. Ночь опять выдалась очень ясной, небо усеивали мириады звезд. На подходе к дому Ларри до нашего слуха донеслись приглушенные звуки музыки. Далеко в поле пылали огни костров. По мере приближения я различил звуки скрипки, гитары, бубна и барабана. Мы подтянулись поближе, укрывшись под одной из множества повозок, откуда могли спокойно следить за происходящим. Я почуял запах собак, но, поскольку мы находились с подветренной стороны, никто нас не побеспокоил.

Сначала несколько цыганок просто танцевали, а потом откуда-то из толпы внезапно выступил певец, громко что-то завопивший. Музыка действовала на нервы, движения танцоров были традиционно предсказуемы: они смахивали на поступь длинноногих птиц, которых мне случалось встречать в более теплых странах. Вокруг горело множество костров, от некоторых доносились запахи готовящейся пищи. Зрелище портили мечущиеся тени, но завывания певца мне понравились, особенно когда дело дошло до полаиваний и повизгиваний — в этом деле я знаток. Некоторое время мы, не шевелясь, наблюдали за развитием действа, зачарованные в равной степени как яркими красками одеяний танцоров и подыгрывающих им людей, так и их движениями и звуками, которые они издавали.

Они сыграли несколько мелодий, после чего скрипач обратился к толпе зрителей, протягивая свои инструменты и делая приглашающие жесты. Я услышал чей-то протестующий голос, но скрипач настаивал, и наконец в круг света выступила какая-то женщина. Прошло несколько мгновений, прежде чем я понял, что это Линда Эндерби собственной персоной. Очевидно, Великий Сыщик еще не отказался от идеи светских визитов. Позади него, в тени, я различил коренастую, крепко сбитую фигуру его помощника.

Немного попротестовав, он все-таки принял скрипку и смычок, коснулся струн, а затем привычным жестом вскинул инструмент к подбородку — так, словно был хорошо с ним знаком. Он поднял смычок, застыл — и заиграл.

Он был безусловно хорош. Это была не цыганская музыка, но одна из древних мелодий, которую я где-то уже слышал. Завершив ее, он, не останавливаясь, обратился к другой теме, в которую включил несколько вариаций. Он играл, играл, музыка становилась все быстрее, стремительнее…

И вдруг он резко оборвал игру и шагнул в сторону, словно просыпаясь от долгого сна. Потом поклонился и вернул инструмент владельцу, в движениях его в этот момент явственно проскользнуло мужское начало. Я подумал о постоянной работе ума, о мастерском дедуктивном построении, которое привело его сюда, а затем эта секундная утрата вечного контроля над собой — и вот он снова возвращается к прежнему себе, улыбается, накидывает обличье женщины… Во всем этом я разглядел проявление некой чудовищной силы воли, и вдруг он стал для меня кем-то большим — не просто загадочным человеком, овладевшим искусством личин. Внезапно я осознал, что он еще многому должен научиться, как учимся различным аспектам мы, чтобы суметь охватить размах затеянного нами; я понял, что к концу он будет дышать нам в затылок и что он сам в чем-то игрок, скорее даже некая сила, участвующая в Игре. И я проникся к нему таким почтением, какое испытывал лишь к некоторым из тех, кого когда-либо знавал. Когда мы возвращались назад, Серая Дымка сказала:

— Как было здорово отвлечься на время ото всей этой суеты!

— Да, — кивнул я, — было действительно здорово. И устремил взор к небу, где наливалась луна.