Поэзия. Раздел первый

Как сказано в главе «Устная и письменная литература» (см. «Приложения»), некоторые виды поэзии Долины являлись письменными, другие записи вообще не подлежали, однако, как бы ни исполнялись стихи – в виде импровизации, наизусть или с листа (перед аудиторией или в одиночестве), их всегда читали вслух.

В этот раздел включены некоторые импровизации, а также общеизвестные песни, которые, как и любые фольклорные произведения, давно утратили автора и принадлежат всем (хотя всем в Долине принадлежат отнюдь не все стихи и песни: некоторые из них «подарены», а некоторые получены в награду), кое-какие детские песенки и «публичные импровизации», то есть стихотворения, созданные во время какого-нибудь соревнования или написанные в присутствии публики.

Пастушья песня из Чумо

Хорошо, ты получишь послед,
но не ягненка, Койот.
У овцы копытца остры,
ох, берегись, Койот!

Мог бы взять я в жены любую,
но только не эту, Койот.
Матери ее я не нравлюсь,
ох, берегись, Койот!

Песня стрекозы

Унмалин, Унмалин!
Чудный город над рекой!
В хлева под темными дубами
твой скот приходит вечерами.
Воде журчащей звук их колокольчиков подобен.
А с круглого холма над Унмалином
видны все виноградники Долины,
и слышно, как поют там люди,
собравшись на закате в дом родной вернуться.

Песня Общества Благородного Лавра

Ему пришлось размахивать им
как флагом,
чтобы заставить его встать.
Ему пришлось совать его
в мышиные норы,
и в кротовины,
и в задницы чужие,
чтобы заставить его встать.

– Дай мне лечь наконец, – говорит он.
– Ни за что! – говорит Он.
– Дай же мне отдохнуть, – говорит он.
– Нет, вставай! – говорит Он.
И вот он встает, и руки у него вырастают,
он берет в руки нож и себя от Него отсекает.
Убегает он прочь от Него,
девять раз поет хейю и сразу ложится,
засыпая мгновенно.

А Он выращивает себе новый,
но пока он ужасно мал.
Так что Ему приходится ложиться на землю,
чтобы сунуть его в муравьиную норку.

Несколько стихотворений, продекламированных собравшимися после работы на берегу реки поэтами из Мадидину

Утрата
Тяжело мое сердце,
словно камень надгробный.
К земле своей тяжестью тянет,
мне дышать не дает, как прежде.

Ревность
А та, с сережками, меня разве лучше?
Что тебе она даст, чего я не давала?
Поднесет ли вина? Иль подложит жаркого?
Или силы добавит в ослабевшие чресла?

Первая любовь
Полола помидоры,
побеги пахли терпко
под жарким солнцем лета.
Давно все было это.

Темноволосая девушка
О, бабочка, два черных крыла!
Кружит, садится, вновь вспорхнет, вернется
к цветку тысячелистника.
И неуверенно на нем застынет.

Дразнилки
Слово языка кеш «фини» переводится как «шуточное соревнование в оскорблениях, организованных ритмически». Те «дразнилки», что приведены ниже, – импровизации, услышанные мной во время Танца Вина в Чумо

Уж конечно, ты явился с Нижнего конца Долины!
И нетрудно догадаться: ведь слова ты произносишь,
будто из норы ты рака, упершись ногами, тащишь!

Здесь, в Чумо, вечно кур полным-полно.
И эти куры умные настолько,
что говорят совсем как сами люди:
«Кач-кач-качалка, ко-ко-корзинка!»
Да ведь и люди в Чумо умные, как куры!

На Нижнем-то конце такие умники живут,
что хитрецами их не зря прозвали:
вам сварят пиво из чего угодно,
хоть и дерьмо собачье в чан свой соберут.

Чем крепче ум, тем крепче и напиток.
Вот в Чумо, например, в почете пиво,
такое крепкое, что крепче не бывает,
но вот мочой кошачьей от него воняет!

Сразу ясно: ты из Нижней Долины!
Ведь недаром с утра ты талдычишь
все одно, словно сука
с кобелем перед «свадьбой».

Был тут в Чумо человек,
очень умный человек:
мысль ему явилась раз,
да исчезла в тот же час.

Песня папоротника
Спета за работой Папоротником из Кастохи

Разбитые старые ступни
да острые тощие колени
торчат над этой корзиной
пред старыми моими глазами.
А новую эту корзину
плетут мои старые руки.
Ах, старые мои ноги,
далекий путь прошли вы,
чтобы корзинка эта
здесь возле вас стояла.
Ну что же, торчите рядом
с моею новой корзиной
и пойте мне новую песню,
мне, той самой старухе,
что вам свою жизнь пропела.

Под аккомпанемент барабана
Автор: Кулкунна из Чукулмаса

Коршун с криком кружит в небесах.
Клещ впился мне в голову за ухом.
Но если и я воспарю, как коршун,
значит, придется и кровь сосать,
клещу уподобляясь?
О вы, холмы моей родной Долины,
уж больно жить средь вас непросто!

Артисты
Написано на белой оштукатуренной стене в доме, принадлежащем Союзу Дуба в Телине

О, как же это делают они,
певцы, сказители, танцоры,
творящие перед глазами чудо?
Они ныряют в пропасть меж мирами,
пусты их руки, но они вернутся
и принесут нам множество вещей!
Уходят молча – и приносят песни;
уходят в паутину лабиринта,
но возвращаются – и знают Путь отлично.
Уходят в страхе, безобразные, хромые —
и возвращаются прекрасными, как пума,
как краснокрылый ястреб, что парит высоко.

Так, значит, вот где черпают они свое дыханье:
в той страшной пропасти, что мир наш окружает!
Их руки, видно, стали ее Стержнем,
другие люди там дышать не могут.
Но выше всяческих похвал артисты!

О да, они обычные артисты,
они используют свое великое терпенье,
и страсть свою, уменье, труд безмерный,
и снова труд – и суд.

Стремясь уравновесить ум и назначенье,
свою настойчивость, свое упрямство,
свою печаль и радость в действиях на сцене,
они все ближе к пропасти подходят,
понимая: там миры соединятся.
Они подходят не спеша, кругами,
как коршуны, что сверху наблюдают,
как чуткие койоты – осторожно.

И, заглянув в ту пропасть, видят сердцевину мира
и, суть вещей поняв, ее нам преподносят,
хоть жить в той пропасти им тоже невозможно.
О, выше всяческих похвал артисты!

Ну да, они артистами зовутся,
и похвалы в награду им довольно
за тяжкое соревнованье в мастерстве.
А может, мы ошиблись с вами?
А вдруг пупом Земли им кажется живот набитый?
А вдруг они бездельники и трапезу считают
за работу?
А может, это лишь отбросы?
Лишь то, что коршун и койот вчера на завтрак
не доели?

Похвальба
Из города Тачас Тучас

Ах, музыканты из Тачас Тучас
делают флейты из речек,
делают из гор барабаны.
Звезды выходят послушать.
Люди в Домах Небесных
двери распахивают настежь,
окна на Радуге открывают,
чтобы слышать дивных музыкантов
из нашего города Тачас Тучас.

Ответ
Из города Мадидину

Ох, музыканты из Тачас Тучас
из своих носов делают флейты,
а из ягодиц – барабаны.
Даже блохи спасаются бегством,
а в Мадидину все закрывают двери,
а в Синшане все затворяют окна,
едва лишь заслышат тех музыкантов
из славного города Тачас Тучас.

Предостережение из Второго и Третьего Земных Домов
Этот выполненный каллиграфом свиток хранится в хейимас Змеевика в Ваквахе

Послушайте, о люди Четвертого и Пятого Домов,
а также Дома Первого!
Послушайте, сажальщики и земледельцы,
садовники и виноделы,
пастухи и овцеводы.
Прекрасны и щедры ваши искусства, они
приносят много пользы,
но и опасность в них таится.
А вдруг среди маисовых метелок вон тот мужчина
скажет:
ведь это я пахал и сеял, а стало быть, мое все это.
А вдруг среди тучнеющих овечек та женщина
оглянется и скажет:
ведь это я растила их, кормила – мои то овцы.
И в борозде зерно рождает голод.
И за оградой пастбища дрожат телята.
Амбар доверху полон нищетою.
И жеребенком взнузданной кобылы стал гнев.
Плодом оливы мирной стали войны.
Остерегайтесь же, о люди Домов обоих Кирпичей
и Дома Первого!
Заглядывайте в дикие края, опасно жить
лишь на возделанных полях.
Вступите в гущу медоносных диких трав, под сень
дубов, что желудей полны,
вкусите сладость корня, добытого под камнем.
Пусть рядом будут горные олени, и рыбы из реки,
и перепелки с луга,
пусть станут они вашей пищей – ведь и вы
когда-нибудь ею станете.
Смотрите: вот они, вокруг вас, но вам они
не служат.
Кто ж их хозяева? И чем они владеют сами?

Вот это – горы пумы,
а этот холм принадлежит лисице,
а это дерево – совы обитель,
а этот ход ведет в мышиную нору,
а в этой заводи гольян хозяин —
и все это одна и та же местность,
твоя Долина.

Найди свое в ней место.
Здесь нет оград, но есть запреты.
Здесь нет войны, но умирают,
да, умирают тоже, к сожаленью.
Иди ж, охоться – на себя ты поведешь охоту.
Иди – и отыщи себя в траве, в земле и на ветвях
деревьев.
Иди ж, ложись, спи сладко на земле Долины,
которую своей ты не считаешь,
которая, однако ж, в крови твоей растворена.

Бозо
(большой пестрый дятел)
Детская считалочка из Синшана

Бозо-птичка в красной шапке,
в черных-черных-белых перьях,
туки-туки-туки-туки Бозо-птичка на дубу
ходит-бродит, ходит-бродит, ходит-бродит
по ветвям,
барабанит, барабанит, барабанит трам-там-там.
Туки-туки-туки-туки раз-два-три,
туки-туки-туки-туки вон выходишь ты.

В стране закатного дня
Детская песня-танец, которую я слышала во всех девяти городах Долины; сам танец называется «Встаньте в круг». Рифма характерна для детской песни; метрическую организацию стиха при переводе следует воспринимать как попытку передать привязчивую мелодию танца

ХОР:
Кругом идем мы, идем вокруг дома,
дом обшарим до дна.
Все горит, горит, горит-догорает
и сгорит дочерна.

СОЛИСТ:
Кто же, ну кто разобьет этот круг наш?
Кто мою руку возьмет?
Кто станет мне сердечным другом
и в танце меня поведет?

ХОР:
Откройте же круг, расступитесь, качнитесь,
ведите его за собой,
все дальше вниз по долинам росистым,
по склонам, заросшим травой.

СОЛИСТ:
И я в вашем танце кружиться стану,
возьмите с собою меня!
Любите меня и со мною танцуйте
в стране закатного дня.

Ящерица
Импровизация Щедрой, дочери Ярости из Синшана, созданная ею в солнечный день возле каменной стены

Нагретая стена. Большая ящерица дышит
часто-часто. Вверх-вниз, вверх-вниз
мелькает голубое ее брюшко.
Хвалится: я в небесах! Я молния!
И вдруг – моя тень упала:
удирает игрунья.
Исчезла в тени, сама тенью став.

Волу по кличке Розовый Корень
Импровизация, созданная во время Второго Дня Танца Вселенной Кулкунной из Чукулмаса

Что же прекрасное столь внутренним взором своим
на протяженье всей жизни ты созерцаешь?
Верно, великое нечто, такое, что заставляет тебя,
неподвижно застыв и не видя вокруг ничего,
одному лишь ему отдавать свои мысли и взоры.
И если тебя от него отрывают, прервав
созерцанье,
гневно ревешь ты, глазами вращая, желая немедля
к мысли этой вернуться, спокойно предаться ей,
красотою виденья питаясь всю свою жизнь.

Канюки
Спето под аккомпанемент барабана Лисьим Даром из Синшана

Четыре канюка, четыре!
Четыре канюка, четыре, пять!
Они парят, кружа над миром,
и кругом возвращаются опять.
Эй, выше, канюки! Эй, выше!
И, круг за кругом, возвращайтесь
к стержню.

Но где ж тот стержень?
На ближнем ли холме, на дальнем,
в любой долине,
где таится смерть.
Там этот стержень.
В центре тех кругов,
внутри спирали,
что девять канюков
нарисовали
нам в небесах.

Перепелке из Долины
Декламировали жительницы Синшана Адсевин (что значит Утренняя Звезда) и сестра ее матери по имени Цветущая

Матушка Уркуркур, покажи мне свой домик,
пожалуйста, дай посмотреть на него.

В нем пол из синей глины,
а стены – струи дождевые,
а двери – облачная пена,
в которой окна выдул ветер,
а крыши в доме вовсе нет.

Сестра моя Экверкве, как свое семейство
бережешь ты?
Расскажи мне или покажи.

Бегу я осторожно, взлетаю очень шумно,
но сразу же и прячусь, хотя все знают, где я.
Умею делать знаки, неведомые прочим,
я круглыми глазами, и круглым мягким тельцем,
и пышным хохолком.

Ах, доченька Хеггурка, но что в конце-то будет?
Пожалуйста, скажи мне!

Ах, многое грозит нам:
и ястреб в жаркий полдень,
сова порой вечерней,
кот острозубый ночью.

От многих остаются лишь перышки, да кости,
да струи дождевые, да солнечные блики.
Но остаются также в гнездышке укромном
под теплыми крылами кругленькие яйца!

Дразнилка для котенка
Импровизация мальчика лет шестнадцати по имени Задумчивый из Синшана, сочиненная во время работы на огороде

Хойя, маленький земляной комочек!
Хойя, крохотный котенок земляного цвета!
Ты удерживаешь свою тень коготками,
на солнцепеке разлегшись
и уснув очень крепко.
Правда, стоит камешек мне кинуть,
как котенок и тень разбегутся.
Хойя, маленький котенок, что взлетел как пушинка!

Ведро
Импровизация, сочиненная теплым утром ранней весною пятнадцатилетней Адсевин из Синшана за рубкой бамбука

Мечтательность меня одолевает
и лень сонливая и сладкая такая,
что я хотела бы внезапно оказаться
там, в уголке веранды иль балкона,
сидящей праздно и с совсем пустой душою,
не занятой ничем и не спешащей,
как это старое ведро, оставленное кем-то
там, в уголке веранды иль балкона.

Любовная песня
Поется по всей Долине

Коль подует желтый ветер,
ветер с юга иль с востока,
коль цветочною пыльцою
нас осыпет нынче утром,
может, он ко мне вернется?

Коль подует ароматный
ветер с юга иль с востока,
коль ракитника пыльцою
нас осыпет ввечеру он,
может, он ко мне вернется?

Как умирают в Долине

Похороны происходят на довольно больших кладбищах, расположенных неподалеку от каждого города – среди холмов, заросших лесом, на «охотничьей» стороне, где нет полей, садов и огородов или лугов с кормовыми травами, камышовых болот или диких плодоносящих деревьев, которые являются либо собственностью общины, либо так или иначе всеми используются. Где-то примерно в миле от города каждый из Пяти Земных Домов выбирает себе участок на вершине холма или на высокогорном лугу под кладбище. Никакого четкого плана это кладбище не имеет, так что новую могилу семья может выкопать там, где захочет; территория, занимаемая кладбищем, обозначена посаженными вокруг деревьями: яблонями, дикой вишней, конскими каштанами, а также азалиями, наперстянкой и калифорнийским маком. На могилы никогда не водружают каменных надгробий, но иногда на них ставят маленькие фигурки, вырезанные из секвойи или из кедра, а рядом часто сажают одно или несколько из перечисленных выше растений, за которыми оставшиеся в живых члены семьи прилежно ухаживают, пока память об усопшем жива в их душах. Часто кладбища очень похожи на яблоневые сады, только деревья там растут гуще, чем обычно, и не рядами, а как попало.

Кремация совершается в искусственной или естественной низине неподалеку от кладбища. Для этого обширная округлой формы поляна полностью очищается от травы, земля на ней утрамбовывается и каждый год посыпается солью; это входит в обязанности членов Общества Черного Кирпича.

Сама церемония смерти или, точнее, умирания названа Уходом На Запад До Самого Восхода. Следующее далее описание сделано Слюдой из Дома Желудей в Синшане.

Уход На Запад До Самого Восхода: наставления для умирающих

Наставником в таком случае обязательно выступает член Общества Черного Кирпича.

В период между Танцем Вина и Танцем Травы те люди, которые хотят выучить песни Ухода На Запад, должны попросить об этом наставника из данного общества.

После Танца Вина они помогают наставнику строить специальный священный дом за пределами города, обычно где-нибудь на «охотничьей» стороне, но иногда, впрочем, и на «культурной». В горных городах его строят обычно из эвкалипта или ивы, устанавливая от девяти до двенадцати шестов с каждой стороны и привязывая их к центральному столбу ивовыми прутьями или лозой, а стены делают из переплетенных друг с другом еловых лап. В самой Долине, особенно в Нижнем ее конце, где такой дом должен быть несколько больше, потому что там живет больше народу, стены оставляют открытыми, но делают очень плотную крышу, поскольку в это время как раз начинается сезон дождей, а некоторые из готовящихся к Уходу На Запад больны или стары, и им просто необходимо укрытие. Вне зависимости от того, есть ли в этом доме стены, вход в него всегда на северной стороне, а выход на южной. Сухие ветки и стволы дикой вишни, а также старые и сухие ветви яблонь специально срезаются и складываются у очага. Все камни из земляного пола собираются в кучу; они представляют собой нечто вроде алтаря. Такой священный дом имеет свое имя: Воссоединение.

Наставник приходит туда в последний вечер Танца Травы и проводит там ночь, копая в земле яму для очага и тщательно выбирая каждый камешек. Все это время он поет соответствующие песни, благословляя дом.

Ученики его приходят утром. Они кладут дрова в очаг и разжигают огонь, а потом бросают в огонь лавровые листья и поют священные хейи.

Если кто-то хочет поговорить о своей собственной грядущей кончине или о ком-то из близких, умершем внезапно или сейчас тяжело больном и умирающем, он должен бросить в огонь горсть лавровых листьев и говорить. Наставник и все остальные слушают. Когда выскажутся все, наставник может, например, рассказать о некоем своем видении или конкретном случае, имеющем непосредственное отношение к тому, как совершается Уход На Запад; или же он может что-то прочесть из книги стихотворений, принадлежащей Обществу Черного Кирпича, где говорится о душе; или же он не скажет ничего, а только будет отбивать ритм хейи на барабане.

Затем начинается само обучение. Ученики должны выучить те песни, которые будут петь, умирая, и те песни, которые будут петь для умирающего.

Наставник начинает с той песни, которую поют для умирающего.

Эту песню исполняют, когда становится ясно, что конец человека близок. Ее могут петь и очень недолго, и в течение длительного времени. В последнем случае умирающий сможет петь ее вместе с остальными, петь вслух или про себя, уходя вместе с песней прямо в смерть. О том, что пора петь вторую песнь для умирающего, его провожатые догадываются сами, потому что он либо уже застывает, либо испускает последние вздохи, когда душа, отлетая вместе с дыханием, словно пытается высвободиться из оков тела. Когда уже не прослушивается пульс и дыхание совсем прекратилось, начинают петь третью песнь. Когда лицо покойного становится холодным, эта песнь заканчивается.

Наставник сообщает все это в перерывах между исполнением песен, а также рассказывает своим ученикам, что любая из песен провожающих может исполняться снова и снова, пока не наступит смерть. Четвертая и пятая песни провожатых должны первый раз исполняться во время похорон, после чего их следует петь вслух в любое время и в любом месте в течение четырех дней, а потом еще – на самой могиле в течение пяти дней, и затем уже петь их только про себя, в душе, до ближайшего Танца Вселенной, после которого для усопшего они более исполняться не должны.

Большая часть людей не раз слышала, как провожатые поют свои песни, песни умирающему, но никогда никто не слышал тех песен, которые поет сам умирающий.

Наставник расскажет ученикам, что умирающие сами знают, когда петь эти песни и где; они поют их, узнавая те места, куда устремляется их освобождающаяся душа. Сперва эти места узнает их разум, позже – душа. Если они вели разумную жизнь, то узнают эти места сразу и сразу догадываются, находятся ли они все еще в Пяти Земных Домах или уже в Четырех Небесных. Очень хорошо, когда люди могут петь в течение всего своего пути туда и исполнить все песни, вплоть до самой последней, однако особой необходимости в этом нет. Зато действительно необходимо, чтобы песни провожатых пелись все время, отведенное человеку на путь к смерти, а также в течение первых девяти дней после его смерти, ибо таким образом они помогают умирающему умереть, а живым жить дальше.

Рассказав обо всем этом и ответив на вопросы, наставник споет первую строку первой из песен умирающего. Ученики откликнутся ему, исполнив первую строку первой из песен провожающих. Таким образом они выучат все пять песен, которые сами когда-нибудь будут петь, умирая, однако ни разу не повторят их вслух, а лишь будут отвечать на них словами песен провожающих. Только наставник из Общества Черного Кирпича может петь песни умирающего вслух. Для учеников полезно много раз повторить их про себя, сразу и потом, чтобы песни умирающего вошли им в плоть и кровь, стали частью их души и разума.

Ниже приводятся тексты песен Ухода На Запад До Самого Восхода.

Песни

Первая песня

Умирающий поет:
Я пойду вперед.
Ох, трудно, это трудно.
Я пойду вперед.

Провожающие поют:
Иди вперед. Иди вперед.
Мы с тобою.
Мы с тобою рядом.

Вторая песня

Я пойду вперед.
Все меняется вокруг.
Я пойду вперед.

Иди же, пора, иди вперед.
Оставь нас, пора,
Пора нас покинуть.

Третья песня

Вот он, мой путь.
Я вижу, вот он.
Вот он, мой путь.

Ты идешь вперед.
Ты ступил на свою дорогу.
Ты идешь по верному пути.

Четвертая песня

Пение меняется, затихает.
Свет меняется, меркнет.
Пение меняется, затихает.
Свет меняется, меркнет.
Они все ближе, ближе,
Танцуют и светятся ярко.
Воссоединяюсь с ними.

Не оглядывайся назад.
Ты входишь в их Дом.
Ты уже у цели.
И вот ты вошел.
Свет все сильней и ярче,
Тьма позади осталась.
Смотри же вперед без страха.

Пятая песня

Четыре Небесных Дома
Стоят предо мной открыты.
Ах, все их двери открыты!

Четыре Небесных Дома
Теперь пред тобой открыты.
Да, их двери открыты!

Выучив все песни, ученики забрасывают огонь в очаге землей, засыпая яму до самых краев, и в это время поют такую песню:

Тяжело, тяжело.
Нелегко.
Но ты должен вернуться туда.

После этого ученики обязательно разбирают Дом Воссоединения, однако могут взять себе камешек из общей кучи камней или отломить веточку от еловой лапы – на память. Потом они непременно совершают омовение и расходятся по домам. Наставник же отправляется куда-нибудь в отдаленное место к ручью, чтобы вымыться там, или же, если он из Дома Синей Глины, совершает омовение в своей хейимас.

Вот так учат готовиться к смерти члены Общества Черного Кирпича в Долине Реки На. Меня учили этому дважды, а наставником мне приходилось быть семь раз.

Если никто из членов семьи умирающего или его друзей не знал песен провожатых, то всегда приходил кто-то из членов Общества Черного Кирпича, чтобы, если возможно, спеть их вместе с умирающим, а также у его могилы; но и в других случаях кто-то из этого Общества обязательно оказывал подобную помощь и руководил всей церемонией Ухода На Запад и похоронами.

Если у родственников возникали какие-то сомнения или беспокойство, член Общества Целителей непременно свидетельствовал смерть. Обычно в течение первых же суток покойного относили на крытых носилках к месту кремации, принадлежащему его Дому. Носилки могли нести члены семьи и все, кто оплакивает покойного, но только члены Общества Черного Кирпича имели право присутствовать на кремации. Родственников и всех остальных отправляли по домам.

В одной старинной песне, которую поют в Долине, содержится намек на это:

Я смотрю, как за холмами
поднимается дымок,
дымок все поднимается,
а дождь все продолжается.

Кремация была правилом, однако соблюдению этого правила часто препятствовало множество самых различных обстоятельств, например, слишком обильные дожди или затянувшаяся засуха, когда из опасения вызвать лесной пожар запрещалось разжигать какой бы то ни было открытый огонь; кроме того, умирающий мог выразить пожелание быть после смерти похороненным, а не кремированным. В таких случаях люди из Общества Черного Кирпича копали могилу и опускали в нее покойного, завернутого в хлопчатобумажный саван, укладывая его на левый бок с чуть согнутыми ногами. Они проводили возле погребального костра или возле открытой могилы еще целую ночь и пели время от времени песни Ухода На Запад.

Утром все, кто хотел, могли присутствовать на похоронах. Ближайшие родственники под руководством членов Общества Черного Кирпича хоронили пепел покойного или же засыпали его могилу, до той поры остававшуюся открытой. Когда обряд погребения был завершен, один из членов Общества Черного Кирпича произносил – единожды и громко вслух – заветные Девять Слов:

Непрекращающееся, неисчерпаемое, непрерывное,
беспредельное, безостановочное, бесконечное,
вечное, вечное, вечное.

После этих слов горсть пепла или прядь волос умершего подбрасывалась высоко в воздух. Детям во время похорон иногда раздавали какие-нибудь семена или зерна пшеницы, чтобы они рассыпали их на могиле для птиц, которые потом относят песни оплакивающих в Четыре Небесных Дома. Все, кто хотел, могли остаться у могилы или приходить туда время от времени в течение первых четырех дней после смерти и петь песни Ухода На Запад; а в течение следующих пяти дней кто-то из членов семьи покойного или плакальщики из его Дома приходили по крайней мере раз в день, чтобы петь эти песни. На девятый день, согласно традиции, все оплакивавшие покойного собирались снова, украшали могилу, сажая на ней какое-нибудь дерево, куст или цветы, и в последний раз пели вслух песни Ухода На Запад До Самого Восхода. После этого никаких официальных церемоний оплакивания не должно было быть и более не должны были исполняться вслух песни в честь усопшего.

Если кто-то из жителей Долины умирал за ее пределами, его спутники старались непременно, совершив кремацию, доставить домой его пепел или хотя бы несколько прядей волос и какую-то одежду, а затем хоронили это под пение подобающих песен. Если же кто-то пропадал в море или тонул (что случалось крайне редко) и, таким образом, покойного как бы «не существовало» и «некого было провожать», кто-нибудь из родственников погибшего просил членов Общества Черного Кирпича назначить день оплакивания, и тогда в течение девяти дней в хейимас покойного пелись песни провожатых.

Несмотря на то что на похоронах мог присутствовать любой, все подобные церемонии по сути своей носили очень личный характер и осуществлялись ближайшими родственниками и друзьями покойного и их помощниками из Общества Черного Кирпича. Никакой публичной панихиды или оплакивания не устраивалось до очередного Танца Вселенной, который праздновался в день весеннего равноденствия. Как это более подробно описано в главе, посвященной Танцу Вселенной, Первая Ночь являла собой общую церемонию оплакивания всех, кто умер в течение последнего года, и посвящалась их памяти. Длительная ночная церемония Сожжения Имен была очень напряженной, насыщенной трагическими эмоциями. Ее опасались многие из ее же участников, ибо люди в Долине приучены ценить ясность ума и безмятежность духа, чтить хладнокровие и спокойствие, а тут нужно было решиться в одну-единственную ночь разделить со множеством людей без стыда и стеснения бурный взрыв горя, ужаса и гнева, которые смерть на веки вечные оставляет тем, кто похоронил дорогого им человека и остался жить. Церемония Сожжения Имен собирала больше людей и проходила более эмоционально, чем даже Танцы Луны и Вина, во время которых допускалась чрезвычайная вольность чувств и желаний. Как ни одна другая церемония в Долине, церемония Сожжения Имен отражала душевную и социальную взаимозависимость членов общины, глубокое понимание ими того, что жизнь и смерть всегда рядом друг с другом.

Четвертый День Танца Вселенной, логически весьма тесно связанный с ритуалом оплакивания усопших, также описан в главе, посвященной Танцу Вселенной.

Представления жителей Долины о человеческой душе поражают своей удивительной сложностью. Можно даже, пожалуй, не пробовать «пришпилить» эти представления к одному-единственному антропогоническому мифу, чтобы добиться относительно связного описания того, что такое душа с их точки зрения. Но сложность и противоречивость их представлений ни в коем случае не «случайна» в полном смысле слова. Такова она по своей сути.

Отчетливо эзотерическое представление о душе отражено в приведенном далее тексте под названием «Душа черного жука»; другой пример представлений Кеш о душе являет собой стихотворение «Внутреннее Море». Бытующие в Долине идеи реинкарнации или метемпсихоза, возможно, недостаточно систематизированы, однако вполне живучи.

Особым образом связана с похоронным ритуалом и оплакиванием усопшего распространенная теория о том, что в различных стадиях смерти и похорон участвуют различные виды человеческой души (это же порождает и определенные суеверия). Когда, спасаясь от смерти, отлетает «душа-дыхание», остальные души бывают «пойманы смертью» (умершим) и их необходимо освободить. Если этого не сделать, они могут задержаться возле могилы или в тех местах, где покойный жил и работал, причиняя как душевное беспокойство, так и материальные неприятности – вызывать тревогу, болезни, видения. «Душа-земля» (земная душа) освобождается с помощью кремации и последующего захоронения пепла или тела; «душа-глаз» выпускается на свободу, когда горсть золы или прядь волос покойного подбрасывают в воздух, чтобы их унес ветер; и, наконец, «родовая душа» (душа семьи) освобождается только во время церемонии Сожжения Имен, когда все имена усопших предаются огню.

В тех, редких в Долине, случаях, когда смерть настигает кого-то в чужой стране или же при отсутствии тела покойного, когда «некого провожать», ритуально может быть освобождена только «родовая душа». Как уже говорилось, какие-то вещи, ранее принадлежавшие покойному, могут быть возвращены домой «вместо» его тела и похоронены на кладбище, «чтобы в земле было место, где могли бы собраться все его души»; также в хейимас покойного могут быть исполнены песни Ухода На Запад; однако чувство неловкости и незавершенности ритуала все равно остается; оно, в частности, отражено и в том убеждении, что все остальные души вернутся и станут искать покойного или просто подтвердят смерть этого человека и попрощаются с оставшимися в живых. «Душа-дыхание» невидима и проявляется как некий голос в ночи или слабый свет в пустынных холмах. «Душа-земля» может приходить в облике покойного, каким он был незадолго до смерти или сразу после нее, и этого привидения люди особенно боятся. «Душа-глаз» более милостива, она ощущается только как чье-то незримое присутствие, негласное требование, благословение или прощальное слово, «пролетевшее мимо по дороге ветра». Некоторые заклинания Восьмого Дома адресованы именно этой душе или же всем тем душам, которые, как считается, прилетают порой в Долину на крыльях ветра.

О, матерь матери моей,
благословение пусть ветер донесет!

Для тех представителей народа Кеш, что часто покидают Долину, – главным образом, это члены Общества Искателей, – опасность умереть вдали от родины и не быть похороненным в ее земле вполне реальна. У Кеш ощущение своей слитности с Долиной, восприятие себя как одного из ее элементов, подобного земле, воде, воздуху и всем живым существам, ее населяющим, вдохновляет людей на то, чтобы перенести любые испытания, лишь бы добраться домой и умереть там; сама мысль о том, чтобы быть похороненным в чужой земле, вызывает у них черное отчаяние. Известна история об Искателях, занимавшихся исследованием Внешнего Побережья и попавших в зону химического заражения. Четверо из них умерли. Четверо оставшихся в живых мумифицировали трупы своих товарищей благодаря чрезвычайно сухому и горячему воздуху пустынь Южного Побережья и сумели принести их домой, чтобы похоронить, то есть четверо живых несли на себе четверых мертвых в течение целого месяца! Об их подвиге говорили с сочувствием, но не с восхищением; такое самопожертвование и героизм были, пожалуй, избыточны с точки зрения обыкновенных жителей Долины.

Смерть животных так или иначе тоже должна быть включена в систему похоронных церемоний Долины.

К домашним животным, которых убивают ради получения пищи, обращаются до или во время совершаемого акта умерщвления члены Общества Крови, то есть практически любая взрослая женщина или девушка, которая говорит животному:

Жизнь твоя сейчас кончается —
начинается твоя смерть.
О, Прекрасный,
подари нам то, в чем мы нуждаемся,
а мы дадим тебе наше слово.

Эту формулу бормочут, часто не испытывая ни малейших угрызений совести и не думая о ее смысле, однако стараются не забывать о ней, даже если всего лишь сворачивают шею цыпленку. Ни одно животное не убивают для каких-то конкретных целей, пока взрослая женщина не произнесет необходимую предсмертную формулу.

В Ваквахе и Чукулмасе, а иногда и в других городах горсть крови убитого животного смешивают с красной или черной землей и скатывают в маленький шарик, который хранится в помещении, отведенном Обществу Крови в хейимас Обсидиана; эти шарики используются при изготовлении саманных кирпичей для ремонта или постройки новых зданий.

Те части домашних или диких животных, которые не идут в пищу и не используются для каких-либо других нужд, немедленно захораниваются членами Цеха Дубильщиков; обычно это делается на поле, находящемся в этот сезон под паром, на «культурной» стороне окружающих город холмов. Согласно обычаю, кусочки мяса или костей кладут на вершину холма с «охотничьей» стороны «для койота и канюка», особенно когда убивают крупное животное.

Дикие животные, на которых ведется охота, имеют каждый свою предсмертную песню, и песням этим обучают в Обществе Охотников. Охотник поет или говорит нужные слова тому животному, на которое охотится, – беззвучно, про себя, если делает это во время охоты, или вслух, уже убив животное. Эти песни существуют во множестве вариантов в различных городах, их известно несколько сотен. Некоторые из заклинаний, обращенных, например, к рыбам, весьма любопытны:

Песнь форели (Чумо)

Тень.
Легкая тень.
Не обращай на меня вниманья.
И вечно восславлена будь.

Песнь рыболова (Чукулмас)

Шуйяла!
Приди, найди руки!
Приди, найди язык!
Приди, найди глаза!
Приди, найди ноги!

Песня оленя, исполняемая во время охоты (Чукулмас)

Этим путем ты должен идти,
грациозно ступая.
И станешь Дарителем ты для меня.

А вот еще один старинный припев, исполняемый во время охоты на оленей жителями Мадидину; он непосредственным образом связан с формулой, произносимой мясниками:

Сама причастность к племени оленей
Уже обозначает смерть твою.
И благодарности полны мои слова,
Прекрасный.

(Понятие «причастность к племени оленей» на языке Небесных Домов означает просто «олень» как разновидность живых существ.)

Песня медведя, исполняемая во время охоты (Тачас Тучас)

Вана Ва, а, а.
Вот оно, твое сердце.
Убей мой страх.
Вана ва, а, а, а.
Я должен это сделать.
Ты должен стать полезным.
Ты должен сожалеть.

Надо сказать, что медведей убивали, только если они представляли реальную угрозу домашнему скоту или жителям города; медвежатина любовью не пользовалась, и ее обычно даже не приносили в город, хотя охотники во время долгих скитаний по лесам и горам могли есть и медвежатину. «Ты» в этой песне носит особый, так сказать «партикулярный» характер, а отнюдь не общий. Охотник вовсе не охотится на медведей вообще, но преследует вполне конкретного зверя, который уже причинил ему, охотнику, неприятности, а потому – и неприятности всему народу медведей в целом, вот почему медведю следует сожалеть о содеянном.

Предсмертная песня медведя (Синшан)

Дождь, увлажняя землю, делает ее темной,
как та благодатная влага, падающая
из Шестого Дома,
из сердца падающая кровь!

Медведь – символ Шестого Дома, Дома Дождя и Смерти. Старик, который спел мне эту песню, говорил так: «Никто в нашем городе не убил ни одного медведя с тех пор, как Гора-Прародительница в последний раз извергала лаву. Однако это очень хорошая охотничья песня. Даже ребенок, когда он охотится на древесную крысу, должен ее петь. Ибо медведь всегда рядом».

В соответствии с теорией о четырех душах, животные также обладают ими всеми, однако эта система становится очень неясной, когда речь заходит о растениях. Все дикие птицы изначально считались именно душами. «Родовая душа» любого животного – это как бы его общий аспект: принадлежность к племени оленей или коров, а не конкретное проявление души у той или иной особи. Очевидная непоследовательность бытующих в Долине идей реинкарнации или трансмиграции душ начинает проявляться именно здесь: эта конкретная корова, которую я сейчас убиваю ради своего пропитания, – всего лишь представительница племени коров вообще, и она отдает себя мне в качестве пищи, потому что за ней хорошо ухаживали и с ней ласково обращались, но и в качестве конкретной коровы она позволит мне убить ее, чтобы утолить мою нужду и голод; и я, убивая эту корову, являюсь лишь неким именем, неким словом, неким абстрактным представителем рода человеческого и – вместе с этой коровой – живых существ вообще; это лишь совпадение места и времени, проявление нашего с ней родства.

Имеющие имена домашние животные, любимцы семьи, по представлениям суеверных людей, должны возвращаться как «души-глаза» или как «души-дыхания», а порой и как «земные души», что всегда давало почву для создания различных историй о животных-призраках. Широко известный Призрак Серой Лошади якобы бродил, наводя страх, в ущелье среди скал близ Чукулмаса. «Земные души» овец, умерших во время окота, могли, как считалось, причинять различные неприятности во время тумана в полях Унмалина.

Истории о призраках, носившие морализаторский характер, касались прежде всего тех охотников, что охотились на «культурной» стороне, или же страдали нехваткой вежливости и уважения по отношению к дичи, на которую охотились, или же убивали неумеренно, без особой на то нужды. Подобные истории часто рассказывают у костра, где собираются члены Общества Благородного Лавра; в них говорится о том, как бывает перепуган, ошеломлен и, возможно, даже ранен или убит такой охотник, когда перед ним появляется прародитель загубленного им зря животного – Олень или Лебедь невиданных размеров, красоты и силы. В историях об охотниках, которые не соблюдали правил, например, не говорили своей жертве нужных слов перед тем, как убить ее, призрак неправильно убитого животного является такому человеку и сбивает его с пути, обрекая на бесконечную охоту и безумие; при этом призрак часто сопровождает охотника, видимый только ему, но никому другому. Говорят, что в Чукулмасе жил один человек, ставший притчей во языцех из-за того, что за ним как раз и охотился такой вот призрак, жертвой которого этот охотник стал по собственной вине. Охотник тот не был обычным «лесным человеком» или отшельником, однако крыши над головой не имел, при виде людей спасался бегством и никогда ни с кем не разговаривал. С виду он казался совсем еще молодым, звали его Молодой Месяц, и был он из Дома Обсидиана. Что там с ним произошло, точно никто не знал, однако, согласно широко распространенному среди членов Общества Охотников мнению, он убил самку оленя и молодого самца, «ничего не спев», то есть даже не сказав основной формулы перед лицом смерти, хотя существует предельно краткий ее вариант, затверженный наизусть всеми мясниками:

О, Прекрасный,
к смерти твоей взываю!

Эту формулу обязательно произносит любой охотник, стреляя в животное, любой траппер, открывая ловушку, и даже любой лесоруб, выбрав дерево, – короче, любой человек, отнимающий у кого-то жизнь. Забыть об этом считается недопустимым. Так что ошибка охотника по имени Молодой Месяц была очевидной и грубой и безусловно заслуживала наказания.

Даже раздавив мучного червя, пришлепнув на лбу москита, сломав ветку, сорвав цветок, люди шепчут эту формулу или хотя бы самый краткий ее вариант – аррарив, что значит «мое слово». И хотя они произносят это столь же бездумно, как и мы свое «будь здоров», когда кто-то чихнет, тем не менее слова эти считаются обязательными. Этот акт воплощает идею нужды и ее удовлетворения, просьбы и ответа на нее, идею родства и взаимозависимости; и в любой момент эта формула может быть полностью расшифрована в душе говорящего, если в том возникает потребность. Любой камень, по словам Кеш, содержит в себе гору.

Подобные краткие формулы как раз и считались такими камешками: как слово руха, которое произносили вслух, прибавляя вполне материальный камешек к горке камней, сложенной в определенном месте – возле особо крупных валунов и скал, на перекрестках дорог, в различных местах у известных троп на склонах Ама Кулкун. Слово «руха» никакого другого значения для большинства людей не имело, кроме одного: «Это слово, которое ты произносишь, когда прибавляешь еще один камень к священной груде камней». Ученые же в хейимас знали, что это архаическая форма корня «хур» со значением «поддерживать, подпирать, носить (брать) с собой» и что это последнее слово из некоего давно забытого изречения. Реальный камешек заключает в себе отсутствующую гору. Большая часть «бессмысленных» матричных слов из ритуальных песен – это тоже слова-камешки. Слово «хейя» некогда означало «Вселенная», то есть видимый и невидимый мир, расположенный по эту и по ту сторону Смерти.

Пандора сидит у ручья

Ручей Синшана под крутыми скалами образует водоем с каменистым дном, а посреди водоема намыт целый островок из гальки. Чуть поодаль нависают берега с выходами пластов черной глины, пригодной для изготовления кирпичей. Там, где ручей, покидая водоем, бежит дальше, лежит выбеленная временем и водой кость – ребро молодого быка, отчасти скрытое на дне. В спокойной с виду воде омута под крутым подмытым берегом, где в воздухе переплетаются корни растений, чуть кружась, покачивается мертвая птица. На поверхности – лишь ее хвостовые перья да загнутый коготь, а сама покрытая коричневым оперением тушка повисла в прозрачной воде, в коричневатой тени берега. Ветви, нависающие над ручьем, наполовину высохли совсем, наполовину еще живы. Рыбы в ручье не видно, зато на поверхности воды полно водомерок, а над водой носится множество оводов, мух и москитов. Над трупиком птицы, плавающим в воде, столбом вьются, пляшут какие-то мошки. Их народ танцует Танец Лета.

Назад: Несколько устных преданий

Дальше: Четыре романтические истории