Книга: Исчадия разума: Фантастические романы
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16

Глава 15

Снова разожженный костер принес немного тепла и уюта. В тепле они нуждались в первую очередь: солнце село, и внутри здания сразу стало пронизывающе холодно. Теперь, сидя вокруг огня, можно было обсудить находку.
— Мне кажется, — начал генерал, — двери могут быть тем самым ответом, который мы ищем. И все же я не могу заставить себя поверить в это.
— Совершенно очевидно, — сказал пастор, — что они — путь в другие миры. И если мы в них войдем…
— Я же сказал вам, — раздраженно прервал генерал, — это ловушка. Попробуй мы только войти, и обратной дороги может не оказаться.
— Похоже, — вступила в разговор Мэри, — жители здешнего мира очень интересовались другими мирами. Свидетельством тому не только двери, но и графический преобразователь. То, что видно на его экране, тоже, наверное, какой-то другой мир.
— Чего мы не знаем, — вступила в разговор Сандра, — так это существуют ли другие миры в действительности или все они — лишь плод воображения? У меня возникло чувство, что все увиденное нами — не что иное, как произведение искусства. Может быть, весьма нетрадиционная его форма, по нашим меркам, но мы и не можем претендовать на знание всех возможных воплощений искусства.
— Мне это кажется полной чепухой, — запротестовал генерал. — Ни один художник в здравом уме не станет заставлять зрителя заглядывать в смотровые окошки, чтобы увидеть картину. Он, конечно же, повесил бы ее на стену, на самом видном месте для всеобщего обозрения.
— Ваша концепция искусства чрезмерно узка, — возразила Сандра. — Как знать, к чему стремится художник или какое средство воздействия на зрителя он выберет? Может быть, показать картину через смотровое окошко — значит приблизить зрителя к произведению искусства? Заставить его сконцентрироваться только на картине, полностью отгородившись от внешних впечатлений! А настроение? Вы же заметили, что каждое из смотровых окошек связано с совершенно определенным настроем, отличающимся от всех остальных, — все они вызывают разные оттенки эмоционального восприятия. Уже даже одно это говорит об истинном искусстве!
— Я остаюсь при своем мнении — никакое это не искусство, — повторил генерал, проявляя присущее ему упрямство, — Я по-прежнему уверен, что это — двери в другие миры и нам лучше держаться от них подальше.
— Мне кажется, мы забыли об одной важной вещи, — проговорила Мэри, — о картах, которые нашли Эдвард и Юргенс. Насколько я могу судить, вряд ли это план города. Может быть, на них — изображение чего-то, о чем нам следует знать. А может, это карты тех миров, которые видны в смотровые окошки? Если это так, то должен существовать способ проникнуть туда и вернуться обратно.
— Очень может быть, — ответил генерал, — но чтобы сделать это, нужно знать, как именно, а нам это неизвестно.
— Карты могут представлять и другие части того мира, в котором мы сейчас находимся, — предположил Юргенс. — Мы не знаем их, потому что еще очень мало видели.
— Мне кажется, — проговорил Лэнсинг, доставая карты, — одна из них изображает ту территорию, где мы сейчас находимся. Да, вот она. — Он расправил карту и разложил ее на полу. — Взгляните, здесь что-то похожее на город. Заштрихованный овал может быть обозначением города, а вот это — дорога, по которой мы пришли. Черный квадратик, наверное, гостиница.
Генерал склонился над картой.
— Да, похоже, — сказал он. — Но где же на карте отмечен куб? Его здесь нет. Картограф никак не мог бы пропустить такой важный объект.
— Может быть, карта составлена еще до того, как соорудили куб, — предположил Юргенс.
— Да, наверное, — поддержала его Сандра. — Куб показался мне совсем новым строением.
— Мы должны немного отложить этот разговор, — заключил генерал. — Мы заболтались сверх меры, каждый выпаливает первое, что придет на ум. Будет лучше, если мы хорошенько обдумаем ситуацию и потом снова ее обсудим.
Пастор медленно поднялся на ноги.
— Я пойду прогуляюсь, — сказал он. — Глоток свежего воздуха поможет привести мысли в порядок. Кто-нибудь хочет присоединиться?
— Пожалуй, и я пройдусь, — отозвался Лэнсинг.
На площади сгущались тени. Солнце село, опускалась ночь. На фоне неба, еще освещенного закатом, четко вырисовывался изломанный силуэт темных разрушенных зданий, окружавших площадь. Шагая рядом с пастором, Лэнсинг впервые ощутил атмосферу древнего города.
Очевидно, пастор испытывал то же самое. Он сказал:
— Город почти так же древен, как сама вечность. Это угнетает. Будто ощущаешь тяжесть веков, давящих на плечи. Время источило сами камни, они вросли в землю и стали единым целым с ней. Мистер Лэнсинг, вы чувствуете это?
— Пожалуй, — отозвался Лэнсинг — Странное ощущение.
— Это место, — произнес пастор, — где история завершила свой ход, полностью исчерпала себя и умерла. Город уцелел и стоит как напоминание о быстротечности всего живого, как свидетельство того, что сама история — не более чем иллюзия. Такие места оставлены для того, чтобы люди могли воочию убедиться в своей несостоятельности, созерцая свой полный крах. Ибо весь этот мир — воплощение такого краха.
— Возможно, вы правы, — пробормотал Лэнсинг, не зная, что сказать.
Пастор замолчал и пошел вперед большими шагами, сцепив руки за спиной и высоко подняв голову. Время от времени он останавливался и оглядывал площадь.
Через несколько минут он снова заговорил:
— Мы должны следить за генералом. У него появляются бредовые идеи, но они кажутся на первый взгляд разумными, присущими здравомыслящему человеку, почему нужна немалая проницательность, чтобы понять, что это безумие. Он чрезмерно самоуверен и упрям. Ему невозможно что-либо доказать. В жизни не встречал человека, который бы так часто впадал в заблуждения, причем по самым разным поводам. И все оттого, что у него образ мыслей, свойственный военному. Вам приходилось замечать, как ограниченны в интеллектуальном отношении все военные?
— Я редко сталкивался с ними, — пробормотал Лэнсинг.
— Ну, они действительно такие, — утвердительно кивнул пастор. — Они прямолинейны, и, если перед ними возникает какая-либо проблема, им видится один-единственный путь для ее решения. У них в голове вместо мозгов воинский устав, в соответствии с которым они и живут. На их глазах — невидимые шоры, не позволяющие им кинуть взгляд ни вправо, ни влево, только прямо и вперед! Я думаю, нам с вами надо хорошенько следить за генералом. Иначе он втянет нас в неприятности. Он постоянно стремится быть командиром, прямо-таки страдает манией лидерства. Вы не могли не заметить этого.
— Да, действительно, — ответил Лэнсинг. — Если вы помните, я говорил с ним об этом.
— Конечно помню. Генерал несколько напоминает мне одного моего прежнего соседа, — продолжал пастор. — Он жил напротив, по другую сторону улицы. А немного дальше на той же улице поселился дьявол. На первый взгляд, прекрасный хозяин, и вам бы в голову не пришло, что он дьявол, но это действительно было так. Думаю, очень немногие распознали его, но я знал твердо, что он — дьявол. Подозреваю, что и мой сосед, который жил через улицу, тоже хорошо знал это, хотя мы с ним некогда не касались этой темы. Главное, на что я хочу обратить внимание: мой сосед, определенно зная, что перед ним дьявол, поддерживал с ним дружелюбные отношения. Если они встречались на улице, мой сосед приветствовал его, даже останавливался поболтать. Я уверен, что в словах, которыми они обменивались, не было ничего зловещего. Они просто проводили вместе несколько минут. Наверняка вы бы подумали, что моему соседу не следовало общаться с ним. Но если бы я сказал об этом соседу — сам я, естественно, не поддерживал с дьяволом никаких отношений, — тот ответил бы мне, что он терпимый человек, не имеющий предубеждений против евреев, негров, папистов, и точно так же он не может относиться с предубеждением к дьяволу, живущему на одной с ним улице. Я считаю, что во Вселенной должен быть нравственный закон, разграничивающий добро и зло, и обязанность каждого из нас — четко различать то и другое. Не говорю об ограниченности религиозных воззрений, которые действительно часто отличаются большой нетерпимостью. Я имею в виду весь спектр поведения человека. Существует мнение, будто человек может быть добродетельным, не исповедуя никакой религии. Не соглашусь с этим потому, что считаю необходимой для каждого человека опору, которую дает вера — его личная твердая вера. С ее помощью можно честно отстаивать правое дело или то, что человек считает правильным.
Пастор остановился, резко повернулся к Лэнсингу.
— Простите, я как бы произношу проповедь, но это просто привычка. Дома, на реповом поле или в своем белом домике, выходящем на зеленую мирную улицу — мирную, невзирая на близкое соседство дьявола, — я всегда был непоколебим в своих взглядах, я мог быть уверенным и настойчивым. В своей маленькой церкви, такой же мирной и белой, как и мой дом, я без колебаний разъяснял прихожанам, что есть добро и что есть зло, в каких бы деяниях — больших или малых — они ни проявлялись. А теперь я ничего не знаю. У меня отнята прежняя твердая вера. Раньше я был уверен в себе, сейчас — нет, — Он умолк, пристально глядя на Лэнсинга. Затем он произнес: — Не знаю, зачем я все это говорю вам — именно вам. Вы это можете объяснить?
— Не могу представить, почему вам это понадобилось, — ответил Лэнсинг, — Но если вам хочется поговорить со мной, я готов внимательно выслушать. И буду рад, если беседа хоть в чем-то поможет вам.
— Одиночество, заброшенность — вы чувствуете то же самое?
— Не сказал бы, — отозвался Лэнсинг.
— Пустота! — выкрикнул пастор. — Небытие! Это ужасное место, сущий ад! Здесь именно то, о чем я всегда говорил, то, что открывал своим прихожанам: ад — это не вместилище пыток и страданий, ад — это конец любви и веры, потеря человеческого самоуважения, сознания своей силы, ощущение полной потерянности, опустошенности…
— Возьмите себя в руки! Вы не должны допускать, чтобы этот мир взял верх над вами. Неужели вы думаете, что мы все…
Пастор, не слушая Лэнсинга, вдруг вскинул руки к небу, из его груди вырвался вопль:
— Боже, почему ты покинул меня? О, за что, Создатель?
И на голос его отозвался другой крик — со стороны холмов,
окружавших город, голос, полный муки. В нем звучало такое безнадежное одиночество, что кровь стыла в жилах, а сердце, казалось, сжимала ледяная рука. Над городом, покинутым тысячелетия назад, раздавались полные отчаяния мольбы и рыдания. Они поднимались к небу, взиравшему на город с жестоким равнодушием. Казалось, такие звуки могло издавать нечто лишившееся души.
Закрыв лицо руками, рыдая, пастор бросился бежать в сторону лагеря. Он мчался огромными прыжками, временами теряя равновесие, но в последний момент удерживаясь от падения, — безумный бег.
Лэнсинг, не надеясь догнать пастора, все же бросился вслед за ним. В глубине души он был даже благодарен судьбе, не дававшей ему шанса встать на пути пастора; в самом деле, как он смог бы остановить его, если бы и догнал?
А с холмов неслись чудовищные стенания, из чьего-то сердца исторгался ужас. Звуки выражали такую нестерпимую боль, что Лэнсингу казалось, будто какая-то огромная рука опустилась ему на грудь и медленно сжимает ее. Он задыхался, но не от бега, а от леденящей хватки, невидимой гигантской хватки.
Пастор добежал до здания, в котором они остановились, и стал тяжело подниматься по лестнице. Следуя за ним, Лэнсинг остановился у границы освещенного костром круга. Пастор рухнул на пол у самого огня и лежал, притянув колени к подбородку и обхватив плечи руками, в позе младенца во чреве матери, словно бы пытаясь защититься этим от ужасов окружающего мира.
Генерал опустился перед ним на колени, остальные стояли вокруг, со страхом наблюдая за происходящим. Услышав шаги Лэнсинга, генерал резко поднялся.
— Что там случилось? — спросил он повелительно. — Лэнсинг, что вы с ним сделали?
— Вы слышали вой?
— Да, и гадали, что бы это могло быть.
— Пастор испугался воя, зажал уши руками и побежал.
— Простой испуг?
— Думаю, да. Он уже перед этим был не в своей тарелке. Пастор произнес целую речь — бессвязную и нелогичную. Я пытался успокоить его, но он воздел руки и стал кричать, что Бог покинул его.
— Невероятно! — воскликнул генерал.
Сандра, сидевшая рядом с пастором, поднялась, обхватив руками голову.
— Он страшно напряжен, весь будто завязан узлами. Что нам с ним делать?
— Оставьте его в покое, — распорядился генерал, — пусть приходит в себя. Если он не справится сам, мы бессильны.
— Ему бы не повредила хорошая доза спиртного, — предположил Лэнсинг.
— Да, но как его заставить выпить? У него же зубы стиснуты; чтобы рот открыть, нужно сломать челюсть. Может быть, попозже?
— Как ужасно, что это случилось с ним! — воскликнула Сандра.
— С самого начала нашего путешествия он шел к этому, — произнес генерал.
— Как вы думаете, он выпутается? — спросила Мэри.
— Мне приходилось сталкиваться с подобными случаями в военной обстановке, — ответил генерал. — Иногда все кончается благополучно, иногда — нет.
— Надо, чтобы он согрелся, — сказала Мэри, — У кого-нибудь есть одеяло?
— У меня два, — откликнулся Юргенс, — Я захватил их с собой, на всякий случай.
Генерал отозвал Лэнсинга в сторону и спросил:
— Действительно этот вой со стороны холмов был так ужасен? Мы слышали его, но приглушенным.
— Это на самом деле было ужасно, — ответил Лэнсинг.
— Но вы же выдержали?
— Ну да. Но во мне не было того эмоционального напряжения, что владело пастором. Он был в состоянии стресса, и едва он в крике обратил свою жалобу Богу, как с холмов понеслись жуткие тоскливые звуки.
— Испуг, — произнес генерал с отвращением. — Бесстыдная, неприкрытая трусость!
— Пастор ничего не мог поделать, он потерял контроль над собой.
— Надутый праведник, — выговорил генерал презрительно, — показал наконец себя во всей красе.
Мэри вспылила:
— Можно подумать, что вы рады случившемуся.
— Нет, — возразил генерал, — вовсе нет. Все это неприятно. У нас теперь двое калек, которых нам надо тащить с собой.
— Почему бы вам не приставить их к стенке и не расстрелять? — сквозь зубы спросил Лэнсинг, — О, извините, я забыл, что при вас нет оружия.
— Никто из вас не понимает простой вещи, — сказал генерал. — В рискованном предприятии вроде нашего только жесткость может обеспечить успех.
— Вы достаточно жесткий человек, — заметила Сандра, — чтобы восполнить возможный недостаток этого качества у всех остальных.
— Я вам не нравлюсь, — констатировал генерал, — но это меня не задевает. Никому не нравится жесткий командир.
— В том-то и дело, — возразила ему Мэри, — что вы вовсе не наш командир. Мы все прекрасно можем обойтись и без вас.
— Думаю, — сказал Лэнсинг, — настало время покончить с этим. Я высказал против вас, генерал, немало резких обвинений, и каждое сказанное мною слово было обдуманным. Но я готов взять их обратно, если вы их забудете. Если мы будем пускаться в пустые перебранки вроде теперешней, наше рискованное предприятие, как вы его назвали, не кончится добром.
— Замечательно! — воскликнул генерал. — Вы заговорили как мужчина, Лэнсинг. Я рад, что вы на моей стороне.
— Не уверен, что дело обстоит именно так, — возразил Лэнсинг, — но охотно сделаю все от меня зависящее, чтобы ладить с вами.
— Тише, — перебила их Сандра, — замолчите и слушайте! Мне кажется, вой прекратился.
Они притихли и прислушались: вой действительно утих.
Назад: Глава 14
Дальше: Глава 16