Глава IV
Встречи
На следующий вечер Монро-Альфа снова посетил свою ортосупругу. Она встретила его улыбаясь.
— Две ночи подряд! Можно подумать, ты ухаживаешь за мной, Клиффорд!
— Мне казалось, тебе хочется пойти на этот прием, — деревянным голосом ответил ей Монро-Альфа.
— Дорогой, ну конечно хочу. И очень рада, что ты меня берешь с собой. Полминуты, я только оденусь, — она встала и с легкостью и изяществом выскользнула из комнаты. В свое время Ларсен Хэйзел была популярной звездой танца — как в записи, так и в прямом эфире. Но у нее хватило ума вовремя бросить сцену и не бороться за место под солнцем с более молодыми. Ей сейчас было тридцать — на два года меньше, чем мужу.
— Я готова, — сказала Хэйзел, едва ли не в точности уложившись в обещанные полминуты.
Монро-Альфе следовало, разумеется, отметить ее костюм, который и в самом деле того заслуживал, — он не только подчеркивал восхитительную фигуру, но своим ярко-зеленым русалочьим цветом замечательно сочетался со всем остальным: волосами, сандалиями, заколками для волос и пряжкой цвета тусклого золота. Во всяком случае, Монро-Альфа должен был оценить, что Хэйзел, подбирая украшения и костюм, учла металлический цвет его собственного облегающего наряда. Но вместо этого он лишь сказал:
— Прекрасно. Мы как раз успеваем.
— Это новое платье, Клиффорд.
— Очень милое. Мы идем?
— Да-да.
По дороге он говорил мало, внимательно следя за движением, как будто их маленькая машина без его помощи не могла отыскать путь в столпотворении транспорта. Когда они наконец опустились на крышу стоявшего на отшибе жилого «крольчатника» и Монро-Альфа начал приподнимать откидной колпак, Хэйзел положила руку ему на плечо.
— Клиффорд, подожди. Можем мы немножко поговорить, пока не потерялись в толпе?
— Ну разумеется. Что-нибудь случилось?
— Ничего. Или — все. Клиффорд, дорогой, нам совершенно незачем тянуть со всем этим дальше.
— То есть? Что ты имеешь в виду?
— Ты поймешь, если хоть на минуту задумаешься. Я больше не нужна тебе — разве не так?
— Но… Как ты можешь такое говорить? Ты замечательная женщина, Хэйзел. О лучшей трудно даже мечтать.
— Да?.. Может быть. У меня нет тайных пороков, и, по-моему, я ни разу тебе не сделала ничего плохого. Только я не про это. Тебе больше нет со мной никакой радости, я тебя больше не вдохновляю.
— Но… Это же все не так! Я не мог бы пожелать себе лучшего товарища, чем ты. У нас никогда не было ссо…
Хэйзел его оборвала:
— Ты все еще не понимаешь. Может, было бы даже лучше, если бы мы иногда хоть немного ссорились. Тогда бы я, может, наконец поняла, что происходит там, внутри, за этими твоими большими серьезными глазами. Да, пожалуй, я тебе нравлюсь — насколько тебе вообще может кто-нибудь нравиться. Иногда тебе даже со мной хорошо — когда ты устал или просто под настроение. Но этого мало. И я слишком люблю тебя, дорогой, чтобы меня это не тревожило. Тебе необходимо что-то большее, чем могу дать я.
— Не представляю себе, каким образом женщина могла бы мне дать большее.
— А я знаю, потому что когда-то сама могла это делать. Помнишь то время, когда мы только что зарегистрировали наш брак? Вот тогда ты испытывал душевный подъем. Ты был счастлив. И делал счастливой меня. Ты так трогательно радовался мне и всему, что со мною связано, что порой мне хотелось заплакать просто оттого, что ты рядом.
— Но я и не перестаю тебе радоваться.
— Сознательно — нет. Но мне кажется, я понимаю, как это произошло.
— Как?
— Тогда я все еще была танцовщицей. Великой Хэйзел. Всем, чем ты никогда не был. Блеск, музыка и яркий свет. Ты заходил ко мне после представления — и, чуть завидев меня, становился таким гордым, таким счастливым! А я — я была так увлечена твоим интеллектом (он и сейчас увлекает меня, дорогой) и так польщена твоим вниманием…
— Ведь ты могла выбрать любого красавца в стране!
— Никто из них не смотрел на меня, как ты. Но дело не в этом. Блеск меня не волнует — и никогда не волновал. Я была лишь трудолюбивой девушкой, делавшей то, что она лучше всего умеет. А теперь огни погасли, музыка смолкла — и я тебе больше не нужна.
— Не говори так, девочка.
Хэйзел снова положила руку ему на плечо.
— Не обманывай себя, Клифф. Чувства мои не оскорблены. Они всегда были скорее материнскими, чем романтическими. Ты — мой ребенок. И ты несчастлив. А я хочу видеть тебя счастливым.
— Что же делать? — беспомощно пожал плечами Монро-Альфа. — Даже если все обстоит именно так, как ты говоришь, — что же с этим поделаешь?
— Попробую угадать. Где-то есть девушка, и вправду такая, какой ты себе меня когда-то представлял. Девушка, которая сможет дать тебе все, что когда-то давала я, просто оставаясь при том сама собой.
— Хм-м! Не представляю себе, где ее найти. Такой не существует в природе. Нет, девочка, корень зла во мне, а не в тебе. Это я скелет на празднике. Я угрюм от природы — вот в чем дело.
— Сам ты «хм-м!» Ты не нашел ее только потому, что не искал. Ты катишь по колее, Клифф. По вторникам и пятницам — обеды у Хэйзел. По понедельникам и четвергам — занятия в спортзале. По уик-эндам — выезд за город и поглощение природного витамина D. Тебя надо вышибить из колеи. Завтра я иду и регистрирую «по взаимному согласию».
— Ты не сделаешь этого!
— Обязательно сделаю. Тогда, если встретишь женщину, которая тебе по-настоящему понравится, ты сможешь без всяких препятствий соединиться с ней.
— Но, Хэйзел, я не хочу, чтобы ты от меня отдалилась.
— А я и не собираюсь отдаляться. Я лишь хочу встряхнуть тебя, чтобы ты повнимательнее посмотрел по сторонам. Можешь приходить ко мне — даже если женишься снова. Но этим мероприятиям по пятницам и вторникам — конец. Попробуй поймать меня по телефону глубокой ночью или смойся из своего священного офиса в рабочее время.
— Но ведь на самом-то деле ты же не хочешь, чтобы я начал бегать за другими женщинами, правда?
Хэйзел взяла его за подбородок.
— Клиффорд, ты большой очаровательный дурак. В арифметике ты Господь Бог, но в женщинах не разбираешься абсолютно.
Она поцеловала Монро-Альфу.
— Расслабься. Мамочке лучше знать.
— Но…
— Нас ждут.
Монро-Альфа откинул дверцу, и они вышли.
Городской дом Джонсон-Смит Эстер занимал всю крышу огромного высотного «муравейника». Это был выдающийся пример выдающегося расточительства. Жилые помещения (ибо груду странным образом смонтированных строительных материалов язык не поворачивался назвать домом) занимали около трети пространства, остальное было отведено садам — крытым и открытым. Своим происхождением до смешного большой доход мужа Эстер был обязан автоматической мебели, и потому хозяйке взбрело в голову, что дома автоматики должно быть как можно меньше. Именно по этой причине накидки — у Монро-Альфы и Хэйзел их не было — предложили им живые слуги. Затем слуги проводили гостей к подножию широкой лестницы, на верхней площадке которой их встречала хозяйка. Приветствуя Клиффорда и Хэйзел, она протянула им обе руки.
— Дорогая моя! — защебетала она Хэйзел. — Как мило с вашей стороны прийти! И ваш блестящий супруг! — Эстер повернулась к почетному гостю, стоявшему возле нее. — Доктор Торгсен, эти двое — из числа самых дорогих моих друзей! Ларсен Хэйзел — это такая талантливая малышка! Правда-правда. И мистер Монро-Альфа Клиффорд. Он чем-то там занимается по части денег, в Министерстве финансов. Уверена, что вы поймете, но для меня это слишком сложно.
Торгсен ухитрился нахмуриться и улыбнуться одновременно.
— Ларсен Хэйзел? Конечно же, я вас узнал. Вы будете сегодня для нас танцевать?
— Я больше не танцую.
— Какая жалость! Это первая неудачная перемена, которую я обнаружил на Земле. Меня здесь не было десять лет.
— Да, вы были на Плутоне. Как там живется, доктор?
— Прохладно, — на лице его вновь возникло немного пугающее двойственное выражение.
Клиффорд поймал его взгляд и отдал глубокий поклон.
— Я польщен, высокоученый сэр.
— Пусть это… я хочу сказать, как раз наоборот. Или что-то в этом роде. Черт возьми, сэр, я совсем отвык от этой вычурной вежливости. Забыл, как это делается. У нас там общинная колония, знаете ли. Без оружия.
Только теперь Монро-Альфа с удивлением заметил, что Торгсен безоружен и носит повязку, хотя ведет себя с беззаботной надменностью уверенного в себе вооруженного гражданина.
— Должно быть, у вас там совсем другая жизнь? — предположил он.
— Да, знаете ли, совсем не такая. Работаешь, потом чуть-чуть поболтаешь — и на боковую, а там — снова за работу. А вы, значит, погрузились в финансы? Чем занимаетесь?
— Рассчитываю проблемы повторных капиталовложений.
— Вот оно что! Тогда я знаю, кто вы. О ваших уточнениях общих решений наслышаны даже мы на Плутоне. Высший класс! Они превращают наши маленькие головоломки со стереопараллаксами в сущую безделицу.
— Я бы так не сказал.
— Зато я говорю. Возможно, нам выдастся еще случай потолковать. Вы могли бы мне кое-что посоветовать.
— Вы окажете мне честь.
Несколько опоздавших гостей уже топтались позади них, и Хэйзел видела, что хозяйка начинает проявлять нетерпение. Хэйзел тронула Монро-Альфу за руку, и они двинулись дальше.
— Развлекайтесь, дорогие мои, — напутствовала их Эстер. — Там есть — ну, кое-что… — и она неопределенно взмахнула рукой.
«Кое-что» в самом деле было. В одном из двух зрительных залов демонстрировали все новейшие и наимоднейшие стереокассеты, во втором, для тех, кто был не способен расслабиться, не будучи в курсе всего, что происходит за пределами прямой видимости, — шли выпуски текущих новостей. Разумеется, были здесь и комнаты для игр, а также дюжины уютных гнездышек, где небольшие компании или пары могли бы без помех насладиться обществом друг друга tete-a-tete. В толпе гостей бродил популярный иллюзионист, демонстрировавший всем, кому это было интересно, свои шутки, надувательства, невероятную ловкость рук. И повсюду были в изобилии представлены изысканные напитки и яства.
В огромном бальном зале с разноцветным мозаичным полом народу было мало — танцы еще не начались. Громадное помещение зала смыкалось с одним из крытых садов — там было совершенно темно, лишь цветные лучи декоративной подсветки пробивались со дна маленьких прудов, выложенных камнем. Другая стена бального зала была прозрачна, и за ней находился плавательный бассейн, поверхность которого располагалась этажом выше. Лучи цветных прожекторов, пронизывая толщу воды и фигуры грациозно двигавшихся пловцов, вносили жизнь и гармонию в открывающуюся за хрустальной стеной картину.
Клиффорд и Хэйзел уселись возле этой стены, вглядываясь в глубину бассейна.
— Потанцуем? — спросил Монро-Альфа.
— Нет. Может быть, позже…
Сверху, с поверхности, скользнула девушка, замерла, разглядывая их, и выпустила цепочку пузырьков, взмывших вдоль стекла. Хэйзел обвела пальцем по стеклу нос пловчихи. Женщины улыбнулись друг другу.
— Я бы тоже не прочь нырнуть, если не возражаешь.
— Нисколько.
— Компанию составишь?
— Нет, спасибо.
Когда Хэйзел ушла, Монро-Альфа несколько минут бесцельно слонялся по соседним залам, нерешительно подыскивая убежище, где бы мог в одиночестве понянчить свою меланхолию — развлечения оставляли его равнодушным; в лучшем случае он готов был немножко выпить. Но парочки — и отнюдь не меланхоличные! — были охвачены тем же стремлением, так что все уютные уголки оказались заселены. В конце концов Клиффорд сдался и вошел в средних размеров комнату, где уже расположилась холостяцкая компания в полдюжины человек и предавалась древнему спорту — решала мировые проблемы, утопляя оные в словах.
На пороге Монро-Альфа заколебался было, вопросительно поднял брови, получил в ответ небрежно-любезное согласие одного из присутствующих, с которым встретился взглядом, и лишь тогда вошел и опустился на стул. Сессия пустозвонов тем временем продолжала работу.
— Допустим, они вскроют поле, — говорил один. — И что это даст? Что в нем обнаружится? Скорее всего несколько каких-то изделий, возможно — записи того периода, когда поле было поставлено. Но больше — ничего. Предположение, будто там, в стасисе, может веками сохраняться в неизменном виде жизнь, — полная нелепость!
— Откуда вы знаете? — возразил другой. — Без сомнения, они полагали, будто нашли способ приостанавливать, так сказать, замораживать процесс накопления энтропии. Инструкции совершенно ясны…
Монро-Альфа начал понимать, о чем идет речь. Так называемое Адирондакское стасис-поле поколением раньше было обнаружено в глубине гор, от которых и получило название. В то время оно на несколько дней стало сенсацией. Не то чтобы это было эффектное зрелище — просто непроницаемая область полного отражения, этакое кубическое зеркало. Впрочем, о непроницаемости в полном смысле слова говорить было, пожалуй, нельзя — настоящих попыток проникнуть внутрь стасис-поля предпринято не было из-за плиты с инструкцией, которая лежала рядом. В ней утверждалось, что поле установлено в 1926 году (по старому стилю) и содержит живые образцы, которые могут быть высвобождены нижеследующим способом… Но ниже ничего не было.
Поскольку поле не было передано в ведение какого-либо института, многие готовы были считать всю эту историю чьей-то мистификацией. Однако попытки раскрыть загадку отсутствующей на плите инструкции предпринимались постоянно. До Монро-Альфы дошел слух, будто бы надпись была наконец прочитана, хотя он не обратил на это особого внимания — программы новостей вечно сообщают о чудесах, которые на поверку оказываются чем-то вполне тривиальным. Сейчас Клиффорд не мог даже припомнить, как именно надпись была прочтена — в отраженном образе, в поляризованном свете.
— Интереснее всего другие, — вмешался в разговор третий, худощавый человек лет тридцати на вид, одетый в бирюзовый шелковый костюм, подчеркивающий бледность его лица. — Давайте попытаемся рассмотреть проблему гипотетического человека, перенесенного к нам таким образом из Смутных времен, в чисто интеллектуальном аспекте. Что подумает он о мире, в котором неожиданно оказался? И что можем мы предложить ему взамен оставленного в прошлом?
— Что мы сможем ему предложить?! Да все! Оглянитесь вокруг.
— Да, — подтвердил молодой человек с надменной улыбкой, — оглянитесь вокруг. Машины — но зачем ему машины? Он является к нам из раннего, более отважного мира. Мира достоинства и независимости. Каждый возделывал тогда свой участок земли — и жена его была рядом с ним. Он воспитывал своих собственных детей прямыми и сильными и учил их отвоевывать свой хлеб у матери-земли. В его доме не было искусственного освещения — но он в этом и не нуждался. Он вставал с зарей и занимался серьезными, основательными делами. На закате, утомившись от трудов праведных, он приветствовал ночной отдых. Трудовой пот он смывал, окунаясь в собственный ручей, и не нуждался в затейливых плавательных бассейнах. Твердо, как скала, стоял он на земле.
— И вы действительно полагаете, будто нынешний комфорт понравился бы ему меньше, чем его жизнь?
— Именно так. Эти люди были счастливы. Они вели естественную жизнь — как и было предначертано Богом.
Мысленно Монро-Альфа всесторонне рассмотрел предложенную концепцию. В ней было что-то чертовски привлекательное. Внезапно он ясно ощутил, что не питает ни малейшей любви к современной технике. Даже к своему главному интегратору. В конце концов, его всегда интересовали не машины, а сложные математические принципы. А с каких это пор математику нужны еще инструменты — помимо собственной головы? Пифагор отлично обходился палочкой да полосой песка. Что же до всего остального, то будь они с Хэйзел партнерами по вековечной борьбе с матерью-землей за хлеб насущный — разве они расстались бы?
Закрыв глаза, он представил себя в простом и естественном 1926 году. На нем была домотканая одежда — творение умелых рук его жены; или даже звериные шкуры, ею же выделанные после того, как он собственноручно распялил их на двери хижины. «И еще — где-то поблизости должны быть дети, штуки три», — подумал Клиффорд. Окончив дневной труд, он поднимался бы со старшим сыном на вершину холма, чтобы научить его любоваться красотой заката. А когда на небе проступят звезды — он станет приобщать мальчика к чудесам астрономии. Мудрость будет передаваться от отца к сыну, как это было всегда.
Будут и соседи — сильные, молчаливые люди, чей короткий поклон и твердое рукопожатие означают куда больше, чем случайные знакомства в современном «цивилизованном обществе».
Впрочем, отнюдь не все восприняли этот тезис с той же готовностью, что и Монро-Альфа. Аргументы взлетали, перебивая друг друга, постепенно становясь все более язвительными. Молодой человек (кажется, его звали Джеральд), с легкой руки которого и возник спор, встал и, учтиво извинившись, удалился: похоже, он был недоволен тем, как были восприняты его идеи.
Монро-Альфа быстро поднялся и последовал за ним.
— Прошу прощения, благородный сэр…
Джеральд остановился.
— Да?
— Меня заинтересовали ваши идеи. Может быть, мы где-нибудь присядем?
— С удовольствием.
Гамильтон Феликс появился на приеме довольно поздно. Репутация и финансовое положение обеспечивали ему приглашение на любой прием Джонсон-Смит Эстер, хотя она и не любила его, догадываясь о снисходительном презрении, с которым он к ней относился. Альтернативные варианты, которые в другом случае могли бы заставить его увильнуть от приглашения, не искушали Гамильтона — приемы Эстер прямо-таки кишели любопытными людьми в забавных комбинациях. Не обладая сама никакими талантами, она умела собирать у себя в доме блестящих, интересных людей, и Гамильтону это нравилось. Во всяком случае, на ее приемах всегда собиралось множество народу, а народ был всегда забавен, и чем многолюднее оказывалось сборище, тем веселее там было Гамильтону.
Почти сразу он встретил Монро-Альфу — в компании молодого человека, одетого в синее, что явно не гармонировало с цветом его лица. Гамильтон тронул друга за плечо.
— Привет, Клифф.
— О, привет, Феликс.
— Заняты?
— В данный момент — да. Может, позже?..
— Уделите мне секунду. Видите того нахала, что прислонился к колонне? Вот — он смотрит в нашу сторону.
— И что же?
— Мне почему-то кажется, будто его лицо мне знакомо, но никак не могу вспомнить, откуда.
— Зато я могу. Он из компании того задиры, которого вы подстрелили позавчера вечером. Если только это не его близнец, разумеется.
— Та-ак! Это становится интересным…
— Только постарайтесь не впутываться в неприятности, Феликс.
— Не беспокойтесь. Спасибо, Клифф.
— Не за что.
Монро-Альфа с Джеральдом двинулись дальше, оставив Гамильтона наблюдать за человеком, вызвавшим его любопытство. Тот, видимо, почувствовал, что привлек к себе интерес Феликса, поскольку оставил свое место возле колонны и прямиком направился к нему. Остановившись, как того требовал церемониал, в трех шагах, он произнес:
— Я пришел с миром, благородный сэр.
— В доме гостеприимства нет места вражде, — столь же церемонно процитировал Феликс.
— Вы очень любезны, сэр. Меня зовут Мак-Фи Норберт.
— Благодарю вас. А меня — Гамильтон Феликс.
— Да, я знаю.
Неожиданно Гамильтон резко сменил тон:
— Ага! А знал ли это ваш приятель, пытаясь полоснуть меня лучом?
Мак-Фи быстро оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что этих слов никто не услышал. Ему явно не по душе был оборот, который начал принимать разговор.
— Тише, тише, сэр, — запротестовал он, — я же сказал, что пришел сюда с миром. Это было ошибкой — прискорбной ошибкой. Ссору мой знакомый затевал не с вами.
— Вот как? Тогда почему же он вызвал меня?
— Повторяю: это была ошибка. Я глубоко сожалею.
— Послушайте, — возмутился Гамильтон, — разве это по протоколу? Если ваш приятель искренне ошибся, то почему бы ему не прийти ко мне, как подобает мужчине? Я приму его миролюбиво.
— Он не в состоянии.
— Почему? Ведь я ранил его всего лишь в руку.
— И тем не менее он не в состоянии. Уверяю вас. Он был… наказан.
Гамильтон внимательно посмотрел на собеседника.
— Вы говорите: «наказан». Так, что не в состоянии встретиться со мной. Может быть, он «наказан» настолько, что должен встретиться с гробовщиком?
Какое-то мгновение Мак-Фи колебался.
— Можем мы поговорить наедине? Конфиденциально?
— Похоже, здесь скрыто куда больше, чем видно над водой. Я не люблю секретов, друг Норберт.
— Жаль, — пожал плечами Мак-Фи.
Гамильтон обдумал ситуацию. В конце концов, почему бы и нет? Положение казалось забавным. Он взял собеседника под руку.
— Раз так — давайте посекретничаем. Где?
Мак-Фи вновь наполнил стакан.
— Нам известно, друг Феликс, что вы не слишком симпатизируете смехотворной генетической политике нашей так называемой культуры.
— Откуда?
— Разве это существенно? У нас свои способы доискиваться до истины. Я знаю, что вы человек смелый и талантливый, вдобавок готовый к неожиданностям. Хотели бы вы приложить силы и дарования к работе над действительно стоящим проектом?
— Прежде всего я должен знать, в чем он заключается.
— Естественно. Позвольте сказать… Впрочем, нет, может быть, лучше ничего не говорить. К чему отягощать вас секретами?
Гамильтон отказался делать встречный шаг. Мак-Фи держал паузу, сколько мог, но в конце концов вынужден был продолжить:
— Могу ли я доверять вам, друг мой?
— Если не можете — чего будут стоить мои заверения?
В первый раз напряженный взгляд глубоко посаженных глаз Мак-Фи немного смягчился, а по губам скользнул легкий намек на улыбку.
— Тут вы меня поймали. Ну… Я считаю себя неплохим знатоком человеческой натуры. И потому намерен довериться вам. И все же не забывайте: это — секрет. Можете ли вы представить себе научную программу, составленную так, чтобы дать нам максимум того, что позволяют наши научные знания, и не стесненную при этом дурацкими правилами, которыми руководствуются наши официозные генетики?
— Вполне.
— Программу, которую осуществляют и поддерживают люди с жестким мышлением, способные думать самостоятельно?
Гамильтон кивнул. Он по-прежнему гадал, куда клонит этот деятель, однако решил играть до конца.
— Я не вправе сказать вам больше — здесь, — заключил Мак-Фи. — Вы знаете, где находится Дом Волчицы?
— Разумеется.
— Вы член братства?
Гамильтон кивнул. К древнему Благотворительному Братству Волчицы принадлежал едва ли не всякий — орден обладал избирательностью проливного дождя. Сам Феликс не заглядывал в Дом Волчицы и раз в полгода, однако располагать местом для встреч в любом чужом городе было удобно.
— Прекрасно. Можем мы встретиться там попозже, ночью?
— Конечно.
— Там есть комната, где собираются порой некоторые из моих друзей. Не трудитесь спрашивать у портье — она в холле Ромула и Рема, прямо напротив эскалатора. Скажем, в два часа?
— Лучше в половине третьего.
— Как вам угодно.
Впервые Монро-Альфа Клиффорд заметил ее во время большого бала. Трудно объяснить, чем именно она привлекла его взгляд. Разумеется, она была красива — однако сама по себе красота не является для девушек знаком отличия. Они просто не могут не быть красивыми — как персидские кошки, бабочки «сатурния луна» или чистокровные скакуны. Нет, объяснить исходящее от девушки обаяние было куда труднее.
Вероятно, достаточно просто сказать, что стоило Монро-Альфе увидеть ее, как он моментально забыл и о том восхитительно увлекательном разговоре, который еще недавно вел с Джеральдом, и о том, что, мягко выражаясь, не любил танцев и в бальном зале оказался по чистой случайности. Забыл он и о снедавшей его меланхолии.
Впрочем, во всем этом Клиффорд не отдавал себе отчета. Он только взглянул на девушку во второй раз — и потом уже до конца танца старался не упустить ее из виду, из-за чего танцевал еще хуже обычного. Вместе с фигурами танца сменялись и партнеры, так что Монро-Альфе не единожды пришлось извиняться перед временными дамами за свою неуклюжесть.
Впрочем, от этого он не стал двигаться ни на йоту более ловко и грациознее, поскольку все мысли его были заняты решением проблемы: сведут ли их с девушкой фигуры танца, сделав на какое-то время партнерами? Будь этот вопрос поставлен перед ним в качестве абстрактной задачи: «Дано: хореографическая партитура танца; требуется установить: вступят ли в контакт единицы А и Б», Клиффорд нашел бы ответ почти интуитивно, если бы, разумеется, счел сие занятие достойным.
Но совсем другое дело — пытаться отыскать решение в динамичной ситуации, когда сам он являлся одной из переменных величин. Находился ли он во второй паре? Или — в девятой?
Монро-Альфа уже пришел было к выводу, что танец не сведет их, и начал подумывать, как под видом ошибки обменяться местами с кем-то из танцоров, — и тут они встретились.
Он ощутил кончики пальцев девушки на одной руке, а талию — под другой и закружил партнершу, танцуя в экстазе легко и прекрасно; он чувствовал, что превзошел самого себя…
…К счастью, она приземлилась сверху.
По этой причине Монро-Альфа даже не смог помочь ей встать. Девушка поднялась и протянула ему руку. Клиффорд начал старательно, в самых жалких и церемонных выражениях составлять витиеватое извинение — и вдруг заметил, что девушка смеется.
— Забудьте, — махнула она рукой. — Это было забавно. Как-нибудь мы с вами порепетируем это па — в более спокойной обстановке. Это будет великолепно!
— Ваше милосердие… — завел он опять.
— Танец! — перебив его, воскликнула девушка. — Мы потеряемся!
И, скользнув сквозь толпу, она отыскала свое место. Но Монро-Альфа был слишком деморализован происшедшим, чтобы пытаться найти свое. Он стал лихорадочно выбираться прочь, слишком взъерошенный и выбитый из колеи, чтобы беспокоиться о том, что совершал, — оставлять свое место в танце до окончания фигуры — бестактно.
Некоторое время спустя Клиффорд снова нашел девушку, однако ее окружали несколько незнакомых молодых людей. Человек более светский тут же сымпровизировал бы дюжину уловок, чтобы приблизиться к ней. Однако у Монро-Альфы таких талантов не было. Всей душой он жаждал одного — появления своего друга Феликса.
Уж Гамильтон придумал бы, что делать, он всегда отличался находчивостью в подобных делах. Люди никогда его не пугали.
Девушка чему-то смеялась, улыбались и окружавшие ее молодые люди. Один из них бросил взгляд в сторону Монро-Альфы. Черт возьми, может быть, они смеялись над ним?
Затем в его сторону взглянула и она. Взгляд ее был теплым и дружелюбным. Нет, конечно же, она смеялась не над ним. На мгновение Клиффорду показалось, что он знает ее, знает уже давным-давно и что взглядом своим девушка так же ясно, как словами, приглашает его присоединиться к обществу. Во взгляде ее не было ни малейшего кокетства. Но не был он и мальчишеским — мягкий, честный и воистину женственный взгляд.
В этот момент он мог бы набраться храбрости и подойти к девушке, если бы чья-то рука не легла ему на плечо.
— Я всюду разыскивал вас, молодой человек.
Это был доктор Торгсен.
— Э-э-э… Как поживаете, сэр? — только и сумел выдавить из себя Монро-Альфа.
— Нормально. Вы не слишком заняты? Можем мы немного поболтать?
Монро-Альфа оглянулся на девушку: она уже не смотрела в его сторону, теперь внимание ее было полностью поглощено рассказом одного из компаньонов. «Что ж, — подумал Клиффорд, — нельзя же рассчитывать на то, что девушка, которую ты умудрился уронить на пол, приняла это нетрадиционное па за официальное знакомство». Он решил немного погодя найти хозяйку дома и попросить представить его юной гостье.
— Я свободен, — согласился он. — Куда мы направимся?
— Давайте отыщем какое-нибудь местечко, где тяжесть можно распределить равномерно на все части тела, — прогудел Торгсен. — А я прихвачу графин с выпивкой. Между прочим, в сегодняшних новостях сообщили, что ваше министерство объявило еще одно повышение дивидендов…
— Да, — несколько озадаченно подтвердил Монро-Альфа: в том, что повысилась производительность цивилизации, не было ничего удивительного — обычный рутинный процесс, странным явилось бы обратное.
— Полагаю, существует и нераспределенный избыток?
— Конечно. Он есть всегда.
Основная повседневная деятельность Совета экономической политики в том и заключалась, чтобы изыскивать способы распределения все новых и новых денежных сумм, обязанных своим происхождением непрерывно возрастающей продуктивности капиталовложений. Проще всего было прямо выплачивать свободные от задолженности деньги гражданам или же косвенно — в виде дотаций и субсидированного снижения розничных цен. Второй из этих способов облегчал непринудительный контроль над инфляцией, тогда как первый увеличивал заработную плату, уменьшая при этом стимул к труду. Оба метода помогали обеспечивать приобретение и потребление произведенных товаров, способствуя тем самым сбалансированности счетов каждого бизнесмена полушария.
Однако человек — животное трудящееся и трудолюбивое, причем работа его адски продуктивна. Даже если всучить ему жирные ежемесячные дивиденды, чтобы с помощью такого подкупа заставить держаться подальше от рынка рабочей силы, весьма вероятно, что в свободное время он соорудит какую-нибудь штуковину, способную заменить человека и в очередной раз увеличить производительность труда.
Мало кто обладает достаточно развитым воображением и подходящим темпераментом для того, чтобы проводить жизнь в праздности. Людьми овладевает трудовой зуд. Поэтому плановикам было необходимо все время отыскивать новые и новые пути распределения покупательной способности через заработную плату таким образом, чтобы оплаченный труд не увеличивал потока потребительских товаров. И даже непроизводительным общественным работам поставлен если не теоретический, то практический предел. Разумеется, одним из самых очевидных путей расходования средств — субсидирование научных исследований, однако это лишь отдаляет кризис, поскольку все эти изыскания, какими бы отвлеченными и бесполезными ни казались, обладают досадной привычкой рано или поздно многократно окупаться, вновь резко увеличивая производительные силы общества.
— …избыток, — продолжал тем временем Торгсен. — Решено уже, как его распределять?
— Насколько мне известно, не до конца, — ответил Монро-Альфа. — Видите ли, я ведь только вычислитель, а не планировщик…
— Да, я знаю. Но вы к ним гораздо ближе меня. А мне хотелось бы, чтобы Совет экономической политики субсидировал небольшой проект, который у меня на уме. Если вы готовы меня выслушать, я расскажу о нем поподробнее — и надеюсь, заручусь вашей поддержкой.
— А почему бы вам не обратиться непосредственно в Совет? — поинтересовался Монро-Альфа. — При решении подобных вопросов у меня нет права голоса.
— Пусть так. Зато вы знаете в Совете все ходы и выходы, а я нет. К тому же, я полагаю, вы сможете по достоинству оценить красоту проекта, хотя он, к сожалению, довольно дорог и совершенно бесполезен.
— Это как раз не помеха.
— Да? А я думал, что всякий проект должен быть полезен…
— Отнюдь нет. Он должен быть осмысленным и в конечном счете служить благу всего населения. Но в экономическом плане ему совершенно не обязательно быть целесообразным.
— Хм-м… Боюсь, мой проект трудно будет счесть «идущим на благо»…
— И это не обязательно послужит препятствием. «Благо» — понятие растяжимое. Но в чем суть проекта?
Прежде чем ответить, Торгсен какое-то мгновение колебался.
— Вы видели баллистический планетарий в Буэнос-Айресе?
— Нет, хотя, конечно, знаю о нем.
— Он великолепен! Подумайте только: машина, способная вычислить положение любого тела в Солнечной системе на любой момент прошлого, настоящего или будущего — и выдать результат с точностью до седьмого знака.
— Действительно, прекрасно, — согласился Монро-Альфа, — хотя, в сущности, это элементарная задача.
Так оно и было — для него. Для человека, постоянно имеющего дело со сводящими с ума блуждающими переменными социально-экономических проблем, где непредсказуемая прихоть моды способна сокрушить любой, даже самым тщательным образом составленный прогноз, эта задача, в которую вовлечены центральная звезда, девять планет, две дюжины их спутников да несколько сот главных астероидов, движущихся в соответствии с едиными, неизменными законами, не могла не являться элементарной.
Возможно, с чисто технической точки зрения организовать все это было и не просто, но особых затрат интеллекта не требовало.
— Элементарно! — Торгсен казался чуть ли не обиженным. — Ну хорошо, пусть будет по-вашему. Но что вы скажете о машине, способной делать то же самое для всей физической Вселенной?
— Что? Я назвал бы эту идею фантастической.
— Сегодня так оно и есть. Но предположим, мы решим ограничиться нашей Галактикой?
— Все еще фантастично. Переменных здесь будет порядка десяти в тридцатой, не так ли?
— Верно, однако почему бы и нет? Было бы только достаточно времени — и денег, разумеется. Я предлагаю следующее, — голос Торгсена зазвучал очень серьезно. — Можно начать с нескольких тысяч масс, для которых нам известны точные значения векторов скоростей. На первом этапе мы ограничимся прямолинейным движением. Располагая станциями на Нептуне, Плутоне и Титане, мы сможем немедленно заняться проверкой. Впоследствии, когда работа машины будет выверена, мы сможем добавить к этому своего рода эмпирическую обработку краевого эффекта — я имею в виду пределы нашего поля, форма которого будет приближаться к сплюснутому эллипсоиду.
— Двойная сплюснутость, не так ли — включая параллакс, обусловленный нашим собственным звездным дрейфом?
— Да-да, это очень важно.
— И, полагаю, вы учтете солнечный регресс?
— А?
— По-моему, это самоочевидно. Ведь вы будете описывать звезды? А скорость преобразования водорода в гелий в каждом теле, безусловно, является ключевой характеристикой.
— Ну, дорогой, вы меня здорово обогнали. Я думал лишь об основных баллистических характеристиках.
— Зачем же ограничиваться этим? Почему бы, строя структурные аналоги, не приблизить их к действительности, насколько возможно?
— Конечно, конечно. Вы правы. Просто я не был столь самоуверен. Я соглашался на меньшее. Но скажите, как, по-вашему, пойдет на это Совет?
— Почему бы и нет? Это, безусловно, будет стоить очень дорого, осуществление растянется на многие годы — и к тому же вряд ли принесет когда-нибудь экономические выгоды. Я бы сказал, это идеально скроено для получения субсидий.
— Рад это слышать.
Они договорились о встрече на следующий день.
Как только позволили правила приличия, Монро-Альфа извинился перед Торгсеном и вернулся туда, где видел девушку в последний раз. Но, увы, ее там уже не было. Клиффорд больше часа потратил на поиски и пришел к выводу, что девушка либо покинула прием, либо очень искусно скрывается от него. Ее не было в плавательном бассейне — если она не обладает способностью оставаться под водой больше десяти минут. Ее не было ни в одной из доступных комнат — Монро-Альфа совершенно бессознательно рисковал жизнью, с недопустимой тщательностью обыскивая все углы.
По пути домой он совсем уже было собрался рассказать о случившемся Хэйзел, однако не смог подобрать слов. В самом деле, о чем было рассказывать? Ну, встретил привлекательную девушку и по обычной своей неуклюжести умудрился подставить ей подножку. Что с того? Он даже не узнал, как ее зовут. Да и вообще, ему не казалось, что сейчас самое подходящее время говорить с Хэйзел о других женщинах. Добрая, славная Хэйзел… Она обратила внимание на задумчивость Монро-Альфы, явно не похожую на обычную мрачность.
— Доволен, Клиффорд?
— Кажется, да. Точно — да.
— Встретил интересных девушек?
— Что? А, да. Нескольких.
— Вот и хорошо.
— Послушай, Хэйзел, ты ведь не собираешься всерьез заниматься всей этой дуростью с разводом?
— Собираюсь.
Естественно было бы предположить, что этой ночью Монро-Альфа лежал без сна, предаваясь романтическим мечтаниям о прекрасной незнакомке. Ничуть не бывало! Он и впрямь подумал о ней — но лишь на короткое время, необходимое для того, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Для этого он мысленно сотворил ситуацию, в которой отпускал по поводу собственной неуклюжести убийственно-остроумные реплики, а девушка их с готовностью воспринимала. И даже окружавшим ее поклонникам не было нужды угрожать — они сами аплодировали его остроумию.
Не слишком занимала мысли Монро-Альфы и Хэйзел. Если она считала нужным разорвать брачный контракт — ее дело. К тому же этот шаг вряд ли мог иметь серьезные последствия — Клиффорду и в голову не приходило, что их отношения могут почему-либо серьезно измениться. Однако он на время откажется от обязательных — дважды в неделю — визитов и совместных обедов. И, надо полагать, женщина оценит несколько сюрпризов…
Впрочем, все эти размышления лишь освобождали пространство для тех серьезных мыслей, после которых человек может спокойно заснуть. Предложение Торгсена — действительно интересная проблема. Очень изящная…
Ночь Гамильтона Феликса была куда насыщеннее событиями. Настолько насыщенной, что на следующее утро, за завтраком, ему было над чем призадуматься. Надо было осмыслить ситуацию и принять решение. Он даже не смотрел новости, и когда аннунциатор известил, что за дверью ожидает посетитель, Гамильтон рассеянно ткнул клавишу «Входите, пожалуйста», даже не подумав, хочет ли кого-нибудь видеть. Какая-то женщина — заметил он на экране, однако дальше его мысли не пошли.
Она вошла и уселась на ручку кресла, болтая одной ногой.
— Ну, — заявила она, — с добрым утром, Гамильтон Феликс!
Он озадаченно взглянул на посетительницу.
— Разве мы знакомы?
— Нет, — спокойно отозвалась она, — но будем. Полагаю, мне пришла пора посмотреть на вас.
— Понял! — он пронзил воздух указательным пальцем. — Вы та самая женщина, которую подобрал для меня Мордан!
— Совершенно верно.
— Будь проклята ваша наглость! Какого черта вам нужно? И как вы смеете врываться в мой дом?
— Ну-ну-ну! А то мамочка отшлепает! На что это похоже — разговаривать так с матерью ваших будущих детей?
— Матерью… Что за вздор! Если мне чего-то и не хватало, чтобы окончательно понять, до какой степени я не хочу иметь ничего общего со всеми этими дурацкими планами, — так это знакомства с вами. И если у меня и появятся когда-нибудь дети, то уж точно не от вас.
При этих его словах женщина встала, положив руки на бедра. На ней были шорты и мальчишеская куртка, а на боку, с полным пренебрежением к традициям своего пола, она носила на ремне небольшой, но достаточно смертоносный излучатель.
— Что же у меня не в порядке? — медленно цедя слова, поинтересовалась она.
— Ха! Что не в порядке? Да что у вас в порядке? Я прекрасно знаю ваш тип. Вы одна из этих «независимых» женщин, которые претендуют на все мужские привилегии, отказываясь в то же время от какой бы то ни было ответственности. Я так и вижу, как вы с важным видом разгуливаете по городу с этой проклятой трещоткой на боку, требуя всех прав вооруженного гражданина. Вы вызываете на дуэли в спокойной уверенности, что ни один мужчина вызова не примет. Бр-р-р! Меня тошнит от вас!
Женщина не шелохнулась, только лицо ее закаменело.
— Вы проницательный знаток человеческой натуры, да? Теперь послушайте меня. Я годами не притрагивалась к оружию, кроме как на тренировке. Я не расхаживаю по городу с требованием привилегий и столь же щепетильно вежлива, как любой мужчина.
— Тогда зачем же вы носите оружие?
— А что плохого, если женщина претендует на достоинство вооруженного гражданина? Я не хочу, чтобы меня баловали и опекали, как ребенка. Я отказываюсь от неприкосновенности и пользуюсь своим правом носить оружие. Что, повторяю, в том плохого?
— Ничего — будь это и впрямь так. Но дело обстоит совсем иначе. Вы противоречите себе — хотя бы той манерой, с которой ворвались в мой дом. Мужчине такое не сошло бы.
— Ах так?! Осмелюсь напомнить вам, мужлан, что вы сами впустили меня, включив сигнал «входите, пожалуйста». Могли бы этого и не делать! А едва я вошла, вы принялись рычать на меня, не дав даже вставить «да», «нет» или «может быть».
— Но…
— Ну ладно! Вы утверждаете, что оскорблены. Я сказала, что годами не бралась за оружие, но это не значит, будто я не готова. Вот вам шанс рассчитаться за оскорбление, хвастун паршивый, — оружие в руки!
— Не болтайте глупостей.
— Оружие в руки! Или я отберу его у вас и вывешу на площади.
Вместо ответа Гамильтон двинулся на нее. Гостья схватилась за рукоятку излучателя и наполовину извлекла его из кобуры.
— Назад! Назад или я сожгу вас!
— Боже! — в голосе Гамильтона зазвучало неподдельное восхищение; он замер. — Верю. Честное слово, верю, что вы на это способны.
— Разумеется.
— И это, — признал он, — меняет дело, не так ли?
Гамильтон отступил на шаг, как бы занимая подходящую позицию для переговоров. Слегка успокоившись, женщина сняла руку с излучателя.
В тот же момент Феликс прыгнул — низко, стелясь над полом — и обхватил колени гостьи, рванув на себя. В короткой, но бурной схватке оба покатились по паркету. Наконец Гамильтону удалось ухватить гостью за запястье правой руки и стиснуть его с той же силой, с какой противница вцепилась в оружие. Резкое движение — и костяшки ее пальцев сухо ударились об пол. Схватив излучатель за ствол, Гамильтон вырвал его и отбросил в сторону. Потом поднялся на колени и, волоча гостью за собой, стал медленно передвигаться, игнорируя сыпавшиеся на него удары. Добравшись до ящика для бумаг, он бросил туда оружие и только тогда обратил все все свое внимание на гостью.
Не реагируя на ее бурное сопротивление, Гамильтон поднял женщину с пола, подхватил на руки и донес до большого, глубокого кресла, в которое и опустился, усадив гостью себе на колено.
Зажав ее ноги между своих, Гамильтон завел ей руки за спину — стиснув в конце концов обе ее кисти одной рукой. Пока он занимался этими манипуляциями, женщина успела его укусить.
Окончательно лишив гостью возможности двигаться, Феликс откинулся назад, держа женщину подальше от себя, и заглянул ей в лицо.
— Вот теперь мы можем побеседовать, — бодро сказал он и, примерившись, влепил ей пощечину — не слишком сильную, но достаточно чувствительную. — Это за укус. Никогда больше не делайте этого.
— Отпустите меня!
— Будьте благоразумны. Приглядитесь повнимательней и увидите, что я тяжелее вас килограммов на двадцать и значительно выше. У вас достаточно силы и твердости, этого нельзя не признать, да только я куда тверже и сильнее. Так что ваши желания сейчас значения не имеют.
— Что вы собираетесь со мной делать?
— Поговорить. И еще, пожалуй, поцеловать.
В ответ она выдала нечто вроде рева тропического циклона, обогащенного обертонами воя и рычания дикой кошки. Когда концерт закончился, Гамильтон приказал:
— Поднимите лицо.
Она не подчинилась. Тогда он свободной рукой забрал в горсть ее волосы и отогнул голову назад.
— Не кусаться, — предупредил Феликс, — или я выбью из вас всю эту дурь.
Укусить она его не укусила, но и не ответила на поцелуй.
— Пустая трата времени, — светским тоном резюмировал Гамильтон, — вы, «независимые» дамы, ничего в этом искусстве не смыслите.
— Я что, плохо целуюсь? — мрачно осведомилась она.
— С тем же успехом я мог поцеловать малолетку.
— Я прекрасно умею целоваться — когда хочу.
— Сомневаюсь. И сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь целовались. Мужчины редко делают авансы вооруженным девушкам.
— Неправда!
— Что, за живое задело? Но это правда, и вы сами это знаете. Даю вам шанс доказать, что не прав, а потом мы обсудим, стоит ли вас отпускать.
— Мне больно рукам.
— Ну…
На этот раз поцелуй длился раз в восемь дольше. Наконец Гамильтон отпустил ее, перевел дыхание, но ничего не сказал.
— Так что же?
— Юная леди, — проговорил он медленно, — я недооценил вас. Я недооценил вас дважды.
— Теперь вы меня отпустите?
— Отпустить вас? Ни в коем случае! Это заслуживает повторения.
— Нечестно!
— Леди, — совершенно серьезно проговорил Гамильтон, — честность — понятие совершенно отвлеченное. Кстати, как вас зовут?
— Лонгкот Филлис. Но не уклоняйтесь от темы.
— Так как насчет повторения?
— Ох, ладно…
Гамильтон совсем отпустил свою пленницу, и тем не менее повторение оказалось столь же продолжительным и захватывающим дух. Отстранившись, Филлис запустила пальцы ему в волосы и растрепала их.
— Вы негодяй! Грязный негодяй!
— В ваших устах это звучит как комплимент, Филлис. Выпьем?
— Не откажусь.
Гамильтон предложил гостье выбрать напиток, торжественно извлек и наполнил бокалы, превратив будничные действия в пышную церемонию, в конце которой встал и торжественно предложил:
— Выпьем за мир?
— Сейчас? Сдается мне, время еще не пришло. Я хочу поймать вас вооруженным.
— Лучше не надо. Вы доблестно сражались и были побиты с честью. Правда, я шлепнул вас — но и вы меня укусили. Так что мы квиты.
— А как насчет поцелуев?
Гамильтон улыбнулся.
— Это тоже был равный и достойный обмен. Не будьте столь обидчивы. Я не хочу, чтобы вы за мной охотились. Давайте! Мир — и пусть прошлое останется в прошлом!
Он поднял бокал, перехватил ее взгляд — и Филлис невольно улыбнулась.
— Ладно, да будет мир.
— Повторим?
— Нет, спасибо. Мне пора идти.
— Что за спешка?
— Мне и в самом деле пора. Могу я теперь получить свой бластер?
Гамильтон потянулся было за излучателем, но захлопнул ящик, проведя по нему рукой.
— Он мой — и вы это знаете. Я его выиграл.
— Но вы же не оставите его себе!
— Именно это я имел в виду, утверждая, что вы, вооруженные дамы, лишь претендуете на мужские роли. Мужчина никогда не попросил бы оружия обратно. Он скорее надел бы повязку.
— Вы оставите бластер себе?
— Нет. Но хотел бы, чтоб вы его больше не носили.
— Почему?
— Потому что хочу пригласить вас пообедать сегодня со мной. И я буду чувствовать себя дураком, сопровождая вооруженную женщину.
Филлис внимательно посмотрела на него.
— Странный вы человек, Гамильтон Феликс. Побить девушку — и потом пригласить ее пообедать…
— Так вы согласны?
— Да, — она отстегнула пояс с кобурой и бросила его Гамильтону. — Потом отошлете его мне. Адрес — на рукоятке.
— В двадцать ноль-ноль?
— Или на несколько минут позже.
— Знаете ли, Филлис, — проговорил он, распахивая перед девушкой дверь, — у меня предчувствие, что у нас с вами впереди великое множество развлечений!
Девушка одарила его долгим взглядом.
— Поживем — увидим.
