Книга: Фонтаны рая
Назад: ФОНТАНЫ РАЯ © Перевод О. Битова
Дальше: III КОЛОКОЛ

6
ХУДОЖНИК

— Приведите перса ко мне, — приказал Калидаса, как только перевел дыхание.
Обратный подъем от фресок к Трону боевого слона теперь не был ни трудным, ни опасным: лестницу, сбегающую по отвесной скале, обнесли высокими поручнями. Но Калидаса чувствовал, что устал. Надолго ли еще достанет ему сил совершать это паломничество без посторонней помощи? Конечно, рабы могли бы. снести его вниз, а потом наверх на руках, но отдать такой приказ означало бы поступиться королевским достоинством. И уж вовсе немыслимо было представить себе, что чьи-то глаза, кроме его собственных, глянут в лица сотни богинь и сотни их прекрасных служанок, составляющих его поднебесную свиту.
Отныне и вовеки, денно и нощно у входа на лестницу — единственного пути, ведущего в личный рай Калидасы, — будет дежурить стража. После десяти лет беспримерного труда его мечта наконец-то воплощена. Что бы ни бормотали ревнивые монахи на своей заоблачной горе, как бы ни спорили, — он наконец стал богом.
Несмотря на долгие годы, прожитые под тапробанским солнцем, Фирдаз до сих пор оставался светлокожим, как римлянин; но сегодня, склоняясь перед королем в поклоне, он был еще бледнее и беспокойнее обычного. Калидаса задумчиво посмотрел на художника, затем, что было уже совершенной редкостью, послал ему улыбку одобрения.
— Ты хорошо поработал, перс, — произнес король. — Найдется ли в целом мире мастер, который мог бы тебя превзойти?
В душе художника тщеславие боролось с осмотрительностью; борьба закончилась вничью, и он ответил уклончиво:
— Мне такие неведомы, ваше величество.
— Хорошо ли я заплатил тебе?
— Я вполне удовлетворен.
«Ответ, — подумалось Калидасе, — едва ли искренний. Раньше только и слышно было: дай денег, дай помощников, дай дорогие материалы, купленные за тридевять земель. Но кто же станет требовать от художника, чтобы тот разбирался в экономике? Откуда ему знать, что королевская сокровищница почти опустошена баснословными издержками на этот дворец и все, что вокруг него?..»
— А теперь, когда твоя работа здесь закончена, чего бы ты хотел?
— Я просил бы ваше величество разрешить мне вернуться в Исфаган, чтобы я мог вновь жить со своим народом.
Именно такого ответа и ожидал Калидаса — и искренне сожалел о решении, которое теперь вынужден был принять. Но на долгом пути до Персии слишком много границ, слишком много правителей. Разве позволят они художнику — создателю Яккагалы — выскользнуть из своих алчных объятий? А у богинь на западной стороне утеса не должно быть соперниц…
— Это не так-то просто, — заявил король решительно, и Фирдаз сразу сгорбился и побледнел еще сильнее. Властелин мог бы вообще ничего не объяснять — но это один художник обращался к другому, — Ты помог мне стать богом. Эта новость уже достигла иных земель. Едва ты лишишься моей защиты, как все захотят от тебя того же…
Какое-то время художник хранил молчание, и единственным ответом Калидасе служило завывание ветра; ветер, конечно же, не мог не стенать, натолкнувшись в своих вечных странствиях на непредвиденное препятствие. Потом Фирдаз произнес так тихо, что Калидаса едва расслышал:
— Значит, мне запрещено уезжать?
— Вовсе нет, можешь ехать, и я позабочусь, чтобы ты был обеспечен до конца твоих дней. Но только при условии, что ты никогда больше не станешь работать ни на одного государя.
— Охотно обещаю это вашему величеству, — откликнулся Фирдаз с почти неприличной поспешностью.
Калидаса грустно покачал головой.
— Меня давно научили не верить слову художников, — сказал он, — в особенности если я уже не властен над ними. Мне придется заранее позаботиться, чтобы ты не нарушил свое обещание.
К удивлению Калидасы, Фирдаз вдруг утратил обычную неуверенность; он словно пришел к какому-то важному решению — и успокоился.
— Понимаю, — произнес он, выпрямляясь во весь рост.
И, подчеркнуто повернувшись спиной к своему высокому покровителю, будто того и не существовало более, уставился прямо на ослепительный солнечный диск.
Калидаса знал, что солнце — бог персиян; непонятные слова, что принялся горячо шептать Фирдаз, были, вероятно, молитвой. Ну что ж, на свете немало богов и похуже этого, — но художник смотрел на пылающее светило так пристально, словно прощался с ним…
— Держите его! — вскричал король.
Стражники бросились вперед — и все-таки опоздали. Фирдаз, должно быть, почти ослеп от солнца, но двигался с величайшей точностью. Ему понадобилось три прыжка, чтобы достичь обрыва, и еще один, чтобы перелететь через парапет. На всем долгом пути вниз он не издал ни звука; сады, которые он разбивал с такой тщательностью, приняли его тело в безмолвии, и камни фундаментов не откликнулись скорбным эхом…
Калидаса горевал много дней подряд, но потом ему доставили последнее письмо Фирдаза в Исфаган, перехваченное в дороге, и горе обернулось яростью. Какой-то мерзавец предупредил перса, что по завершении работы ему выколют глаза. А ведь это была ложь, чудовищная ложь! Откуда пошел подобный слух, выяснить так и не удалось, хоть немало придворных приняли медленную смерть, прежде чем доказали свою невиновность. Король был весьма опечален тем, что перс принял на веру столь беззастенчивую ложь: уж кому-кому, а ему-то следовало понимать, что художник никогда не отнимет у собрата высший дар — зрение.
Ведь Калидаса не был ни жестоким, ни неблагодарным. Он осыпал бы Фирдаза золотом — ну, на худой конец, серебром — и пожаловал бы ему слуг, которые заботились бы о нем до конца его жизни. Персу больше никогда не пришлось бы что-либо делать своими руками — и спустя какой-то срок он сам перестал бы замечать, что их нет.

7
В ЧЕРТОГАХ КОРОЛЯ-БОГА

Вэнневар Морган плохо спал ночью, и это было для него непривычно. Он гордился своей способностью к самоконтролю, умением анализировать собственные побуждения и эмоции. Если он не мог заснуть, то по крайней мере должен был разобраться почему.
Вглядываясь в первые предрассветные отблески на потолке гостиничной спальни, вслушиваясь в зычные крики неведомых птиц, Морган принялся призывать свои мысли к порядку. В самом деле, не потому ли он сумел стать ведущим инженером ВСК, что научился планировать свою жизнь, оберегать ее от неожиданностей? Конечно, никто не застрахован от игры слепого случая, от прихоти судьбы, но он, со своей стороны, сделал все возможное, чтобы обезопасить собственную карьеру, больше того — профессиональную репутацию.
Даже если бы его настигла внезапная смерть, программы, заложенные в память компьютера, сберегли бы взлелеянную им мечту от забвения.
До вчерашнего дня он и понятия не имел об Яккагале, да, по правде говоря, совсем недавно не знал ничего или почти ничего и о самом Тапробане, пока его не нацелила на этот остров неумолимая логика поиска. Да, ему следовало бы уже лететь обратно, а он еще и не приступил к тому, зачем приехал. Но тревожило его не это небольшое отклонение в планах, а чувство, что им движут недоступные пониманию силы. Хотя такое же, в сущности, чувство благоговейного трепета он уже испытывал в детстве, запуская свой змей в парке Ка-рибилли, подле гранитных глыб, служивших некогда опорами знаменитого моста через Сиднейскую бухту.
Эти две глыбы были владычицами его мальчишеских грез и предрекли ему его удел. Инженером он, наверное, стал бы так или иначе, но именно то обстоятельство, что он родился в Сиднее, предопределило его карьеру строителя мостов. И триумфальный миг, когда он первым перешагнул из Марокко в Испанию, оставив разъяренные волны Средиземного моря в трех километрах внизу и вовсе не ведая, что главное дело его жизни еще впереди.
Если он преуспеет в новом своем замысле, то будет знаменит на века. Весь его разум, вся энергия и воля уже сконцентрировались на новой задаче; на праздные развлечения у него просто не оставалось и минуты. Как же случилось, что его заворожили свершения архитектора, который умер две тысячи лет назад и принадлежал к совершенно чуждой Моргану культуре? И еще загадка самого Калидасы: какую цель он преследовал, возводя чертоги на Скале демонов? Судя по всему, король был совершенным чудовищем, и все же какая-то черта его характера находила тайный отзвук в душе инженера…
Солнце взойдет минут через тридцать; до завтрака с посланником Раджасингхом остается еще два часа с лишним.
Времени больше чем достаточно; другой возможности, надо полагать, просто не будет.
Морган не зря считал себя человеком действия. Натянуть брюки и свитер было делом нескольких секунд, на тщательную проверку и подгонку обуви ушло чуть больше минуты. Серьезных восхождений ему не случалось предпринимать уже многие годы, однако он постоянно носил крепкие, легкие ботинки — в его профессии это было далеко не лишнее. Он уже закрыл за собой дверь, когда вдруг подумал: а что, если?.. Постоял немного в коридоре, потом, улыбнувшись, пожал плечами. Вреда это, во всяком случае, никому не причинит, а там — кто знает…
Вернувшись в номер, Морган достал из чемодана плоскую коробочку, по размерам и форме похожую на карманный калькулятор. Проверил, не разрядились ли батареи, перевел механизм на ручное управление и прицепил коробочку к стальной пряжке на брючном ремне. Вот теперь он действительно готов вступить в зачарованное королевство Калидасы и встретиться лицом к лицу с любыми демонами, какие там уцелели.
Взошло солнце; как только Морган миновал выемку в крутом валу, обозначившем внешнюю границу крепости, он ощутил спиной животворное тепло. Перед ним на полкилометра вправо и влево протянулся идеально прямой ров, заполненный водой. Через ров был переброшен узкий каменный мостик; завидев Моргана, к нему сквозь кувшинки устремилась небольшая стайка лебедей, но затормозила и рассеялась, взъерошив перья, едва стало ясно, что человек явился с пустыми руками. Перейдя мост, инженер приблизился к новому валу, пониже, поднялся по прорезавшей его, словно ножом, лестнице, — и перед ним на фоне отвесной громады скалы раскинулись Сады наслаждений.
Фонтаны, разбросанные по садовым аллеям, поднимались и опадали в едином неспешном ритме, точно тихо дышали в унисон. Нигде не видно было ни одной живой души, все пространство Яккагалы в этот час принадлежало ему, и только ему. Вряд ли крепость-сказка выглядела более пустынной, даже когда ее поглотили джунгли — в те семнадцать столетий, что пролегли между смертью Калидасы и XIX веком, когда Яккагалу заново открыли европейские археологи.
Морган ощутил на коже холодок водяной пыли, но не стал задерживаться у фонтанов, лишь на мгновение укоротил шаг, чтобы полюбоваться резным каменным желобом-водостоком, сохранившимся, по-видимому, с древнейших времен. «Интересно, — подумал он, — каким же образом ухитрялись тогда поднимать воду наверх, чтобы питать фонтаны, и как не боялись таких высоких давлений? Те, кто первым увидел эти тугие вертикальные струи, наверное, были просто ошеломлены…»
Впереди его поджидала крутая гранитная лестница со ступенями столь неправдоподобно узкими, что ботинок едва умещался на них. Неужели у тех, кто возводил это величественное сооружение, были такие маленькие ноги? Или узкие ступени — хитрая уловка, чтобы отваживать непрошеных гостей? Трудно представить себе солдат, успешно штурмующих шестидесятиградусный склон по ступенькам, годным разве что для лилипутов.
Небольшая площадка, затем еще один лестничный марш такой же крутизны — и Морган попал на длинную, уходящую полого вверх галерею, врезанную глубоко в скалу. Он уже поднялся более чем на пятьдесят метров над окрестной равниной, однако видеть ее еще не мог: с внешней стороны галерею ограждала высокая стена, покрытая ровной желтоватой штукатуркой. Скальный выступ над головой выдавался так резко, что путник оказывался как бы в туннеле — между внешней стеной и выступом светилась лишь узенькая полоска неба.
Штукатурка казалась свежей, недавно положенной; никак не верилось, что каменщики закончили работу два тысячелетия назад. Поблескивающая, почти зеркально гладкая поверхность кое-где была обезображена шрамами и царапинами: посетители, как обычно, жаждали приобщиться к бессмертию. В большинстве своем надписи были сделаны на незнакомых Моргану языках, и самая поздняя датирована 1931 годом; затем, надо думать, департамент археологии пресек эту варварскую традицию. Чаще других среди настенных посланий встречались плавные, округлые тапробанские письмена. Из пояснений, сопровождавших вечернее представление, Морган знал, что на стене запечатлено немало стихов, восходящих ко второму и третьему векам нашей эры. Ибо именно тогда, вскоре после смерти Калидасы, Яккагала подверглась первому, хотя и непродолжительному, нашествию любопытных — легенды о проклятом короле были тогда еще совсем свежи.
Где-то в середине галереи Морган натолкнулся на запертую в этот час дверцу подъемника, доставляющего туристов к знаменитым фрескам. Отсюда по вертикали до богинь Калидасы оставалось метров двадцать; инженер вытянул шею, пытаясь разглядеть их хоть краем глаза, но они прятались где-то за площадкой обозрения, прилепившейся, как птичье гнездо, к выпяченной наружу каменной круче. Иному посетителю, как рассказывал Раджасингх, довольно было взглянуть на это гнездо, висящее на головокружительной высоте, чтобы предпочесть подлинникам репродукции.
Именно здесь, на галерее, Морган впервые осознал одну из главных загадок Яккагалы. Загадка заключалась не в том, как удалось нарисовать эти фрески, — допустим, для художника соорудили леса из бамбуковых жердей, — а в том, зачем это понадобилось вообще. Ведь когда был нанесен последний штрих, никто уже не мог рассмотреть фрески как следует: с галереи, выбитой под ними, они представали безнадежно искаженными, а от подножия утеса казались разве что мелкими, лишенными смысла цветными мазками. Может статься, правы те, кто утверждал, что фрески служили магическим символом, подобно рисункам каменного века, найденным в глубине почти недоступных пещер?
Ладно, фрески подождут, пока служители не откроют подъемник. Тут вполне хватает и других чудес: он преодолел пока что лишь треть пути к вершине, и галерея, прильнувшая к утесу, шла по-прежнему на подъем…
Высокая оштукатуренная внешняя стена уступила место нормальному парапету, и перед Морганом вновь открылся окружающий ландшафт. Далеко внизу расстилались Сады наслаждений; теперь он смог оценить по достоинству не только их протяженность, наверное, не уступающую паркам Версаля, но и умелую планировку — валы и ров отчетливо отделяли сады от окрестных лесов.
Никому не дано было знать, какие деревья, кустарники и цветы росли здесь при Калидасе, но искусственные озера, каналы, тропинки и фонтаны располагались и сегодня так же, как в стародавние времена. Глядя сверху на пляшущие струи воды, Морган неожиданно припомнил древнюю цитату, прозвучавшую накануне на представлении:
«От райских кущ до Тапробана каких-нибудь сорок лье: замри — и услышишь плеск Фонтанов рая».
Он повторил фразу, как бы вслушиваясь в нее: фонтаны рая. А не пытался ли Калидаса создать здесь, на земле, сад, достойный богов, дабы показать смертным, что он-то и есть бог во плоти? Неудивительно в таком случае, что священнослужители объявили его помыслы кощунственными и предали проклятию плоды его трудов.
Длинная галерея, опоясавшая всю западную сторону Скалы демонов, заканчивалась еще одной крутой лестницей, хотя на сей раз ступени были заметно шире. Но дворец по-прежнему оставался далеко наверху — лестница выводила на большое плато, очевидно искусственное. Здесь покоились останки исполинского монстра — наверное, льва, — который некогда господствовал надо всем, вселяя ужас в сердца тех, кто смел взглянуть на него. Прямо из отвесной скалы торчали гигантские лапы с когтями в половину человеческого роста.
Кроме лап, ничего не сохранилось, но возле следующей по счету лестницы громоздились кучи каменного крошева — напоминание о рассыпавшейся прахом львиной голове. Но пусть статуя и не уцелела, идея внушала преклонение: каждый, кто дерзал приблизиться к королевской твердыне, должен был подниматься к ней сквозь львиную пасть.
На последнем участке, чтобы одолеть отвесную, а в действительности даже нависшую над плато скалу, приходилось воспользоваться цепочкой железных лесенок — спасибо хоть не забыли приладить к ним поручни для слабонервных. Однако самую большую тревогу вызывала здесь вовсе не опасность головокружения. В трещинах гнездились полчища обычно незлобивых шершней, но горе тому, кто поднимет лишний шум и выведет их из себя: последствия могут оказаться, мягко говоря, плачевными.
Два тысячелетия назад всю северную сторону Яккагалы перекрывали зубчатые стены и башни — самая подходящая декорация для тапробанского сфинкса, а позади стен прятались удобные лестницы, достигающие самой вершины. Ныне время, стихии и мстительные руки людей уничтожили все без остатка. Сохранилась лишь сама скала, иссеченная тысячами горизонтальных выемок и узких полочек — опор для давно исчезнувшей кладки.
И вдруг восхождение окончилось. Морган очутился словно бы на островке, плывущем на высоте двухсот метров над деревьями и полями, которые простирались до горизонта на запад, на север и на восток, — только на юге высились туманные горы. Он был решительно отрезан от остального мира и вместе с тем чувствовал себя хозяином всего, что видел вокруг; такого душевного подъема он не помнил с того момента, когда стоял среди облаков на полпути между Европой и Африкой. Да, теперь Морган верил: здесь действительно находилась резиденция короля-бога, и эти руины были некогда его чертогами.
Хаос обвалившихся стен — самая высокая по пояс, — груды выветренного кирпича, дорожки из гранитных плит занимали всю верхнюю площадку Яккагалы вплоть до обрывистых ее краев. Морган обратил внимание на большой резервуар, врезанный глубоко в тело утеса, — в нем, по-видимому, хранили воду. Горстка смельчаков могла бы обороняться здесь до скончания века, вернее, пока не иссякнут припасы; но если Яккагалу и впрямь возводили как цитадель, ей не суждено было дождаться боевого крещения. Последняя роковая встреча Калидасы со сводным братом состоялась далеко за внешними крепостными валами.
Почти потеряв счет минутам, Морган бродил среди развалин дворца, венчавшего когда-то Скалу демонов. Он старался проникнуть в замыслы зодчего, восстановить их по уцелевшим частицам: зачем проложили эту дорожку; куда вели эти обломанные ныне ступени — на второй этаж; что такое эта выемка в камне — саркофаг или ванна, и если ванна, то как ее наполняли и как сливали воду? Разгадывать эти маленькие загадки оказалось так интересно, что инженер не обращал внимания на нарастающую жару, на солнце, взбирающееся все выше в безоблачное небо.
Раскинувшиеся внизу, под скалой, изумрудно-зеленые поля пробуждались к жизни. Небольшие автоматические тракторы, будто яркие букашки, ползли колонной к рисовым плантациям. Работяга-слон — невероятно, но факт — старался вытолкнуть обратно на дорогу автобус, похоже не рассчитавший поворота на высокой скорости; до Моргана долетал резкий голос погонщика, восседавшего у слона на холке, позади огромных ушей. А со стороны отеля «Яккагала» по аллеям Садов наслаждений уже растекались, как воинственные муравьи, первые группы туристов, — значит, упоительному одиночеству вот-вот наступит конец…
Ну и бог с ним; разумеется, тут можно провести всю жизнь, вникая в подробности, — но инженер уже увидел фактически все, что хотел, и разрешил себе немного отдохнуть на гранитной, покрытой резьбой скамье, поставленной почему-то на самом краю двухсотметровой бездны.
Скамья была обращена на юг, и взгляд Моргана неторопливо скользил по отдаленной линии гор, укутанных синей дымкой — утреннее солнце еще не успело ее разогнать. И вдруг он понял, что самый высокий белый контур на горизонте — вовсе не облако, не случайное создание ветра и водяных паров; этот мглистый контур отличался безупречной симметрией и словно парил над меньшими своими собратьями…
Это так потрясло инженера, что он утратил свое хваленое самообладание: все затмило ощущение чуда, почти благоговейный трепет. Он и не догадывался, что отсюда, с Яккагалы, так ясно видна Священная гора. Но сомнений не оставалось: гора неторопливо сбрасывала ночные тени, готовясь встретить новый день, а если он преуспеет в своей миссии, то и новую эру.
Морган знал назубок ее размеры, ее геологическое строение, изучал ее по стереокартам и по снимкам, сделанным со спутников. Но только сегодня, впервые увидев гору собственными глазами, он действительно поверил в ее реальность; до сих пор все связанное со Священной горой было, в сущности, только теорией. А то и хуже чем теорией: не однажды в тягостные предрассветные часы Моргана посещали кошмары, в которых весь проект рисовался ему нелепой химерой, способной разве что — какая уж там слава! — сделать своего создателя посмешищем в глазах всего человечества. «Бред сумасшедшего» — так в свое время отозвался об идее Гибралтарского моста один из именитых коллег инженера; что-то сказал бы этот оракул о новой его мечте?
Однако препятствия, создаваемые людьми, еще никогда не останавливали Вэнневара Моргана. Его истинным противником была природа — противником честным, который не сплутует и не передернет, но и не замедлит воспользоваться малейшей промашкой, мельчайшей оплошностью. И все враждебные человеку силы природы сосредоточились для Моргана сегодня в синеватом силуэте далекой горы — давней знакомой, к которой он тем не менее еще никогда не приближался вплотную…
С того же места, где нередко сиживал Калидаса, Морган сосредоточенно смотрел вдаль, за плодородные зеленые равнины, прикидывая силу своего врага, обдумывая собственную стратегию. Для Калидасы Шри Канда воплощала собой одновременно всевластие духовенства и всесилие богов — и их общий заговор против него, короля-бога. Ныне боги канули в небытие, однако служители культа остались. Это был парадокс, и Морган не понимал его, а раз так, относился к жреческому сословию с настороженностью и определенным почтением.
«Пора спускаться», — сказал он себе. Опоздать еще раз, да к тому же по собственной вине, было бы недопустимо. Но в тот момент, когда инженер поднялся с гранитной скамьи, на которой сидел, он наконец понял, что не давало ему покоя последние несколько минут. Зачем понадобилось располагать это богато украшенное каменное кресло, покоящееся на великолепных опорах-слонах, на самом краю пропасти?..
Морган по своей натуре не мог уклониться от интеллектуальной дуэли. Склонившись над бездной, он вновь попытался с помощью инженерной логики своего века проникнуть в мысли коллеги, ушедшего из жизни две тысячи лет назад.

8
МАЛЬГАРА

Даже ближайшие боевые друзья не сумели бы ничего прочесть по лицу принца Мальгары, когда он смотрел долгим прощальным взглядом на поверженного брата, наперсника своих детских игр. Над полем битвы царила тишина, даже раненые уже не стонали — тех, кого не успокоили целебные травы, усмирил милосердный меч.
Помолчав, принц обернулся к человеку в желтой тоге:
— Вы короновали его, преподобный Бодхидхарма. Так окажите ему еще одну услугу. Проследите, чтобы его похоронили с почестями, достойными короля.
Настоятель ответил не сразу, и ответ его был чуть слышен:
— Он разрушил наши храмы, разогнал духовенство. Если он и поклонялся какому-то богу, это был кровожадный Шива…
Мальгара оскалил зубы в свирепой усмешке, с которой преподобному предстояло слишком хорошо познакомиться в те немногие годы, что еще были для него впереди.
— Запомните, почтеннейший, — произнес принц, и каждое слово его сочилось ядом, — он был первенцем Параваны Великого, он сидел на троне Тапробана, и зло, которое он содеял, умерло вместе с ним. Когда тело будет сожжено, позаботьтесь о том, чтобы прах захоронили надлежащим образом, иначе ваша нога более не ступит на высоты Шри Канды…
Маханаяке Тхеро чуть заметно склонил голову.
— Все будет исполнено согласно вашим желаниям.
— И еще одно, — добавил Мальгара, обращаясь к свите, — Молва о фонтанах Калидасы достигла наших ушей даже в изгнании. Мы желаем увидеть их в действии, прежде чем двинемся на Ранапуру…
Погребальный костер Калидасы был разложен там, где монарх восторгался жизнью, — в Садах наслаждений; дым поднимался в безоблачное небо, тревожа стервятников, которые собрались здесь, кажется, со всего острова. Не скрывая мрачного удовлетворения, хоть и терзаемый подчас незваными воспоминаниями, Мальгара следил за тем, как взмывает вверх символ его торжества. Отныне всем и каждому' будет известно, что на этой земле — новый властитель.
А рядом, словно продолжая вековечный спор воды и огня, в небо взвивались струи фонтанов — взвивались и падали, дробя зеркала прудов. Но вот задолго до того, как пламя закончило свою работу, резервуары на скале начали истощаться, и тугие струи опали. Прежде чем сады Калидасы вновь услышат плеск фонтанов, падет великий Рим, армии ислама прокатятся по всей Африке, Коперник лишит Землю титула центра Вселенной, будет подписана Декларация независимости и люди ступят на поверхность Луны…
Мальгара терпеливо ждал, пока костер не взорвется заключительным шквалом искр. Когда растаял последний дымок, победитель поднял глаза к вершине Яккагалы и долго-долго смотрел с молчаливой похвалой на башни дворца.
— Никто не вправе спорить с богами, — изрек он наконец. — Да будет этот дворец разрушен.

9
НЕВИДИМАЯ НИТЬ

— Вы чуть не довели меня до сердечного приступа, — произнес Раджасингх с упреком, разливая по чашкам кофе. — Сперва я решил, что у вас какое-то антигравитационное устройство. Но даже такому неучу, как я, известно, что антигравитация неосуществима. Как же вам это удалось?
— Примите мои извинения, — отвечал Морган, улыбаясь. — Догадайся я, что вы будете наблюдать за мной, я бы предупредил вас. Впрочем, опыт был импровизированным от начала до конца. Вначале я думал просто забраться на скалу, но потом меня заинтересовала эта скамья. Я удивился, зачем ее поставили на самом краю утеса, и решил поискать ответ.
— Так ведь это давно уже не тайна. В те времена над пропастью выступал настил — видимо, деревянный, — а от него начиналась лестница, ведущая вниз к фрескам. Да вы должны были заметить пазы в тех местах, где в скалу когда-то были вбиты крючья.
— Я их заметил, — подтвердил Морган, пожалуй, чуть разочарованно. — Мог бы и догадаться, что это ни для кого не новость…
«Вот уже двести пятьдесят лет не новость, — добавил про себя Раджасингх. — С того одержимого неуемного англичанина по имени Арнольд Летбридж, который стал первым руководителем археологов Тапробана. И первым спустился со Скалы демонов — так же, как сегодня вы. Ну, конечно, не совсем так же…»
Морган извлек из кармана стальную коробочку — ту самую, что позволила ему совершить чудо. Несколько кнопок, экран — всякий принял бы ее если не за калькулятор, то за аппарат личной связи.
— Взгляните, — предложил инженер не без гордости, — Поскольку вы своими глазами видели, как я совершил стометровую прогулку по вертикальной стене, вы должны представлять себе, в чем тут фокус.
— Здравый смысл подсказывает мне лишь один ответ, но мой превосходный телескоп его не подтверждает. Я мог бы поклясться, что вас ничто не поддерживало.
— Это отнюдь не заранее продуманная демонстрация, но допускаю, что она могла произвести впечатление. А теперь начнем обычную ознакомительную процедуру. Просуньте, пожалуйста, палец в это кольцо.
Раджасингх замер в нерешительности: Морган держал в руках небольшой полый цилиндрик, раза в два побольше обручального кольца, и держал так напряженно, словно тот был наэлектризован.
— Меня не ударит током? — осведомился экс-дипломат.
— Не ударит, хотя, возможно, и удивит. Попытайтесь забрать у меня эту штуку.
Раджа не без робости взялся за кольцо — и едва не выронил: кольцо, как живое, рванулось к Моргану, вернее, к коробочке в руках у Моргана. Коробочка издала легкое жужжание, и Раджасингх почувствовал, как некая таинственная сила тянет его за палец. «Магнетизм?» — спросил он себя и тут же отверг это нелепое предположение: ни один магнит в мире не ведет себя подобным образом. Но при всей своей невероятности это предположение подтверждалось: другого объяснения он просто не видел. То, что происходило сейчас, смахивало на обыкновенные состязания по перетягиванию каната — только канат был невидимым.
Как Раджасингх ни всматривался, он не мог заметить и намека на нить, леску, проволочку, соединяющие кольцо, в которое он продел свой палец, с жужжащей коробочкой, — а Морган и впрямь обращался с ней, точно рыбак со спиннингом. Раджа протянул было свободную руку, чтобы обследовать пустоту между коробочкой и кольцом, но инженер стремительным движением откинул его руку.
— Простите за грубость, — сказал Морган, — просто вы все пробуете одно и то же, едва догадаетесь, в чем дело. А ведь так можно серьезно пораниться.
— Значит, кольцо действительно связано с вашей коробочкой невидимой нитью? Остроумно — но какой в этом смысл, не считая салонных фокусов?
Морган рассмеялся от души.
— Скоропалительный вывод, но вины вашей здесь нет. Он и впрямь напрашивается, хотя и несостоятелен. Вы не видите связующей нйти просто потому, что ее толщина — всего несколько микрон. Много тоньше паутины.
— Немыслимо! — откликнулся Раджасингх и тут же поймал себя на мысли: «Наконец-то банальное восклицание оказалось предельно точным…» А вслух спросил: — Как же вы этого добились?
— Это итог двух столетий развития физики твердого тела. Перед вами сплошной нитевидный кристалл, как бы лишенный всех измерений, кроме одного. И представьте себе, что это кристалл алмаза, хотя помимо углерода в нем содержатся в тщательно подобранной пропорции следы нескольких других элементов. Производство таких кристаллов возможно только на орбитальных заводах, в условиях невесомости, чтобы сила тяготения не влияла на процесс их роста.
— Фантастика, — прошептал Раджасингх, обращаясь, в сущности, к самому себе. Он легонько подергал кольцо, по-прежнему надетое на палец: ему не пригрезилось, невидимая нить была на месте, — Да, могу себе представить, сколько у этой штуки разных технических применений. Ею можно отлично резать сыр…
Морган расхохотался.
— Ею можно в одиночку свалить толстое дерево, затратив на это не больше двух минут. Но работать с такой нитью нелегко, даже опасно. Чтобы наматывать и разматывать ее, приходится использовать особое приспособление — мы назвали его «паук-прядильщик». «Паук», который у меня в руках, задуман как демонстрационный прибор и снабжен электродвигателем. Мощности его хватит на то, чтобы поднять килограммов двести. Что ни день, я нахожу для этой игрушки какое-нибудь новое применение. Во всяком случае, сегодняшний мой «подвиг» — отнюдь не первый…
Раджасингх снял с пальца кольцо, почти сожалея о том, что приходится расставаться с ним. Кольцо стало падать, потом удержалось неведомо на чем и принялось раскачиваться взад и вперед, пока Морган не нажал на кнопку и «паук-прядильщик», издав легкое жужжание, не втянул свою пряжу в коробочку.
— Но, я надеюсь, доктор Морган, вы проделали столь дальний путь не только для того, чтобы поразить меня очередным достижением науки? Не скрою, я поражен, однако разрешите узнать, какое я имею к этому отношение…
— Самое непосредственное, господин посланник, — ответил инженер, неожиданно переходя на сухой, почти официальный тон, — Вы совершенно правы в своем предположении, что этому сверхпрочному материалу найдется масса полезных применений. Иные мы сегодня еще едва предвидим. А одно из них может привести к тому, что ваш тихий маленький остров станет, на радость или на беду его жителям, центром нашей планеты. И не только планеты — всей Солнечной системы. Благодаря этой вот ниточке Тапробан станет ключом ко всем планетам. А в один прекрасный день — и к звездам.

10
МОСТ ВСЕХ МОСТОВ

Пол и Максина были самыми близкими, самыми давними его друзьями, но до этого дня они ни разу не встречались между собой, больше того, если Раджа не заблуждался, даже ни разу не общались по каналам связи. Да и зачем бы им разговаривать: за пределами Тапробана никто и не слышал имени профессора Саратха, в то время как Максину Дюваль в Солнечной системе мгновенно узнал бы каждый — не только по лицу, но и по голосу.
Гости уселись в глубине библиотеки, откинувшись на спинки кресел, Раджасингх расположился у пульта. И все трое внимательно смотрели на четвертого участника встречи, который стоял неподвижно в центре комнаты.
Слишком неподвижно. Какой-нибудь путешественник во времени, прибывший из прошлого и незнакомый с повседневными чудесами электронной эпохи, решил бы после недолгого замешательства, что видит превосходно выполненную восковую куклу. Однако, присмотрись он повнимательнее, и его непременно смутили бы два обстоятельства. «Кукла» была полупрозрачной, во всяком случае, яркие огни легко просвечивали сквозь тело; а кроме того, ноги у нее как бы растворялись в воздухе над самым ковром.
— Узнаете вы этого человека? — спросил Раджасингх.
— В жизни его не видел, — мгновенно отозвался Саратх. — И это ради него ты вызвал меня из Махарамбы? Мы только-только собрались вскрывать усыпальницу…
— А мне, — вмешалась Максина Дюваль, и в ее знаменитом контральто проскользнула нотка легкого раздражения, способная любого (кроме таких толстокожих, как профессор Саратх) аккуратненько поставить на отведенное ему в ее присутствии место, — мне пришлось покинуть мой тримаран в самом начале гонок по озеру Саладин. Само собой разумеется, я знаю доктора Моргана. Уж не задумал ли он строить мост с Тапробана в Индустан?..
Раджасингх рассмеялся.
— Да нет, мы уже двести лет вполне обходимся дамбой. Извините, что вытащил вас сюда; впрочем, вы, Максина, обещали выбраться ко мне в гости столько раз, что я сбился со счета.
— Признаю свою вину, — вздохнула она. — Так неотлучно торчу у себя в студии, что подчас совершенно забываю об ином, настоящем мире и о населяющих его тысячах закадычных друзей и миллионах близких знакомых.
— К какой же категории вы относите доктора Моргана?
— Встречалась с ним раза три-четыре. После завершения Гибралтарского моста мы брали у него большое интервью. Весьма незаурядный тип.
«Ого, — подумал Раджасингх, — в устах Максины это прямо-таки комплимент…» Вот уже более трех десятилетий она являлась, пожалуй, одной из самых уважаемых представительниц своего нелегкого ремесла. Она была обладательницей всех высших профессиональных наград: Пулитцеровской премии, специального приза всемирной «Глобал таймс», премии Фроста. И это лишь надводная часть айсберга: совсем недавно, к примеру, она временно отказалась от активной работы, подписав контракт на двухлетний курс лекций на факультете электронной журналистики Колумбийского университета.
Все эти почести несколько смягчили ее нрав, хотя и не избавили от склонности к язвительным остротам. В свое время она пылко воскликнула: «Поскольку женщинам предоставлено исключительное право рожать детей, то, надо думать, милосердная природа приберегла какую-нибудь привилегию и для мужчин. Только я что-то не соображу какую». Теперь она волей-неволей утратила былую непримиримость — и тем не менее недавно отхлестала подвернувшегося под горячую руку директора-распорядителя: «Я женщина, черт возьми, а не просто фамилия в картотеке!..»
В том, что она женщина, никто не посмел бы усомниться: она была замужем четыре раза, а о том, каких она подбирает
себе ассистентов, ходили легенды. От ассистентов-операторов, независимо от пола, требовались молодость и атлетизм: бегать с оборудованием весом до двадцати килограммов — не шутка. Ассистентами Максины Дюваль выступали неизменно мужчины и неизменно самые красивые; в телевизионных кругах ходила давняя эпиграмма: «Коль не красавец ты, едва ль тебя заметит М. Дюваль». Эпиграмма была в сущности беззлобной: Максину любили даже ее профессиональные противники, даже те, кто ей смертельно завидовал.
— Гонок, конечно, жаль, — бросил Раджасингх, — хотя позвольте напомнить, что «Марлин-три» уверенно выиграл и без вас. Думаю, чуть позже вы оба согласитесь, что эта встреча гораздо важнее… Впрочем, пусть Морган скажет сам за себя.
Раджа нажал на кнопку проектора, и неподвижная фигура возродилась к жизни.
— Меня зовут Вэнневар Морган. Я занимаю пост главного инженера наземных проектов Всемирной строительной корпорации. Последний из моих осуществленных проектов — Гибралтарский мост. Но сегодня я хочу рассказать о новом замысле, несравненно более честолюбивом.
Раджасингх посмотрел на собеседников. Морган, как и следовало ожидать, взял их за живое.
Откинувшись в кресле, отставной дипломат готовился вновь выслушать инженера, вновь оценить его невероятную идею. «Странно, — мелькнула мысль, — до чего же быстро мы свыклись с условностями такой заочной беседы и перестали обращать внимание на очевидные погрешности». Ни тот факт, что Морган «двигался», не сходя с места, ни вопиющие искажения перспективы, если «действие» развертывалось за пределами четырех стен, не в силах были разрушить стойкое ощущение реальности.
— Миновали уже почти два столетия космической эры. И с каждым годом наша цивилизация все в большей мере зависела от роя спутников, обращавшихся вокруг Земли. Всемирная связь, предсказание погоды и управление ею, разведка полезных ископаемых и ресурсов океана, информационная служба — случись что-нибудь с космическими системами, обслуживающими эти и другие потребности человека, мы тут же скатились бы обратно к средневековью. Неизбежный хаос, эпидемии, голод свели бы на нет все наши достижения.
А если бросить взгляд за пределы Земли, то люди уже основали экономически самостоятельные колонии на Марсе, Меркурии и на Луне, разрабатывают неисчислимые богатства пояса астероидов и вплотную подошли к зарождению межпланетной торговли. Пусть это заняло чуть больше времени, чем рассчитывали оптимисты, но сегодня всем и каждому ясно, что завоевание воздуха действительно явилось лить скромной прелюдией к завоеванию космического пространства.
Однако ныне мы столкнулись с серьезнейшей проблемой, которая стала без преувеличения преградой на пути прогресса. Спору нет, усилиями ученых нескольких поколений ракета превратилась в надежное средство сообщения…
— Он что, решил изобрести велосипед? — пробормотал Саратх.
— …и тем не менее космические корабли до сих пор крайне неэффективны. Хуже того, они разрушительно действуют на окружающую среду. Несмотря на все попытки придерживаться точно рассчитанных входных коридоров, грохот взлетов и посадок тревожит миллионы людей. Отработанные газы, скопившиеся в верхних слоях атмосферы, уже вызывают перемены климата, которые могут иметь самые плачевные последствия. Вспомните хотя бы повсеместное распространение рака кожи в двадцатых годах и астрономическую стоимость химикатов, использованных для восстановления ионосферы.
И все же если мы проанализируем существующие сегодня тенденции, то убедимся, что интенсивность космических перевозок к концу столетия должна повыситься еще на пятьдесят процентов. И это уже невыполнимо без катастрофического ущерба для нашего образа жизни, а может статься, и без угрозы для самого нашего существования. Конструкторы ракет просто не в силах предложить нам ничего нового — они почти достигли пределов КПД, установленных законами физики.
Какова же альтернатива? Люди столетиями мечтали об антигравитации, о «нуль-транспортировке». Но пока не обнаружено даже намека на то, что такие вещи возможны; современная наука склонна считать, что это, увы, беспочвенные мечты. И тем не менее уже в самое первое десятилетие космической эры нашелся в России дерзкий инженер, разработавший систему, в сравнении с которой ракета может стать архаичной, как трамвай. Прошли годы и годы, прежде чем идеи Юрия Арцутанова были восприняты всерьез. И понадобилось без малого два столетия, чтобы техника достигла уровня, нужного для их реализации…
Проигрывая запись — а он делал это не впервые, — Раджасингх каждый раз ловил себя на мысли, что теперь-то изображение и вправду ожило. И нетрудно было сообразить почему: теперь Морган уже не излагал информацию, полученную из чужих рук, а находился, так сказать, на своей собственной территории. И, невзирая на внутренние сомнения и страхи, Раджа помимо воли заражался его увлеченностью. В конце концов, это качество встречается не так уж и часто…
— Выйдите в ясную ночь на улицу, — продолжал Морган, — и вы увидите обыкновенное чудо нашего века — звезды, которые не восходят и не заходят, а остаются словно бы приколотыми к одной точке неба. Мы, как до нас наши отцы и даже деды, ничуть не удивляемся синхронным спутникам и космическим станциям, движущимся над экватором со скоростью вращения Земли, а потому для нас с вами совершенно неподвижным.
Вопрос, который задал себе Арцутанов, в детской своей наивности граничил с гениальностью. Обыкновенный образованный человек никогда до такого не додумался бы — а если бы и додумался, то немедля прогнал бы эту мысль от себя как заведомо бредовую.
Если законы небесной механики допускают, чтобы какое-то тело неподвижно зависло в небе, то почему бы не спустить оттуда на поверхность Земли трос и не создать таким образом подъемное устройство, связывающее Землю и космос?
Теоретически в этом не было ничего невозможного, но практические трудности выглядели непреодолимыми. Расчеты сразу же показали, что все существующие материалы не обладают достаточной прочностью: канаты из лучших сталей лопнули бы под собственной тяжестью, не преодолев и малой доли тех тридцати шести тысяч километров, которые отделяют поверхность Земли от синхронной орбиты.
К счастью, даже лучшие из сталей и близко не подходят к теоретическому пределу прочности. В лабораторных условиях и в микроскопических дозах были созданы материалы, обладающие много большим сопротивлением на разрыв. Если бы удалось наладить их производство в массовом масштабе, арцутановская идея могла бы воплотиться в жизнь, а космические сообщения — претерпеть революционные изменения.
К концу XX века сверхпрочные материалы — супернити — стали потихоньку внедряться в промышленность. Однако стоили они баснословно дорого. А для системы, способной взять на себя нагрузку, с какой еле-еле справляется ракетный парк Земли, требовались конструкции весом в миллионы тонн. Мечта оставалась мечтой.
Но вот несколько месяцев назад заводы, вынесенные в глубокий космос, освоили производство супернитей практически в неограниченных количествах. Теперь наконец мы можем построить космический подъемник — или орбитальную башню, как я предпочитаю его называть. Ведь если разобраться, это и есть башня, пронзающая атмосферу и уходящая далеко за ее пределы…
Фигура Моргана растаяла в воздухе, словно привидение. На ее месте возник, медленно вращаясь, земной шар размером с футбольный мяч. На расстоянии вытянутой руки от планеты, повиснув над одной и той же точкой экватора, двигалась яркая звездочка, обозначающая синхронный спутник.
Внезапно от звездочки протянулись два лучика света — один прямо вниз, к Земле, другой в противоположном направлении, в открытый космос.
— Когда вы строите мост, — продолжал голос Моргана, отделенный от тела, — вы начинаете с двух берегов и смыкаете конструкцию в середине. С орбитальной башней все обстоит наоборот. Надо строить одновременно вниз от синхронного спутника и вверх от него, в соответствии с тщательно рассчитанной программой. Хитрость заключается в том, чтобы центр тяжести всего сооружения оставался неизменным, иначе оно перейдет на иную орбиту и начнет смещаться по отношению к Земле.
Спускающийся вниз лучик света достиг экватора — в тот же миг прекратил расти и лучик, устремленный в космос.
— Общая высота сооружения должна достигать как минимум сорока тысяч километров. При этом наибольшие трудности представит та часть башни, что пройдет сквозь атмосферу, — нижний участок длиной около ста километров, подверженный действию ураганов, будет неустойчивым до тех пор, пока башня не станет на надежные подземные якоря.
Но когда строительство закончится, мы впервые в истории человечества увидим воплощение мечты — лестницу в небо, мост к звездам. Неприхотливые лифты, движимые дешевым электричеством, заменят шумные и дорогостоящие ракеты, которым тогда останется их настоящая роль — роль транспорта в глубоком космосе, в пустоте. Вот одна из возможных конструкций орбитальной башни…
Земной шар скрылся из виду — камера словно спикировала на башню, а затем прошла сквозь ее внешнюю оболочку, чтобы представить конструкцию в поперечнике.
— Здесь показана башня, состоящая из четырех идентичных труб — по одной паре труб движение осуществляется вверх, по другой — вниз. Для простоты можете представить себе четырехколейное вертикальное метро или четырехколейную железную дорогу — с Земли на синхронную орбиту.
Кабины для пассажиров, грузов, топлива будут двигаться по трубам со скоростью четыре-пять тысяч километров в час. Термоядерные электростанции дадут необходимую энергию, а поскольку девять десятых ее будет возвращаться в сеть, себестоимость доставки пассажира на орбитальную станцию составит буквально гроши. Дело в том, что при возвращении на Землю моторы, движущие кабину, будут служить магнитными тормозами, одновременно вырабатывая электрический ток. Не в пример снижающимся космическим кораблям кабины не будут растрачивать свою энергию на нагревание атмосферы и создание мощных звуковых волн: почти вся она будет возвращаться для нового использования. Можно сказать, таким образом, что поезда, идущие вниз, будут давать энергию тем, которые стартуют вверх; вот почему такой подъемник, по самым осторожным оценкам, окажется раз в сто эффективнее любой ракеты.
И никаких пределов росту интенсивности движения: при необходимости к системе нетрудно будет добавлять новые и новые трубы. Если когда-нибудь на Землю — или с Земли в космос — понадобится доставлять миллион человек в день, орбитальная башня справится и с таким потоком. Справлялись же с миллионами пассажиров в сутки метрополитены городов-гигантов…
Раджасингх тронул кнопку, прервав Моргана на полуслове.
— Дальше идут технические подробности — он пускается в объяснения, что башня может действовать как космическая праща, забрасывая грузы на Луну и планеты вообще без всяких ракет. Но я полагаю, вы и без того уже уяснили себе идею в общих чертах.
— У меня, признаться, голова пошла кругом, — заявил профессор Саратх, — Но во имя всех земных — или внеземных — благ объясни мне, какое я имею к этому отношение? Да и ты сам, если на то пошло?..
— Всему свое время, Пол. Что скажете вы, Максина?
— Пожалуй, я на вас больше не сержусь: это может стать сенсацией десятилетия, а то и столетия. Но к чему такая спешка, не говоря уже о таинственности?
— Я и сам многого не понимаю. Буду благодарен, если вы поможете мне разобраться. Подозреваю, что Морган воюет на нескольких фронтах сразу. Планирует вступить в открытый бой в самом ближайшем будущем, но не раньше, чем обретет полную уверенность в своих силах. Демонстрацию, которую вы только что видели, он подготовил при условии, что она не будет передаваться по общедоступным каналам связи. Потому-то мне и пришлось просить вас приехать сюда.
— А он знает об этой встрече?
— Разумеется, знает. Больше того, он очень обрадовался, когда я сказал, что собираюсь пригласить вас, Максина. По-видимому, он доверяет вам и хочет привлечь вас на свою сторону. Что касается тебя, Пол, то я поручился, что ты способен хранить секрет целую неделю и не умереть от апоплексического удара.
— Ну, это смотря какой секрет…
— Кажется, я начинаю кое-что понимать, — воскликнула журналистка. — Сперва я была немного озадачена, но теперь все, пожалуй, становится на свои места. Прежде всего, Морган — главный инженер наземных проектов, а это — проект космический.
— Ну и что?
— Вы меня еще спрашиваете, Джоан! Подумайте, какая поднимется бюрократическая возня, когда об этом прослышат конструкторы ракет и все, кто связан с космической индустрией! Под угрозой окажутся колоссальные капиталовложения — и дело не только в деньгах. Если Морган не проявит предельной осмотрительности, он непременно услышит: «Спасибо, мы займемся этим сами. Приятно было с вами познакомиться».
— Может быть, и так, но и у него есть сильные доводы. Орбитальная башня — это же сооружение, а не корабль…
— Юристы не оставят от такого довода камня на камне. Много ли найдется на свете сооружений, верхние этажи которых движутся на десять — или сколько там — километров в секунду быстрее, чем фундаменты?
— Да, действительно… Между прочим, когда я заявил, что от одной мысли о башне, высота которой составит десятую часть расстояния до Луны, у меня кружится голова, Морган мне ответил: «Если кружится, тогда представьте себе не небоскреб, уходящий ввысь, а мост, уходящий вдаль, в пустоту». С тех пор пытаюсь следовать его совету — совершенно безуспешно.
— Вот именно! — неожиданно произнесла Максина. — Недостающее звено загадочной картинки. Мост.
— Какое звено? О чем вы?
— Известно ли вам, что самый напыщенный из болванов, президент Всемирной строительной корпорации сенатор Коллинз добивался, чтобы Гибралтарский мост назвали его именем?
— Чего не знал, того не знал. Пожалуй, это и вправду кое-что объясняет. Хотя лично мне Коллинз, признаюсь, нравился — мы встречались раза два или три, и он показался мне человеком, отнюдь не лишенным ни обаяния, ни ума. И потом — разве он сам в свое время не был первоклассным инженером-геотермалыциком?
— Это было тысячу лет назад. А главное в том, что от вас он не ждал никакой угрозы, вот и позволил себе быть обаятельным…
— Как же удалось спасти мост от столь плачевной участи?
— Старшие служащие корпорации произвели небольшую дворцовую революцию. Доктор Морган, конечно, был тут совершенно ни при чем.
— То-то он теперь предпочитает не раскрывать своих карт до срока! Положительно он начинает мне нравиться. Однако сейчас он натолкнулся на препятствие, с которым не представляет себе, как совладать. Еще неделю назад он и не догадывался об этом — а препятствие действительно серьезное…
— Ну-ка, попробую догадаться, — сказала Максина. — Тренировки такого рода очень полезны, помогают опережать со-братьев-конкурентов. Почему он приехал сюда — дело ясное. Систему надо располагать на экваторе, иначе она не будет вертикальной. Получится что-то вроде той знаменитой башни, какая стояла в Пизе, пока не опрокинулась…
— Нет, я все-таки не понимаю… — подал голос профессор Саратх и рассеянно развел руками, — Ну да, конечно…
Голос смолк — профессор снова погрузился в раздумье.
— Значит, — продолжала Максина, — число подходящих точек на земной поверхности отнюдь не безгранично, ведь экватор — это прежде всего океан, не так ли? Одна из таких точек — Тапробан. Хотя, признаться, не вижу, в чем преимущества Тапробана перед Африкой или Южной Америкой. Или у Моргана рассчитано все до последней мелочи?
— Как всегда, милая Максина, ваша логика выше всяких похвал. Вы рассуждаете совершенно правильно, только дальше дороги нет. Морган из кожи лез, пытаясь растолковать мне, в чем загвоздка, но я все равно мало что понял. В общем, получается, что ни Африка, ни Южная Америка для космического подъемника не годятся. Эго имеет какое-то отношение к распределению точек нестабильности земного гравитационного поля. Подходит только Тапробан, хуже того, одно-единственное место на Тапробане. Тут-то, Пол, и настает твой черед вступить в игру…
— Мамада? — вскричал профессор Саратх, от удивления и возмущения переходя на тапробанский язык.
— Да-да, твой. На беду, доктор Морган обнаружил, что то единственное место, которое его устраивает, уже занято. Занято — это еще мягко сказано. Он просит совета, как стащить с насеста твоего приятеля Будду.
Профессор просветлел — зато озадаченной оказалась Максина Дюваль.
— Кого? — переспросила она.
Саратх не задержался с ответом.
— Преподобнейшего и мудрейшего Бодхидаарму Маханаяке Тхеро, настоятеля монастыря Шри Канда, — произнес он нараспев, точно молитву, — Так вот, значит, о чем идет речь…
Наступило молчание; потом на лице Пола Саратха, почетного профессора археологии Тапробанского университета, загорелась озорная, почти восторженная улыбка.
— Мне всегда хотелось узнать, — произнес он мечтательно, — что будет, если неотразимая сила натолкнется на несокрушимую преграду.

11
ЦАРСТВЕННЫЕ МОЛЧАЛЬНИЦЫ

Проводив гостей, Раджасингх деполяризовал окна библиотеки и долго сидел в задумчивости, глядя на деревья вокруг виллы и на каменные стены Яккагалы, вздымающиеся за ними. Послеполуденный чай, поданный точно в четыре, вывел его из забытья, но не заставил сдвинуться с места.
— Рани, — сказал он, — попросите Дравиндру разыскать мои тяжелые башмаки, если их еще не выбросили. Я отправляюсь на Скалу демонов.
Рани сделала вид, что вот-вот выронит поднос от удивления.
— Айо, махатхая! — запричитала она в притворном отчаянии, — Вы, наверное, немного не в себе! Вспомните, что говорил доктор Макферсон…
— Этот шотландский знахарь вечно читает мою кардиограмму вверх ногами. И кроме того, моя дорогая, для чего мне жить, если вы с Дравиндрой меня покидаете?
Вопрос был задан как бы в шутку, но вдруг он понял, что это не просто шутка, и устыдился недостойной мужчины жалости к себе. Рани тоже уловила новый оттенок, и на глаза у нее навернулись слезы. Поспешно отвернувшись, чтобы он не успел заметить их, она ответила по-английски:
— Я же предлагала остаться по крайней мере еще на год…
— Знаю, знаю, но этого я никогда не допущу. Если только в Беркли все не переменилось с тех пор, как я был там в последний раз, Дравиндра будет очень нуждаться в вас, — («Я тоже, — добавил Раджа про себя, — хотя, конечно, по-другому».) — И независимо от того, собираетесь ли вы готовить собственную диссертацию или нет, скажу, что быть женой ректора университетского колледжа — это тоже большая наука.
— Не уверена, — улыбнулась Рани, — что подобный жребий всерьез привлекает меня, я видела столько неудачных примеров. — Она опять заговорила по-тапробански, — Насчет ботинок — это вы не шутили?
— Нет, не шутил. Разумеется, не на вершину — до фресок и обратно. Я не навещал их уже пять лет. Если я буду и дальше откладывать свой визит…
Завершать фразу не было нужды. Рани смотрела на него с укором еще секунды две-три, потом поняла, что спорить бесполезно.
— Я передам Дравиндре, — сказала она. — ИДжайе — на случай, если обратно вас придется нести на руках.
— Хорошо. Хотя Дравиндра, уверен, справился бы и в одиночку…
Рани ответила Радже благодарной улыбкой: она гордилась мужем, и комплимент доставил ей удовольствие. Бывший дипломат, случалось, говорил себе, что эта пара — самый счастливый выигрыш, какой мог ему выпасть в жизненной лотерее; оставалось надеяться, что два года, проведенных ими в его доме в порядке выплаты долга обществу, принесли им не меньшую пользу, чем ему самому. В XXII веке личные слуги стали редкостной роскошью, предоставляемой лишь самым выдающимся людям; Раджасингх просто не знал никого другого, кому было бы, как ему, предоставлено право нанять троих.
Сберегая силы, он проехал через Сады наслаждений на трехколесном электромобильчике, работающем от солнечных батарей; Дравиндра и Джайя предпочли идти пешком, уверяя, что так быстрее. (Они оказались правы — но ведь они шли не по дорожкам, а напрямик.) Затем он не спеша, с несколькими длительными остановками поднялся в туннель Нижней галереи, где параллельно утесу шла Зеркальная стена.
Здесь в окружении обычной толпы назойливых туристов работала женщина-археолог из какой-то африканской страны; с помощью сильных ламп непрямого света она обследовала стену в поисках незамеченных ранее надписей. Раджа-сингху очень хотелось предупредить ее, что шансы на открытие практически равны нулю. Пол Саратх потратил двадцать лет жизни на то, чтобы облазать с лупой каждый квадратный миллиметр поверхности и составить «Автографы Яккагалы» — трехтомную академическую монографию, превзойти которую не удастся хотя бы потому, что никто другой не сумеет так искусно читать древние тапробанские письмена.
Когда Пол затеял свой титанический труд, оба они были совсем еще молодыми людьми. Раджасингх и сегодня помнил, как стоял на этом самом месте, а Пол — в ту пору помощник младшего дешифровщика в департаменте археологии — выискивал на желтой штукатурке следы, почти стертые временем, и переводил экспромтом стихи, посвященные красавицам на скале. Сколько столетий кануло в Лету, а строки эти и сейчас будили отзвук в сердцах:
Я Тисса, начальник стражи.
Я проскакал полсотни лье,
чтобы увидеть божественноглазых,
а они не ответили мне.
Разве это честно?
Да пребудьте здесь тысячу лет,
как священный заяц, запечатленный
королем богов на Луне. Это пишет
Махинда из монастыря Турапама.
Сбылось ли пожелание наивного монашка? И да и нет. Женщины скал прожили век вдвое более долгий, чем он осмелился загадать, и дожили до времен, каких он не мог себе и представить. Но — дожили очень немногие. Одна из надписей говорила о «пятистах девах с золотою, как солнце, кожей»; допустим, это явное поэтическое преувеличение, но не очевидно ли, что в лучшем случае лишь десятая часть фресок избежала косы времени и людской злобы? Правда, двадцать уцелевших обрели теперь бессмертие, воспроизведенные в бесчисленных фильмах, на видеопленках и мнемокристаллах. И уж определенно любая из них оказалась во сто крат долговечнее автора, который в своей неуемной спеси не счел нужным даже поставить подпись:
Я приказал расчистить дороги, дабы
паломники со всех четырех сторон света
стекались сюда, к прекрасным девам
на склоне утеса.
Я — король.
В последние годы Раджасингх — сам наследник королевского имени и, уж вне всякого сомнения, многих царственных генов — нередко раздумывал над этими словами: они так великолепно доказывали скоротечность власти и тщету гордыни. «Я — король…» А, простите, который? Монарх, стоявший на этих гранитных плитах — тогда, восемнадцать веков назад, они сияли новизной, — был, по-видимому, человеком отважным и даже разумным, но не отдавал себе отчета в том, что время быстро сгладит все различия между ним и ничтожнейшим из его подданных.
Установить, кто он был, сегодня не представлялось возможным. По меньшей мере десять-двенадцать королей могли начертать эти надменные строки; одни из них правили по многу лет, другие не продержались на троне и месяца, и почти никто не умер естественной смертью в собственной постели. Тот, кто счел излишним назвать свое имя, мог быть Махатисса II, или Бхатикабхая, или Виджаякумара III, или Гаджабахукагамани, или Кандамукхашива, или Моггалана I, или Киттисена, или Сирисангхабодхи… а мог оказаться правителем на час, вообще не отмеченным в долгой и запутанной истории Тапробана.
Служитель, приставленный к маленькому лифту, не ждал высокого гостя и приветствовал Раджасингха с подчеркнутым почтением. Пока кабина медленно ползла вверх, экс-дипломат не без горести припомнил, что в свое время предпочитал подъемнику винтовую лестницу, как Дравиндра и Джайя, молодо и бездумно взбежавшие по гулким железным ступеням.
Лифт с лязгом остановился, и Раджа вышел на подвешенную к скале стальную платформу. Под ногами и за спиной зияли сотни метров пустоты, но даже самый решительный самоубийца не выскользнул бы из этой клетки, как бы спрятанной под застывшей каменной волной и достаточно просторной, чтобы вместить дюжину посетителей; густая проволочная сеть отделяла людей от бездонной пропасти.
Именно здесь, где скала предоставила им случайное убежище — небольшое углубление, защитившее краски от стихий, уцелели считаные посланницы божественного двора Калидасы. Раджасингх молча приветствовал их, затем с готовностью опустился на стул, предложенный служителем.
— Я просил бы, — тихо произнес он, — оставить меня одного минут на десять. Джайя, Дравиндра, попробуйте не подпускать сюда туристов…
Спутники взглянули на него с сомнением, и тем более был озадачен служитель, которому строжайше запрещалось оставлять фрески без надзора. Но, как всегда, Раджасингх умел добиться своего, даже не повышая голоса.
— Айю бован,— приветствовал он безмолвных красавиц, оставшись с ними наедине. — Простите, что так долго не навещал вас.
Он учтиво подождал ответа, но красавицы обратили на него не больше внимания, чем на любого другого из своих поклонников, которые сменились за двадцать веков. Раджу это не обескуражило: он давно привык к их безразличию. Пожалуй, оно даже добавляло молчальницам очарования.
— Не знаю, как мне быть, дорогие мои, — продолжал он. — Со времен Калидасы вы видели всяких захватчиков — они приходили и уходили. Вы видели, как джунгли нахлынули ца Яккагалу, а потом вновь расступились перед топором и плугом. Но, в сущности, за все эти годы на Тапробане ничто не изменилось. Природа была добра к нашему маленькому острову — и история тоже: она просто обходила его стороной…
Теперь векам тишины, похоже, настал конец. Нашей стране прочат роль центра мира, нет, многих миров. Вон ту большую гору, которую вы со дня своего рождения видите на юге, хотят использовать как ключ ко всей Вселенной. Но если это произойдет, Тапробан, каким мы знали его и любили, прекратит свое существование.
Конечно, я не всесилен, но я сохранил кое-какое влияние и могу либо помочь переменам, либо помешать им. У меня много друзей, и если я захочу, то смогу отсрочить воплощение этой мечты — или этого кошмара — по крайней мере на десять-пятнадцать лет. Но надо ли обращаться к ним? Или мой долг — помочь доктору Моргану, какие бы личные цели он ни преследовал?..
Он повернулся к своей фаворитке — к единственной, которая не отводила глаз, когда он смотрел на нее. Все прочие красавицы взирали вдаль или разглядывали цветы у себя в ладонях; только эта одна, его избранница с ранней юности, казалось, отвечает взглядом на взгляд.
— Понимаю, Каруна, с моей стороны не слишком честно задавать тебе такие вопросы. В самом деле, что ты можешь знать о мирах, лежащих за небесными сферами, и о том, почему человеку необходимо достичь их? Хоть ты некогда и была богиней, но твое-то небо, созданное прихотью Калидасы, — иллюзия, и не больше! Теперь тебя, наверное, ожидают странные времена, я же их, к сожалению, не увижу. Мы с тобой знакомы очень давно — по моим меркам, но не по твоим. Пока не пробьет мой час, буду следить за тобой с виллы, однако не думаю, что нам суждено еще встретиться. Прощай — и спасибо вам всем, мои прекрасные, за ту радость, какую вы дарили мне многие годы. Передайте мой привет тем, кто придет после меня.
Однако минутой позже, когда Раджасингх, будто не замечая лифта, спускался по винтовой лестнице, он поймал себя на мысли, что настроение у него никак не соответствует тону произнесенной речи. Настроение было приподнятым, а чувствовал он себя так, словно сбросил несколько лет (да, в конце концов, разве семьдесят два — это старость?). И по тому, как засветились лица Дравиндры и Джайи, нетрудно было понять, что и они заметили бодрую, не по возрасту, пружинистость его походки.
Наверное, отставка изрядно наскучила ему самому. Наверное, им обоим — Тапробану и ему — не повредит свежий ветер, который сметет накопившуюся по углам паутину; так муссоны приносят новую жизнь на иссушенные тяжким многомесячным зноем поля.
Удастся ли Моргану его предприятие — кто знает, но оно будоражило воображение, горячило кровь. Калидаса отнесся бы к такой затее с завистью — и с одобрением.

II
МОНАСТЫРЬ

Приверженцы различных религий препираются между собой, кому из них открыта истинная правда; однако, на наш взгляд, правду религий можно вообще не принимать во внимание… Если попытаться определить место религии в развитии человечества, то это не столько ценное приобретение, сколько аналогия неврозу, который человек преодолевает на пути от детства к зрелости.
Зигмунд Фрейд. Новые вступительные лекции по психоанализу (1932 г.)

Разумеется, человек создал бога по образу и подобию своему; но была ли у него альтернатива? Подлинные основы геологии нельзя было заложить до тех пор, пока мы не исследовали иные, отличные от Земли миры, точно так же а научная теология может возникнуть лишь после встречи с внеземными цивилизациями. Сравнительное изучение религий не станет наукой до тех пор, пока речь идет лишь о религиях, созданных человеком.
Будем ждать, не без внутренней тревоги, ответа на следующие вопросы: а) каковы — eслu они вообще есть — религиозные концепции существ, у которых отсутствуют «родители», имеется только один «родитель» или же число «родителей» больше двух; б) не свойственны ли религиозные верования лишь таким организмам, которые в годы своего формирования поддерживают тесный контакт с прямыми предками?
Если выяснится, что религиозность встречается исключительно среди разумных сородичей обезьян, дельфинов, слонов, собак и т. д., но не среди внеземных компьютеров, мыслящих термитов, рыб, черепах и амеб, придется делать довольно болезненные выводы… Не исключено, что как любовь, так и религия возникают только у млекопитающих — примерно по одинаковым причинам. Во всяком случае анализ психопатических состояний подталкивает именно к такому заключению; тем, кто не видит связи между религиозным фанатизмом и извращенностью, следовало бы повнимательнее перечитать «Malleus Maleficarium» или «Дьяволов Лоудана» Олдоса Хаксли.
Эль Хадж Мохаммед бен Селим, профессор сравнительной геологии. Речь при вступлении в должность (1998 г.)

Известное замечание д-ра Чарлза Уиллиса (Гавайи, 1970) о том, что «религия является побочным продуктом недоедания», взятое само по себе, помогает вникнуть в суть дела не более, чем односложная брань иных хулителей. По-видимому, д-р Уиллис имел в виду два момента: 1) галлюцинации, вызванные добровольным, а равно вынужденным голоданием, которые легко истолковать как религиозные видения; 2) голод, испытываемый в земной жизни, который порождает веру в вознаграждающую за все страдания жизнь загробную, — механизм понятный и, вероятно, существенный для сохранения рода…
…Воистину ирония судьбы: исследование препаратов, якобы раскрепощающих сознание, показало, что они производят прямо противоположный эффект, и попутно привело к открытию естественных галлюциногенов — продуктов деятельности мозга. Установление того непреложного факта, что соответствующая доза 2, 4, 7-орто, пара-теозамина способна обратить самого убежденного сторонника одной веры в любую другую, нанесло всем религиям беспощадный удар.
Еще более сокрушительным ударом оказалось для них пришествие «Звездоплана»…
Р. Габор. Фармакологические основы религии (2069 г.)

12
«ЗВЕЗДОПЛАН»

Чего-то подобного ждали добрую сотню лет, пережили множество ложных тревог. И тем не менее, когда это свершилось, человечество оказалось застигнутым врасплох.
Радиосигнал, пришедший со стороны альфы Центавра, был настолько мощным, что создал помехи обычному международному вещанию. Десятилетиями радиоастрономы прибегали к немыслимым ухищрениям, чтобы выловить в хаосе космических излучений осмысленные символы, причем давным-давно сошлись на том, что тройная система альфа, бета и проксима Центавра не заслуживает серьезного внимания, — и вот, пожалуйста…
Естественно, все радиотелескопы, какие только можно было нацелить на южное небо, тут же устремились к созвездию Центавра. И не прошло и трех часов, как родилось другое, еще более сенсационное открытие. Сигнал исходил вовсе не из системы Центавра, а из точки на полградуса в сторону от нее. И к тому же сигнал перемещался.
Только тут люди впервые заподозрили истину. Когда подозрение подтвердилось, нормальной человеческой жизни Пришел конец.
Неудивительно, что сигнал отличался огромной силой: его источник давно находился в пределах Солнечной системы и двигался к Солнцу со скоростью шестьсот километров в секунду. Долгожданные, порождавшие столько надежд и страхов гости из космоса наконец-то прибыли…
Прошел еще месяц — нарушитель спокойствия миновал орбиты внешних планет, передавая все ту же неизменную серию импульсов, означающих примерно: «А вот и я!..» Он не пробовал ни отвечать на передачи с Земли, ни корректировать гиперболическую, как у кометы, траекторию своего движения. Если только пришелец не потерял большую часть крейсерской скорости, его путешествие от звезд Центавра должно было занять две тысячи лет. Это известие одних обрадовало, ибо прямо указывало на автоматический корабль-разведчик, других — разочаровало: отсутствие настоящих, живых инопланетян они восприняли как оскорбление.
Средства массовой информации, как и парламентарии всех континентов, спорили до тошноты, перебирая всевозможные варианты развития событий. Любые сюжеты, когда-либо использованные в научной фантастике, — от пришествия благородных богов до вторжения кровавых вампиров — были извлечены из библиотечной пыли и подвергнуты глубокомысленному анализу. Страховые общества пережили нешуточный наплыв клиентов, желающих гарантировать свое будущее от всех напастей, в том числе и тех, при которых шансы получить компенсацию в сущности сводились к нулю.
Как только пришелец пересек орбиту Юпитера, астрономические инструменты начали сообщать о нем кое-какие конкретные данные. Первые измерения чуть не вызвали новой паники: по размерам объект не уступал небольшой луне — пятьсот километров в диаметре! А вдруг это все-таки космический ковчег, в чреве которого прячется армия захватчиков?..
Недоразумение быстро прояснилось: более точные наблюдения показали, что собственно корпус космического гостя в поперечнике не превышает нескольких метров. А пятисоткилометровый ореол был обязан своим происхождением почти прозрачному, медленно вращающемуся параболическому зеркалу, поразительно напоминающему антенны орбитальных радиотелескопов. Не оставалось сомнений, что это и есть антенна, с помощью которой разведчик держит связь со своей отдаленной базой и беспрерывно транслирует куда-то за тридевять небес все, что узнал о Солнечной системе, все, что подслушал и подглядел в радио- и телепередачах человечества.
И — новая неожиданность: оказалось, что гигантская антенна нацелена вовсе не на альфу Центавра, а на совершенно иной участок неба. Сам собой напрашивался вывод, что система Центавра была лишь последним пунктом захода межзвездного корабля, а не портом отправления.
Неизвестно, как долго астрономы осмысливали бы этот факт, если бы им не подвалила негаданная удача. Беспилотная ракета, проводившая обычные замеры солнечного ветра в районе Марса, внезапно онемела и снова обрела радиоголос минуту спустя. Расследование показало, что приборы были временно парализованы мощным потоком посторонних импульсов: ракета ухитрилась пересечь радиолуч, слетевший с антенны пришельца. После этого вычислить точное направление луча уже не составляло труда.
Там, куда была обращена антенна, не оказалось никаких звезд, за исключением очень слабого — и, видимо, очень старого — красного карлика, удаленного от нас на пятьдесят два световых года, из числа тех бережливых маленьких солнц, которым суждено сиять еще миллиарды лет после того, как выгорят дотла блистательные гиганты Галактики. Ни один радиотелескоп землян никогда не удостаивал этого малыша серьезным вниманием; зато теперь все обсерватории, какие могли отвлечься от слежения за приближающимся гонцом, обратили раструбы своих антенн к тем, кто предположительно снарядил его в дорогу.
Догадка подтвердилась: был перехвачен остронаправленный сигнал в сантиметровом диапазоне. Конструкторы по-прежнему поддерживали связь с кораблем, запущенным тысячи лет назад; сообщения, получаемые с борта, находились в пути немногим больше полустолетия.
А потом, едва гость миновал орбиту Марса, он доказал, что знает о существовании человечества, притом доказал самым впечатляющим образом. На Землю стали поступать стандартные 3075-строчные телевизионные изображения, сопровождаемые вполне понятными, хотя и несколько выспренними английскими и китайскими текстами. Первый космический разговор начался — и ответ отставал от вопроса не на десятилетия, как предсказывали былые пророки, а только на минуты.

13
ТЕНЬ НА РАССВЕТЕ

Из отеля в Ранапуре Морган выехал в четыре часа; утро выдалось ясное и безлунное. Выбор времени, конечно же, не доставил ему удовольствия, но профессор Саратх, взявший все хлопоты на себя, обещал, что жалеть не придется. «Вы просто ничего не поймете в делах монастыря, — внушал он инженеру, — пока не встретите рассвет на вершине Шри Канды. Да и наш дорогой Будда — простите, Маханаяке Тхеро — не принимает посетителей в другие часы. Он утверждает, что это лучший способ отвадить любопытствующих…» Моргану не оставалось иного выхода, как уступить, сделав по возможности любезную мину.
Словно для того, чтобы усугубить тяготы этого утра, шофер-тапробанец без всякого приглашения затеял бойкий разговор, долженствовавший, по-видимому, охватить все стороны жизни пассажира. Делалось это с таким явным добродушием, что обижаться было бы грешно, однако Морган, без сомнения, предпочел бы молчание.
Еще более остро, если не отчаянно, он желал бы, чтобы шофер обращал больше внимания на бесконечные крутые виражи, которые машина преодолевала в почти непроглядной тьме. Может, темнота была и к лучшему: так он, по крайней мере, видел не все утесы и пропасти, подстерегавшие их по обе стороны дороги. Сама дорога, что взбиралась все выше и выше в горы, представляла собой достижение военно-инженерной мысли XIX века — великая колониальная держава проложила ее с целью сломить вольнолюбивых горцев, населяющих внутренние районы острова. Перевести движение по этому серпантину на автоматику нечего было и думать, и Морган порой ловил себя на мысли, что не доживет до конца поездки.
И вдруг он разом забыл свои страхи, да и досаду, вызванную неурочным пробуждением.
— Вот она! — с гордостью воскликнул шофер, огибая округлый бок очередного уступа.
Во мраке еще не угадывалось и намека на приближающийся рассвет, и Шри Канда была по-прежнему неразличима. Но впереди меж звезд зигзагами вилась узкая лента огней. Она свисала с неба, словно по волшебству, — и вдруг Морган понял, что это цепочка фонарей, поставленных двести лет назад вдоль самой длинной лестницы в мире, чтобы подбадривать паломников в их нелегком восхождении; и в то же время эта лента, бросающая вызов житейской логике и земному притяжению, показалась ему эскизным воплощением собственной мечты. Задолго до его рождения, вдохновляясь идеями настолько чуждыми, что он был почти не в силах их осмыслить, люди начали работу, которую он теперь надеялся завершить. Они уложили, в буквальном смысле слова, первые грубо отесанные ступени на пути к звездам.
Сон как рукой сняло — на глазах у Моргана огненная лента приближалась, распадаясь на бесчисленные сверкающие бусины. Стала заметной сама гора — черный треугольный контур, затмевающий полнеба. В безмолвном, давящем контуре ощущалось нечто зловещее: Морган почти был готов поверить, что это действительно обитель богов, осведомленных о его замыслах и собирающих силы, чтобы дать ему отпор.
Впрочем, все мрачные мысли были забыты, как только дорога привела к станции подвесной дороги и Морган, к немалому своему удивлению, — часы показывали пять утра — убедился, что в тесном зале ожидания скопилось уже не меньше сотни людей. Он заказал себе и словоохотливому шоферу по чашке горячего кофе — и не без внутреннего облегчения услышал, что тот не намерен сопровождать пассажира на «канатку». «Я поднимался наверх по крайней мере раз двадцать, — заявил тапробанец с преувеличенным равнодушием. — Вы уж езжайте, а я тем временем посплю в машине…»
Купив себе билет, Морган проделал быстрый подсчет и понял, что попадет только в третий, а то и в четвертый вагончик. К счастью, он последовал совету Саратха и сунул в карман термоплащ: даже здесь, на высоте двух километров над уровнем моря, чувствовался холод. На вершине, еще на три километра выше, должен царить трескучий мороз.
Продвигаясь потихоньку вперед в толпе притихших — то ли подавленных, то ли дремлющих — туристов, инженер с улыбкой отметил, что он единственный во всей очереди не запасся кинокамерой. «Где же обещанные орды паломников?» — недоумевал он. Потом он сообразил, что паломникам здесь нечего делать. На небо, или к нирване, или куда там еще стремятся праведники, нет легкого пути. Заветной цели можно достичь лишь ценою собственных усилий, а не с помощью машины. «Интересная доктрина, — рассудил Морган, — и во многом верная. Но бывают случаи, когда помочь может машина и только машина…»
Наконец он занял свое место, и канаты, скрипя, потянули вагончик в гору. И вновь на инженера нашло какое-то странное, почти сверхъестественное предчувствие. Подъемник, который задумал он, будет доставлять грузы на высоту, в десять тысяч раз большую, чем это примитивное, построенное, вероятно, еще в двадцатом веке сооружение. И тем не менее, если рассматривать основополагающие принципы двух конструкций, в конечном счете они окажутся схожими.
За окнами покачивающегося вагончика лежала непроглядная тьма, разве что внизу промелькнет участок освещенной лестницы. Лестница казалась вымершей, заброшенной, будто миллионы людей, меривших крутизну склона в течение трех тысячелетий, в XXII веке не находят себе преемников. Прошло несколько минут, прежде чем Морган понял, что все, кто предпочел пешее восхождение, но не хочет опоздать к рассвету, одолели эти нижние ступени много часов назад.
На высоте четырех километров надо было совершить пересадку — выйти из вагончика, пройти сотню шагов до другого перрона и еще чуть-чуть подождать. Вот когда Морган по-настоящему обрадовался взятому с собой плащу и поплотнее закутался в ткань, прошитую металлической нитью. Под ногами лежал иней, дышать в разреженном воздухе было трудно. Неудивительно, что в маленьком станционном домике рядами стояли переносные кислородные баллончики и на видных местах были развешаны инструкции, как ими пользоваться.
Теперь, когда «канатка» пошла на последний подъем, глаз наконец уловил признаки подступающей зари. Звезды восточного небосклона еще сверкали во всей красе — горделивее всех Венера, — но над головой уже засветились прозрачные высокие облака. Морган в тревоге бросил взгляд на часы: неужели они не успеют? Но нет, до восхода солнца оставалось еще с полчаса.
Один из пассажиров вдруг вскрикнул, указывая вниз, на исполинскую лестницу, — склоны становились все круче, лестница извилистее, но отдельные ее участки по-прежнему время от времени попадали в поле зрения. И теперь она не была вымершей: мучительно медленно, как во сне, по бесконечным ступеням поднимались десятки мужчин и женщин. С каждой минутой их набиралось больше и больше, и Морган задал себе вопрос: сколько же часов они карабкались вверх и вверх? По меньшей мере всю ночь, а может, и дольше — ведь среди паломников попадалось немало пожилых и престарелых, им не под силу взобраться сюда за один прием. Уму непостижимо: неужели на одном острове сохранилось так много верующих?
Мгновением позже он увидел первого монаха — тощая фигура в шафрановой тоге двигалась с размеренностью метронома, не разрешая себе взгляда ни вправо ни влево и тем более не удостаивая вниманием вагончик, проплывший над бритой головой. Да что там вагончик — монах, по-видимому, научился не обращать внимания на мороз и ветер поднебесья: правая рука его и плечо были обнажены.
Вагончик замедлил ход, приближаясь к конечной станции; короткая остановка, чтобы выгрузить окоченевших пассажиров, — и снова в путь, только уже вниз. Морган присоединился к двум-трем сотням прибывших раньше и уже заполнивших небольшой амфитеатр на западном склоне горы. Все они напряженно всматривались во тьму, хотя смотреть пока было не на что, кроме все той же огненной ленты, уползающей вниз, в бездну. Впрочем, были видны и отдельные опоздавшие: борясь с изнеможением, они в отчаянном рывке пытались преодолеть последние десятки ступеней.
Морган опять взглянул на часы: еще десять минут. Ни разу в жизни не доводилось ему находиться в такой молчаливой толпе; истые паломники и увешанные камерами туристы были сейчас объединены одной надеждой. Погода не оставляла желать лучшего — неужели же восхождение окажется напрасным?
Сверху, от монастыря, все еще скрытого во тьме метрах в ста над их головами, донеслось нежное позвякивание колокольчиков, и тотчас же фонари вдоль всей невообразимой лестницы разом погасли. Теперь каждый, кто был в амфитеатре и, следовательно, стоял спиной к невидимому восходу, мог различить на облаках, лежащих внизу, первый слабенький отблеск дня; и все-таки рассвет еще не наступил — его задерживала громада горы.
Секунда за секундой заря словно бы накапливалась вокруг Шри Канды — восходящее солнце брало в клещи последний бастион ночи. И наконец по замершей в ожидании толпе пробежал негромкий благоговейный гул.
Только что, мгновение назад, в небе ничего не было. И вдруг, с быстротой молнии, на пол-Тапробана вытянулся резко очерченный, безупречный по форме треугольник глубочайшей синевы. Гора не обманула своих почитателей — ее знаменитая тень легла на море облаков символом, который каждый паломник был волен толковать как ему угодно.
Тень казалась почти вещественной в своем геометрическом совершенстве — не игрой света и тени, а массивной перевернутой пирамидой. По мере того как небосвод наливался светом, а по обе стороны горы все разгоралось в прямых солнечных лучах, тень по контрасту становилась еще темней и гуще; и тем не менее сквозь тонкую облачную вуаль, которой тень, собственно, и была обязана своим рождением, Морган смутно различал холмы, леса и озера — щедрую землю, пробуждающуюся ото сна.
По логике вещей, вершина этого туманного треугольника должна была мчаться к зрителям с огромной скоростью ведь солнце вставало у них за спиной строго вертикально, — но, даже сознавая это, инженер был не в состоянии уловить ни малейшего движения. Время словно остановилось, в его жизни выдался тот редчайший миг, когда он вообще не задумывался о пролетающих мимо минутах. Тень вечности легла на его душу, как тень Шри Канды — на пелену облаков.
Но вот тень поблекла, растаяла в небе, как краска в проточной воде. Призрачный, мерцающий ландшафт предгорья затвердевал, превращаясь в реальность; вдалеке, на полпути к горизонту, полыхнула ослепительная вспышка — солнечные лучи ударили в выходящее на восток окно. А где-то еще дальше, если глаза не подводили Моргана, ему привиделась чуть заметная темная полоска моря… На Тапробане наступил новый день.
Зрители не спеша расходились. Одни вернулись на станцию подвесной дороги, другие, более энергичные, направились к лестнице, наивно полагая, что спуск легче подъема. В большинстве своем они быстро осознают ошибку и будут рады-радехоньки сесть в вагончик на промежуточной станции; немногие, совсем немногие отшагают вниз до конца.
Морган оказался единственным, кто, привлекая к себе удивленные взгляды, направился из амфитеатра не вниз, а вверх — по недлинному лестничному маршу, ведущему к монастырю и, значит, к самой вершине. Пока он добирался до свежеоштукатуренной монастырской стены, мягко поблескивающей под первыми лучами солнца, он совершенно запыхался и обессиленно прислонился к тяжелой деревянной двери.
Вероятно, за ним наблюдали: не успел он отыскать кнопку звонка или каким-то иным образом заявить о своем присутствии, дверь бесшумно распахнулась, и на пороге вырос монах в оранжевой тоге, приветственно прижавший сложенные руки к груди.
— Айю бован, доктор Морган. Маханаяке Тхеро будет рад принять вас.
Назад: ФОНТАНЫ РАЯ © Перевод О. Битова
Дальше: III КОЛОКОЛ