ЧАСТЬ ВТОРАЯ
На высоте четыреста тридцать километров над Землей «Бета» совершала третий виток вокруг планеты. Рассекая атмосферу, она, словно крошечный спутник, совершала один оборот за девяносто минут. Если бы пилот вновь не включил двигатели, «Бета» осталась бы здесь, на границе космоса, навсегда.
Но «Бета» не была предназначена для полетов в открытом космосе, ее уделом было оставаться в верхних слоях атмосферы. Как рыбы, порой выбирающиеся на сушу, она лишь на время покинула родную стихию, и ее огромные крылья сейчас представляли собой бесполезные листы металла, немилосердно опаляемые жестоким солнцем. От этих крыльев мог быть какой-то толк лишь тогда, когда «Бета» опустится ниже, туда, где есть воздух.
На спине «Беты» была закреплено нечто вроде торпеды, которую с первого взгляда можно было принять за еще одну ракету. Но у этой ракеты не было ни иллюминаторов, ни сопл и никаких приспособлений для посадки. Изящный металлический снаряд напоминал гигантскую бомбу, ожидающую мгновения, когда ее сбросят. Это был первый из контейнеров с горючим для «Альфы», содержащий тонны жидкого метана, который перекачают в топливные баки космического корабля, когда тот будет готов к полету.
Казалось, «Бета» неподвижно висит на фоне эбонитово-черного неба, а Земля вращается под ней. Инженеры на борту «Беты», проверявшие показания приборов и передававшие данные на станции управления на Землю, не слишком торопились. Им было почти все равно, сколько раз они облетят Землю — один или десять. Они должны были пробыть на орбите до тех пор, пока их не удовлетворят результаты тестов — если только, как высказался главный инженер, у них раньше не закончатся сигареты.
В данный момент вдоль линии соединения «Беты» с топливной цистерной пробежали крохотные облачка пара. Сработали взрывные болты, соединяющие их. Очень медленно, со скоростью чуть больше метра в минуту, огромная цистерна начала отплывать от корабля.
В корпусе «Беты» открылся люк, из которого выплыли два человека в громоздких скафандрах. Выпуская облачка газа из маленьких цилиндров, они направились к дрейфующей топливной цистерне и стали ее внимательно осматривать. Один из них открыл небольшую дверцу и стал считывать показания приборов, а другой начал обследовать обшивку цистерны на предмет возможной утечки газа.
Около часа больше ничего не происходило, не считая выбросов пара из дополнительных маневровых сопл «Беты». Пилот разворачивал корабль носом против орбитального движения, а это был не самый простой маневр. Теперь почти тридцать метров отделяло «Бету» от доставленной ею с Земли цистерны с топливом. Трудно было осознать, что за время этой неспешной операции корабль и цистерна почти обогнули Землю.
Инженеры в скафандрах закончили свою работу, вернулись к кораблю, и крышка люка за ними закрылась. Последовала еще одна долгая пауза. Пилот ждал момента для начала торможения.
Совершенно неожиданно корма «Беты» озарилась ярчайшей вспышкой. Раскаленные добела газы сформировали светящийся столп. Как только заработали двигатели, к людям, находящимся на борту, вернулся обычный вес. Каждые пять секунд скорость «Беты» падала на сто шестьдесят километров в час. Она покидала орбиту и скоро должна была начать снижаться к Земле.
Слепящее пламя атомной горелки мигнуло и погасло. Снова из небольших маневровых сопл выделился пар: теперь пилот торопился развернуть корабль вдоль оси. В космосе ориентация большого значения не имеет, но через несколько минут корабль должен был войти в атмосферу, поэтому его следовало развернуть в направлении движения.
Члены экипажа «Беты» почувствовали, как чуть более заметно сдавили их тело страховочные ремни. Постепенно давление начало нарастать, и вот наконец стал слышен едва различимый шелест за обшивкой корабля. Они меняли высоту на скорость, а скорость они могли потерять только за счет сопротивления воздуха. Если бы контакт между кораблем и воздухом стал слишком жестким, короткие крылья сломались бы, обшивка расплавилась и корабль уподобился бы стае метеоритов.
Крылья вгрызались в разреженный воздух, рассекаемый кораблем со скоростью почти тридцать тысяч километров в час. Пока они по-прежнему были бесполезны, но вскоре корабль должен был постепенно начать их слушаться. Даже с отключенными двигателями пилот мог выбрать для посадки почти любое место на Земле. Он вел сверхзвуковой планер, скорость которого позволяла облететь на нем вокруг планеты.
Очень медленно корабль преодолевал стратосферу, каждую минуту теряя скорость. Когда скорость упала до чуть более полутора тысяч километров в час, открылись воздухозаборные устройства реактивных двигателей и вновь загорелись мертвенным пламенем атомные горелки. Из сопл вылетели струи горящего воздуха. Корабль оставлял за собой знакомый красновато-коричневый след, созданный окислами азота. Теперь «Бета» летела в атмосфере, ее двигатели работали прекрасно, она возвращалась домой.
Последняя проверка была завершена. Почти в пятистах километрах над поверхностью Земли, каждые сорок минут перелетая из дня в ночь, по своей вечной орбите вращалась первая топливная цистерна. За несколько дней таким же образом на орбиту доставят еще несколько цистерн. А потом настанет момент, когда топливо из них будет перелито в пустые баки «Альфы», которая стартует к Луне…
1
Как и предсказывал Мэтьюз, Отдел противодействия публичности наконец стартовал и быстро набрал крейсерскую скорость. Успешный запуск первой цистерны с топливом и благополучное возвращение «Беты» показали, что все, что можно было проверить, функционирует идеально. Готовый к полету экипаж через несколько дней должен был вылететь в Австралию, и необходимость в секретности отпала.
В Саутбэнке наступило безумное утро. В прессе появились первые сообщения о доме на Рочдейл-авеню. Научные редакторы крупных ежедневных газет, как обычно, изложили информацию более или менее точно, но некоторые из менее серьезных изданий, которые отправили в «Ясли» своих спортивных репортеров, театральных критиков или еще кого-то, кто оказался под рукой, опубликовали поистине фантастические статьи. Мэтьюз почти весь день вел телефонную войну с Флит-стрит и метался между желанием либо гомерически расхохотаться, либо перестрелять всех репортеришек. Дирк советовал ему приберечь силы до поступления пресс-отчетов из-за океана.
Хассел, Ледук, Клинтон, Ричардс и Тейн сразу стали мишенями для беспрецедентного любопытства. Их биографии (заранее обработанные отделом по связям с общественностью) были опубликованы в газетах по всему миру. Брачные предложения сыпались в каждом письме как неженатым, так и женатым астронавтам. Кроме того, поступали горы писем с коммерческими предложениями. Ричарде язвительно заметил: «Все пытаются нам что-то всучить, все, кроме разве что страховых агентов».
Результаты деятельности Межпланетного общества близились к кульминации, и дела шли с точностью военной операции. Через неделю экипаж и руководство должны были вылететь в Австралию. С ними желали отправиться все, кто хоть как-то мог оправдать свое присутствие на космодроме. В ближайшие несколько дней все должны были быть заняты поисками подобных оправданий. Младшие сотрудники внезапно обнаруживали хворающих тетушек в Сиднее или бедствующих кузенов в Канберре, к которым срочно требовалась помощь и личное присутствие родственников.
Мысль о прощальной вечеринке, похоже, пришла на ум генеральному директору, и его горячо поддержал Мак-Эндрюс, ужасно расстроившийся из-за того, что не он первым до этого додумался. На вечеринку следовало пригласить всех сотрудников штаб-квартиры, а также множество представителей промышленности, прессы, университетов и бесчисленных организаций, с которыми вело дела Межпланетное общество. После составления и многократного уточнения списков было разослано всего семьсот приглашений. Даже главный бухгалтер, которому становилось дурно при мысли о пункте расходов под названием «гостеприимство», предусматривающем затраты в размере двух тысяч фунтов, был внесен в список.
Некоторые считали, что подобное празднество преждевременно и лучше дождаться возвращения «Прометея». Скептикам было сказано, что многие из работавших над проектом после запуска в Лондон не возвратятся, а разъедутся по своим странам. Вечеринка — последняя возможность собрать всех вместе. Пьер Ледук обобщил мнение экипажа, сказав: «Если мы вернемся, то будем ходить на вечеринки до конца жизни. А если нет, то вам стоит нас хорошенько проводить».
Отель, выбранный для этой вакханалии, был одним из самых лучших в Лондоне, но все же не слишком шикарным, чтобы ученые и большинство сотрудников среднего звена чувствовали себя комфортно. Приглашенным обещали, что речи будут немногочисленными и короткими, чтобы осталось как можно больше времени на празднование как таковое. Это вполне устраивало Дирка, который терпеть не мог долгих разглагольствований, зато тепло относился к банкетам и буфетам.
Он прибыл за десять минут до официального начала вечеринки. Мэтьюз расхаживал по вестибюлю в сопровождении двух плечистых официантов. С серьезнейшим выражением лица он представил их Дирку.
— Мои телохранители, — сказал он. — Приглядитесь, и вы заметите, как характерно у них оттопыриваются карманы. Мы ожидаем уйму желающих взломать ворота. Большей частью это будут те ребята с Флит-стрит, которых мы не пригласили. Боюсь, сегодня вечером вам придется самому о себе заботиться, но парни со значками «Стюард» на лацканах пиджаков подскажут вам, кто есть кто, если вам с кем- то захочется пообщаться.
— Все нормально, — сказал Дирк, сняв шляпу и пальто. — Надеюсь, вам все же удастся перекусить, спасая крепость от осады.
— С аварийными резервами у меня все схвачено. Кстати, выпивку можно получить у ребят со значками «Заправщики». Все напитки названы в честь разных видов ракетного топлива, так что никто не узнает, что у него в бокале, пока не выпьет. Но я вам кое-что подскажу.
— Слушаю внимательно.
— Ни в коем случае не пейте «гидразина гидрат»!
— Спасибо, что предупредили, — рассмеялся Дирк.
Несколько минут спустя он с радостью убедился, что Мэтьюз его дурачил. Все напитки подавались под своими настоящими названиями.
В ближайшие полчаса ресторан быстро заполнился. Дирку, в лучшем случае, был знаком один человек из двадцати, он чувствовал себя здесь не совсем уверенно, в итоге чаще, чем стоило, наведывался к бару. Время от времени он кивал знакомым, но большинство из них были увлечены общением с кем-нибудь еще. Дирк очень обрадовался, когда рядом с ним уселся, судя по всему, такой же, как он, одинокий гость.
Они завели непринужденную беседу и через некоторое время, естественно, заговорили о предстоящем приключении.
— Кстати, — сказал незнакомец, — я вас раньше в Межпланетном не видел. Вы давно здесь?
— Всего три недели с небольшим, — ответил Дирк. — У меня особое задание от Чикагского университета.
— Вот как?
Дирку хотелось поболтать, тем более что собеседник проявил лестный ему интерес к его работе.
— Я должен написать официальную историю первого полета и событий, которые к нему привели. Это путешествие станет одним из самых важных в истории, поэтому необходимо как можно более полно осветить его для будущего.
— Но ведь наверняка появится масса технических отчетов и газетных публикаций?
— Совершенно верно, но вы забываете, что все эти отчеты и статьи будут написаны для современников, и в них будет подразумеваться подтекст, понятный читателям наших дней. А мне нужно попытаться занять позицию вне времени и написать нечто такое, что будет читаться с полным пониманием через десять тысяч лет.
— Вот как? Грандиозно!
— Да. И это стало возможным совсем недавно — за счет новых достижений в исследовании языка, его семантики и символики. Но я боюсь, что вам скучно это слушать.
К огорчению Дирка, незнакомец не возразил ему.
— Полагаю, — небрежно проговорил незнакомец, — вы должны хорошо знать местное население. В смысле, положение у вас довольно-таки привилегированное.
— Это верно. Обо мне туг заботятся и помогают во всем.
— А вон молодой Хассел, — сказал собеседник Дирка. — Вид у него немного обеспокоенный, но и я бы на его месте беспокоился. А с экипажем вы знакомы?
— Пока нет, но надеюсь познакомиться. Несколько раз я разговаривал с Хасселом и Ледуком, но это все.
— А как вы думаете, кого отберут для полета?
Дирк собрался было изложить свои не слишком обоснованные соображения на этот счет, но заметил Мэтьюза, который отчаянно махал ему рукой с противоположного конца зала. На миг Дирку стало страшно — мало ли что могло случиться? Но затем у него возникли другие подозрения, и он, пробормотав неловкие извинения, покинул своего случайного собеседника.
Через несколько секунд Мэтьюз подтвердил его опасения.
— Майк Уилкинс — один из лучших журналистов, мы с ним вместе работали для «Ньюс». Но ради всего святого, говорите с ним поосторожнее. Если бы вы убили свою жену, он бы выудил это из вас, задавая невинные вопросики о погоде.
— Вряд ли я успел сказать ему что-то такое, о чем он сам не знает.
— Не обольщайтесь. Вы и ахнуть не успеете, как уже будете фигурировать в газете как «важный официальный представитель Межпланетного общества, а мне придется строчить официальное опровержение.
— Понятно. И много еще репортеров среди наших гостей?
— Приглашено было человек двенадцать, — мрачно отозвался Мэтьюз. — Так что я на вашем месте постарался бы избегать задушевных бесед с незнакомыми людьми. Прошу прощения, я должен вернуться на оборонительную позицию.
На взгляд Дирка, вечеринка удалась. Правда, он считал, что по части безопасности отдел по связям с общественностью переусердствовал.
Затем Дирк обратил внимание на потрясающе красивую девушку, которая, судя по всему, явилась без сопровождения, что было уже само по себе удивительно. Но лишь только он после непродолжительных колебаний попытался пойти на прорыв, как выяснилось, что сопровождающее лицо про- сто-напросто на некоторое время отвлеклось. Так что шансов у Дирка не было. Он снова погрузился в философские раздумья.
Однако за ужином настроение у него поднялось. Угощение было великолепное, и даже речь генерального директора (явившая собой пример для остальных) длилась всего десять минут. Насколько запомнилось Дирку, речь сэра Роберта была необычайно остроумной, полной корпоративных шуток, вызывавших громоподобный хохот у одних и кислые усмешки у других. В Межпланетном обществе вообще была сильна традиция смеяться над собой (в узких кругах), но лишь недавно всем было позволено делать это при посторонних.
Речи остальных выступавших были и того короче. Может быть, кто-то и хотел бы поразглагольствовать, но не осмелился. Наконец Мак-Эндрюс, который на протяжении всего вечера вел себя, словно опытный церемониймейстер, произнес тост за успех «Прометея» и его экипажа.
После ужина гости много танцевали под приятную ностальгическую музыку конца семидесятых. Дирк, хотя и танцевал плохо, все же рискнул сделать пару-тройку не самых ловких туров с миссис Мэтьюз и женами других сотрудников, но затем поймал себя на нарастающем нарушении координации. Он сел и стал добродушно наблюдать за танцующими. Он думал о том, какие милые люди все его друзья. Порой он еле слышно цокал языком при виде танцоров, явно принявших на борт слишком много «горючего».
Наверное, было уже около полуночи, когда он вдруг понял, что к нему кто-то обращается. (Конечно, он не заснул. Он просто время от времени закрывал глаза, чтобы немного отдохнуть.) Дирк вздрогнул, повернул голову и увидел, что рядом с ним сидит высокий мужчина средних лет и смотрит на него с некоторым удивлением. К изумлению Дирка, мужчина был одет совсем не парадно, и, похоже, это его нисколько не смущало.
— Я заметил у вас значок братства, — сказал мужчина. — Я сам тоже из «Сиша-кси». Только сегодня вечером вернулся из Калифорнии и опоздал на ужин.
«Вот почему он так одет», — догадался Дирк, похвалив себя за то, что еще способен ясно мыслить. Они обменялись рукопожатием. Дирк был рад встретить собрата-калифорнийца, хотя фамилии его не расслышал. Что-то вроде «Мейсон», но на самом деле это не имело большого значения.
Некоторое время они пообсуждали события в Америке, поразмышляли о шансах демократов вновь прийти к власти. Дирк сказал, что у либералов есть возможность уравновесить расклад сил, и, на его взгляд, высказал несколько блестящих мыслей о преимуществах и недостатках трехпартийной системы. Как ни странно, его ум и тонкость не слишком впечатлили собеседника, и разговор вернулся к Межпланетному обществу.
— Вы ведь здесь недавно? — спросил он. — И как вам тут нравится?
Дирк ответил на его вопрос подробно. Описал суть своей работы, пространно высказался о ее масштабах и важности. Когда он завершит свой труд, все последующие эпохи и все планеты, какие только существуют, досконально уяснят, что означало покорение космоса для той эры, во время которой оно произошло.
Собеседник Дирка слушал с большим интересом, однако время от времени реагировал на его речи с легкой насмешкой, и Дирк решил, что надо бы сделать ему замечание — мягко, но решительно.
— А как у вас насчет контакта с инженерной стороной? — спросил калифорниец.
— Правду сказать, — с грустью признался Дирк, — на прошлой неделе я как раз собирался этим заняться. Но знаете, я немного побаиваюсь ученых. И потом, есть же Мэтьюз. Он мне очень помогает, хотя у него есть собственные идеи относительно того, чем я должен заниматься, а я стараюсь его не огорчать.
Конечно, этим заявлением он признался в собственной слабости, но что делать — так все и было на самом деле. Мэтьюз действительно организовывал все чересчур старательно.
Дирк вспомнил об Альфреде, и у него вдруг возникли нехорошие подозрения. Он внимательно посмотрел на своего собеседника и твердо решил, что второй раз на репортерскую удочку не поймается.
Тонкий профиль, широкий, умный лоб — все это, пожалуй, внушало симпатию, но Дирк решил, что нельзя доверять внешности. «Альфред, — подумал он, — будет мной гордиться, когда узнает, как уклончиво я отвечал на каверзные вопросы». Конечно, жаль было вести беседу с соотечественником, американцем, в таком ключе, но сейчас Дирк прежде всего должен был сохранять верность лондонцам.
Собеседник, видимо, понял, что многого не добьется. Он встал и загадочно улыбнулся.
— Пожалуй, — сказал он, — я мог бы познакомить вас с нужными людьми в технических отделах. Позвоните мне завтра по внутреннему телефону. Добавочный — «три». Не забудьте — «три».
Он ушел, оставив Дирка в смятении. Похоже, его опасения оказались беспочвенными: этот человек работал в Межпланетном обществе. «Ну и ладно, — решил Дирк. — А что я мог поделать?»
Последним, что он помнил более или менее ясно, было прощание с Мэтьюзом в вестибюле. Альфред был до обидного трезв и энергичен. Он радовался успеху вечеринки, хотя время от времени ему и приходилось подавлять позывы к рвоте.
— Знаете, во время танцулек я боялся, что пол провалится, — признался он. — Вы понимаете, что из-за этого покорение космоса могло произойти на полстолетия позже?
Дирка такие метафизические предположения не слишком интересовали. Он полусонно попрощался с Мэтьюзом, но вдруг вспомнил о неведомом калифорнийце.
— Кстати, — сказал он, — я тут поболтал с одним американцем — сначала я принял его за журналиста. Он только что приехал… вы его, наверное, видели… он без смокинга, в простом костюме. Сказал, чтобы я завтра ему позвонил по внутреннему телефону, добавочный… ох, забыл. Вы знаете, кто это такой?
Глаза Мэтьюза сверкнули.
— Вы его за журналиста приняли, да? Надеюсь, о моем предупреждении не забыли?
— Нет, не забыл, — гордо сообщил Дирк. — Я ему ничего не сказал. Хотя это же совершенно не важно, правда?
Мэтьюз впихнул его в такси и захлопнул дверцу. А потом наклонился к открытому окошку и произнес:
— Абсолютно не важно. Это был всего-навсего профессор Макстон, заместитель генерального директора. Поезжайте домой и проспитесь!
2
Дирк приехал в Межпланетное общество к ланчу. Он давно обратил внимание, что эта трапеза не пользуется здесь большой популярностью, но столь малого числа посетителей в столовой он раньше не видел.
Когда он позвонил по добавочному номеру «три» и робко представился, профессор Макстон, похоже, обрадовался его звонку и сразу пригласил к себе. Кабинет заместителя генерального директора располагался рядом с апартаментами сэра Роберта Дервента и был почти целиком занят ящиками, предназначенными, как выяснилось, для специального оборудования, которое вот-вот должны были отравить в Австралию для проведения каких-то тестов. Разговор Дирка с Макстоном часто прерывался распоряжениями, которые профессор то и дело давал своим запыхавшимся ассистентам.
— Извините, я вчера был не в лучшей форме, — сказал Дирк.
— Я так и понял, — сухо ответил Макстон. — В конце концов, вы меня опередили на несколько часов! Эй, балбес, ты несешь самописец вверх ногами! Переверни немедленно! Простите, Алексон, это я не вам. — Он вздохнул. — Жуткое дело. Никогда не знаешь, что тебе понадобится, и в итоге самое важное непременно забудешь.
— А для чего это все? — спросил Дирк, ошеломленный грудой блестящих приборов.
— Посмертная аппаратура, — кисло объяснил Макстон. — Главные показатели приборов с «Альфы» посредством телеметрии передаются на Землю. Если что-то пойдет не так, мы, по крайней мере, узнаем, что произошло.
— Не очень веселый разговор после вчерашнего праздника.
— Не слишком. Зато о реальных вещах. За счет этих приборов есть возможность сэкономить миллионы долларов и спасти не одну жизнь. В Штатах я много узнал о вашем проекте, и идея показалась мне очень интересной. Кто это придумал?
— Фонд Рокфеллера — отдел истории.
— Рад, что историки в конце концов осознали, что наука все-таки играет некоторую роль в изменении нашего мира. Когда я учился в школе, в учебниках истории писали исключительно про войну, да и то это были сказки для детишек. Потом за дело взялись экономисты-детерминисты, а потом всех уложили наповал неофрейдисты. Совсем недавно этих типов удалось обуздать — так что будем надеяться, что наконец мы получим взвешенный взгляд на вещи.
— Именно такова моя цель, — сказал Дирк. — Насколько я понимаю, основателями Межпланетного общества двигало множество мотивов. Мне хотелось бы досконально в этом разобраться. С фактологической точки зрения Мэтьюз снабдил меня всем необходимым.
— Мэтьюз? А, этот парень из отдела по связям с общественностью. Ну, эти ребята считают, что они тут самые главные, — только не верьте всему, что они говорят. Особенно насчет нас.
Дирк рассмеялся.
— А я думал, что Межпланетное общество — одна большая дружная семья!
— В общем и целом мы неплохо ладим друг с другом, в особенности — на самом верху. По крайней мере, по отношению к внешнему миру мы выступаем дружным фронтом. Надо сказать, что ученые трудятся совместно лучше кого бы то ни было — особенно когда у них общая цель. Но попадаются сложные характеры, и к тому же вдобавок это вечное соперничество между теми, кто имеет отношение к технике, и теми, кто к ней отношения не имеет. Чаще всего все ограничивается добродушным подшучиванием, но бывает, что за этим кроется язвительность.
Дирк внимательно наблюдал за Макстоном. Его первое впечатление подтвердилось. Заместитель генерального директора оказался не просто человеком блестящего ума, но отличался завидной широтой культурного кругозора и добротой. Дирку было интересно, как Макстон ладит с таким же гениальным, но при этом необузданно свирепым коллегой, сэром Робертом. Два столь разных человека могли работать вместе либо очень хорошо, либо никак.
Пятидесятилетнего Макстона считали лучшим в мире специалистом в области атомной инженерии. Он сыграл главную роль в создании ядерных реактивных систем для авиации, а конструкция двигателей «Прометея» была почти целиком основана на его разработках. И тот факт, что такой человек, который мог бы получать немалые деньги, работая в промышленности, трудился здесь за номинальную зарплату, показался Дирку очень важным.
Макстон крикнул светловолосому молодому человеку, который проходил мимо:
— Пойди-ка сюда на минутку, Рей! У меня есть для тебя другая работа!
Молодой человек с печальной улыбкой подошел к профессору.
— Надеюсь, ничего тяжелого таскать не придется? У меня сегодня что-то голова побаливает.
Заместитель генерального директора подмигнул Дирку, но от комментариев воздержался.
Он представил молодого человека Дирку:
— Доктор Алексон — Рэй Коллинз, мой личный ассистент. Рэй специализируется в сверхдинамике — так сокращенно, но вполне справедливо именуется сверхзвуковая аэродинамика. Рэй, доктор Алексон специалист по истории, так что тебе, наверное, интересно узнать, чем он тут, собственно, занимается. Он надеется стать Гиббоном в области астронавтики.
— Надеюсь, ваш труд не будет называться «Упадок и разрушение Межпланетного общества»! Рад знакомству.
— Рей, мне бы хотелось, чтобы ты помог доктору Алексону с технической стороной дела. Я только что вырвал его из медвежьих объятий банды Мак-Эндрюса, так что у него наверняка о многом самые дикие представления.
Макстон обернулся, чтобы окинуть взором царящий в кабинете хаос, и обнаружил, что его помощники мало-помалу разбирают тот штабель ящиков, на котором он сидит. Он пересел на другой ящик.
— Будет лучше, если я вам объясню, — сказал он, — хотя, возможно, вы уже знаете, что в нашей маленькой технической империи три подразделения. Рей — один из наших экспертов по воздушным делам; его забота — благополучно провести корабль через атмосферу (туда и обратно) с минимальным износом и повреждениями. На его отдел раньше свысока посматривали те, кого мы зовем «космическими гончими». Для них атмосфера — чушь собачья. Но они запели по-другому, когда мы показали им, что можно пользоваться воздухом как бесплатным запасом топлива — по крайней мере, на первом этапе полета.
Этот вопрос был одним из сотни с лишним вопросов, которых Дирк не мог толком понять, и он решил взять его на заметку, чтобы прояснить при первом же удобном случае.
— А еще есть астрономы и математики. У этих свой собственный маленький крепкий профсоюз. Правда, к ним периодически прибиваются инженеры-электроники со своими счетными машинами. Им приходится высчитывать орбиты и делать за нас всю математическую черную работу, а ее немало. Ими руководит сэр Роберт.
И наконец — инженеры-ракетчики, да благословит их Господь. Их здесь немного, потому что большая их часть уже в Австралии.
Вот так все выглядит в общем и целом, хотя я не упомянул еще о нескольких группах сотрудников, занимающихся вопросами связи и управления, и о медиках. А теперь я передаю вас Рею, он о вас позаботится.
Дирка эта фраза немного покоробила; ему казалось, что уже и так слишком много людей о нем «заботится». Коллинз отвел его в небольшой кабинет, где они уселись в кресла и угостили друг друга сигаретами. Аэродинамик несколько секунд задумчиво дымил, а потом указал большим пальцем на дверь и спросил:
— Что вы думаете о шефе?
— Знаете, я несколько обескуражен; ведь мы с ним родом из одного штата. Он кажется мне человеком весьма значительным — блестящий ученый, но при этом у него высочайший уровень общей культуры. Это не самая типичная комбинация. И он необычайно любезен.
Коллинза этот отзыв вполне удовлетворил.
— Лучше руководителя просто не придумаешь, и мне кажется, у него нет ни единого врага. Он — полная противоположность сэру Роберту, у которого десятки недругов даже среди тех, кто с ним едва знаком.
— С генеральным директором я встречался всего один раз. Мнения о нем я не составил.
Коллинз рассмеялся.
— К генеральному директору привыкнуть трудно. Уж конечно, он не такой очаровашка, как профессор Макстон. Если вы будете плохо работать, генеральный вам уши оторвет, а профессор так посмотрит, что вы почувствуете себя профессиональным отравителем детей. Оба приема работают идеально, и, когда люди узнают сэра Роберта ближе, его тоже все начинают любить.
Дирк обвел взглядом кабинет. Чертежный стол с современной внутренней подсветкой, стены, увешанные сложными и загадочными чертежами вперемешку с фотоснимками ракет, весьма зрелищно разделяющихся на составные части. На почетном месте — фотография Земли с высоты не меньше полутора тысяч километров. Дирк догадался, что это кадр из фильма, который ему показали по просьбе Мэтьюза. На столе у Коллинза стояла совсем другая фотография — портрет очень красивой девушки, которую Дирк, кажется, несколько раз замечал в столовой. Возможно, Коллинз заметил его интерес к портрету, но ничего не сказал, и Дирк решил, что этот человек, по всей видимости, еще не женат и является, как и он сам, оптимистичным холостяком.
— Как я понимаю, — проговорил аэродинамик, — вы видели наш фильм «Дорога в космос»?
— Да, и он мне очень понравился.
— Благодаря ему можно избежать лишних слов и изложить основные идеи достаточно внятно. Но безусловно, на сегодняшний день фильм довольно сильно устарел, так что, как я понимаю, вы не очень-то в курсе последних достижений — в частности, что касается устройства атомного двигателя «Прометея».
— Так и есть, — кивнул Дирк. — Это для меня полная загадка.
Коллинз чуть смущенно улыбнулся.
— Признаться, подобные ответы нас поражают, — пожаловался он. — С технической точки зрения этот двигатель гораздо проще двигателя внутреннего сгорания, принцип действия которого всем понятен. Но по какой-то причине люди уверены в том, что атомный двигатель обязан быть непонятным, что им нужно приложить недюжинные усилия для того, чтобы разобраться в принципе его работы.
— Я сделаю над собой усилие, — расхохотавшись, проговорил Дирк. — А вы, пожалуйста, сделайте все остальное. Но пожалуйста, не забывайте, я хочу узнать ровно столько, чтобы понять, что у вас тут происходит. Я не собираюсь переквалифицироваться в конструктора космических кораблей!
3
— Думаю, я могу предполагать, что вы знакомы с устройством самых простых ракет и понимаете, как они себя ведут в вакууме? — спросил Коллинз с некоторым сомнением.
— Насколько мне известно, — ответил Дирк, — если бросить что-то, имеющее большую массу, с большой скоростью, обязательно будет отдача.
— Отлично. Просто поразительно, как много людей до сих пор считает, что ракете надо «от чего-то оттолкнуться». Именно так они обычно выражаются. Поэтому вы должны понять, что разработчик ракеты всегда пытается выжать максимальную возможную скорость — и даже чуточку больше — из реактивного двигателя, движущего ракету вперед. Из этого с очевидностью следует, что скорость выброса определяет ту скорость, которую наберет ракета.
Старые химические ракеты типа «Фау-два» имели реактивную скорость полтора-два километра в секунду. При таких показателях для того, чтобы донести груз в одну тонну до Луны и обратно, потребовалось бы несколько тысяч тонн топлива, что было непрактично. Всем хотелось добиться, чтобы груз топлива стал невесомым. Атомные реакции, которые в миллионы и больше раз мощнее химических, дали нам такую возможность. Энергия, высвобождаемая несколькими килограммами материи в первых атомных бомбах, могла бы отнести тысячи тонн груза до Луны — и обратно.
Но хотя энергия высвобождалась, никто не знал точно, как использовать ее для реактивного движения. Эта маленькая проблема была решена совсем недавно, и ушло тридцать лет на то, чтобы сконструировать не самые эффективные атомные ракеты, которыми мы обладаем сегодня.
Давайте рассмотрим проблему вот с какой точки зрения. В химической ракете мы получаем тягу за счет сжигания топлива и разгоняя выхлопные газы за счет их прохождения через сопло. Другими словами, мы меняем тепло на скорость — чем горячее наша камера сгорания, тем быстрее ее покинут выхлопные газы. Тот же самый результат мы получим, если вообще не будем сжигать топливо, а разогреем камеру сгорания каким-нибудь внешним источником. Иначе говоря, мы могли бы создать ракету, закачивая любой газ по своему выбору — даже воздух — в нагревающий элемент, а затем давая ему пройти через сопло. Понятно?
— Да, пока все более или менее ясно.
— Очень хорошо. Как вам известно, вы можете получить сколько угодно тепла из массы радиоактивного вещества, при условии, что это вещество будет изготавливаться из достаточно обогащенных материалов. Правда, если вы переусердствуете, эта масса растает и превратится в лужицу жидкого урана со слоем углерода на поверхности. Всякий разумный человек задолго до этого убежит далеко-далеко.
— Вы хотите сказать, что вещество может сработать на манер атомной бомбы?
— Нет, так не получится. Но не поддающаяся управлению атомная печь даже в спокойном состоянии может много чего натворить. Но не надо пугаться — этого не произойдет, если будут приняты самые элементарные меры предосторожности.
Поэтому нам следовало разработать такой атомный реактор, который разогревал бы струю газов до очень высокой температуры — как минимум, до четырех тысяч градусов Цельсия. Поскольку все известные металлы плавятся при гораздо более низких температурах, над этой задачей нам пришлось основательно попотеть!
В итоге мы разработали так называемый линейно-сфокусированный реактор. Его основой служит длинный тонкий плутониевый стержень. С одного конца в реактор закачивается газ и разогревается по мере продвижения по реактору. В результате в самом центре реактора образуется очень сильно нагретый газ, который мы можем сконцентрировать, сфокусировать, отделив его от окружающих элементов. В середине сопла температура газа выше шести тысяч градусов — жарче солнца, — но там, где газ соприкасается со стенками, температура вчетверо ниже.
Я пока не сказал, какой именно газ мы собираемся использовать. Думаю, вы понимаете, что чем легче газ — точнее говоря, чем меньше его молекулярный вес, — тем быстрее он будет двигаться, выходя из сопла. Поскольку водород — самый легкий из всех элементов, он мог бы стать идеальным топливом, в сочетании с гелием. Кстати, мне следовало бы объяснить, что мы до сих пор употребляем слова «топливо» и «горючее», хотя на самом деле уже не сжигаем его, а просто используем в качестве рабочей жидкости.
— Вот это меня как раз и озадачивало, — признался Дирк. — На старых химических ракетах стояли, можно сказать, свои собственные кислородные баллоны, и не совсем понятно, как это может быть, что в нынешних нет ничего подобного.
Коллинз рассмеялся.
— Мы могли бы даже использовать гелий как «горючее», — сказал он, — хотя он вовсе не будет гореть — и вообще не будет принимать участия ни в какой химической реакции.
Однако, хотя водород и является идеальной рабочей жидкостью, для нашей задачи он не годится. В жидком состоянии он вскипает при фантастически низкой температуре, и он настолько легок, что на космическом корабле пришлось бы установить топливные баки размером с газовые цистерны. Поэтому мы берем водород в сочетании с углеродом, в форме жидкого метана — CH4,— с которым гораздо проще управляться и который имеет достаточную плотность. В реакторе он распадается на углерод и водород. Углерод, конечно, мешает, он может засорять рабочие поверхности, но тут уж ничего не поделаешь. Время от времени приходится от него избавляться, отключая главное сопло и промывая двигатель струей кислорода. Получается весьма впечатляющий фейерверк.
Вот это и есть принцип действия двигателей космического корабля. Сила тяги у них втрое выше, чем у любой химической ракеты, но даже при этом все равно приходится брать на борт огромное количество топлива. Есть и еще множество проблем, о которых я не упомянул, и самой сложной из них является защита экипажа корабля от излучения реактора.
«Альфа», верхний компонент «Прометея», весит около трехсот тонн, из которых двести сорок приходится на долю топлива. Если она стартует с околоземной орбиты, топлива ей хватит как раз для того, чтобы добраться до Луны и возвратиться с небольшим его запасом.
Как вы знаете, на орбиту «Альфу» должна доставить «Бета». «Бета» представляет собой очень тяжелый сверхскоростной летательный аппарат, также оснащенный атомными реактивными двигателями, она стартует как реактивный аппарат таранного типа, в котором в качестве «топлива» используется воздух, а на метане начинает работать только тогда, когда покидает верхние слои атмосферы. Как вы понимаете, отсутствие необходимости тратить топливо на первом этапе полета — это грандиозное достижение.
При старте «Прометей» весит пятьсот тонн, это не только самая быстрая, но и самая тяжелая из всех летающих машин. Для того чтобы поднять «Прометей» в воздух, компания «Вестингауз» построила в австралийской пустыне электрифицированную взлетную полосу длиной в восемь километров. Эта полоса стоила почти столько же, сколько сам корабль, но нужно отметить, что она будет использована неоднократно.
Теперь суммируем вышеизложенное: мы запускаем оба компонента вместе, и они набирают высоту до тех пор, пока воздух не становится слишком разреженным. С этого момента реактивные двигатели таранного типа уже не могут работать. Затем «Бета» задействует свои топливные баки и достигает орбитальной скорости на высоте примерно четыреста пятьдесят километров от поверхности Земли. «Альфа» при этом топлива вообще не тратит — на самом деле, пока «Альфу» поднимает «Бета», ее топливные баки почти пусты.
Как только «Прометей» подлетает к цистернам с топливом, которые заранее заброшены на орбиту, два корабля разделяются. «Альфа» стыкуется с цистернами и перекачивает из них метан в свои топливные баки. Эта процедура нами уже отработана. Она называется орбитальной дозаправкой и является ключом к решению всей проблемы, поскольку позволяет нам выполнить задачу в несколько этапов. Было бы невозможно построить один огромный космический корабль, который долетел бы до Луны и вернулся обратно с собственным грузом топлива на борту.
Как только «Альфа» заправится, она включает двигатели и набирает скорость, позволяющую ей покинуть околоземную орбиту и стартовать к Луне. Через четыре дня она добирается до Луны, остается там неделю, после чего возвращается на орбиту Земли. Экипаж перебирается на «Бету», которая все это время терпеливо вращается вокруг нашей родной планеты (ее пилот наверняка успел жутко заскучать, и к тому же ему не суждено слишком сильно прославиться), и «Бета» возвращается на Землю. Вот и все. Что может быть проще?
— Знаете, мне стало интересно, — рассмеялся Дирк, — почему это не произошло раньше.
— Обычно все так и говорят, — шутливо проворчал Коллинз. — Несведущим людям трудно осознать, какие жуткие проблемы пришлось преодолеть на каждом этапе работы. Вот куда ушли время и деньги. Даже теперь ничего не получилось бы, если бы на протяжении последних тридцати лет над этой задачей не бились лучшие ученые и инженеры во всем мире. А наш труд в основном состоял из сбора результатов чужой работы и приспосабливания их для наших нужд.
— Скажите, — задумчиво проговорил Дирк, — вы могли бы хотя бы приблизительно назвать стоимость «Прометея»?
— Сумму определить почти невозможно. В эту машину вложены труды лабораторий по всему миру, начиная с двадцатых годов. Добавьте к этому два миллиарда долларов (стоимость проекта атомной бомбы), сотни миллионов марок, затраченных немцами на ракетные проекты, и десятки миллионов фунтов, которые британское правительство вложило в работы в Австралии.
— Понимаю, но ведь должны же вы иметь какое-то представление о том, какие деньги пошли на создание самого «Прометея».
— Что ж, и здесь мы получили поистине бесценную техническую поддержку — и оборудование — даром. Правда, профессор Макстон как-то раз подсчитал, что стоимость корабля состоит из примерно десяти миллионов фунтов, потраченных на научно-исследовательские разработки, и пяти миллионов, которые ушли непосредственно на сборку «Прометея». Это означает, как кто-то выразился, что мы покупаем Луну по цене один фунт за квадратный километр! Кажется, что это не так дорого, и, конечно, последующие корабли обойдутся гораздо дешевле. Между прочим, я считаю, что мы почти окупим наши затраты на первый полет за счет прав на киносъемку и радиотрансляцию! Но кто сейчас думает о деньгах!
Коллинз устремил взгляд на фотографию с изображением далекой Земли и добавил задумчиво:
— Мы обретаем свободу во Вселенной, вот что важно. Вряд ли это можно оценить фунтами и долларами. В далекой перспективе знания всегда окупаются в твердой валюте — но все равно этот проект абсолютно бесценен.
4
Встреча Дирка с профессором Макстоном и Реймондом Коллинзом стала поворотным пунктом в его мышлении и даже в его образе жизни. Быть может, он ошибался, но теперь ему казалось, что он нашел тот источник идей, который Мак-Эндрюс и Мэтьюз в разговорах с ним упоминали с нарочитой небрежностью.
Ни к кому определение «холодный бесстрастный ученый» не подходило больше, чем к заместителю генерального директора. Он был не только первоклассным инженером, но, судя по всему, прекрасно понимал значение своей работы. Как интересно было бы узнать о мотивах, которые привели его и его коллег в эту область науки. Жажда личной власти? Нет, вряд ли. Ничего подобного Дирк не замечал у тех, с кем уже успел познакомиться. Конечно, он должен был остерегаться предвзятости во мнении, но, похоже, почти все собравшиеся под крышей Межпланетного общества не были стяжателями, и это радовало. Ими двигал миссионерский дух в сочетании с профессиональной компетентностью, а чувство юмора уберегало их от фанатизма.
Пока Дирк лишь отчасти осознавал, как сказывается новое окружение на его собственном характере. Он почти утратил самоуверенность, а мысли о встречах с незнакомыми людьми, которые раньше его слегка пугали или хотя бы раздражали, теперь вообще перестали его беспокоить. Впервые в жизни он находился рядом с людьми, которые очерчивали контуры будущего, а не просто интерпретировали умершее прошлое. И хотя он был всего лишь наблюдателем, он начал разделять с учеными их чувства, радоваться их победам и горевать в случаях неудач.
«Я под большим впечатлением, — записал он тем вечером в своем дневнике, — от встречи с профессором Мак- стоном и его сотрудниками. Похоже, они более ясно и широко видят цели и задачи Межпланетного общества, чем те, кто не имеет отношения к технике. Мэтьюз, например, всегда говорит о прорыве в науке, который будет достигнут, когда мы доберемся до Луны. А ученых (возможно, потому, что для них это само собой разумеется) больше интересуют культурологические и философские последствия этого полета. Однако я не должен спешить с обобщениями. Быть может, такое отношение не так уж типично.
Мне кажется, что теперь я достаточно ясно представляю себе эту организацию. Главное — собрать побольше подробностей, а я смогу это сделать, воспользовавшись своими заметками и большим количеством собранных фотографий. Я больше не чувствую себя посторонним человеком, наблюдающим за работой какой-то загадочной машины. В самом деле, втайне я уже считаю себя членом этой организации — хотя, может быть, и напрасно. Однако некоторая отстраненность необходима.
До сегодняшнего дня у меня были сомнения относительно космических полетов. Подсознательно я чувствовал, что для человека это нечто слишком грандиозное. Меня, как Паскаля, пугали безмолвие и пустота бесконечного пространства. Теперь я понимаю, что был неправ.
Моя ошибка состояла в том, что я, как многие до меня, цеплялся за прошлое. Сегодня я познакомился с людьми, которые столько же естественно мыслят миллионами километров, как я — тысячами лет. Ведь было же когда-то время, когда невозможно было себе представить расстояние в тысячу километров, а ныне мы способны преодолеть его от завтрака до обеда. И вот вновь должна произойти эта смена масштаба — с беспрецедентной быстротой. Теперь я сознаю, что другие планеты находятся не дальше, чем их размещает наш разум. "Прометей" долетит до Луны за сто часов, и все это время экипаж будет вести переговоры с Землей и весь мир будет следить за кораблем. Каким маленьким кажется межпланетное путешествие, если сравнить его с неделями, месяцами, годами великих путешествий прошлого! Все относительно, и придет время, когда наш разум сможет объять Солнечную систему так, как теперь — Землю. И тогда, наверное, ученые, задумчиво глядя на звезды, вскричат: "Нам не нужны межзвездные полеты! Нашим дедам вполне хватало девяти планет, и нам тоже их хватит!"»
Дирк с улыбкой отложил авторучку и позволил себе плыть по волнам фантазии. Примет ли человек этот грандиозный вызов? Пошлет ли корабли к звездам? Ему вспомнилась однажды прочитанная фраза: «Расстояния между планетами в миллион раз больше тех, к которым мы привыкли в повседневной жизни, а расстояния между звездами еще в миллион раз больше». Разум Дирка при этой мысли дрогнул, но все-таки он помнил, как заканчивалось это высказывание: «Все относительно». За несколько тысячелетий человек шагнул от выдолбленной из дерева лодки к космическому кораблю. Чего он сможет достичь за грядущие тысячелетия?
5
Было бы неправильно думать, что те пятеро, на которых теперь были устремлены взгляды людей со всего мира, считали себя дерзкими искателями приключений, готовыми рискнуть жизнью в азартной научной игре. Все они были прагматичными, здравомыслящими специалистами, не настроенными принимать участие в каких бы то ни было играх — по крайней мере, жизнью рисковать они точно не собирались. Риск, безусловно, существовал, но, в конце концов, рискует и тот, кто садится на электричку до Сити в восемь утра.
На взрыв публичного интереса к их персонам, произошедший на прошлой неделе, каждый из них отреагировал по-своему. Хасселу и Ледуку и раньше случалось оказываться в центре общественного внимания, и они знали, как можно извлечь из своей известности приятные моменты, избежав раздражающих. Остальные три члена экипажа, на которых слава обрушилась внезапно, старались держаться ближе друг к другу в целях самообороны. Однако этот ход был стратегически ошибочным. Они превратились в легкую добычу для репортеров.
Клинтон и Тейн еще не настолько привыкли к тому, что у них берут интервью, чтобы получать от этого удовольствие, а их канадский коллега Джимми Ричардс интервью просто терпеть не мог. Однажды его достала до печенок одна особенно надоедливая репортерша, и он повел себя с ней совсем не галантно.
Судя по рассказу Ледука, все это интервью выглядело примерно так.
«Доброе утро, мистер Ричардс. Не откажетесь ли ответить на несколько вопросов для "Глашатая Западного Кенсингтона"?»
Ричардс (скучающий, но пока достаточно общительный):
«Не откажусь, только у меня через несколько минут встреча с женой».
«Как давно вы женаты?»
«Почти двенадцать лет».
«О! У вас есть дети?»
«Двое. Если не ошибаюсь, девочки».
«Ваша жена одобряет то, что вы покидаете Землю?»
«Попробовала бы она не одобрить».
(Пауза. Интервьюерша догадывается, что прямыми вопросами она на этот раз успеха не добьется.)
«Думаю, вы всегда мечтали отправиться к звездам и… гм… водрузить флаг человечества на другой планете?»
«Не-а. Пару лет назад мне и в голову такое не приходило».
«Как же тогда вас выбрали для этого полета?»
«Да потому что я второй из лучших инженеров-атомщиков в мире».
«А первый?»
«Профессор Макстон, но он слишком ценный ученый, им нельзя рисковать».
«Вам хоть капельку страшно?»
«Еще как! Я боюсь пауков, еще боюсь кусков плутония больше тридцати сантиметров в поперечнике и всего, что шуршит среди ночи».
«Я имею в виду — боитесь ли вы предстоящего полета?»
«Да я просто весь дрожу. Сами посмотрите».
(Показывает. При этом слегка ломает мебель.)
«Что вы ожидаете обнаружить на Луне?»
«Уйму остывшей лавы, а помимо этого — еще какую- нибудь ерунду».
(Репортерша явно ошарашена. Ей и самой уже хочется поскорее закончить интервью.)
«Вы ожидаете обнаружить на Луне какую-нибудь жизнь?»
«Весьма возможно. Думаю, как только мы совершим посадку, сразу послышится стук в дверь и голос: "Не откажетесь ли ответить на несколько вопросов для «Лунного еженедельника»?"»
Конечно, не все журналисты были такими, и будет справедливо отметить, что Ричарде клялся, что Ледук это все выдумал. Большинство репортеров, освещавших деятельность Межпланетного общества, имели научное или техническое образование. Задача перед ними стояла неблагодарная, поскольку в газетах их считали полупрофессионалами, а в научном мире — перебежчиками и отщепенцами.
Пожалуй, ничто не вызывало такого интереса у общественности, как тот факт, что двое членов экипажа должны остаться в резерве, на Земле. На некоторое время размышления о десятке возможных вариантов стали настолько популярны, что этим вопросом заинтересовались букмекеры. Чаще всего люди считали, что, поскольку Хассел и Ледук — пилоты-ракетчики, полетит либо один из них, либо оба. Так как подобные дискуссии могли отрицательно сказаться на членах экипажа, генеральный директор дал ясно понять, что подобные споры ни к чему. Уровень подготовки астронавтов был таков, что любые трое могли составить отличную команду. Сэр Роберт намекнул, не давая при этом никаких обещаний, что окончательный выбор будет сделан с помощью жеребьевки. Никто (а меньше всего те пятеро, о которых шла речь) в это не поверил.
Ведь теперь все знали, как Хассел переживает за свою беременную жену, — и ему это было не на пользу. Раньше он этой тревогой мог управлять. Но шли недели, и он волновался все заметнее, и в конце концов его работоспособность стала ухудшаться. Стоило ему это заметить, как он стал волноваться еще сильнее, и ситуация превратилась в снежный ком.
Поскольку это была не фобия, а страх за того, кого он любил, да и причина была вполне объяснима, психологи мало что могли с этим поделать. Человеку с таким характером и темпераментом они не могли предложить, чтобы он попросил отстранить его от участия в экспедиции. Психологи могли только наблюдать, а Хассел нисколько не сомневался в том, за чем они наблюдают.
6
В дни перед «Исходом» Дирк мало бывал в Саутбэнке. Там стало невозможно работать: те, кто отправлялся в Австралию, укладывали вещи и заканчивали важные дела, а те, кто оставался, пребывали не в самом приятном расположении духа. Мэтьюз был отдан на заклание — Мак-Эндрюс оставлял его в Лондоне вместо себя. Это было вполне разумно, но теперь Мэтьюз и Мак-Эндрюс не разговаривали. Дирк предусмотрительно держался подальше от обоих, тем более что и тот и другой были почему-то слегка расстроены тем, что он переметнулся к ученым.
Дирк редко видел и Макстона, и Коллинза, так как в техническом отделе царил организованный хаос, поскольку решили, что в Австралии понадобятся абсолютно все члены общества. Сэр Роберт был совершенно счастлив, и однажды утром Дирк очень удивился, когда ему сообщили, что генеральный директор вызывает его к себе. Это была его первая встреча с сэром Робертом после знакомства в день прибытия.
Дирк вошел в кабинет, немного робея, поскольку помнил различные байки об эксцентричном характере сэра Роберта. Генеральный директор заметил и правильно понял его нерешительность. Когда он пожимал руку Дирка, его глаза весело сверкали. Он предложил гостю сесть и без долгих предисловий перешел к делу.
— Профессор Макстон рассказал мне о вашей работе, — сказал он. — Небось мы все у вас уже хлопаем крылышками в банке с формалином, а вам не терпится проколоть нас булавками и начать изучать?
— Надеюсь, сэр Роберт, — ответил Дирк, — что окончательный результат не будет таким уж статичным. Я здесь, главным образом, не для того, чтобы регистрировать факты, а для того, чтобы осознать движущие силы и мотивы.
Генеральный директор задумчиво побарабанил кончиками пальцев по крышке стола. Через пару секунд он глубокомысленно вопросил:
— И как вам кажется, какие мотивы руководят нашей работой?
Вопрос был простой и прямой, но почему-то он застал Дирка врасплох.
— Они очень сложны, — осторожно начал он. — Мой предварительный вывод таков, что они делятся на две категории — материальные и духовные.
— Мне довольно трудно представить себе третью категорию, — мягко заметил генеральный директор.
Дирк смущенно улыбнулся.
— Пожалуй, я все несколько упростил, — сказал он. — Я имею в виду вот что: первые люди, всерьез занявшиеся пропагандой идеи межпланетных полетов, были визионерами, мечтателями. То, что они при этом имели техническое образование, значения не имело — они были, по большому счету, художниками, которые использовали науку для того, чтобы создать нечто новое. Если бы в космическом полете не было никакой практической пользы, они бы так же страстно желали, чтобы он состоялся.
Я бы назвал их мотивы духовными. Но, пожалуй, лучше подошло бы слово «интеллектуальные». Более тонко проанализировать их невозможно, потому что эти мотивы возникают на основе главного человеческого импульса — любопытства. Что касается материальной стороны, в данный момент вы имеете представление о грандиозном прогрессе в промышленности и инженерии и о желании компаний связи с их капиталами заменить мириады наземных передатчиков двумя-тремя космическими станциями. Это «уолл-стритовская» сторона картины, которая появилась, конечно, значительно позже.
— И какой же мотив, — поинтересовался сэр Ричард, упорно гнувший свою линию, — на ваш взгляд, преобладает здесь?
Дирк перевел дух и расслабился.
— Прежде чем я попал в Саутбэнк, — сказал он, — я думал о Межпланетном обществе — когда вообще размышлял о нем — как о группе техников, желающих сорвать дивиденды. Вы такими и притворяетесь и тем самым обманываете многих. Такое определение годится для сотрудников среднего звена вашей организации — но оно никак не относится к верхушке. — Дирк оттянул тетиву лука и выпустил стрелу по далекой цели, прячущейся во мраке: — Я считаю, что Межпланетным обществом руководят — и всегда руководили — визионеры, фантазеры, поэты, если хотите, которые к тому же оказались учеными.
Последовала пауза. Затем сэр Роберт проговорил чуть приглушенным голосом, с легкой насмешкой:
— Подобные обвинения мы слышали и раньше. Мы никогда этого не отрицали. Однажды кто-то сказал, что вся человеческая деятельность — это нечто вроде игры. И мы не стыдимся того, что хотим играть в космические кораблики.
— И в процессе вашей игры, — добавил Дирк, — вы измените мир, а возможно — и Вселенную.
Он смотрел на сэра Роберта новыми глазами. Он перестал видеть перед собой бульдожью голову, широченные косматые брови, потому что вдруг вспомнил, как Ньютон описывал свое детство. Будущий великий ученый любил собирать яркие камешки на берегу океана знаний.
Сэр Роберт Дервент, как все великие ученые, был именно таким ребенком. И Дирк поверил, что этот человек готов пересечь космическое пространство хотя бы для того, чтобы посмотреть, как вращается Земля над пиками лунных гор, как день на ней сменяется ночью, чтобы увидеть кольца Сатурна во всей их немыслимой красе и как в небе появляется ближайший спутник этой планеты.
7
Сознание, что он находится в Лондоне последний день, наполнило Дирка чувством вины и сожаления. Сожаления — потому что он практически не успел увидеть город, а вины — потому что понимал, что отчасти сам в этом виноват. Да, верно, он был ужасно занят, но, оглядываясь на минувшие недели, ему трудно было поверить, что он не сумел хотя бы пару раз выбраться в Британский музей и хотя бы разок поглядеть на собор Святого Павла. Он не знал, когда снова сможет побывать в Лондоне, потому что из Австралии ему предстояло вернуться в Америку.
День был ясный, но довольно прохладный, и, как обычно, в любой момент мог начаться дождь. Дома Дирку работать было не над чем, потому что все его бумаги были упакованы и уже летели в Австралию. Он попрощался с теми сотрудниками Межпланетного общества, с которыми ему больше не суждено было увидеться, а с остальными предстояла встреча в лондонском аэропорту утром. Мэтьюз, который, похоже, очень привык к Дирку, прощался с ним чуть ли не со слезами, и даже Сэм и Берт, вечно спорившие с ним, настояли на том, чтобы устроить в кабинете небольшое прощальное празднество. Уходя из Саутбэнка в последний раз, Дирк с болью в сердце понял, что прощается с одним из самых счастливых периодов в своей жизни. Этот период был счастливым, потому что был насыщенным, потому что Дирк работал в полную силу, а главное — потому что он находился среди людей, жизнь которых имела цель, и эту цель они ставили выше самих себя.
Итак, у него впереди был целый день, который он мог посвятить себе, и вот он не знал, чем заняться. Теоретически такая ситуация была невозможна, и тем не менее дело обстояло именно так.
Дирк вышел на тихую площадь и засомневался, правильно ли поступил, не захватив плащ. До посольства, где у него было небольшое дело, можно было пойти по прямой, и тогда путь составил бы всего несколько сот метров. Но сокращать путь не хотелось, и в результате он скоро заблудился в лабиринте лондонских переулков. Только заметив Мемориал Рузвельта, Дирк догадался, где он сейчас находится.
За ланчем со знакомыми сотрудниками посольства в их любимом клубе Дирк засиделся часов до трех, а потом был предоставлен самому себе. Он мог идти куда пожелает, мог посетить места, которые хотел увидеть, чтобы потом не жалеть, что не побывал там. И все же какая-то странная заторможенность сковывала его, и он просто наугад брел куда-то по улицам. Солнце все-таки победило в борьбе с тучами, вечер был теплым и ласковым. Приятно было бродить по переулкам и случайно оказываться рядом с домами, которые были старше Соединенных Штатов, но при этом на них висели вывески вроде: «Гросвенорская радиоэлектронная корпорация» или «Провинциальная авиакомпания».
Ближе к вечеру Дирк оказался в Гайд-парке. Целый час он гулял под деревьями, не теряя из виду дорожки. Мемориал Альберта его просто зачаровал. Он простоял перед ним как вкопанный несколько минут, но потом словно вышел из транса и решил срезать путь, пройдя к Мраморной арке.
Он забыл о том, насколько знаменито это место произносимыми здесь пламенными речами, и ему было забавно переходить от одной группы людей к другой и слушать ораторов и их оппонентов. «И кому взбрело в голову, — думал он, — заклеймить британцев как скрытную и замкнутую нацию?»
Он немного задержался около одного оратора, спорившего со своим противником. Оба страстно разглагольствовали о какой-то фразе, которую мог бы произнести Карл Маркс, но почему-то не произнес. О какой именно фразе шла речь, Дирк так и не понял, но у него возникло подозрение, что ораторы и сами о ней забыли. Время от времени кто-то из доброжелательно настроенной толпы что-то выкрикивал. Похоже, предмет спора людей не слишком интересовал, им просто было забавно слушать перепалку.
Еще один оратор пытался, оперируя библейскими текстами, доказать, что конец света вот-вот наступит. Он напомнил Дирку пророков апокалипсиса, которые считали годом конца света девятьсот девяносто девятый. Почему бы их последователям не объявить таким же решающим тысяча девятьсот девяносто девятый год? Человеческая природа изменяется крайне медленно, пророков хватало во все времена, и всегда находились те, кто им верил.
Дирк перешел к следующей группе. Небольшая, но очень внимательная аудитория собралась около седовласого старика, который читал (и, надо сказать, весьма профессионально) лекцию по философии. Дирк пришел к выводу, что не все ораторы в Гайд-парке чокнутые. Вполне возможно, что этот старик был в прошлом преподавателем и имел такую твердую убежденность в необходимости просвещения взрослых, что был готов читать лекции хоть на рынке, лишь бы только его слушали.
Темой лекции была жизнь, ее происхождение и судьба. Мысли философа, как и его слушателей, без сомнения, были вдохновлены крылатой молнией, лежавшей в пустыне на другом краю света, потому что он начал говорить об астрономической сцене, на которой разыгрывалась странная драма жизни.
Старик повествовал о Солнце и планетах, вращающихся вокруг него. Он вел слушателей за собой от планеты к планете. Он обладал несомненным даром говорить красиво, и, хотя Дирк не был уверен в том, что философ придерживается общепринятой научной точки зрения, в целом оратору удалось показать картину мироздания довольно точно.
Крошечный Меркурий, сверкающий под гигантским Солнцем, старик обрисовал как планету пылающих скал, омываемых ленивыми океанами расплавленного металла. Венера, сестра Земли, была навсегда скрыта от нас плотными тучами, которые ни разу за много столетий не рассеялись, чтобы человек мог взглянуть на эту планету. Под этим покровом могли прятаться океаны и леса и гул странной жизни. Но могло не прятаться ничего, кроме голой пустыни, терзаемой палящими ветрами.
Философ заговорил о Марсе, и слушатели сразу зашептались. В шестидесяти пяти миллионах километров от Солнца Природа нанесла второй удар. И здесь тоже была жизнь: планета время от времени изменяла цвет, что могло говорить о смене времен года. Хотя на Марсе было мало воды и атмосфера отличалась стратосферной разреженностью, там все же могла существовать растительная и даже животная жизнь. Была ли эта жизнь разумной — об этом никто не имел представления.
За Марсом находились гигантские внешние планеты, окруженные ледяным сумраком. Солнце для них было далекой звездой. Юпитер и Сатурн скрывались за слоем атмосферы толщиной в тысячи километров, их атмосфера состояла из метана и аммиака, и ее терзали ураганы, которые были видны нам с расстояния в миллиарды километров. Если на этих странных внешних планетах и тех, которые располагались еще дальше от Солнца, и существовала жизнь, она должна была быть еще более диковинной, чем все, что мы в силах себе вообразить. Только в умеренной зоне Солнечной системы, в узком поясе орбит Венеры, Марса и Земли, могла существовать такая жизнь, какую мы знали.
Такая жизнь, какую мы знали! А как мало мы знали! Какое право имели мы, живущие на крошечной планете, считал», что жизнь на ней — образец для всей Вселенной? Разве можно было все так усреднять?
Вселенная не была враждебна к жизни, она была к ней безразлична. Странность жизни представляла собой возможность и вызов — вызов, который разум должен был принять. Полвека назад Шоу был прав, вложив свои слова в уста Пилит, которая была до Адама и Евы: «Только у жизни нет конца; и хотя многие из миллионов ее звездных обителей пусты или недостроены, и хотя ее великое царство пока — безжизненная пустыня, мое семя однажды наполнит ее и доведет до совершенства».
Звонкий, хорошо поставленный голос философа смолк, и Дирк вернулся с небес на землю. Лекция произвела на него впечатление. Ему даже захотелось побольше узнать об ораторе, который уже покидал маленькую трибуну и собирался увезти ее из парка на скромной тележке. Толпа расходилась, все искали новых развлечений. Время от времени до Дирка долетали обрывки фраз. Другие ораторы продолжали свои выступления.
Дирк вдруг увидел знакомое лицо. В первый момент он удивился: совпадение казалось слишком невероятным.
Всего в двух метрах от него стоял Виктор Хассел.
Мод Хассел не потребовалось долгих объяснений, когда муж неожиданно заявил, что «собирается прогуляться по парку». Она прекрасно понята желание мужа побыть одному, только высказала надежду, что его не узнают и что он вернется к чаю. Этим пожеланиям не суждено было осуществиться, и Мод это отлично знала.
Виктор Хассел прожил в Лондоне почти половину жизни, но до сих пор первые впечатления об этом городе оставались яркими. Он любил Лондон. В годы учебы на инженерном факультете он жил в Пэддингтоне и каждый день ходил в колледж пешком через Гайд-парк и Кенсингтонские сады. Думая о Лондоне, он представлял себе не шумные улицы и знаменитые на весь мир здания, а тихие аллеи, просторные лужайки и песчаные отмели Роттен-Роу, где по утрам в воскресенье можно было увидеть всадников на красивых лошадях — и это в то время, когда первые космические корабли возвращались домой из полетов. Хасселу не было нужды напоминать Мод об их первой встрече рядом с Серпантином. Эта встреча произошла всего два года назад, а казалось, прошла целая жизнь. И со всеми этими местами он должен был попрощаться.
Он немного погулял в Южном Кенсингтоне, прошел мимо старинных колледжей, с которыми у него было связано столько воспоминаний. Тут ничего не изменилось: те же студенты с папками и логарифмическими линейками. Странно было думать о том, что почти сто лет назад в такой же беспокойной молодой толпе можно было встретить Герберта Уэллса.
Повинуясь безотчетному порыву, Хассел зашел в Музей науки и, как часто делал раньше, подошел к модели биплана Райта. Тридцать лет назад здесь, в большой галерее, висела настоящая машина, но ее давно отправили в Соединенные Штаты, и мало кто теперь помнил долгое сражение Орвила Райта со Смитсоновским институтом.
Семьдесят пять лет — всего лишь долгая жизнь — лежало между неуклюжей деревянной конструкцией, которая пролетела несколько метров над землей в Китти-Хоке, и огромной ракетой, которая скоро унесет Хассела на Луну. И он не сомневался: минует еще такой же срок — и «Прометей» тоже станут считать устаревшим и примитивным, как этот маленький биплан, висящий над его головой.
Хассел вышел на Экзибишн-роуд. Ярко светило солнце. Он бы еще походил по Музею науки, но на него уже начали глазеть любопытные посетители. «Здесь, — подумал Хассел, — остаться неузнанным сложнее, чем где бы то ни было на Земле».
Он медленно пошел через Гайд-парк по знакомым тропинкам. Несколько раз он останавливался, чтобы полюбоваться видами. Как знать — может быть, ему не суждено сюда вернуться. В понимании этого факта не было ничего болезненного: он даже как-то странно радовался тому, какую интенсивность его чувствам придает это понимание. Как большинство людей, Виктор Хассел боялся смерти; но в некоторых случаях риск оправдан. По крайней мере, тогда, когда дело касается только его самого. Ему очень хотелось поверить, что это так и есть, но пока это ему не удавалось.
Неподалеку от Мраморной арки стояла скамейка, где они с Мод частенько сидели до свадьбы. Здесь он неоднократно делал ей предложение и столько же раз она ему отказывала. Хассел обрадовался, увидев, что скамейка свободна, и, облегченно вздохнув, уселся.
Радоваться ему пришлось недолго, потому что не прошло и пяти минут, как к нему присоединился пожилой джентльмен, закуривший трубку и спрятавшийся за «Манчестер гардиан». Название этой газеты означало «Страж Манчестера», и Хассел всегда поражался, зачем и от кого кому-то могло понадобиться стеречь Манчестер. Он решил немного подождать и уйти, но, прежде чем он успел сделать это так, чтобы не показаться грубым, ему помешали. Двое мальчишек, бежавших по дорожке, вдруг резко повернули к скамейке. Они нагло уставились на Хассела, и старший с ноткой обвинения в голосе осведомился:
— Эй, мистер, вы — Вик Хассел?
Хассел придирчиво посмотрел на мальчишек. Они явно были братьями, и их никак нельзя было назвать милыми и симпатичными. Хассел слегка поежился при мысли о том, какое опасное занятие — быть родителем.
В обычных обстоятельствах Хассел позволил бы себе осторожно признаться — он не забыл, каким любопытным сам был в школьные годы. Пожалуй, он бы позволил себе это даже сейчас, если бы к нему обратились более вежливо, но мальчишки сильно смахивали на сирот из академии юных воришек доктора Фиджина.
Хассел посмотрел на них в упор и сказал самым строгим голосом, каким только мог:
— Сейчас половина четвертого, и мелочи у меня нет.
Услышав эту мастерскую отповедь, младший из мальчишек посмотрел на брата и пылко воскликнул:
— Черт, Джордж, — я же тебе говорил: это не он!
Старший схватил младшего за обшарпанный галстук и продолжал как ни в чем не бывало:
— Ты Виктор Хассел, этот самый… ракетный малый.
— Я похож на мистера Хассела? — возмушлся мистер Хассел.
— Да.
— Странно — никто никогда мне такого не говорил.
Это утверждение было недалеко от истины. Мальчишки с подозрением продолжали смотреть на него. Старший наконец отпустил младшего, и тот смог отдышаться. Джордж решил обратиться за поддержкой к «Стражу Манчестера». Правда, теперь в его голосе прозвучали нотки неуверенности.
— Он нас обманывает, мистер, да?
Над верхним краем газеты появились очки. Старик подслеповато уставился на мальчишек. Затем он перевел взгляд на Хассела, и тому стало не по себе. Последовала долгая, тягостная пауза.
Незнакомец сложил газету и сердито проворчал:
— Тут есть фотография мистера Хассела. Нос совсем другой. А теперь, пожалуйста, уходите.
Газетная баррикада снова была воздвигнута. Стараясь не замечать мальчишек, Хассел устремил взгляд вдаль. Те еще минуту недоверчиво пялились на него. Наконец, к его величайшему облегчению, они удалились, по пути продолжая жарко спорить.
Хассел подумал, не поблагодарить ли неизвестного помощника, когда тот вдруг сложил газету и снял очки.
— А знаете, — сказал он, негромко кашлянув, — сходство просто поразительное.
Хассел пожал плечами. «Признаться, что ли?» — подумал он, но отказался от этой мысли.
— Правду сказать, — проговорил он, — я и раньше попадал из-за этого в нелепое положение.
Незнакомец задумчиво поглядел на него.
— Они ведь завтра улетают в Австралию? — произнес он риторически. — Полагаю, шансы вернуться с Луны — пятьдесят на пятьдесят?
— Я бы сказал: намного выше.
— И все-таки шансы вернуться есть, и я так думаю, что сейчас молодой Хассел гадает, суждено ли ему вновь увидеть Лондон. Интересно было бы узнать, чем он занимается — это бы многое о нем сказало.
— Пожалуй, да, — кивнул Хассел, неловко заерзав на скамейке. Ему очень хотелось уйти, а его собесед ник разговорился.
— Вот тут передовая статья, — сказал он. — Пишут о значении космических полетов, о том, как они скажутся на повседневной жизни. Это, конечно, все очень хорошо, но скажите, пожалуйста, когда мы успокоимся? А?
— Я вас не совсем понимаю, — ответил Хассел не вполне искренне.
— На этой планете всем хватит места. Если управлять толково, то лучшего мира и придумать нельзя, хоть всю Вселенную облети.
— Может быть, — мягко возразил Хассел, — мы сможем по достоинству оценить Землю только тогда, когда облетим всю Вселенную.
— Хм! Ну тогда, значит, мы законченные дураки. Неужели мы так никогда не успокоимся, не начнем жить тихо-мирно?
Хасселу и прежде доводилось слышать подобные аргументы. Он едва заметно улыбнулся.
— Мечта лотофагов, — сказал он, — это приятная фантазия для одного человека, но для всего человечества — гибель.
Однажды эту фразу произнес сэр Роберт Дервент, и она стала одной из любимых цитат Хассела.
— Лотофаги? Кажется… про них написал Теннисон… Но ведь его сегодня никто не читает. «Есть музыка, чей вздох нежнее упадает…» Нет, не это. А, вспомнил: «Что нужды восходить в стремленье бесконечном по восходящей ввысь волне?» Ну так как, молодой человек? Есть ли в этом нужда?
— Для некоторых — есть, — ответил Хассел. — И быть может, когда начнутся космические полеты, все поспешат улететь на далекие планеты, только лотофаги останутся со своими мечтами. Это устроит всех.
— А кроткие наследуют Землю, да? — вопросил его собеседник, явно настроившийся на философский лад.
— Можно и так сказать, — улыбнулся Хассел и машинально взглянул на часы. Он твердо решил не вступать в споры, результат которых был предсказуем. — Боже мой, мне пора. Благодарю вас за беседу.
Он встал, решив, что очень умело остался неузнанным. Старик лукаво улыбнулся ему и тихо проговорил:
— До свидания. — А когда Хассел отошел метров на шесть от скамейки, добавил: — Удачи вам, Улисс!
Хассел замер, обернулся, но старик уже шагал в другую сторону. Он проводил взглядом высокую худощавую фигуру незнакомца, покачал головой и прошептал:
— Ну надо же!
А потом пожал плечами и направился к Мраморной арке, решив немного послушать ораторов, которыми так восторгался в юности.
Дирк почти сразу понял, что такой случайности не стоит удивляться. Он вспомнил, что Хассел живет в западном районе Лондона. Разве не естественно, что он тоже решил в последний раз прогуляться по городу? Причем для него слово «последний» имело более глубокий смысл, чем для Дирка.
Они встретились взглядами. Хассел прищурился, смутно узнав Дирка, но Дирк решил, что Хассел вряд ли помнит его имя. Он протолкался через толпу к молодому пилоту и представился. Хассел предпочел бы остаться в одиночестве, но не мог просто отвернуться и уйти, ничего не сказав. А Дирку очень хотелось познакомиться с этим англичанином, и он решил не упускать такую возможность.
— Вы слышали последнего оратора? — спросил Дирк, чтобы завязать разговор.
— Да, — ответил Хассел. — Проходил мимо и услышал этого старикана. Я его и раньше тут встречал. Знаете, он еще один из самых нормальных экземпляров. А вообще туг такого можно наслушаться, правда?
Он рассмеялся и указал на толпу слушателей.
— Точно, — кивнул Дирк. — Но я рад, что увидел Гайд-парк, так сказать, в действии. Очень интересно.
Он украдкой рассматривал Хассела. Его возраст определить было трудновато. От двадцати пяти до тридцати пяти. Стройный, черты лица — четкие, копна каштановых волос. На левой щеке косой шрам — след от аварии, случившейся в одном из полетов. Но если бы Хассел не загорел, шрам не был бы заметен.
— Послушав этого философа, — признался Дирк, — могу сказать, что Вселенная не кажется мне очень привлекательным местом. Неудивительно, что так много людей предпочитает сидеть дома.
Хассел рассмеялся.
— Забавно, что вы так говорите. Я только что поболтал с одним стариком, который рассуждал о том же самом. Он понял, кто я такой, но сделал вид, будто не узнал меня. Я заговорил о том, что существует два типа характеров. Одни — искатели приключений, люди любознательные, а вторые вполне довольны возможностью сидеть в своем садике на заднем дворе. Думаю, нужны и те и другие, и глупо доказывать, что одни правы, а другие ошибаются.
— А я, наверное, гибрид, — улыбнулся Дирк. — Я и в садике люблю посидеть — но, кроме того, я люблю, чтобы ко мне в гости приходили путешественники и рассказывали о том, что повидали. — Он немного помолчал и добавил: — Как насчет того, чтобы где-нибудь посидеть и немного выпить?
— Только совсем недолго, — сказал Хассел. — Я должен вернуться домой до пяти.
Дирк не стал возражать, хотя он ничего не знал о домашних делах Хассела. Вскоре они уже сидели за столиком в «Кумберленде» с большими кружками пива.
— Не знаю, — смущенно кашлянув, проговорил Дирк, — слышали ли вы о моей работе.
— Представьте себе, слышал, — с дружелюбной улыбкой ответил Хассел. — И мы все гадали, когда же вы до нас доберетесь. Вы же эксперт по мотивам и влияниям, верно?
Дирк удивился. Он не представлял, что о нем ходят такие разговоры.
— Ну… да, — признался он. — Конечно, — торопливо добавил он, — меня прежде всего интересуют не конкретные случаи, но для моей работы было бы очень полезно, если бы я мог узнать, как вышло, что люди связали свою жизнь с астронавтикой.
Он гадал, попадется ли Хассел на его удочку. Прошла минута, и пилот, образно говоря, начал поклевывать наживку, а Дирк отчетливо представил себя рыболовом, не спускающим глаз с поплавка, чуть подпрыгивающего на поверхности тихого озера.
— Мы по этому поводу в «Яслях» много спорили, — сказал Хассел. — Простого ответа нет. Все от человека зависит.
Дирк выжидающе молчал.
— Ну вот взять хотя бы Тэйна. Он ученый чистой воды, ему подавай знания, а какие будут последствия — все равно. Вот почему, несмотря на его блестящие мозги, он всегда будет уступать генеральному. Только имейте в виду: я никого не критикую! Одного сэра Роберта на целое поколение хватит с лихвой!
Клинтон и Ричардс — инженеры, они обожают технику саму по себе, хотя оба человечнее Тэйна. Думаю, вы слышали, как Джимми разделывается с репортерами, которые ему не по нраву, — ну да, я так и думал, что слышали! Клинтон — парень странноватый, никогда не узнаешь, что у него на уме. Не их выбрали для этой работы, они сами за ней гонялись.
Ну а Пьер совсем не похож на всех остальных. Ему подавай приключения — он поэтому и стал пилотом-ракетчиком. Это было с его стороны большой ошибкой, хотя тогда он этого не понимал. В пилотировании ракет ничего от приключений нет: полет либо идет по плану, либо — бабах!
Хассел стукнул кулаком по столу, но осторожно — так, что кружки едва звякнули. Эта бессознательная осторожность и точность, проявленная в последнее мгновение, вызвали у Дирка восторг. Тем не менее он не мог оставить без ответа замечания Хассела.
— Если я правильно помню, — сказал он, — вы испытывали небольшие трудности, которые вызвали у вас некоторое… волнение.
Хассел улыбнулся.
— Такое происходит один раз из тысячи. А в остальных девятистах девяноста девяти случаях пилот находится в ракете только потому, что он весит меньше автоматических приборов, которые могли бы сделать ту же самую работу. — Он помолчал, глядя куда-то за плечо Дирка, и его губы снова тронула улыбка. — У славы есть свои издержки. И одна из них к нам сейчас приближается.
Сотрудник отеля катил к их столику небольшую тележку — с таким видом, будто он жрец, несущий жертвоприношение к алтарю. Он остановился около столика и поставил на него бутылку, которая, как рассудил Дирк, глядя на слой опутавшей ее паутины, была старше его.
— С уважением от начальства, сэр, — проговорил сотрудник, поклонившись Хасселу. Тот встретил подарок словами, выражающими восхищение, однако его несколько встревожило то, что теперь на него глазели со всех сторон.
Дирк в винах не разбирался, но это показалось ему превосходным. В результате они с Хасселом выпили друг за друга, потом за Межпланетное общество, потом за «Прометей». То, что они по достоинству оценили качество вина, чуть было не сподвигло руководство отеля на то, чтобы из погребов была извлечена еще одна бутылка, но Хассел вежливо отказался, объяснив, что у него совсем нет времени, что он опаздывает — а это, собственно, так и было.
Дирк и Хассел весело попрощались на ступеньках перед входом в метро. Чувство у обоих было такое, что день заканчивается просто блестяще. Лишь когда Хассел ушел, Дирк понял, что тот ничего, совершенно ничего не сказал о себе. Из скромности — или из-за того, что не было времени? Он охотно говорил о своих коллегах — настолько охотно, словно хотел отвлечь внимание от своей персоны.
Дирк немного поразмышлял об этом, а потом, тихонько насвистывая, направился домой, в сторону Оксфорд-стрит. Садилось солнце его последнего дня в Лондоне.
