Артур Кларк
ПЕСКИ МАРСА

ПРЕЛЮДИЯ К КОСМОСУ

Посвящается Вэлу и Вернеру, которые занимаются

теми вещами, о которых я всего лишь пишу

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Прямая, как стрела, лежала в пустыне сверкающая металлическая дорога. Вернее, не дорога, а взлетная полоса длиною в восемь километров. Она была нацелена на северо-восток, в направлении безжизненной центральной части континента, за которой простирался океан. Над этой землей, бывшей родиной аборигенов, постоянно с ревом проносились странные объекты. А самые странные и огромные из них сейчас лежали в начале взлетной полосы, откуда им вскоре предстояло взмыть в небо.

В долине между невысокими холмами в свое время вырос городок. Построили его с единственной целью — жители должны были обслуживать электростанцию и топливную базу, расположенные в конце взлетной полосы. В последние три года в городок стали прибывать ученые и инженеры со всего света — здесь шла сборка «Прометея», первого в истории человечества звездолета.

Легендарный Прометей принес с небес на землю огонь. «Прометей» двадцатого века должен был вернуть атомное пламя обратно, в обитель богов, и доказать, что Человек освободился от цепей, миллион лет приковывавших его к родной планете.

Похоже, никто не знал, кто именно дал кораблю это имя. И на самом-то деле это был не один корабль, он состоял из двух отдельных компонентов. Не мудрствуя лукаво, разработчики окрестили их «Альфа» и «Бета». Только верхний компонент, «Альфа», являлся ракетой в чистом виде. Компонент «Бета» полностью именовался так: «сверхзвуковой стратосферный реактор», но большинство людей обычно называли его атомным тараном, так было проще и выразительнее.

Казалось бы, куда там летающим бомбам Второй мировой войны до двухсоттонной «Беты», способной рассекать атмосферу со скоростью несколько тысяч километров в час. Между тем принцип действия у них был одинаковый — применение движения вперед для создания необходимой компрессии для реактивного двигателя. Отличие заключалось лишь в топливе. В примитивных ракетах сгорал бензин, а в «Бете» — плутоний, и дальность ее полета была практически не ограничена. Ее воздухозаборные устройства собирали и сжимали разреженный газ в верхних слоях атмосферы, а раскаленная добела горелка атомного двигателя выбрасывала этот сжатый воздух из сопл. Когда воздух становился слишком разреженным, «Бета» отправляла к двигателю метан из топливных баков и становилась ракетой в чистом виде.

«Бета» была способна покинуть атмосферу, но не могла окончательно проститься с Землей. Ее задача носила двойной характер. Сначала ей нужно было доставить топливные баки на околоземную орбиту, где они затем кружили наподобие маленьких лун до тех пор, пока в них не возникала надобность. Лишь после этого «Бета» могла поднять «Альфу» в космос. Затем «Альфа», имеющая более скромные размеры, должна была заправиться топливом из баков, ожидающих ее на орбите. Включив двигатели и покинув орбиту Земли, она устремилась бы к Луне, а «Бета», терпеливо кружа по орбите, ожидала бы ее возвращения. К концу странствия в восемьсот тысяч километров у «Альфы» едва хватило бы топлива для того, чтобы выйти на параллельную орбиту. Затем экипаж и оборудование следовало переправить на «Бету», у которой топлива было достаточно, чтобы благополучно вернуться на Землю.

Этот сложный план, даже при использовании атомной энергии, был пока единственным способом осуществления полета к Луне и обратно на звездолете весом в несколько тысяч тонн. Кроме того, у этого плана имелся ряд преимуществ. «Альфу» и «Бету» можно было запрограммировать так, чтобы они выполняли собственные, автономные задания, причем с такой эффективностью, какой нельзя добиться от единичного многофункционального корабля. Ведь в одном корабле невозможно совместить способность к полету через атмосферу Земли и посадке на безвоздушную Луну.

Когда все подготовят для следующего путешествия, «Альфа» будет по-прежнему кружить на околоземной орбите, ее снова заправят в космосе и используют для нового полета. Предполагалось, что со временем сконструируют новые, более мощные двигатели, а впоследствии, когда на Луне возникнет колония, там появятся заправочные станции. После этого космические полеты станут коммерчески выгодными. Правда, произойдет это не раньше чем через полвека.

А пока «Прометей», то есть «Альфа» и «Бета», лежал на взлетной полосе, поблескивая под австралийским солнцем, и над ним колдовали инженеры и техники. Они заканчивали работу, проводили последние отладки оборудования. Судьбоносное мгновение приближалось. Через несколько недель, если все пойдет хорошо, «Прометею» суждено было унести надежды и страхи человечества в одинокие бездны небес.

1

Дирк Алексон отложил книгу и поднялся по короткой лестнице на обзорную палубу. Еще было слишком рано, он знал, что не увидит землю, но, поскольку полет близился к завершению, он волновался и не мог сосредоточиться. Он подошел к узким, немного изогнутым окнам, расположенным в передней кромке огромного крыла, и устремил взгляд на безбрежные просторы океана.

Смотреть, по большому счету, было не на что: с такой высоты были не видны даже самые могучие шторма Атлантики. Дирк некоторое время постоял, гладя на серые просторы под крылом, и перешел к экрану пассажирского радара.

Светящаяся полоска на экране начала вырисовывать первое робкое эхо на границе радиуса действия радара. В шестнадцати километрах внизу и трехстах километрах впереди лежала земля — земля, которую Дирк никогда не видел, хотя в мыслях она для него порой была более реальна, чем страна, в которой он родился. С этих, пока невидимых берегов более четырех столетий назад его предки отправились в Новый Свет в поисках свободы или богатства. И вот теперь он возвращался. Меньше чем за три часа он пересек расстояние, которое его предки с трудом преодолели за много мучительных недель. К тому же его ожидала миссия, которую его предки не могли представить даже в самых дерзких мечтах.

Светящийся образ Края Света сдвинулся на середину экрана радара, прежде чем Дирк наконец увидел береговую линию — темное пятно, почти целиком затянутое туманом на горизонте. Он не почувствовал изменения направления, но знал, что в данный момент лайнер начал плавный спуск к лондонскому аэропорту, до которого еще шестьсот с лишним километров. Через несколько минут он вновь услышит едва различимый, но бесконечно успокаивающий рокот могучих реактивных моторов. Воздух, окружавший лайнер, становился плотнее. Дирк с нетерпением ждал этой музыки двигателей.

Серой дымкой за кормой промелькнул Корнуолл — так быстро, что Дирк не успел разглядеть деталей. Казалось, где-то за этими суровыми скалами король Марк до сих ждет, затаясь, прибытия корабля, на борту которого плывет Изольда, а где-то среди холмов Мерлин все еще говорит с ветрами и размышляет о своей печальной судьбе. С такой высоты эта земля выглядела точно так же, как в те времена, когда каменщики положили последний камень в стену замка Тинтагель.

Лайнер снижался в пелене облаков — таких ослепительно белых, что у Дирка заболели глаза. Сначала мелькали небольшие просветы, но вскоре Дирк понял, что слой облаков толщиной почти равен высоте Гималаев. Тотчас лайнер оказался как бы в огромном туннеле, по обе стороны которого лежал плотный снег. Дирк невольно вздрогнул, но тут же осознал, что это не снег, а облака, и расслабился.

Видимо, облачный слой был очень плотным, поскольку Лондон он видел всего несколько мгновений, а потом, совершенно неожиданно, лайнер совершил мягкую посадку. Сразу же нахлынули звуки внешнего мира — металлические голоса из динамиков громкоговорителей, лязганье люков, а громче всех остальных шумов — затихающий рокот мощных турбин.

Мокрый бетон, ожидающие машины, серые тучи над головой — все это развеяло последние романтические впечатления от полета. Моросил дождь. До смешного маленький тягач повез громадный лайнер к стоянке. Лайнер больше напоминал какое-то гигантское морское животное, чем воздушный корабль. Над реактивными двигателями поднимались маленькие струйки пара, с крыльев стекала вода.

К радости Дирка, у таможенного барьера его встретили. Как только таможенники проверили его фамилию в списках пассажиров, к нему устремился полноватый пожилой мужчина и протянул руку:

— Доктор Алексон? Рад знакомству. Моя фамилия Мэтьюз. Я отвезу вас в штаб-квартиру в Саутбэнке и буду вас сопровождать, пока вы в Лондоне.

— Рад слышать, — улыбнулся Дирк. — Полагаю, за это я должен поблагодарить Мак-Эндрюса?

— Именно. Я — его помощник по связям с общественностью. Позвольте, я возьму вашу сумку. Мы отправимся метро-экспрессом. Это самый быстрый путь. Можно добраться до центра, не глядя на окраины. Но есть одна загвоздка.

— Какая?

Мэтьюз вздохнул:

— Вы будете просто поражены тем, сколько людей благополучно пересекают Атлантику, а потом исчезают в подземке и больше их никто никогда не видит.

Сообщая эту невероятную новость, Мэтьюз даже не подумал улыбнуться. В дальнейшем Дирк узнал, что, обладая своеобразным чувством юмора, Мэтьюз неизменно сохранял бесстрастное выражение лица и практически никогда не смеялся. Весьма странная получалась комбинация.

— Одного я никак не пойму, — признался Мэтьюз, когда длиннющий красный поезд отъехал от платформы. — К нам прибывает множество американских ученых, но я догадывалось, что вы далеки от техники.

— Верно. Я историк.

Мэтьюз весьма выразительно поднял брови.

— Наверное, это звучит довольно загадочно, — продолжал Дирк, — но зато вполне логично. В прошлом события редко описывались с надлежащей точностью. Теперь, конечно, у нас есть газеты и кинофильмы — но просто поразительно, как порой вне поля зрения остаются очень важные вещи — и лишь потому, что все воспринимают их как данность. Скажем, тот проект, над которым вы работаете, — один из самых величайших в истории, и, если он осуществится, это изменит будущее так, как его не изменяло до сих пор ни одно событие. Поэтому мой университет решил, что рядом с учеными должен быть профессиональный историк, чтобы ни одна важная подробность не была упущена.

Мэтьюз кивнул.

— Что ж, вполне разумная мысль. И для нас, не имеющих отношения к науке, приятный момент. Признаться, нам несколько надоели разговоры, в которых три слова из четырех — математические символы. Но все же, я полагаю, у вас имеется неплохое техническое образование?

Дирк смутился.

— Честно говоря, я уже пятнадцать лет не имел дела с точными науками — да и раньше не относился к ним слишком серьезно. Придется многому учиться заново.

— Не волнуйтесь. У нас есть сжатый спецкурс для усталых бизнесменов и престарелых политиков. Вам предоставят необходимый объем знаний. Вы будете просто потрясены, как много вам удастся почерпнуть, просто слушая наших боффинов.

— Боффинов?

— Господи, вы не знаете этого слова? Оно появилось во времена войны и относится к любому длинноволосому ученому типу с логарифмической линейкой в кармане жилета. Да, пожалуй, будет лучше сразу ознакомить вас с нашим приватным сленгом. В нашей работе так много новых идей и понятий, что приходится изобретать новые слова. Надо было вам еще и филолога с собой прихватить!

Дирк промолчал. Бывали моменты, когда грандиозность стоящей перед ним задачи поражала его. В ближайшие шесть месяцев должен был наступить завершающий этап работы, которую вели тысячи человек на протяжении полувека И он, Дирк Алексон, станет свидетелем исторического события, которое произойдет на краю света, в австралийской пустыне, и взглянет на это событие глазами будущего, и опишет его так, чтобы через столетия люди смогли ощутить дух этого века, этого времени.

Они с Мэтьюзом вышли на станции «Нью-Ватерлоо» и пешком прошли несколько сот метров до Темзы. Мэтьюз был прав, сказав, что так лучше всего увидеть Лондон в первый раз. Дирк залюбовался широкой набережной, построенной всего двадцать лет назад. Его взгляд остановился на соборе Святого Павла. Омытый дождем купол через просвет в тучах озаряли лучи солнца. Дальше, выше по течению реки, возвышались величественные белые дома перед Черинг-Кросс, но зданий Парламента за изгибом Темзы отсюда видно не было.

— Неплохой вид, не правда ли? — проговорил Мэтьюз. — Теперь мы гордимся этим районом, а тридцать лет назад тут были сплошные верфи и илистые берега. Кстати — видите корабль?

— Вы имеете в виду юн тог, у противоположного берега?

— Да. Знаете, что это за корабль?

— Понятая не имею.

— Это «Дискавери» — судно, на котором капитан Скотт ходил в Антарктиду в начале века. Я часто смотрю на этот корабль по дороге на работу и гадаю, что бы Скотт мог подумать о том маленьком путешествии, которое задумали мы.

Дирк устремил взгляд на изящный деревянный корпус корабля, на стройные мачты и обшарпанную дымовую трубу, и у него возникло впечатление, будто набережная исчезла и старинный корабль, дымя трубой, плывет между стенами льда к неведомой земле. Он мог понять чувства Мэтьюза, у него возникло сильнейшее ощущение непрерывности истории. Нить, соединявшая Скотта с Дрейком, Рейли и еще более ранними путешественниками, не прервалась: изменился только масштаб событий.

— Ну вот мы и пришли, — сказал Мэтьюз, в его извиняющемся тоне тем не менее слышалась гордость. — Не так уж впечатляюще, как хотелось бы, но во время строительства у нас было туго с деньгами. Да и теперь их не так много, если на то пошло.

Белое трехэтажное здание, выходившее фасадом на реку, выглядело скромно, и, по всей видимости, построили его всего несколько лет назад. Его окружали просторные лужайки, поросшие тут и там невысокой травой. Дирк догадался, что этим лужайкам в будущем суждено стать новыми строительными площадками. Трава, по всей видимости, об этом тоже догадывалась.

Тем не менее нельзя было сказать, что Главное управление смотрелось совсем уж непривлекательно, как обычное административное здание. К тому же вид на реку был очень хорош. Вдоль второго этажа по фасаду расположилась надпись, четкая и исключительно функциональная, как все прочее в этом здании. Буквы складывались в два слова, и, прочитав эти слова, Дирк ощутил, как кровь в его жилах странным образом забурлила. Здесь, в центре огромного города, где миллионы людей заняты будничными делами, эти слова казались столь же неуместными, как «Дискавери» — корабль, стоявший на приколе у противоположного берега Темзы, где он закончил долгое странствие. Тем не менее место для этих слов было выбрано правильно, поскольку подразумевали они странствие, которое еще не совершал корабль. Слова эти были: МЕЖПЛАНЕТНОЕ ОБЩЕСТВО.

2

Кабинет был небольшой, к тому же Дирку приходилось делить его с двумя младшими редакторами, но окна выходили на Темзу, и, устав от работы над отчетами и файлами, он всегда мог дать отдых глазам, любуясь величественным куполом, парящим над Лудгейт-Хилл. Время от времени заходили побеседовать Мэтьюз или непосредственный начальник Дирка, но чаще его оставляли в одиночестве, зная, что таково его желание. Ему хотелось спокойно прочитать тысячи отчетов и книг, которыми его снабдил Мэтьюз.

От Италии времен Возрождения Лондон двадцатого столетия отделяло огромное расстояние, однако навыки, приобретенные Дирком в ту пору, когда он писал свою диссертацию о Лоренцо Великолепном, помогали ему и теперь. Он почти с первого взгляда мог выделить самое главное — то, что следовало тщательно изучить. За несколько дней вырисовались общие очертания сюжета, и можно было приступать к деталям.

Мечта оказалась более древней, чем представлял себе Дирк. Две тысячи лет назад древние греки догадались о том, что Луна — это планета, похожая на Землю, а во втором веке от Рождества Христова сатирик Лукиан написал первый в истории в роман о межпланетном путешествии. Прошло более семнадцати веков, прежде чем был проложен мост от вымысла к реальности, и почти весь прогресс был достигнут за последние пятьдесят лет.

Современная эра началась в тысяча девятьсот двадцать третьем году, когда малоизвестный трансильванский профессор по имени Герман Оберт опубликовал книгу под названием «Ракета для межпланетного пространства». В этой книге он изложил математические основы космического полета. Пролистав один из немногих сохранившихся экземпляров этой книги, Дирк с трудом поверил, что столь грандиозная суперструктура имела такое скромное начало. Оберт, который теперь был восьмидесятичетырехлетним стариком, запустил цепную реакцию, которой при его жизни суждено было привести к космическому полету.

Перед началом Второй мировой войны немецкие ученики Оберта усовершенствовали ракету на жидком топливе. Вначале они тоже помышляли о покорении космоса, но эта мечта была забыта с приходом к власти Гитлера. Город, которым часто любовался Дирк, до сих пор носил шрамы, полученные в те времена, когда из стратосферы на него падали огромные ракеты.

А потом в пустыне штата Нью-Мексико полыхнул ужасный рассвет. Тогда казалось, что река времени на миг остановилась, а потом побежала, в пене и брызгах, по новому руслу к изменившемуся и неведомому будущему. После Хиросимы пришел конец войне и наступило окончание эпохи: энергия и машина наконец встретились, и тогда был открыт путь в космос.

Этот путь был труден и занял тридцать лет — тридцать лет побед и горьких разочарований. Знакомясь с людьми, слушая их рассказы и разговоры, Дирк постепенно накапливал подробности, которые не попали в отчеты и резюме.

«Телевизионная картинка была не слишком четкой, но каждые несколько секунд она выравнивалась, и мы получали хорошее изображение. Так сильно я не волновался ни разу в жизни — ведь я стал первым человеком, увидевшим обратную сторону Луны. А полететь туда… это будет что-то вроде разрядки напряженности».

«…Самый жуткий взрыв, какой только можно себе представить. Когда мы встали, я услышал голос Геринга: "Если это самое лучшее, на что вы способны, я скажу фюреру, что вся эта затея — пустая трата денег". Видели бы вы лицо фон Брауна…»

«КХ-четырнадцать все еще там. Она совершает один виток за три часа, как мы и планировали. Но треклятый радиопередатчик сломался при старте, так что показаний приборов мы так и не получали!»

«Я смотрел через двенадцатидюймовый рефлектор, когда эта порция порошка магния упала на Луну — километрах в пятидесяти от Аристарха. В предзакатные часы оставшийся после удара кратер виден до сих пор».

Порой Дирк завидовал этим людям. У них была цель в жизни, и, наверное, они испытывали чувство могущества, отправляя свои гигантские машины в космос, за несколько тысяч километров от Земли. Но могущество было опасно, иногда оно портило людей. Можно ли было им доверять — при том, какие силы они привносили в мир? И можно ли было доверять миру, в котором существовали такие люди?

Несмотря на свое интеллектуальное прошлое, Дирк не до конца избавился от страха перед наукой, который царил в мире еще со времен великих открытий Викторианской эпохи. В новой среде он чувствовал себя одиноким и порой сильно нервничал. Те немногие сотрудники, к которым он обращался, вели себя с ним вежливо, старались помочь, однако его стеснительность и волнение, которое он никак не мог научиться скрывать, знакомясь с темой своего исследования, удерживали его от более тесного общения с коллегами. Но ему нравилась атмосфера, царившая в организации, атмосфера просто-таки агрессивно-демократичная, и он надеялся, что в будущем обязательно сойдется с этими людьми поближе.

Пока же с сотрудниками, работавшими в других отделах, Дирк встречался только в столовой. Эту маленькую столовую Межпланетного общества посещали все сотрудники, начиная с генерального директора. Дирекция столовой проявляла необычайную изобретательность и склонность к экспериментам, и, хотя время от времени происходили кулинарные катастрофы, обычно еда была очень вкусной. Насколько мог судить Дирк, Межпланетное общество не зря хвасталось тем, что кухня здесь самая лучшая на южном берегу Темзы.

Поскольку время ланча для Дирка было, как Пасха, переходящим праздником, он каждый день видел в столовой все новых и новых людей и вскоре стал узнавать большинство сотрудников в лицо. На него никто не обращал внимания: в здании было полным-полно залетных пташек из разных университетов и промышленных компаний со всего света, и, по всей видимости, к нему относились как к очередному ученому гостю.

Представители его колледжа, через посредство посольства США, подыскали для него маленькую съемную квартиру всего в нескольких сотнях метров от Гросвенор-сквер. Каждое утро он шел пешком до станции метро «Бонд-стрит» и доезжал до станции «Ватерлоо». Он быстро научился избегать утренних толп и редко опаздывал на работу. Рабочий день здесь был ненормированным: хотя Дирк порой засиживался в кабинете до полуночи, в это время в здании еще шла работа — шум в основном доносился из научно-исследовательских отделов. Часто для того, чтобы немного отвлечься и размяться, Дирк отправлялся на прогулку по пустым коридорам. При этом он брал на заметку, какие отделы ему следует в один прекрасный день посетить официально. Во время этих прогулок он узнал о Межпланетном обществе намного больше, чем из сложных схем, которыми его снабжал Мэтьюз — причем эти схемы он выдавал только на время, а потом забирал.

Зачастую Дирк проходил мимо приоткрытых дверей, за которыми располагались лаборатории или мастерские, где царил беспорядок и где мрачноватые техники сидели, глядя на оборудование, которое явно не желало вести себя пристойно. Если было слишком поздно, это зрелище слегка затуманивалось клубами табачного дыма, а где-нибудь на почетном месте стояли электрический чайник и его старенький заварочный собрат. Порой Дирк оказывался рядом с лабораторией или мастерской в моменты технического триумфа, и, если он забывал об осторожности, его приглашали для распития рискованной жидкости, которую инженеры постоянно производили самостоятельно. Так он завел знакомства со многими людьми и при встрече с ними здоровался, но по имени знал не больше десяти человек.

В свои тридцать три года Дирк Алексон все еще был не в ладах с повседневным миром. Он был счастливее в общении с прошлым, с книгами и, хотя много путешествовал по Соединенным Штатам, все же по большей части вращался в академических кругах. Коллеги считали его стабильным, ровным работником, наделенным безошибочной интуицией, столь необходимой при разрешении сложных ситуаций. Никто не знал, станет ли он великим историком, однако его исследование, посвященное роду Медичи, было признано выдающимся. Его друзья не могли понять, как человек с таким одержанным темпераментом способен настолько точно проанализировать мотивы и поведение этого раздираемого страстями семейства.

Казалось, чистая случайность привела его из Чикаго в Лондон, да он и сам это сознавал. Совсем недавно он почти освободился от влияния Уолтера Пейтера: маленькая, но весьма плотно набитая персонажами сцена Италии эпохи Возрождения потеряла свое очарование — если такое милое слово было применимо к этому микрокосмосу интриг и убийств. Дирк менял область интересов не в первый раз и боялся, что не в последний, поскольку он все еще искал дело, которому мог бы посвятить жизнь. Как-то раз, переживая депрессию, в разговоре с деканом обмолвился, что, пожалуй, только в будущем мог бы найти достойную тему для исследований. Эта вскользь оброненная и лишь наполовину серьезная жалоба совпала по времени с письмом из Фонда Рокфеллера, и Дирк опомниться не успел, как его отправили в Лондон.

В первые несколько дней его преследовал призрак собственной некомпетентности, но он по опыту знал, что так бывает всегда, когда начинаешь новую работу, и со временем это почти перестало его беспокоить. Примерно через неделю он почувствовал, что более или менее сносно представляет себе структуру организации, в которой столь неожиданно оказался. К нему начала возвращаться уверенность, и он смог немного расслабиться.

Еще на последних курсах университета он начал вести дневник. Правда, время от времени он про него забывал, но теперь снова начал фиксировать свои впечатления и описывать события повседневной жизни.

Эти заметки, которые он делал для себя, помогали ему управлять собственными размышлениями и в дальнейшем могли послужить основой для создания официальной версии его работы.

«Сегодня 3 мая 1978 года. Я в Лондоне ровно неделю — и пока не видел ничего, кроме районов, примыкающих к Бонд-стрит и вокзалу Ватерлоо. Когда погода хорошая, мы с Мэтьюзом после ланча обычно прогуливаемся вдоль реки. Мы пересекаем Новый мост (который построен всего лет сорок назад!) и идем либо вниз по течению Темзы, либо вверх, а потом снова переходим по мосту в районе Черинг-Кросс или Блэкфэйрз. У нашей прогулки несколько вариантов — по часовой стрелке или наоборот».

«Альфреду Мэтьюзу около сорока. Он мне очень помогает. У него необычное чувство юмора, но я ни разу не видел, как он улыбается, — все шутки он произносит с абсолютно бесстрастным выражением лица. Похоже, свою работу он знает хорошо — намного лучше, я бы сказал, чем Мак-Эндрюс, который, по идее, является его начальником. Мак лет на десять старше: он, как и Альфред, закончил факультет журналистики и специализируется по связям с общественностью. Он высокий, стройный, с виду вечно голодный. У него легкий шотландский акцент, который исчезает напрочь, когда он волнуется. Это о чем-то говорит, но я пока не догадываюсь о чем. Он неплохой человек, но я не считаю его слишком умным. Всю работу, по большому счету, выполняет Альфред, и друг друга они недолюбливают. Порой трудновато сохранять хорошие отношения с ними обоими».

«На следующей неделе я надеюсь начать знакомиться с сотрудниками и продвинуться вперед в работе. В особенности мне хотелось бы сойтись поближе с членами экипажа — но к ним меня пока не подпускают. Считают, что сначала я должен побольше узнать об атомных двигателях и орбитах планет. Обо всем этом мне должен на следующей неделе рассказать Альфред — так он говорит. Еще я надеюсь выяснить, как вообще мог сформироваться такой удивительный гибрид, какой представляет собой Межпланетное общество. Типично британский компромисс, но в документах я нахожу слишком мало информации о том, как образовалась эта организация, представляющая собой массу парадоксов. Она пребывает в состоянии хронического банкротства, но при этом тратит порядка десяти миллионов в год (фунтов стерлингов, а не долларов). Правительство имеет весьма ограниченную власть над администрацией Межпланетного общества, и в чем-то эта организация так же автократична, как ВВС. Но когда на Межпланетное общество нападают в парламенте (что происходит каждый месяц), всегда находится какой-нибудь министр, который встает на защиту этого учреждения. Возможно, Мак все же более умелый организатор, чем мне кажется!»

«Я назвал это учреждение "британским", но, конечно, это не так. Примерно пятую часть персонала составляют американцы, и в столовой я то и дело слышу, как многие разговаривают с заметным акцентом. Организация интернациональна, как секретариат ООН, хотя британцы, безусловно, представляют собой главную движущую силу и являются ядром администрации. Почему это так — я не знаю: возможно, Мэтьюз сможет мне объяснить».

«Еще один вопрос: за исключением акцента, крайне сложно заметить какие-либо различия между представителями разных национальностей. Не связано ли это, мягко говоря, с наднациональным характером работы сотрудников? Наверное, если я здесь задержусь, я тоже утрачу признаки национальной принадлежности».

3

— А я все ждал, — сказал Мак-Эндрюс, — когда же вы зададите этот вопрос. Ответить на него довольно сложно.

— Я буду очень удивлен, — сухо отозвался Дирк, — если все настолько же запутанно, как махинации в семействе Медичи.

— Пожалуй, нет. Пока что мы не прибегали к убийствам, хотя порой очень хочется прибегнуть. Мисс Рейнольде, не будете ли вы так добры отвечать на звонки, пока я беседую с доктором Алексоном? Благодарю вас.

Так вот, как вам известно, основы астронавтики — науки о космических полетах — были весьма солидно заложены в конце Второй мировой войны. «Фау-два» и атомная энергия убедили большинство людей в том, что стоит только пожелать — и можно совершить космический полег. Возникло несколько обществ в Англии и Штатах, которые активно пропагандировали идею, что нам следует побывать на Луне и разных планетах. Эти общества работали стабильно, но довольно медленно до пятидесятых годов, а потом все действительно пришло в движение.

В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, как вы помни… гм… знаете, управляемая ракета американской армии по прозвищу Сиротка Энни, нагруженная одиннадцатью килограммами порошка магния, достигла поверхности Луны. С этого момента общественность начала осознавать, что космические путешествия — дело не далекого будущего, что такие полеты смогут осуществиться уже при жизни нынешнего поколения. Наукой номер один вместо атомной физики стала астрономия, число членов ракетных обществ начало неуклонно возрастать. Но одно дело — запустить на Луну управляемую ракету без космонавта, и совсем другое — отправить туда полноразмерный космический корабль, посадить его на поверхность Луны, а потом вернуть на Землю. Некоторые пессимисты полагали, что на это должно уйти еще сто лет.

Но в этой стране нашлись люди, которые не пожелали ждать так долго. Они считали, что космические полеты так же важны для прогресса человечества, как открытие Нового Света, случившееся четыреста лет назад. Космические полеты открыли бы новые границы, дали бы человечеству цель настолько дерзкую, что она затмила бы национальные различия и могла бы погасить межплеменные конфликты тачала двадцатого века. Энергию, которая могла бы подпитывать войны, можно было пустить на колонизацию планет — и нам было бы чем заняться еще много столетий. Так все выглядело в теории, по крайней мере.

Мак-Эндрюс едва заметно улыбнулся.

— Безусловно, существовали и другие мотивы. Вы знаете, каким нестабильным был мир в начале пятидесятых. Циничное отношение к полетам в космос было суммировано в знаменитой фразе: «Атомная энергия делает межпланетные полеты не просто возможными, но неизбежными». Пока атомная энергия оставалась на поверхности Земли, человечество было вынуждено, образно выражаясь, хранить слишком много яиц в слишком непрочной корзинке.

Все это осознавала разношерстная группа ученых, писателей, астрономов, издателей и бизнесменов, объединившихся в первое Межпланетное общество. Имея весьма скромный капитал, они начали публикацию журнала «Спейсвардз», вдохновленные успехом журнала американского Национального географического общества. «Спейсвардз» был попыткой сбора общественных пожертвований для завоевания космического пространства. Его появление всколыхнуло интерес к астрономии, и подписчики чувствовали, что вносят свою лепту в финансирование первого космического полета.

Еще несколькими годами раньше из этой затеи ничего не получилось бы, но энтузиасты очень правильно выбрали время. Через несколько лет «Спейсвардз» уже имел четверть миллиона подписчиков по всему миру. Межпланетное общество было основано с целью глобальных исследований проблем осуществления космического полета. В первое время оно не могло предложить своим членам таких высоких окладов, которые получали сотрудники крупных, спонсируемых правительством ракетных учреждений, но постепенно общество привлекло в свои ряды лучших ученых, специализировавшихся в этой области и предпочитавших, получая более низкое жалованье, трудиться над конструктивным проектом, а не строить ракеты, предназначенные для транспортировки атомных бомб. Кроме того, обществу также оказывала поддержку пара-тройка финансовых магнатов. Когда в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году умер последний британский миллионер, оказалось, что он завещал почти все свое состояние нам, учредив трастовый фонд.

С самого начала Межпланетное общество было всемирной организацией, и так уж исторически сложилось, что его штаб-квартира находится в Лондоне. Она могла бы с таким же успехом находиться в Америке, и многие ваши соотечественники до сих пор недовольны тем, что это не так. Но по какой-то причине вы, американцы, всегда несколько консервативно воспринимали идею космического полета и отнеслись к ней всерьез только через несколько лет после нас. Впрочем, не огорчайтесь: немцы побили и вас, и нас.

Кроме того, вы должны помнить о том, что Соединенные Штаты — слишком маленькая страна для исследований в области астронавтики. Да-да, я понимаю, это звучит странно — но посмотрите на карту плотности населения, и вы поймете, что я имею в виду. На Земле существует только два места, которые действительно подходят для работ по созданию ракет большой дальности полета. Одно из этих мест — пустыня Сахара, но даже она находится слишком близко от многонаселенных городов Европы. Вторым удобным местом является Западно-Австралийская пустыня, где в тысяча девятьсот сорок седьмом году британское правительство начало строительство крупной ракетной базы. Протяженность этой пустыни составляет более полутора тысяч километров, а затем еще на три с лишним тысячи километров тянется океан, то есть в целом получается около пяти тысяч. В Соединенных Штатах не найдется места, где можно безопасно запустить ракету даже на восемьсот километров. Так что отчасти в том, что все так сложилось, виновата география…

На чем я остановился? Ах да, тысяча девятьсот шестидесятый год. Примерно тогда мы начали приобретать реальный вес — по двум причинам, которые не слишком хорошо известны. К тому времени целый сектор атомной физики зашел в тупик. Ученые из Управления атомной энергетики решили, что могут запустить водородно-гелиевую реакцию — о тритиевой реакции, примененной в старой водородной бомбе, я молчу, — но окончательные эксперименты были весьма благоразумно запрещены. В морской воде такое количество водорода! Словом, ядерные физики кусали ногти в ожидании того момента, когда мы построим для них лаборатории в космосе. В то время не имело значения — а вдруг что-то пойдет не так. Ну, появится в Солнечной системе еще одна недолговечная звезда. Управление атомной энергетики также хотело, чтобы мы попробовали убрать в космос радиоактивные отходы — на Земле их хранить было опасно, но они могли в один прекрасный день пригодиться.

Вторая причина была, пожалуй, более злободневной. В космос непременно нужно было попасть крупным радио» и телевещательным компаниям, потому что лишь спуда они могли бы наладить вещание на всю планету и обеспечить весь мир универсальной службой связи. Как вам известно, очень короткие волны радара и телевизионные волны не способны огибать Землю — эти волны распространяются по практически прямым линиям, поэтому отдельно взятая станция может посылать сигналы только до горизонта. Для того чтобы справиться с этой проблемой, построили ретрансляторы, однако было ясно, что окончательное решение может быть достигнуто только тогда, когда ретрансляторы будут установлены в тысячах километров от Земли. Нечто вроде искусственных лун, кружащих на околоземной суточной орбите — такая орбита могла бы обеспечить стационарное положение спутников в небе. Наверняка вы уже прочли все, что написано о подобных идеях, поэтому в детали я сейчас углубляться не стану.

К тысяча девятьсот семидесятому году мы получили поддержку самых крупных технических корпораций в мире и практически неограниченные фонды. Корпорации вынуждены были выйти на Межпланетное общество, поскольку именно у нас были собраны лучшие эксперты. Боюсь, поначалу кое-кто был недоволен, и некоторые правительственные департаменты просто-таки злились на нас за то, что мы похитили у них самых лучших ученых. Но в целом мы неплохо ладили с компаниями «Вестингауз», «Дженерал электрик», «Роллс-ройс», «Локхидс», «Де Хавилландс» и прочими. У всех них здесь есть свои офисы, как вы уже, наверное, заметили. Они выдают нам весьма ощутимые гранты, но их техническая поддержка поистине бесценна. Нынешнего уровня без их помощи мы бы не достигли еще лет двадцать.

Наступила короткая пауза. Дирк вынырнул из потока слов, словно спаниель из горной речки. Мак-Эндрюс говорил слишком быстро и явно повторял фразы и целые параграфы, за годы заученные наизусть. У Дирка создалось впечатление, что все, рассказанное Эндрюсом, взято из доступных источников и не блещет оригинальностью.

— Я даже не представлял, — признался он, — какие у вас обширные связи.

— Поверьте мне, это сущая ерунда! — воскликнул Мак-Эндрюс. — Вряд ли найдется много крупных промышленных фирм, которые не убеждены в том, что мы способны в чем-то им помочь. Компании, производящие кабель, сэкономят сотни миллионов, когда смогут заменить наземные станции и подземные линии несколькими космическими ретрансляторами. Химическая промышленность получит…

— О, я верю вам на слово! Я просто гадал, откуда берутся деньги, а теперь вижу, насколько все грандиозно.

— Не забывайте, — заметил все это время молчавший Мэтыоз, — о нашем самом важном вкладе в промышленность.

— Что вы имеете в виду?

— Импорт высокого вакуума для заполнения электрических лампочек и электронно-лучевых трубок, — ответил Мэтьюз.

Мак-Эндрюс сердито продолжил:

— Если оставить в стороне легкомысленность Альфреда, нет никаких сомнений в том, что физика совершит грандиозные шаги вперед, как только мы сумеем строить лаборатории в космосе. И вы можете догадаться, как страстно мечтают астрономы об обсерваториях, которым никогда не будут мешать облака.

— Теперь я понимаю, — сказал Дирк, загибая пальцы, — как родилось Межпланетное общество и чего оно надеется достичь. Но все же мне довольно трудно понять, что именно оно собой представляет.

— С юридической точки зрения Межпланетное общество — некоммерческая организация… — проговорил Мак-Эндрюс.

— Еще какая некоммерческая, — шепнул Мэтьюз.

— …деятельность которой, как сказано в ее уставе, посвящена «исследованию проблем космического полета». Первоначально общество субсидировалось журналом «Спейсвардз», но в данное время он с нами официально никак не связан, поскольку объединился с «Нэйшнл джеографик», хота неофициальные связи между нами сохранились. Сейчас большая часть денег к нам поступает в виде грантов от правительства и заинтересованных промышленных компаний. Когда межпланетные путешествия получат коммерческую основу, как в наши дни — авиация, мы, вероятно, трансформируемся в нечто иное. У этой идеи немало политических ракурсов, и никто не знает, что может случиться, когда начнется колонизация планет.

Мак-Эндрюс негромко рассмеялся — он словно бы извинялся и защищался одновременно.

— В этом здании, как вы скоро поймете, витает множество дерзких мечтаний. У некоторых есть идеи об основании научных Утопий на подходящих для жизни планетах, и всякое такое. Но первостепенная задача имеет чисто технический характер: мы должны выяснить, что представляют собой планеты, прежде чем решить, как ими можно воспользоваться.

В кабинете стало тихо; некоторое время никто не хотел говорить. Дирк впервые осознал важность цели, ради которой трудятся эти люди. Он был в восторге, но при этом ему впервые стало страшно: а готово ли человечество выйти в космос, столкнуться с тем вызовом, который могли ему бросить жестокие, негостеприимные планеты, изначально не предназначенные для человека? Дирк не был в этом уверен. На душе у него стало неспокойно.

4

С улицы дом номер пятьдесят три по Рочдейл-авеню выглядел одним из типичных особняков в неогеоргианском стиле, которые в начале двадцатого века наиболее удачливые биржевики возводили как гнездышки, где можно было с уютом поселиться на склоне лет. Дом стоял далеко от проезжей части и был окружен со вкусом разбитыми клумбами и несколько запущенными лужайками. Весной тысяча девятьсот семьдесят восьмого года в погожий денек здесь можно было увидеть пятерых молодых людей, копавшихся в клумбе, причем было заметно, что дело это для них непривычное и орудия, которыми они пользуются, не очень для этого дела подходят. Было ясно, что занимаются они этим исключительно ради того, чтобы расслабиться, и что мысли их в это время витают далеко отсюда. Но вот насколько далеко — об этом случайный прохожий вряд ли мог догадаться.

Это являлось тайной, и не только для случайных прохожих, но и для прессы. Интересно, что люди, отвечавшие за конфиденциальность происходящего, в недавнем прошлом сами были газетчиками. Всему миру было известно, что экипаж «Прометея» еще не отобран, хотя в действительности тренировки начались больше года назад и успешно продолжались. Происходило это всего в восьми километрах от Флит-стрит, но при этом не было озарено слепящим светом интереса общественности.

В то время во всем мире нашлась всего горстка людей, способных пилотировать космический корабль. Ни одна работа не требовала столь уникального сочетания физических и умственных характеристик. Идеальный пилот должен был быть не только первоклассным астрономом, опытным инженером и специалистом в области электроники, он должен был уметь прекрасно работать и тогда, когда становился «невесомым», и тогда, когда во время полета с ускорением его вес становился равным четверти тонны.

Ни один человек по отдельности не мог удовлетворить этим требованиям, и много лет назад было решено, что экипаж космического корабля должен состоять как минимум из трех человек, чтобы в случае необходимости обязанности одного из них могли взять на себя остальные двое. Межпланетное общество готовило к полету пятерых; двое являлись запасными на случай, если бы в последнюю минуту кто-нибудь заболел. Пока никто не знал, кому из пятерых суждено остаться в резерве.

Мало кто сомневался в том, что капитаном корабля станет Виктор Хассел. Ему было двадцать восемь лет, и он был единственным человеком в мире, который провел более ста часов в невесомости. Этот рекорд он поставил абсолютно случайно — два года назад вывел на орбиту экспериментальную ракету и летал вокруг Земли тридцать часов, прежде чем смог ликвидировать неполадку в механизме зажигания и сбросить скорость, чтобы вернуться на Землю.

Его ближайший соперник, Пьер Ледук, имел в своем послужном списке двадцать часов орбитального полета.

Еще трое вообще не были профессиональными пилотами. Арнольд Клинтон, австралиец, был инженером-электронщиком, специалистом по компьютерам и автоматическим системам управления. Астрономию представлял блестящий молодой ученый, американец Льюис Тэйн. Его длительное отсутствие на рабочем месте, в Паломарской обсерватории, уже требовало внятных объяснений. Пятым был командированный Управлением атомной энергетики Джеймс Ричарде, эксперт в области ядерных реактивных систем. Ричардсу исполнилось тридцать пять, и коллеги обычно именовали его Дедулей.

Образ жизни в «Яслях», как называли дом на Рочдейл-авеню те, кто хранил тайну, сочетал в себе элементы колледжа, монастыря и авиабазы. Яркость «Яслям» придавали личности пятерых «учеников» и ученых-гостей, которые непрерывным потоком являлись сюда, дабы пополнить их знания или порой с интересом получить эти знания обратно. Это была бурная, деятельная, но счастливая жизнь, поскольку у нее была задача и цель.

И лишь одно ее омрачало — близилось время принятия решения, и никто не знал, кто из пятерых останется в песках пустыни и проводит взглядом исчезающий в небе корабль, слушая, как затихает шум его двигателей.

Шла лекция по астронавигации, когда Дирк и Мэтьюз на цыпочках проникли в комнату. Лектор недружелюбно зыркнул на них, а пятеро слушателей даже не обернулись. Дирк постарался как можно более незаметно смотреть на них, в то время как его гид шепотом называл их имена.

Хассела он узнал по фотографиям в газетах, остальных он видел впервые. К удивлению Дирка, внешне эти люди совсем не были похожи друг на друга. Объединял их только возраст, интеллект и общий настрой, который можно было охарактеризовать как постоянную готовность. Время от времени они задавали лектору вопросы, и Дирк вскоре догадался, что обсуждаются вопросы маневрирования при посадке на Луну. Содержание беседы было настолько выше его понимания, что он вскоре устал слушать и обрадовался, когда Мэтьюз вопросительным кивком указал на дверь.

В коридоре они расслабились и закурили.

— Ну, — сказал Мэтьюз, — теперь вы увидели наших «морских свинок». Что скажете?

— Мне трудно судить. Хотелось бы пообщаться с ними в неформальной обстановке.

Мэтьюз выдохнул колечко дыма и проводил его внимательным взглядом, пока оно не растворилось в воздухе.

— Это будет непросто. Как вы можете догадаться, свободного времени у парней немного. Когда у них заканчиваются занятия, они, как правило, разбегаются по домам.

— Кто из них женат?

— У Ледука двое детей и у Ричардса тоже. Вик Хассел женился примерно год назад. Остальные холосты.

Дирку стало интересно, что думают обо всей этой затее жены астронавтов. Почему-то ему показалось, что по отношению к ним проявляется несправедливость. А еще он гадал, относятся ли будущие астронавты к предстоящему полету просто как к работе или ощущают то же невероятное волнение — другого слова он просто не мог подыскать, — какое в свое время испытывали основатели Межпланетного общества.

Они подошли к двери с табличкой: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН! ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕХНИЧЕСКОГО ПЕРСОНАМ!» Мэтьюз робко толкнул дверь. Она оказалась открытой.

— Какая халатность! — проговорил он, покачав головой. — И похоже, тут никого нет. Давайте войдем. На мой взгляд, это одно из самых интересных мест. Впрочем, я не ученый.

Это была одна из самых излюбленных фраз Мэтьюза. Судя по всему, он прятал за ней свой комплекс неполноценности. На самом деле и он, и Мак-Эндрюс знали о науке гораздо больше и только притворялись неучами.

Дирк вошел следом за Мэтьюзом. В помещении царил полумрак, но Мэтьюз нашел выключатель, и комната озарилась светом. Дирк ахнул от изумления. Он стоял в отсеке управления, окруженный штабелями измерительных приборов. Из мебели здесь были только три роскошных кресла, снабженных сложной системой наклонов и поворотов. Он протянул руку и прикоснулся к спинке одного из кресел, и оно начало мягко покачиваться вперед и назад.

— Ни к чему не прикасайтесь, — поспешно предупредил его Мэтьюз. — Нам сюда входить нельзя, если вы внимательно прочитали табличку на двери.

Дирк стал рассматривать ассорти приборов с почтительного расстояния. Предназначение некоторых из них он выяснил благодаря ярлычкам, но остальные выглядели крайне загадочно. То и дело на глаза попадались слова «ручное» и «автоматическое». Почти так же часто встречались слова «топливо», «температура двигателя», «давление» и «расстояние от Земли». Другие надписи — «Аварийное отключение», «Загрязнение воздуха» и «Засорение сопла» вызывали зловещие ассоциации. Третья группа надписей оставляла свободу для бесконечных толкований. «Перем. триг. синхр», «Нейтр. отсчет» и «Видеомикширование» — это были, пожалуй, самые типичные надписи из категории загадочных.

— Создается впечатление, — сказал Мэтьюз, — что этот дом того и гляди взлетит, правда? Разумеется, это всего- навсего имитация отсека управления «Альфы». Я видел, как будущие астронавты здесь тренируются. Знаете, зрелище просто завораживающее, даже когда абсолютно ничего не понимаешь.

Дирк сдавленно рассмеялся:

— Да, просто голова кругом. Отсек управления космического корабля в тихом лондонском пригороде…

— На следующей неделе тишине придет конец. Мы собираемся открыться для прессы, и нас, похоже, линчуют за то, что мы так долго таились.

— На следующей неделе?

— Да, если все пойдет по плану. К этому времени закончится последнее тестирование «Беты», и мы все будем паковать чемоданы перед отбытием в Австралию. Кстати, вы видели киносъемку первых запусков?

— Нет.

— Напомните мне, чтобы я вам показал, — это впечатляет.

— И какие успехи на данный момент?

— Семь километров двести метров в секунду при полной загрузке. Это чуть меньше орбитальной скорости, но до сих пор все получалось идеально. Жаль только, что перед полетом мы не имеем возможности испытать «Альфу».

— Когда это произойдет?

— Дата точно не назначена, но мы знаем, что старт состоится в то время, когда Луна будет входить в первую четверть. Корабль совершит посадку в районе Mare Imbrium рано утром. Возвращение назначено на поздний вечер, так что астронавты проведут на Луне около десяти земных дней.

— А почему выбрали именно Mare Imbrium?

— Потому что оно плоское, его карта составлена очень подробно, и пейзаж там один из самых интересных на Луне. Кроме того, именно там всегда приземлялись космические корабли со времен Жюля Верна. Думаю, вы знаете, что это название переводится как Море Дождей.

— Когда-то я весьма неплохо знал латынь, — сухо отозвался Дирк.

Впервые за все время их общения Мэтьюз был так близок к улыбке.

— Не сомневаюсь. Но давайте-ка удалимся отсюда, пока нас не поймали. Насмотрелись?

— Да, спасибо. Конечно, впечатление ошеломляющее, но все же не намного страшнее, чем в кокпите трансконтинентального реактивного лайнера.

— Страшнее, если знаешь, что происходит за всеми этими панелями, — мрачновато отозвался Мэтьюз. — Арнольд Клинтон — это наш царь и бог по части электроники — однажды сказал мне, что только в компьютерных и контрольных схемах три тысячи проводков. А уж в коммуникационных схемах их наверняка несколько сот тысяч.

Дирк его едва слушал. Он впервые начал сознавать, как быстро бежит время. Две недели назад, когда он сюда прибыл, старт космического корабля казался событием, отнесенным в далекое, неопределенное будущее. Так думали во всем мире; а теперь оказалось, что все совсем не так. Дирк озадаченно посмотрел на Мэтьюза.

— Ваш отдел по связям с общественностью, — сказал он, — похоже, весьма умело всех обманул. Но в чем смысл?

— Политика чистой воды, — ответил Мэтьюз. — В прежние времена приходилось разглагольствовать напропалую и давать безумные обещания, чтобы привлечь к себе хоть какое-то внимание. А теперь мы предпочитаем говорить как можно меньше до тех пор, пока все не будет готово. Только так можно избежать фантастических слухов и последующего разочарования. Помните КХ-пятнадцать? Это был первый космический корабль с человеком на борту, который достиг высоты в полторы тысячи километров, — но еще за несколько месяцев до запуска этого корабля все считали, что мы отправим его на Луну. И конечно, когда корабль выполнил ту задачу, которая была перед ним поставлена, все были разочарованы. Так что теперь я иногда называю свое подразделение Отделом противодействия публичности. Наступит необычайное облегчение, когда все закончится и мы сможем выговориться.

На взгляд Дирка, это была очень эгоистичная политика. Ему казалось, что те пять человек, которых он только что видел, имели гораздо более веские причины желать, чтобы «все закончилось».

5

«До сих пор, — записал Дирк в своем дневнике в этот вечер, — я, образно говоря, только надкусывал Межпланетное общество с краешка. Мэтьюз держал меня силой своего притяжения, и я кружил около него, будто малая планета. Я должен достичь параболической скорости и сорваться с орбиты (я потихоньку начинаю усваивать профессиональную терминологию, как мне и обещал Мэтьюз).

Теперь мне хочется познакомиться с учеными и инженерами, которые являются главной движущей силой организации. Что ими руководит? Представляют ли они собой скопище Франкенштейнов, озабоченных лишь технической стороной проекта и не желающих думать о последствиях? Или они видят — быть может, гораздо более ясно, чем Мак-Эндрюс и Мэтьюз, — к чему все это может привести? М. и М. порой напоминают мне парочку агентов по торговле недвижимостью, пытающихся продать Луну. Они делают свою работу, они выполняют ее хорошо — но кто-то должен был их изначально вдохновить. И в любом случае они находятся несколько ниже верхней ступеньки иерархической лестницы.

Генеральный директор показался мне очень интересным человеком, хотя я видел его всего несколько минут в первый день, — но не его же мне допрашивать с пристрастием! Возможно, неплохо было бы побеседовать с его заместителем, поскольку мы оба калифорнийцы, но он в отъезде, в Штатах.

Завтра у меня начинается курс "астронавтики без слез", обещанный Мэтьюзом. Скорее всего, речь идет о фильме-инструктаже из шести катушек, и мне его не показали раньше только потому, что никто из этих записных гениев не мог починить тридцатипятимиллиметровый кинопроектор. Альфред клянется, что, как только я просмотрю этот материал, я смогу быть на короткой ноге с астрономами.

Будучи историком, я, по идее, должен ко всему относиться без предубеждений и наблюдать за деятельностью Межпланетного общества бесстрастным взором. Но так не получается. Меня все больше и больше волнуют конечные результаты этой работы и совершенно не удовлетворяют уклончивые объяснения Альфреда и Мака. Наверное, именно поэтому мне так не терпится встретиться с ведущими учеными и выслушать их мнение. Быть может, тогда я смогу обзавестись собственным суждением — если мне вообще положено о чем-то судить».

«Позже. Безусловно, это мне положено. Вспомнить хотя бы Гиббона или Тойнби. Если историк не делает выводов (верных или неверных), он просто чиновник».

«Еще позже. Как я мог забыть? Сегодня я проехался до Оксфорд-серкус в новом автобусе с турбинным двигателем. Он едет очень тихо, но если прислушаться, то услышишь, как мотор негромко напевает очень высоким сопрано. Лондонцы чрезвычайно гордятся этими автобусами, поскольку нигде в мире пока нет ничего подобного. Я не понимаю, почему над такой простой вещью, как автобус, потребовалось трудиться так же долго, как над космическим кораблем, но мне сказали, что это было неизбежно. Наверное, это как- то связано с инженерной экономикой.

Я решил пройтись пешком до своей квартиры и, выйдя на Бонд-стрит, увидел золоченый фургон, запряженный лошадьми, который словно сошел со страниц "Пиквикского клуба". Видимо, этим фургоном доставляли товары какому-нибудь торговцу. На боку затейливыми буквами было написано: "Осн. 1768".

Подобные противоречия делают Великобританию загадочной страной для иностранцев. Конечно, Мак-Эндрюс сказал бы, что безумцы не британцы, а англичане, — но я не чувствую особой разницы».

6

— Вы уж простите, что я вас покидаю, — извинился Мэтьюз — Фильм замечательный, но у меня просто нет сил смотреть его еще раз. Если не ошибаюсь, я выдержал уже пятьдесят просмотров, не меньше.

— Идите, все в порядке! — рассмеялся Дирк. — Я впервые буду смотреть кино в гордом одиночестве — это что-то новенькое.

— Вот-вот. А к концу я вернусь. Если захотите, чтобы какие-то ролики вам показали еще раз, просто скажите киномеханику.

Дирк откинулся на спинку кресла и обнаружил, что оно не слишком удобное для того, чтобы расслабиться по полной программе. Что ж, того, кто создал это кресло, не стоило судить слишком строго — ведь этот кинозал был исключительно функциональным.

На экране появилось название фильма, снабженное коротким сопроводительным текстом:

ДОРОГА В КОСМОС

Техническая поддержка и спецэффекты — Межпланетное общество

Производство — Eagle-Lion

Экран потемнел. Затем посередине появилась узкая полоска звездного света. Она начала постепенно расширяться, и Дирк понял, что он находится под открывающимся куполом какой-то крупной обсерватории. Звездное поле продолжало расширяться, Дирк словно бы приближался к нему.

«На протяжении двух тысячелетий, — зазвучал негромкий голос, — люди мечтали о путешествиях к иным мирам. Историям о межпланетных полетах нет числа, но только в нашем веке была создана техника, которая помогла этим мечтам сбыться».

На фоне звездного поля возник темный силуэт — тонкий, заостренный, словно бы стремящийся ввысь. Фон стал светлее, звезды исчезли. Осталась величественная ракета, стоявшая посреди пустыни. Ее серебристая обшивка сверкала под лучами солнца.

Вспыхнуло пламя такой силы, что казалось, будто песок плавится. Затем гигантская ракета начала медленно подниматься, словно ее тянули на невидимом тросе. Камера скользнула вверх: ракета уменьшилась в размерах и устремилась в небо. Не прошло и минуты, как от нее остался только шлейф выхлопных газов.

«В тысяча девятьсот сорок втором году, — продолжал комментатор, — первые из огромных современных ракет были тайно запущены с берега Балтийского моря. Это были "Фау-два", предназначенные для разрушения Лондона. Поскольку эти ракеты стали прототипом всех позднейших устройств, в том числе и космического корабля, давайте рассмотрим "Фау-два" подробно».

На нескольких кадрах были показаны изображения «Фау-2» в различных сечениях, со всеми главными компонентами — топливными баками, системой подачи топлива и двигателем. С помощью мультипликации было доступно продемонстрировано действие ракеты.

«Ракета "Фау-два", — продолжал комментатор, — могла достигать высоты более пятидесяти километров и после войны широко использовалась для изучения ионосферы».

Последовали весьма зрелищные кадры успешных запусков ракет в пустыне Нью-Мехико в конце сороковых годов и несколько еще более зрелищных кадров, запечатлевших неудачные запуски.

«Как видите, эта ракета не всегда была надежна, и вскоре ей на смену пришли более мощные и более точно управляемые аппараты — такие как эти…»

Ракеты торпедообразной формы сменились длинными тонкими иглами, вонзавшимися в небо и возвращавшимися обратно под раскрытыми парашютами. Один за другим ставились и побивались рекорды скорости и высоты. А в тысяча девятьсот пятьдесят девятом…

«Вы видите сборку "Сиротки Энни". Она состояла из четырех отдельных узлов, именуемых ступенями. Каждая из этих ступеней отваливалась в полете, как только заканчивался запас топлива. Первоначальный вес ракеты составлял сто тонн — и при этом вес груза равнялся всего одиннадцати килограммам. Но этот груз в виде порошка магния стал самым первым объектом, отправленным с Земли и достигшим поверхности другой планеты».

На экране появилась Луна. Белые арены кратеров, длинные черные тени поперек пустынных равнин. Луна не полностью завершила вторую четверть, и зазубренная линия терминатора отделяла свет от тьмы. Неожиданно посередине невидимой части Луны на мгновение просияла яркая вспышка — и погасла. «Сиротка Энни» достигла цели.

«Но все эти ракеты были просто снарядами: ни одному человеку пока не удалось подняться выше атмосферы и благополучно вернуться на Землю. Первый аппарат, поднявший одного пилота на высоту в три сотни километров, назывался "Aurora Australis" и был запущен в тысяча девятьсот шестьдесят втором году. К этому времени все успехи в запусках ракет большой дальности полета были основаны на результатах исследований, проводимых в австралийской пустыне».

За «Авророй» последовали другие, более мощные корабли, и в тысяча девятьсот семидесятом году Лонсдейл и Маккинли на борту американского космического корабля совершили первый орбитальный полет вокруг Земли. Они совершили три витка и благополучно приземлились.

Далее последовали кадры, от которых захватывало дух. По всей видимости, воспроизведение было ускоренным, поскольку Земля вращалась внизу очень быстро. У Дирка даже немного закружилась голова, а когда он пришел в себя, комментатор уже рассказывал о силе притяжения. Он объяснил, каким образом сила притяжения удерживает все на поверхности Земли, как она ослабевает с расстоянием, но никогда не исчезает полностью. Анимационные схемы продемонстрировали, как можно придать физическому телу такую скорость, что оно будет вечно вращаться вокруг планеты. При этом сила притяжения уравновешивала центробежную силу — точно так же, как происходило с Луной на орбите Земли. Это явление было показано человеком, вертящим над головой камень, привязанный к бечевке. Он постепенно прибавлял длину бечевки и продолжал вращать камень все медленнее.

«Вблизи Земли, — вновь зазвучал голос комментатора, — физическим телам приходится перемещаться со скоростью восемь километров в секунду, для того чтобы оставаться на устойчивой орбите, — но Луна, находящаяся на расстоянии в четверть миллиона километров от Земли, где сила притяжения значительно ниже, должна двигаться со скоростью в десять раз ниже.

Но что произойдет, если физическое тело — например, ракета — покинет Землю со скоростью выше восьми километров в секунду? Смотрите…»

На экране появилась модель Земли, парящей в космосе. Над экватором вокруг планеты двигалась маленькая точка.

«Это ракета, летящая чуть выше атмосферы со скоростью восемь километров в секунду. Теперь, если мы увеличим скорость ракеты до десяти километров в секунду, она все равно будет летать вокруг Земли, но ее орбита примет форму эллипса. Если скорость будет нарастать, эллипс еще больше удлинится и ракета уйдет еще дальше в космос. Но при этом она всегда возвращается.

Однако, если мы увеличим первоначальную скорость ракеты до одиннадцати километров в секунду, эллипс превратится в параболу — вот так, — и ракета покинет Землю навсегда. Земное притяжение не сможет ее удержать; теперь она странствует по космосу, как крошечная рукотворная комета. Если Луна будет в подходящем положении, наша ракета врежется в нее, как "Сиротка Энни". Конечно, меньше всего было нужно, чтобы такое произошло с космическим кораблем».

Затем последовало долгое объяснение с показом всех стадий гипотетического путешествия на Луну. Комментатор рассказал, сколько топлива должно быть взято для благополучной посадки и сколько его нужно для благополучного возвращения. Он вкратце коснулся проблем навигации в космосе и объяснил, как готовятся продукты для астронавтов. В заключение он сказал:

«Мы многого достигли в области использования ракет на химическом топливе, но для подлинного завоевания космоса, а не только для коротких вылазок в пространство мы должны воспользоваться неограниченными возможностями атомной энергии. В настоящее время ракеты с атомными двигателями переживают стадию младенчества: они опасны и непредсказуемы. Но через несколько лет мы их усовершенствуем, и человечество сделает первый великий шаг по Дороге в Космос».

Голос комментатора стал громче, на его фоне зазвучала музыка. А потом Дирк словно бы неподвижно повис в пространстве, в сотнях метров от земли. Он едва успел разглядеть несколько домов, стоящих на большом расстоянии друг от друга, и понял, что он находится внутри ракеты, совершившей старт. Потом вернулось чувство времени: пустыня начала удаляться — все быстрее и быстрее. Стала видна гряда невысоких холмов, а потом и холмы исчезли. Картинка на экране медленно вращалась. Масштаб безжалостно сжимался, и Дирк в ужасе осознал, что видит перед собой все южное побережье Австралии.

Ракета перестала ускоряться, но удалялась от Земли почти со скоростью, позволяющей покинуть орбиту. В поле зрения появились два острова Новой Зеландии, а затем на краю картинки возникла белая полоса, которую Дирк сначала принял за облако.

У Дирка ком подкатил к горлу, когда он понял, что смотрит с огромной высоты на вечные ледяные стены Антарктиды. Он вспомнил о «Дискавери», стоявшем на приколе менее чем в километре от здания Межпланетного общества. А он сейчас мог охватить взглядом весь континент, который не так уж давно пытались покорить Скотт и его спутники и погибли.

А потом перед ним предстал край мира. Гироскопическая стабилизация начала отказывать, камера удалилась в пространство. Долгое время на экране не было ничего, кроме черноты ночи, а потом, без предупреждения, камера полностью повернулась к Солнцу, и экран залило слепящим светом.

Когда на экран вновь вернулась Земля, перед Дирком распростерлось целое полушарие. Картинка замерла, музыка затихла, и Дирк смог увидеть материки и океаны на планете, которая теперь казалась ему далекой и незнакомой.

Несколько минут этот далекий шар висел на экране прямо перед ним, а потом медленно растворился. Урок был окончен, но Дирк знал, что не скоро его забудет.

7

С двумя молодыми редакторами, с которыми Дирк делил кабинет, отношения у него сложились теплые. Они были не совсем уверены в его официальном положении (и он сам тоже), поэтому вели себя с ним то почтительно, то фамильярно. Но было кое-что в их поведении, что его ужасно раздражало.

Дирку казалось, что точек зрения относительно межпланетного полета может быть только две: «за» или «против», и ему была непонятна позиция, выражавшаяся полным безразличием. Эти юнцы (сам он был на целых пять лет старше), зарабатывавшие себе на жизнь в самом сердце Межпланетного общества, казалось, не проявляли никакого интереса к проекту. Трудились над планами, вели расчеты с таким энтузиазмом, словно это были чертежи стиральных машин, а не космических кораблей. Правда, защищая свое отношение к делу, они выказывали определенное оживление.

— Ваша беда, док, — как-то изрек ближе к вечеру Сэм, старший из двоих, — в том, что вы относитесь к жизни слишком серьезно. Это вы зря. Плохо сказывается на кровеносных сосудах и всем прочем.

— Если бы некоторые люди хоть немного не переживали, — парировал Дирк, — то у бездельников вроде вас не было бы работы.

— И что? — пожал плечами Берт. — Эти ваши трудяги должны быть нам благодарны. Если бы не мы с Сэмом, им не о чем было бы переживать и они померли бы от скуки. Большинство, по крайней мере.

Сэм переместил сигарету от одного краешка рта к другому. (Уж не приклеивал ли он ее чем-нибудь к нижней губе, чтобы она висела под таким невозможным углом?)

— Вот вы все время так взволнованно рассуждаете о прошлом, а оно мертво, с ним покончено. Или о будущем, которого мы не увидим. Почему бы ради разнообразия не расслабиться и не наслаждаться настоящим?

— Я наслаждаюсь, — буркнул Дирк — Просто, по-моему, вы не понимаете, что существуют люди, которые любят работать.

— Такие люди себя обманывают, — объяснил Берт. — Это просто-напросто самовнушение. А мы ребята умные и умеем без этого обходиться.

— А я думаю, — не без восхищения проговорил Дирк, — что если вы столько сил будете тратить на то, чтобы уклоняться от работы, то разработаете новую философию. Философию ничегонеделания.

— Это вы прямо сейчас придумали?

— Нет, — признался Дирк.

— Я так и думал. Звучит так, словно вы это словечко давно приберегали.

— Скажи мне, Берт, — спросил Дирк, — хоть что-нибудь вызывает у тебя интеллектуальное любопытство?

— Не особенно, пока я знаю, откуда берется очередной чек на получение зарплаты.

Конечно, они шутили, морочили Дирку голову и прекрасно знали, что он это понимает. Дирк рассмеялся.

— Мне кажется, что руководство отдела по связям с общественностью случайно не заметило милый маленький оазис инерции прямо у своего порога. Слушайте, у меня такое впечатление, будто вам совершенно наплевать, долетит «Прометей» до Луны или нет.

— Я бы так не сказал, — возразил Сэм. — Я пять фунтов поставил на этот кораблик.

Дирк не успел достойно ответить. Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Мэтьюз. Сэм и Берт с отработанной ловкостью разыграли процесс напряженной и вдумчивой работы.

Мэтьюз явно спешил.

— Хотите бесплатно выпить чаю? — спросил он у Дирка.

— Надо подумать. Где?

— В палате общин. Вы как-то на днях обмолвились, что никогда там не бывали.

— Звучит интересно. Но в чем дело?

— Собирайтесь, по пути объясню.

В такси Мэтьюз наконец все растолковал.

— Нам довольно часто дают такие поручения, — сказал он. — Мак тоже должен был пойти, но ему пришлось улететь в Нью-Йорк, и пару дней его не будет. Вот я и подумал: может быть, вы захотите составить мне компанию. Для протокола — вы один из наших юрисконсультов.

— Весьма предусмотрительно, — кивнул Дирк. — С кем нам предстоит встреча?

— С премилым стариканом, сэром Майклом Флэнниганом. Он ирландец, представитель тори. И то и другое — до мозга костей. Некоторые из его однопартийцев не в восторге от новомодных космических кораблей — они, наверное, даже к братьям Райт так и не привыкли. Придется растолковать ему, что к чему.

— Не сомневаюсь, вы развеете его сомнения, — проговорил Дирк, когда они проехали мимо Каунти-холла и повернули к Вестминстерскому мосту.

— Надеюсь. Я продумал наш разговор. Полагаю, все должно пройти успешно.

Они проехали в тени Биг-Бена, потом промчались вдоль фасада величественного готического здания. Вход, около которого такси остановилось, представлял собой непримечательную арку, за которой начинался длинный коридор. Стоило переступить порог — и казалось, что шум уличного движения на площади остался далеко позади. Здесь было прохладно и тихо. Дирка охватило чувство благоговения перед стариной и древними традициями.

Поднявшись по короткой лестнице, они оказались в большом зале, от которого лучами расходились коридоры. По залу перемещалась небольшая толпа, а другие люди сидели в ожидании на деревянных скамьях. Справа, у регистрационного столика, стоял дородный полисмен в полной форме — шлем и все прочее.

Мэтьюз подошел к столику и взял бланк, который тут же заполнил и протянул полисмену. Некоторое время ничего не происходило. Затем появился чиновник, скороговоркой выпалил какие-то слова и забрал у полисмена бланк, после чего исчез в одном из коридоров.

— Господи, что он сказал? — прошептал Дирк во внезапно воцарившейся тишине.

— Он сказал, что мистера Джонса, леди Каррузерс и еще кого-то, чье имя я не разобрал, в данный момент в палате нет.

Похоже, все, кроме Дирка, суть этой фразы уяснили, поскольку некоторые люди стали с недовольным видом расходиться.

— Теперь нам предстоит ждать, — сказал Мэтьюз. — Но недолго, поскольку нам назначена аудиенция.

На протяжении десяти минут назывались другие имена, и члены палаты общин выходили и уводили с собой своих посетителей. Порой Мэтьюз что-нибудь говорил о человеке, о котором Дирк ничего не знал. Дирк старался делать вид, что понимает, о ком речь.

Но вот он заметил, что полисмен указывает на высокого молодого человека, весьма далекого от представлений Дирка о пожилом ирландском баронете.

Молодой человек подошел к ним.

— Как поживаете? — спросил он. — Моя фамилия Фокс. Сэр Майкл еще несколько минут будет занят, поэтому он попросил меня позаботиться о вас. Быть может, вы желаете послушать дебаты, пока сэр Майкл не освободится?

— Безусловно, желаем, — ответил Мэтьюз с несколько преувеличенным энтузиазмом.

Дирк догадался, что это для Мэтьюза не ново, а ему было довольно интересно увидеть парламент в действии.

Они проследовали за своим проводником по бесконечным коридорам, миновали бесчисленные арки. Наконец Фокс передал их престарелому распорядителю, который, судя по его возрасту, вполне мог быть свидетелем подписания Хартии вольности.

— Он подберет для вас удобные места, — пообещал мистер Фокс — Сэр Майкл примет вас через несколько минут.

Дирк и Мэтьюз поблагодарили Фокса и пошли вслед за стариком-распорядителем вверх по витой лестнице.

— Кто это был? — спросил Дирк.

— Роберт Фокс — лейборист, член палаты общин от Тонтона, — ответил Мэтьюз. — Это еще одна особенность палаты — здесь каждый кому-то помогает. Принадлежность к конкретной партии не так много значит, как думают посторонние.

Он обратился к распорядителю:

— Какой вопрос сейчас дебатируется?

— Билль о контроле за производством безалкогольных и слабоалкогольных напитков во втором чтении, — отрапортовал распорядитель заупокойным голосом.

— О боже! — воскликнул Мэтьюз. — Будем надеяться, что нас действительно через несколько минут примут!

Со скамей на верхней галерее открывался хороший вид на зал, в котором шли дебаты. Дирк не раз видел этот зал на фотографиях, но он всегда представлял себе дебаты так: кто-нибудь из парламентариев вскакивает и кричит: «Регламент!» или, того хуже: «Стыд и позор!», «Отозвать!» — или еще что-то в том же духе. Вместо всего этого он увидел около тридцати вальяжных джентльменов, рассевшихся на скамьях, и заместителя министра, который зачитывал не слишком увлекательный перечень цен и доходов. На глазах у Дирка два члена палаты одновременно решили, что с них хватит, и, отвесив едва заметные поклоны спикеру, удалились из зала. «Можно не сомневаться, — подумал Дирк, — что они отправились на поиски не самых безалкогольных напитков».

Он обвел взглядом огромный зал. Помещение палаты общин совсем неплохо сохранилось для своих лет, и было чудесно поразмышлять об исторических сценах, которые разыгрывались здесь на протяжении столетий, начиная с…

— Смотрится неплохо, правда? — прошептал Мэтьюз. — Восстанавливать закончили только в тысяча девятьсот пятидесятом, знаете?

Дирк вздрогнул и вернулся в настоящее.

— Господи боже! А я думал, этому зданию несколько веков!

— О нет. Прежнее здание Гитлер сровнял с землей во время блицкрига.

Дирк рассердился на себя за то, что забыл об этом, и снова стал слушать дебаты. Теперь на сторону правительства встали пятнадцать членов палаты, а составлявшие оппозицию консерваторы и лейбористы едва дотягивали до чертовой дюжины.

Неожиданно тяжелая дубовая дверь, около которой они сидели, открылась, и, обернувшись, Дирк и Мэтьюз увидели круглое улыбающееся лицо. Мэтьюз проворно вскочил. Сэр Майкл поприветствовал его и Дирка и многократно извинился. В коридоре, где можно было говорить громче, Мэтьюз представил Дирка и сэра Майкла друг другу, после чего они через лабиринт коридоров проследовали за парламентарием в ресторан. Дирк решил, что такого числа акров деревянных панелей он никогда в жизни не видел.

Старому баронету наверняка было далеко за семьдесят, но он шагал пружинящей походкой, и морщинок у него на лице почти не было. Своей идеально круглой лысиной он настолько напоминал средневекового аббата, что Дирку стало казаться, будто они находятся под сводами Гластонбери в эпоху, предшествовавшую упразднению монастырей. Но стоило зажмуриться — и акцент сэра Майкла переносил его в центр Нью-Йорка. В последний раз он слышал такой выговор у полицейского, вручавшего ему штрафную квитанцию за то, что он проехал на красный свет.

Они сели за столик. Дирк осторожно отказался от кофе, и всем троим принесли чай. За чаем говорили о всяких тривиальных вещах, избегая главной цели встречи. Ее коснулись только тогда, когда вышли на длинную террасу, идущую вдоль Темзы. Дирк подумал, что на этой террасе все происходит намного живее, чем в зале заседаний. Туг и там люди стояли небольшими группами и что-то оживленно обсуждали. Между этими группами сновали посыльные. Порой многие парламентарии вдруг приносили извинения и покидали своих гостей, дабы вернуться в зал и принять участие в голосовании. Во время одной из таких пауз Мэтьюз постарался растолковать Дирку, как работает парламент.

— Видите ли, — сказал он, — большая часть работы ведется в помещениях парламентских комиссий. За исключением важных дебатов, в зале заседания присутствуют только специалисты или те члены палаты, которых особенно интересует тот или иной дебатируемый законопроект. Остальные трудятся над отчетами или встречаются с избирателями в своих маленьких норках, разбросанных по всему зданию.

— Ну а теперь, мальчики, — прогремел голос вернувшегося сэра Майкла, который по пути прихватил поднос с напитками, — расскажите-ка мне об этом вашем плане путешествия на Луну.

Мэтьюз прокашлялся, а Дирк быстро прокрутил в уме все возможные варианты гамбита.

— Что ж, сэр Майкл, — начал Мэтыоз, — это лишь логическое продолжение всего, чем занималось человечество с начала времен. Тысячи лет человеческая раса распространялась по миру — до тех пор, пока вся планета не была исследована и заселена. Теперь настала пора сделать следующий шаг — пересечь космическое пространство и ступить на иные планеты. Человечество всегда должно иметь новые горизонты, новые границы. Иначе рано или поздно ему суждено деградировать. Межпланетные полеты — очередная стадия нашего развития, и было бы мудро сделать этот шаг, пока нас не подтолкнула к нему нехватка сырья и места на планете. Кроме того, у космических полетов есть психологические причины. Много лет назад кто-то уподобил нашу маленькую Землю аквариуму с золотыми рыбками, внутри которого человеческому разуму в один прекрасный момент должно стать тесно. Человечеству хватало нашей планеты во времена почтовых дилижансов и парусников, но теперь, когда мы способны облететь ее за пару часов, она стала для нас мала.

Мэтьюз слегка запрокинул голову, наблюдая за тем, какой эффект произвела на присутствующих эта шокирующая тирада. В первое мгновение вид у сэра Майкла был немного обескураженный, однако он тут же овладел собой и допил остатки спиртного.

— Все это звучит несколько патетично, — сказал он. — Но что вы станете делать, когда доберетесь до Луны?

— Вы должны понять, — с прежним вдохновением продолжал Мэтьюз, — что Луна — это только начало. Безусловно, двадцать пять миллионов квадратных километров — совсем неплохое начало, но мы рассматриваем полет на Луну всего лишь как трамплин на пути к другим планетам. Как вам известно, на Луне нет воздуха и воды, поэтому первые колонии там должны быть абсолютно герметичными. Однако за счет низкой силы притяжения на Луне будет легко возводить очень крупные постройки. Уже готовы планы целых городов под прозрачными куполами.

— Мне кажется, — скептически проговорил сэр Майкл, — что вы собираетесь увезти с собой свой «аквариумы»!

Мэтьюз был близок к улыбке.

— Хорошо подмечено, — кивнул он. — Но скорее всего, Луна станет местом, где в основном будут проводить исследования астрономы и физики. Для них это невероятно важно, и, как только они смогут построить там лаборатории и обсерватории, у человечества откроется путь к новым областям знаний.

— Но станет ли благодаря этому человечество лучше и счастливее?

— Это, безусловно, зависит от него самого. Знания нейтральны, но ими нужно обладать, и только тогда их можно употребить на добрые или злые дела. — Мэтьюз широким жестом обвел реку, лениво текущую между плотно застроенными берегами. — Все в нашем современном мире стало возможным благодаря знаниям, накопленным в древние времена. И цивилизация не статична: если она остановится, она погибнет.

Некоторое время все молчали. На Дирка речь Мэтьюза тоже произвела впечатление. Он даже подумал, уж не ошибается ли он, считая Мэтьюза всего лишь умелым торговцем, рекламирующим чужие идеалы. А может быть, Мэтьюз просто талантливый инструменталист, исполняющий музыкальное произведение технически безупречно, но без души? Дирк не был уверен ни в первом, ни во втором. Хотя Мэтьюз и был экстравертом, он явно о многом умалчивал, и Дирк понимал, что к глубинам души Мэтьюза ему ни за что не пробиться. В этом плане Мэтьюз вполне соответствовал представлениям Дирка о легендарном существе, именуемом типичным англичанином.

— Я получил немало писем, — сказал сэр Майкл, — от друзей из Ирландии, которым совсем не нравится эта идея. Они считают, что нам вообще ни к чему покидать Землю. Что я должен им ответить?

— Напомните им кое-какие моменты из истории, — посоветовал Мэтьюз. — Скажите им, что мы — исследователи, первооткрыватели, и попросите не забывать о том, что некогда кому-то пришлось открыть Ирландию! — Он искоса глянул на Дирка, словно хотел этим взглядом сказать: «Ну, сейчас начнется!» — Представьте, что мы переместились на пять веков назад, сэр Майкл, и меня зовут Христофор Колумб. Вы хотите узнать, почему мне так не терпится поплыть на запад через Атлантический океан, и я попытался изложить вам свои соображения. Не знаю, сумел ли я убедить вас: вероятно, вы не особенно заинтересованы в том, чтобы был найден новый путь в Индию. Но вот что важно: ни вы, ни я не представляем себе, что будет означать это путешествие для всего мира. Скажите вашим друзьям, сэр Майкл: пусть они задумаются о том, что было бы с Ирландией, если бы не была открыта Америка. Луна больше Северной и Южной Америки, вместе взятых, — и это всего лишь первая и самая малая из планет, к которым мы доберемся.

Когда Мэтьюз и Дирк прощались с сэром Майклом, в просторном зале ожидания осталось всего несколько человек. Сэр Майкл пожал им руки. Было заметно, что он все еще немного не в себе.

— Надеюсь, ирландский вопрос на какое-то время затихнет, — проговорил Мэтьюз, когда они с Дирком вышли из здания палаты общин и оказались в тени, отбрасываемой башней Виктории. — А что скажете насчет старикана?

— Он показался мне интересным персонажем. Я бы многое отдал, чтобы послушать, как он растолковывает ваши идеи своим избирателям.

— Да, — кивнул Мэтьюз, — это было бы занимательное зрелище.

Они прошли пару метров от главного входа в палату общин до моста, и неожиданно Мэтьюз спросил:

— А вы-то сами, кстати, что обо всем этом думаете?

Дирк ответил уклончиво.

— Рассуждая логически, с вами нельзя не согласиться, — сказал он — Но почему-то я не испытываю таких чувств, которые владеют вами. Быть может, это произойдет со мной позднее — я просто не знаю.

Он видел перед собой великий Лондон, пульсирующий жизнью и пронизанный духом коммерции, казалось, не имеющий возраста, вечный, как горы. Что бы ни принесло с собой будущее, все это никогда не исчезнет! И все же Мэтьюз прав, цивилизация не может остановиться. По набережной, вдоль которой они с Мэтьюзом сейчас прогуливаются, когда-то шли к реке на водопой мамонты. Хозяевами этой страны были они и обезьянолюди, но их эпоха тоже миновала: леса и болота отступили перед мощью машин. Дирк понимал, что история только начинается. На далеких планетах, под неведомыми звездами, Время и Боги уже готовят место для будущих городов Человека.

8

Сэр Роберт Дервент, магистр философских наук, член Королевского общества содействия развитию естествознания, генеральный директор Межпланетного общества, был человеком с виду неприступным, чем-то напоминающим покойного Уинстона Черчилля. Сходству до некоторой степени мешало пристрастие сэра Роберта к курительным трубкам, которые, по слухам, имели две разновидности — «обычные» и экстренные». «Экстренные» всегда были заправлены, чтобы их можно было пустить в ход, когда являлись нежеланные посетители. Секретное «горючее» представляло собой окуренные серой чайные листья.

Сэр Роберт был такой яркой личностью, что его имя обросло многочисленными легендами. Львиную долю этих легенд создали его ассистенты, которые ради своего шефа были готовы пойти в огонь, воду и в адское пламя, куда им зачастую и приходилось отправляться, поскольку лексикон генерального директора был вовсе не таким, какого следовало бы ожидать от бывшего королевского астронома. Он без всякого почтения относился к именам и капиталам, а некоторые из его высказываний в разговорах со знаменитыми, но не сверхинтеллигентными собеседниками стали поистине историческими. Однажды даже представителям королевского семейства пришлось спасаться от открытой им словесной пальбы. Однако, несмотря на все эти устрашающие внешние качества, сэр Роберт был человеком добрым и чувствительным. Многие об этом догадывались, но мало кому удалось лично в этом удостовериться.

В шестьдесят лет, будучи трижды дедушкой, сэр Роберт выглядел на сорок пять. Как тот политический деятель, с которым его часто сравнивали, он презирал элементарные правила заботы о здоровье и постоянно травил себя никотином. Однажды один репортер метко окрестил его Френсисом Дрейком от науки — одним из астрономических первооткрывателей второй Елизаветинской эпохи.

Ничего особенно елизаветинского в генеральном директоре, просматривавшем свежую почту в клубах табачного дыма, по большому счету, не было. С корреспонденцией он обходился с фантастической скоростью — пробежав глазами обратный адрес, раскладывал письма перед собой небольшими стопками. Какие-то конверты он сразу отправлял в корзину для бумаг, из которой его подчиненные затем аккуратно их выуживали и помещали в объемистую папку с элегантным названием «ДРЕБЕДЕНЬ». Под это определение попадал примерно один процент корреспонденции, поступавшей в Межпланетное общество.

Сэр Роберт как раз закончил разбор почты, когда дверь его кабинета открылась и вошел доктор Гроувз, советник по вопросам психологии, с папкой отчетов. Сэр Роберт встретил его невеселым взглядом.

— Ну, ворон вы этакий, что там за суета вокруг нашего юного Хассела? Я полагал, что все под контролем.

Гроувз положил папку на стол. Вид у него был встревоженный.

— Еще несколько недель назад я тоже так думал. До недавнего времени у парней все шло отлично, никто из них не проявлял признаков стресса. А потом мы заметили, что Вика что-то беспокоит, и наконец вчера мне удалось его разговорить.

— Дело в его жене, как я догадываюсь?

— Да. Все весьма неудачно. Вик и в обычных обстоятельствах сверхзаботливый отец, и Мод Хассел не знает, как он может повести себя по пути к Луне, когда родится мальчик.

Генеральный директор поднял брови.

— Вам известно, что родится именно мальчик?

— Обследование по системе Вайсмана — Мэзерса дает степень точности девяносто пять процентов. Вик хотел сына — на тот случай, если он не вернется.

— Понимаю. Как вы думаете, как отреагирует миссис Хассел, когда узнает? Конечно, пока еще точно неизвестно, будет ли Вик включен в состав экипажа.

— Думаю, она справится. Вик переживает гораздо сильнее. А как вы себя чувствовали в ожидании первенца?

Сэр Роберт усмехнулся.

— Разве теперь вспомнишь… Между прочим, я был в отъезде — в экспедиции, посвященной наблюдению за солнечным затмением. Я тогда чуть было не запорол коронограмму, так что Вика очень хорошо понимаю. Но на самом деле это полная чушь, и вы должны вбить ему это в голову. Скажите ему, пусть поговорит с женой, а ее попросите, чтобы его успокоила. Могут ли возникнуть еще какие-то осложнения?

— На мой взгляд, нет. Но это всегда непредсказуемо.

— Да, это точно.

Взгляд генерального директора скользнул по небольшой рамочке, стоявшей на его письменном столе. В рамочке красовался его девиз. Доктор Гроувз помнил эти строки наизусть, хотя и не знал их автора:

Когда в мире все хорошо,
О чем-то всегда забывают.

Он решил, что когда-нибудь непременно спросит у сэра Роберта, откуда эти строки.

Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Артур Кларк ПЕСКИ МАРСА

ПРЕЛЮДИЯ К КОСМОСУ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

2

3

4

5

6

7

8

Артур Кларк
ПЕСКИ МАРСА