Лихарь не забыл слова, данного Заре, но, кажется, запоздал с его осуществлением. Печенежский удар на кое-как укрепленный стан угров был воистину сокрушительным и безжалостным. Озлобленные печенеги, потерявшие в короткий срок и землю, обретенную совсем недавно, и родовичей, порубленных уграми, отплатили своим врагам той же монетой. Стан был завален трупами, у гана Курсана не было времени даже на то, чтобы похоронить убитых, но Лихарь не терял надежды найти дочь Зары среди угров, захваченных в полон.

Таких тоже было немало. В последний миг кто-то из печенежских ганов остановил бессмысленное побоище, рассудив, видимо, что на продаже угров в рабство можно неплохо заработать. В помощники Лихарь прихватил воеводу Рулава, который уже успел чем-то угодить печенегам и пользовался у них большим доверием. К сожалению, Лихарь никогда не видел девочку, а угры в ответ на его вопросы угрюмо отмалчивались. Возможно, действительно не знали, где сейчас находится дочь гана Арпада, но не исключено, что просто прятали ее от глаз слишком уж настойчивого радимича.

Помог Лихарю ган Буняк, хорошо знавший язык своих лютых врагов. Оставив в покое взрослых, он начал опрашивать детей и без особого труда отыскал пятилетнюю испуганную девочку, охотно откликавшуюся на имя Милица. Девочка ни в какую не хотела расставаться со своим товарищем по играм, шустрым мальчишкой лет шести, и старой няней. Пришлось Лихарю выкупать всех троих.

Почувствовав прибыль, плывущую прямо в руки, немолодой печенег с серебряной серьгой в ухе заломил непомерную, по мнению воеводы Рулава, цену. Даже вмешательство гана Буняка не помогло вразумить степного разбойника. Но Лихарь, довольный выпавшей на его долю удачей, заплатил все сполна, да еще и дружелюбно похлопал печенега по плечу, чем донельзя того удивил. Похоже, степняк решил, что запросил с щедрого боготура слишком мало. Все возможные сомнения по поводу девочки рассеяла няня Милицы, которая оказалась славянкой из Русалании. От нее же Лихарь узнал, что купленный им шестилетний мальчик – сын гана Курсана.

– Молчи пока, – прижал палец к губам боготур. – Если печенеги об этом узнают, они ребенка не пощадят.

Князь Олег решил воспользоваться одержанной победой и прибрать к рукам побережье Черного моря. Князь Ингер сомневался в том, что у киевлян хватит сил для столь решительных действий.

– Я не собираюсь брать Херсонес, – возразил Олег. – Но прижать хвост ромеям не помешает. Ромеи должны знать, что жить и торговать здесь они смогут только с нашего согласия. Что же касается беков, то мы обязательно когда-нибудь выгоним их из Крыма, а заодно закрепим за собой Тмутаракань.

– Ты слишком далеко заглядываешь, князь, – нахмурился Ингер. – Нам не хватит сил для затяжной войны.

Этот спор между князьями был далеко не первым и, скорее всего, не последним. Ближники князя Ингера, состоявшие в большинстве своем из славян, полагали, что хитроумный франк не столько хлопочет о процветании Киевского княжества, сколько торит их телами дорогу к ромеям и арабам для варяжских купцов. Торговля – дело, конечно, благое, но с какой стати славяне должны оплачивать своей кровью прибыли торгашей из далеких и почти что чужих земель?

– А разве славянские бояре и купцы не богатеют от этой торговли? – возразил Олег своему давнему недоброжелателю воеводе Олемиру, далеко не последнему человеку среди ближников Ингера. – Глупо отпускать ромеев восвояси, не выставив им условий. А что касается угров, то мы еще не рассчитались с ними сполна за разоренную Русаланию. Разъяренные поражением и гибелью родовичей, они теперь обрушатся на земли уличей и тиверцев, которые не простят великому князю бездействия.

– А разве тиверцы и уличи уже встали под руку Ингера? – возразил франку воевода Вратислав, сын боярина Казимира.

– Не встали, так встанут, – усмехнулся Олег. – Иного выхода у них нет.

– Князь прав, – поддержал Олега воевода Борислав. – Нельзя упускать плоды столь блестящей победы.

Воевода Борислав, не в обиду ему будет сказано, тоже был не последним в Киеве торгашом. В его верности Ингеру никто из бояр не сомневался, но стоило только зайти речи о прибыли, тмутараканец неизменно вставал на сторону Олега, рискуя при этом вызвать недовольство как самого великого князя, так и его ближников. Вот и сейчас своим непрошеным вмешательством он внес раскол в ряды сторонников Ингера и тем облегчил положение хитрого франка, тем более что у самого Ингера, судя по всему, не было на этот счет твердого мнения.

Сыну Варяжского Сокола уже шел двадцать второй год. Это, конечно, еще не тот возраст, когда можно безбоязненно бросать вызов могущественному дядьке. Однако ближники князя Ингера нисколько не сомневались в том, что их время уже не за горами. С каждым годом великий князь набирался сил и разумения, а Олегу Вещему все труднее было гнуть свою линию, не считаясь с мнением киевских старейшин.

– Хорошо, – не стал спорить с воеводой Бориславом князь Ингер. – Сколько тебе нужно мечников, дядя, для успешного завершения войны?

– Я возьму только конницу, – сказал Олег. – Думаю, этого будет достаточно. А тебе, великий князь, следует вернуться в Киев. Негоже надолго оставлять землю без верховного правителя.

Это предложение было разумным, а потому не вызвало возражений со стороны ближников Ингера. Разве что сам великий князь был слегка недоволен тем, что слава новой победы опять достанется Олегу.

– Какие твои годы, князь Ингер, – сказал ему воевода Борислав, когда они вышли из шатра. – Все твои победы еще впереди. Захватить проще, чем удержать. А удерживать придется тебе. И не только лаской, но и таской. Слишком уж много на славянских землях людей, склонных к своевольству.

Ефанда считала, что этого тмутараканца Нигеру послали боги. Впрочем, в данном случае княгиня была заинтересованным лицом, ибо ее связь с Бориславом длилась вот уже семь лет. Поначалу князь был недоволен поведением матери, но с течением времени смирился с тем, что молодой еще, в сущности, женщине нужен рядом мужчина.

Ингер ценил в своем ближнике силу и ум, а также редкостную способность договариваться с людьми, в том числе и с упрямым князем Олегом, поначалу откровенно пренебрегавшим своим юным соправителем. Борислав, не прибегая к оружию и заговорам, сумел укрепить положение юного князя настолько, что голос Ингера в Киеве теперь звучал нисколько не тише, чем голос Олега.

Не последнюю роль в этом сыграли деньги. Казна великого киевского князя всегда была полна, в отличие от казны князя Олега, который не слишком умело, по мнению ближников Ингера, тратил свою часть дани, поступающей с покоренных земель. Надо сказать, что число этих данников прирастало все-таки стараниями Олега, обладавшего полководческим даром, а не Ингера, пока не научившегося побеждать. Но так или иначе, а князь Олег не раз вынужден был обращаться за денежной поддержкой к своему юному соправителю, который охотно шел ему навстречу, уверенный в том, что казна, понесшая ущерб после набега расточительного франка, вновь наполнится содержимым стараниями воеводы Борислава. Злые языки утверждали, что умение обращаться с деньгами тмутараканец унаследовал от своей бабки-рахдонитки, но если это было действительно так, то князю дар Борислава пошел только на пользу.

Пока что Ингеру не везло только в одном. Княгиня Добромила родила ему дочь, а потом как обрезало. Не помогали ни щедрые жертвы богам, ни старания ведуний. Старый боярин Казимир настоятельно советовал Ингеру взять вторую жену, дабы не оказаться в положении Дира, но великий князь решил пока не торопиться. Ему нужен был не просто наследник, а сын от корня легендарного Кия, что заметно укрепило бы положение Рюриковичей на великом столе. В своих силах Ингер был уверен, ибо наложницы исправно рожали ему сыновей и дочерей, оставалась надежда и на то, что и княгиня Добромила в конце концов порадует мужа здоровым и крепким сыном, продолжателем дел, столь удачно начатых Варяжским Соколом. Славянская империя, о которой еще недавно говорили разве что с усмешкой, ныне приобретала свои очертания. Считаться с ней теперь придется не только Итилю, но и горделивым ромеям.

Магистр Григориус в поражении винил только бека Песаха. Этот старый дурак, возомнивший себя великим полководцем, погубил ни за что ни про что три тысячи доблестных ромеев! Хорошо еще, что у Григориуса хватило ума вовремя вывести с поля боя своих людей и тем сохранить для императора Льва почти шесть тысяч конников. Правда, сам Песах был иного мнения и об уме магистра Григориуса, и о доблести его ромеев, позорно бежавших с поля битвы.

Справедливости ради следует заметить, что первыми повернули коней вспять все-таки угры и тем самым превратили победу в жесточайшее поражение. Но когда Григориус увидел, что произошло в стане несчастных угров, он просто не смог обвинить гана Курсана в предательстве. Растерзанные тела женщин, детей и стариков долго еще преследовали его в ночных кошмарах.

Ган Курсан, впавший в ярость, едва не расправился самолично с беком Песахом, обещавшим ему охранять женщин и детей, но бросившим их на произвол судьбы. Претензии Курсана были вполне обоснованы, горе его понятно, но Григориус никак не мог допустить, чтобы недавние союзники перебили друг друга на потеху славянам. Магистр пустил в ход все свое красноречие, чтобы удержать ганов Курсана и Арпада, жаждавших мести, от опрометчивых действий. Своих родовичей они к жизни не вернули бы, но навсегда рассорились бы как с Хазарией, так и Византией.

После долгих увещеваний ган Курсан все-таки взял себя в руки и усмирил своих угров, рвущихся в драку. Их отрезвлению способствовали и славяне, которые неожиданным маневром отрезали войску, потерпевшему поражение, пути отхода в Крым. Численность славянской рати пока установить не удалось, но магистр Григориус не сомневался в том, что деморализованные угры, ромеи и хазары не способны оказать серьезное сопротивление столь грозному противнику.

Бек Песах по-прежнему считал себя главным в хазаро-ромейском войске, но доверие к нему простых воинов упало настолько, что все ответственные решения приходилось принимать магистру Григориусу. Ему с трудом удалось переправить через Днепр войско, окончательно упавшее духом, и тем самым хоть ненадолго оторваться от славян князя Олега. Именно этот франк, люто ненавидимый беком Песахом, преследовал сейчас беглецов.

Беглецов было не так уж мало, и Григориус даже полагал, что по численности они по-прежнему превосходят славян. К сожалению, в данном случае численное превосходство не могло стать залогом победы. Тридцать пять тысяч угров в любой момент готовы были вцепиться в горло не только беку Песаху, но и его хазарам, которых насчитывалось не более трех тысяч. Ромеям Григориуса приходилось буквально собственными телами прикрывать их от озлобленных степняков.

Многочисленному войску не хватало продовольствия и фуража, а местные жители не хотели кормить чужаков даже за деньги. Приходилось убивать лошадей, дабы накормить голодных людей. Угры были привычны к такой пище, но изнеженные ромеи роптали. Григориус и сам уже не знал, как ему вырваться из ада, в который он угодил не по собственной вине. С тыла на него напирали русы Олега, с севера грозили уличи, а с запада – тиверцы. Ему оставался один-единственный путь – к побережью Черного моря.

Но даже выход к морю не спасал его войско, окончательно павшее духом за время долгого пути, от полного и окончательного разгрома. Оно таяло с каждым днем, а силы его преследователей все увеличивались. Уличи уже соединились с князем Олегом, а тиверцы, скорее всего, должны были сделать это в самые ближайшие дни. Григориус уже бросил все обозы, имевшиеся в его распоряжении, но, к сожалению, движение войска от этого не ускорилось.

– Нас может спасти только император Лев, – сказал Григориусу бек Барух. – Я слышал, что ромейский флот сейчас находится у Херсонеса. Мы вполне можем ускользнуть от славян морем.

– Но это потребует много времени, – нахмурился Григориус.

– Нас почти сорок тысяч, – напомнил Барух. – Славян немногим больше. Если у наших людей появится надежда на спасение, это сильно укрепит их боевой дух. К тому же я не уверен в том, что Олегу удастся так просто договориться с тиверцами, которые вполне могут предпочесть договор с ромейским императором союзу с варягом.

– Но зачем императору тридцать тысяч нищих угров? – вздохнул Григориус.

– Пусть натравит их на болгар, – подсказал Барух. – Уграм сейчас терять нечего.

Эта мысль показалось Григориусу удачной. Он немедленно отправил гонцов в Херсонес и очень надеялся на то, что им удастся проскользнуть мимо дозоров славян.

Угры, ведомые ромеями, захватили приморский порт тиверцев, не ожидавших подобного нахальства от кочевников, нахлынувших невесть откуда. Магистр Григориус сам выбрал рыбацкое суденышко, на котором отправил сотника Фоку прямо в Константинополь.

– Обратишься к патрикию Никифору, – строго сказал он Фоке. – А уж патрикий сам отнесет мое письмо к императору.

Теперь оставалось только ждать, возможно, месяц, возможно, два. Конины должно было хватить надолго, так что голод осажденным вроде бы не грозил. Григориус боялся лишь штурма, который славяне Олега могли предпринять в любой момент. Правда, пока нападать они не спешили, видимо, решили взять ослабевших угров без большой крови. Григориус воспользовался удобным моментом и отправил бека Баруха договариваться с тиверцами. Ромей очень надеялся на то, что красноречивый иудей, прекрасно говоривший на славянском языке, сумеет убедить местного князька в невыгодности союза с Олегом.

У местных жителей Григориусу удалось узнать лишь имя князя тиверцев, а также название городка, в котором он сейчас находился. Но если имя Доброслав ромею удалось запомнить без труда, то название города он выговорить так и не смог.

Но бек Барух без труда добрался до князя Доброслава и даже сумел добиться у него немедленного приема. Ближние бояре и мечники князя смотрели на иудея с удивлением, но его общению с верховным правителем тиверцев не препятствовали. Сам Барух о тиверцах не знал практически ничего, слышал лишь краем уха, что единства среди местных вождей нет и что власть князя в этих землях чисто номинальная.

Князь Доброслав с порога выразил беку возмущение по поводу бесчинств, творимых ромеями на его землях. Бек Борух не был ромеем, но их вину признал полностью и предложил князю в возмещение убытков сто тысяч денариев, то есть все деньги, хранившиеся в казне бека Песаха.

– Только крайне стесненное положение заставило нас воспользоваться твоим гостеприимством, князь Доброслав. Не своей волей пришли мы в твои земли. Нужда заставила нас занять твой город, и мы очень надеемся на то, что тиверцы не станут разрывать союз с императором Львом и помогать безумному франку, нацелившемуся не только на наши, но и на ваши земли.

– Безумный франк – это Олег Киевский? – спросил Доброслав, проявив тем самым осведомленность.

– Да, – охотно подтвердил бек. – Он уже прибрал к рукам все славянские земли на севере, а теперь рвется на юг, к морю.

Князь тиверцев был далеко не молодым человеком, за пятьдесят ему наверняка перевалило. Скорее всего, он уже изрядно подустал от воинских утех. Предложенный беком Барухом мир вкупе со ста тысячами денариев настроил его на благодушный лад.

– До сих пор мы мирно уживались с императором ромеев, – сказал Доброслав. – Не вижу я причин для ссоры и сейчас. Что же касается киевлян, то потакать мы им не намерены и уж тем более не собираемся участвовать в их войнах. Но меня беспокоят степняки, которых вы привели с собой.

– Мы ждем флот, – сказал Барух. – Угры решили поступить на службу к императору Льву. Не пройдет и двух месяцев, князь, как они уйдут с твоей земли.

– Что ж, – вздохнул Доброслав. – Мы подождем. Но если твои угры начнут зорить наши городки – не взыщи. Я и без помощи Олега Киевского сумею утопить их в море.

Барух князю не поверил. Вряд ли тиверцы настолько сильны, чтобы остановить степняков без чужой помощи. Но Доброслав, видимо, знал о присутствии поблизости рати князя Олега, а потому и держался столь уверенно.

Появление тиверцев в славянском стане обрадовало князя Олега, однако его разговор с князем Доброславом сложился совсем не так, как он предполагал. Великий князь тиверцев щурил на пришельца насмешливые голубые глаза, кивал в ответ на его красноречивые призывы, но заключать союз не спешил. Ближники Доброслава тоже вели себя сдержанно, создавалось впечатление, что появление в Причерноморье киевской рати никого особенно не обрадовало.

– До сих пор мы жили с ромеями в мире и согласии, – спокойно ответил Доброслав на недоуменный вопрос Олега. – Хазары нам тоже не слишком докучали. Что же касается угров, то, по заверениям ромеев, они ждут только флот императора Льва, чтобы навсегда убраться с нашей земли.

– Выходит, союз с Киевом тиверцы считают невыгодным для себя? – надменно вскинул голову Олег.

– Не обижайся, князь, но пока тебе нечего нам предложить, кроме головной боли. У тебя нет флота, а у ромеев он есть, и в случае войны ты не сможешь защитить наши прибрежные города. У тебя нет крепостей на побережье, следовательно, ты не сможешь прикрыть нас от хазарских и печенежских набегов. Ты втянешь тиверцев в войну с двумя могущественными державами и уйдешь к себе в Киев, оставив нас расхлебывать заваренную кашу. Но я не говорю тебе «нет». Не торопись! Мы даже готовы помочь тебе в строительстве портов и крепостей на побережье Черного моря, но для этого нужно время.

– К сожалению, времени у меня нет, – криво усмехнулся Олег.

– Это правда, – бросил взгляд на его седеющую голову Доброслав. – Есть задачи, для решения которых не хватит человеческой жизни. А ты уверен, князь, что люди, стоящие у тебя за спиной, станут достойными продолжателями твоего дела? У тебя много сторонников, но немало и врагов. Ты объединил силой и хитростью многие славянские земли, но кто поручится, что империя, созданная тобой, не распадется на части после твоей смерти? У тебя есть преемник? И посильна ли для него та ноша, которую ты взваливаешь на его плечи?

В словах тиверца было слишком много правды, чтобы князь Олегаст мог просто так от них отмахнуться. Тем более что подобные мысли не раз посещали его самого. Он создал империю, столь же могущественную, как и держава Каролингов. Он пошел путем Карла Великого и добился успеха. Никто не станет этого отрицать. Но Олегаст Анжерский, рожденный в далекой Нейстрии, очень хорошо знал, чем закончилось начинание величайшего из франков. Империя рухнула сразу же после смерти Карла, у которого так и не нашлось достойного преемника.

Князь Олег не был уверен в том, что сын Варяжского Сокола способен удержать то, что он создавал тяжкими усилиями и большой кровью. И дело здесь было не столько в личных качествах Ингера, который отличался незаурядным умом и сильным характером, сколько в слабых связях между славянскими землями, привыкших жить на особицу, не считаясь с интересами соседей. Удельные князья и бояре обязательно попытаются разодрать на части тело нарождающейся империи, чтобы властвовать всласть на своем куске земли. Спасти новую империю от распада смогут только сильные враги, например Хазария и Византия, ибо только угроза со стороны сможет удержать своевольных удельников и бояр от мятежей против великого князя.

– И что ты предлагаешь, Доброслав?

– Я предлагаю тебе, Олег, отпустить угров, ромеев и хазар с миром. Их слишком много, чтобы наша победа оказалась бескровной. Глупо губить людей только ради славы, и ты знаешь это не хуже меня.

– Ты уверен в том, что угры уйдут без драки и напоследок не разорят твои земли?

– Если бы я был в этом уверен, князь Олег, то я не сидел бы сейчас в твоем шатре, – улыбнулся Доброслав.

– А зачем императору понадобились угры?

– Видишь ли, князь, болгары приняли от ромеев их веру, но перетолковали ее по-своему. Люди, называющие себя богомилами, приняв Христа, не отреклись и от своих богов. Это привело к великому смущению простого народа и к раздорам среди вождей. Однако и вожди, и простые люди наконец-то сошлись в одном – в ненависти к Византии.

– Так почему ты не хочешь помочь своим братьям-славянам, уничтожив угров здесь, на своей земле?

– Именно потому, что богомильская зараза уже проникла на земли тиверцев и подорвала основы веры наших отцов. Волхвы требуют от меня решительных действий, но нам не устоять в одиночку против болгар. Думаю, что и тебе, князь Олег, не следует помогать богомилам, дабы не нажить беды в Киеве. Пусть уж византийский император и константинопольский патриарх сами разбираются с вероотступниками.

Магистр Григориус был приятно удивлен тем, что его предложение о перемирии не встретило со стороны грозного киевского князя немедленного отпора. Князь Олег был настроен на редкость благодушно и даже угостил ромея отличным крымским вином. Впрочем, разговор этот нельзя было назвать слишком уж дружеским, и магистру Григориусу пришлось выслушать от воинственного руса немало неприятных и, по сути, справедливых упреков.

– Разве князь Аскольд не подписал с патрикием Вардой, соправителем императора Михаила, договор о торговле и вечном мире? – вкрадчиво спросил у смущенного ромея Олег.

– Но ведь князь Аскольд был некоторым образом отстранен от власти, да еще и с помощью насилия, – попробовал было оправдаться магистр Григориус, но сделал это крайне неудачно.

– А разве смерть императора Михаила была естественной? – немедленно прихватил его за язык хитроумный франк, проявивший редкостную осведомленность в византийской политике.

– Я вспомнил об этом только потому, что договор следовало бы подтвердить, – попробовал вывернуться ромей.

– Иными словами, ты приглашаешь меня в Царьград, магистр Григориус?

– Я не вправе решать такие вопросы, князь, но готов передать твои предложения императору Льву.

– Это меня устроит, магистр, – кивнул головой Олег. – Передай императору, что я буду ждать его послов в Киеве, но если они замедлят явиться, то мне самому придется наведаться в Царьград, дабы напомнить забывчивому Льву о существовании медведя.

– Быть может, ты изложишь свои предложения письменно, князь Олег? Мне не хотелось бы навлечь на свою голову гнев императора, передавая ему твои слова из уст в уста.

– Император читает по-латыни?

– Разумеется.

– В таком случае будем считать, что этот вопрос решен, – кивнул Олег. – Теперь об уграх. Когда прибудет ромейский флот?

– Через седмицу.

– Я буду ждать десять дней, магистр Григориус, и если за это время угры не уберутся с побережья, то я брошу на них печенегов. А мои дружинники довершат дело. Тебя такой расклад устраивает, ромей?

– Но флот может задержаться из-за погодных условий, – попытался возразить Григориус.

– Тем хуже для вас. В этом случае вам придется либо сдаться, либо умереть.

К счастью для угров, ромеев и хазар, флот прибыл вовремя. Григориус почувствовал прилив гордости, когда увидел мощные имперские галеры, горделиво входящие в славянский порт. Судов было так много, что славянам, высыпавшим на берег, трудно было их сосчитать. Имперский флот вместил в себя не только людей, но и часть лошадей, чем был весьма обрадован ган Курсан, наблюдавший вместе с Григориусом за погрузкой.

– Тебя спрашивает рогатый, – окликнул гана мечник.

– Какой еще рогатый? – удивился Курсан.

– Речь, видимо, идет о боготуре, – любезно пояснил ему магистр Григориус.

– А что ему надо от меня?

– Он сказал, что готов вернуть тебе нечто очень важное.

– Где он?

– Вон там, на холме.

– Дайте мне коня, – крикнул Курсан. – Держите холм под прицелом лучников.

Магистр Григориус очень хорошо видел одного-единственного рогатого всадника, однако это вовсе не означало, что где-то поблизости не прячется еще сотня-другая русов, готовых наброситься на угорского гана, как только он приблизится к боготуру.

– Я бы не стал так рисковать, – попробовал остановить Курсана магистр.

– А я попробую, – тряхнул седеющими волосами ган и, хлестнув коня плетью, поскакал навстречу неизвестности.

Боготур спокойно ждал, пока сильный гнедой конь Курсана вознесет своего знатного седока на крутой холм. Ган с удивлением глянул на ребенка, который спокойно сидел на коне впереди боготура. Сердце его дрогнуло и защемило, когда он узнал мальчика.

– Сколько ты хочешь за него, рус?

– Я не рус, а радимич, – спокойно отозвался боготур. – Забирай своего сына, ган, и помни, что сделал я это не ради тебя, а ради него. Негоже родовитому вождю расти вдали от своего племени. Надеюсь, что мы с тобой никогда больше не свидимся. Прощай, малыш, и пусть твой путь в этом мире будет легким.

Боготур развернул коня и поскакал с холма, а ган Курсан еще долго смотрел ему вслед, крепко сжимая в руках самое дорогое, что у него осталось в этой жизни.