Радимицкий князь едва успел смыть дорожную пыль с утомленного тела, как старый боярин Путимир доложил ему о прибытии гонца от Ратмира. А ведь не прошло еще десяти дней, как Богдан распрощался с ним в стольном граде Русалании. И нельзя сказать, что их расставание было теплым. Ратмир, потерпевший сокрушительное поражение в борьбе за власть, в ответ на прямые вопросы Богдана только вздыхал да мялся, не желая говорить ни «да», ни «нет». А тут словно жареный петух его в седалище клюнул.

Богдан вытер пот с лица белым как снег полотном, отставил в сторону ковш с квасом и кивнул боярину Путимиру.

– Зови, что ли.

Боярин махнул рукой мечнику, скромно стоящему у входа, а уж тот, громко стуча сапогами, отправился на красное крыльцо за гонцом, столь некстати потревожившим покой великого князя. Гонец показался Богдану знакомым, во всяком случае, он видел его среди мечников, окружавших Ратмира.

– Чарку поднеси, – попросил князь Путимира. Гонец, конечно, не велика птица, чтобы из-за него тревожить боярина, но тут ведь не ему честь оказывается, а человеку, его пославшему. Мечник Плещей поклонился четырем углам княжьего терема, плеснул малую толику щурам, одним махом осушил посудину, после чего громко и четко донес до ушей Богдана послание Ратмира.

– Через тридцать дней, говоришь? – нахмурился Богдан.

– Теперь уже меньше, – с готовностью отозвался Плещей. – Мы целую седмицу до Славутича добирались.

– А почему такая спешка? – удивился князь.

– Так ведь ганшу Зару украли прямо у нас из-под носа.

– Как украли?! – ахнул боярин Путимир, хватаясь руками за седую голову.

Плещей с большой охотой пересказал князю подробности происшествия, случившегося с Ратмиром и его свитой на пути из Варуны в Луку. Не скрыл он своих подозрений по поводу ближнего боярина князя Данбора, более того, подробно описал внешность охальника.

– Зеленоглазый, говоришь? – задумчиво проговорил Богдан.

– С усами и бородкой, – дополнил Плещей.

– Так ведь русы бороды не носят, – удивился Путимир.

– Вот я и говорю, что не рус он. Может быть, боярин из радимичей. Среди ваших старейшин немало бородатых.

– И наши не все бороды носят, – потер бритый подбородок Путимир. – Только те, кто смолоду пошел в боготуры.

– В боготуры, говоришь? – вдруг осенило Богдана. – Уж не Лихарь ли это учудил?

Боярин Путимир даже ахнул от такой догадки. А ведь действительно все сходится. Кого еще могла привечать в ближнем кругу горделивая княгиня Любава, как не братана столь любезного ей княжича Вузлева, не при князе Богдане будет сказано. Путимир даже рот прикрыл ладошкой, чтобы лишнее слово не сорвалось случайно с языка. Точно Лихарь, больше некому. И бородка у него, и усы, и зеленые бесовские глаза. А уж о своеволии сына кудесника Драгутина в отношении чужих жен по радимицкой земле слухи ходят давно.

– Вот ведь охальник, – вслух произнес боярин Путимир. – Мало ему девок, так он чужих жен красть вздумал.

– Так-то ныне боготуры блюдут правду богов на славянских землях! – Богдан не усидел на лавке и зашлепал босыми ногами по крашеным половицам.

В большом гневе, похоже, был радимицкий князь. Боярин Путимир знал Богдана чуть ли не с рождения и нисколько не сомневался в том, что тот не спустит Лихарю откровенного разбоя. Даром что тот ему братаном доводится. В последние годы князь все чаще впадал в ярость и по поводу, и без поводов. А причиной тому была княгиня Любава. Мало того что она рожала мужу только дочерей, так она еще и упрекала его в этом. Не люб-де Богдан Макоше и Велесу, оттого и не дают они ему наследника.

Может, и не во всем была не права княгиня. Великий радимицкий князь не баловал славянских богов жертвами, опять же и клятву боготурскую приносить не стал. Он сделал это в пику своей матери, кудеснице Милаве. Что не поделили мать с сыном, боярин Путимир мог только догадываться, но поссорились они крепко. Возможно, Богдан считал, что волхвы взяли слишком большую власть в земле радимичей, когда он был еще мал, и тем ущемили права великого князя, а княгиня Милипа не только этому не противилась, но и всячески потакала божьим ближникам.

Когда кудесником Велеса стал родной брат Милицы Драгутин, тут ведуны и ведуньи стали своевольничать еще больше. Запевалой средь них была княгиня Любава, которая, дабы ублажить Макошь, взошла на ее ложе вместе с боготуром Вузлевом вопреки воле мужа, заявив при этом во всеуслышание, что желание богини выше запрета великого князя и что упрямство Богдана может обернуться для радимичей большой бедой.

Справедливости ради следует заметить, что возлегла она на священное ложе не просто так, а по просьбе родовых старейшин, испугавшихся грядущего недорода, уже второго за минувшие три года. Недород, к счастью, так и не случился, более того, все последующие годы были урожайными, за что народ и старейшины кланялись не только Макоши и Велесу, но и княгине Любаве с боготуром Вузлевом.

Увы, князь Богдан поступок супруги счел недостойным и взревновал ее то ли к богу Велесу, то ли к боготуру Вузлеву. Сына, рожденного ею после той ночи, он своим не признал и едва не прогнал княгиню с чадом со двора. С большим трудом боярам удалось утихомирить тогда Богдана и примирить его с княгиней. Ребенка, появившегося по воле Макоши и Велеса, передали в род княжича Вузлева, а князь радимичей взял себе в утешение вторую жену, дочь боярина Путимира.

Тот выбором великого князя был польщен, хотя и понимал, что, пока жива Любава, его Зорине не быть великой княгиней. Но уже то хорошо, что Зорина наконец-то родила Богдану наследника и тем, вроде бы, сняла тяжесть с души великого князя.

– Где он ее, по-твоему, мог спрятать? – резко повернулся Богдан к призадумавшемуся Путимиру.

– Может, в Киев увез, а может, к дяде Яромиру в Торусин, – развел руками боярин. – Я бы на твоем месте, князь, обратился к кудеснику Драгутину. Пусть урезонит своего сына. Конечно, по обычаю кудесники должны порвать связи со своими родовичами, но кто ныне тот обычай соблюдает.

– Вот именно, – криво усмехнулся Богдан. – Сами волхвы и боготуры давно рукой махнули на ряд, заповеданный богами, а от великого князя требуют точного его соблюдения. Нет, боярин, я этого так не оставлю, я им покажу, кто истинный хозяин этой земли. В слове великого князя больше божьей правды, чем в слове волхва.

Случай, конечно, Богдану представился удобный, с этим боярин Путимир спорить не мог. Своеволие Лихаря могло дорого обойтись и его отцу кудеснику Драгутину, и прочим волхвам. Если ближники Велеса сами не блюдут правду своего бога, то по какому праву они с других спрашивают? Богдан будет круглым дураком, если не потребует наказания для боготура Лихаря, а оно в таких случаях одно – веревка.

Конечно, преступление боготура – случай особый, и судить его должны волхвы, но коли те волхвы молчат, то великий князь вправе потребовать с них ответа. В этом его поддержат все старейшины радимицких родов. Заварил кашу этот Лихарь, ничего не скажешь, многим теперь ее придется расхлебывать.

– Приветь гонца как полагается, боярин, и созови радимицких старейшин для совета, – строго распорядился Богдан. – Слишком важное дело нам предстоит, чтобы решать его только по воле великого князя.

Бояре, срочно приглашенные в детинец, возмущались и ахали, слушая Богдана. Случай, что ни говори, был из ряда вон. Бывало, конечно, что добры молодцы крали красных девиц вопреки воле отцов. Такое дело, конечно же, не делало им чести, и спрос с них порой за это чинили строгий, вплоть до смертоубийства, но чаще родичи жениха выплачивали обиженным положенную виру и дело так или иначе улаживалось. В данном случае речь шла не о девушке, а о замужней женщине, более того, ганше, жене угорского вождя и дочери предводителя русов. Здесь вирой не отделаешься. Чего доброго, русы и угры вздумают предъявить счет всему радимицкому племени, и его придется оплачивать кровью.

– А я вам о чем толкую, бояре, – гремел со своего места князь Богдан. – С какой стати радимичи должны платить за похоть Лихаря своими жизнями? Этот недостойный боготур доводится мне братаном, пусть и по матери. Я уже не говорю о том, кому он доводится сыном, вы все об этом и так знаете. Если мы не вернем ганшу Зару и не накажем ее похитителя, то ган Арпад и Ратмир сочтут нас пособниками Лихаря. Вам нужна война, бояре, причем сразу и с уграми, и с русами?

Протестующий гул радимицких старейшин стал ответом великому князю. Никто из бояр не рвался на поле брани из-за чужой глупости. Угров в Славутиче за серьезных противников не держали, но русы – совсем другое дело. А уж намеренно оскорблять братана великого князя Русалании, одного из самых уважаемых среди русов, и вовсе никто из радимичей не решился бы.

– Каков будет ваш приговор, бояре? – строго спросил князь Богдан.

– А приговор наш будет таким, – поднялся со своего места боярин Вячеслав. – Боготура Лихаря изловить и передать в руки Ратмира. Пусть его судят волхвы Перуна и Световида, коли волхвы Белеса не видят за ним никакой вины.

– Любо! – первым крикнул боярин Звенимир, и его крик подхватили все присутствующие.

– Будь по-вашему, бояре, – сказал князь Богдан, поднимая над головой кубок с вином. – За правду славянских богов. За мир на нашей земле.

Радимицкий князь действовал столь стремительно, что удивил даже первого своего ближника боярина Путимира, не говоря уже о прочих старейшинах. Не прошло и пяти дней, как под его рукой собралось войско в десять тысяч мечников. Для поимки одного провинившегося боготура этого было, пожалуй, слишком много. Боярину Путимиру впервые пришло в голову, что дело здесь вовсе не в Лихаре, что князь давно готовился к войне и искал только повода, чтобы выступить. Пока, правда, непонятно было, с кем собирается ратиться Богдан. Неужели он решил идти войной на своего дядьку по матери князя Яромира?

Старый князь Яромир жил в земле радимичей на особицу. Так уж получилось, что его удел, унаследованный от отца, оказался даже не на границе Радимицкого княжества, а за его пределами. История была давняя и запутанная, никто из радимицких бояр уже и не помнил, по какому такому праву город Торусин выпал из-под руки великих князей, но все давно смирились с тем, что тамошние князья сами судят и рядят на своих землях, не оглядываясь на Славутич.

Нельзя сказать, что всем нравилось такое положение вещей, но князь Яромир был слишком могущественным человеком, чтобы у князей, которых за эти годы немало сменилось на великом столе, возникла мысль силой выбить его из логова. Город Торусин, прикрывавший Радимицкое княжество с юга, был обнесен крепкой стеной, о которую не раз ломали зубы печенеги и хазары. Но все в этом мире рано или поздно заканчивается, закончилось и терпение великого князя радимичей, вот он и решил посчитаться с торусинцами за все мнимые и истинные обиды.

– Это ты хватил, боярин Путимир, – осудил старого знакомца боярин Вячеслав. – Не воевать мы идем к городу Торусину, а правду искать.

– А если князь Яромир откажется выдать своего братичада? – негромко предположил Путимир.

– То есть как это откажется? – вскинулся было Вячеслав. – Мы же не просто идем, а по приговору старейшин всех родов радимицкой земли.

– И что с того? – усмехнулся Путимир. – Город Торусин возник на ничейной земле, волею князей новгородских и киевских. Именно им всегда приносили клятву торусинские князья.

– Где тот Новгород и где тот Киев?! – возмутился Вячеслав.

– Но князь Яромир принес клятву верности Нигеру, а наш князь Богдан на это только руками развел.

– Выходит, мы не на Яромира даже хвост подняли, а на Ингера? – ужаснулся боярин Вячеслав. – А что ж ты раньше-то молчал? Ведь радимицкая рать уже сутки как в походе!

– Скажи спасибо, что хоть сейчас вспомнил, – огрызнулся Путимир. – А иные прочие до сих пор дуют в Богданову дуду.

– И что теперь делать? – растерялся Вячеслав.

– Скачи немедленно в город Торусин и останови князя.

– А почему я?

– Потому что ты на десять лет меня моложе. Мне-то уже шестьдесят стукнуло.

– А если князь Богдан воспротивится?

– Тогда обращайся к боярам и мечникам. Неужели ты не понимаешь, чем грозит нам разорение Торусина?

– Если ты такой умный, то объясни, – рассердился Вячеслав.

– Князю Олегу нужен только повод, чтобы вторгнуться в наши земли и согнать Богдана с великого стола.

– Хочешь сказать, что Лихарь затем и похитил ганшу, чтобы подтолкнуть радимицкого князя против дядьки Яромира?

– Его и подталкивать не надо, – зло процедил сквозь зубы Путимир. – Князь Богдан сам рвется в драку, и он в нее ввяжется на наши головы.

Старый князь Яромир с почетом принял сестричада, хотя и удивился многочисленности его войска, в одночасье прихлынувшего к городу Торусину. Богдан с интересом оглядел стены старого городка, ныне заменяющего Яромиру детинец. Город был поставлен в незапамятные времена, чуть ли не две сотни лет тому назад, но хорошо сохранился. Его стены, сложенные из огромных бревен, не каждый таран мог бы прошибить. А вот терем Яромир перестроил совсем недавно, и обновленное красное крыльцо еще пахло древесной стружкой.

На этом крыльце старый князь в окружении домочадцев и встречал гостя. По левую руку от Яромира стояли его сыновья, княжичи Вузлев и Гневомир.

– Гонец прискакал от великого князя Данбора, – объяснил Богдан свое появление близ чужого города. – Угры в большом числе вторглись в пределы Русалании.

– А почему же он меня не известил? – удивился Яромир.

– Так путь моей рати все равно лежит через твой город, – пожал плечами Богдан. – Вот я и принес тебе нерадостную весть, дядя. Если ты собираешься помочь князю Данбору в трудный час, то присоединяйся к моей рати.

– В кусты прятаться не стану, – усмехнулся в усы Яромир. – Когда ты выступаешь?

– Если ты разрешишь нам переночевать в твоем городе, то поутру мы и двинем в поход.

– Откройте городские ворота, – распорядился князь. – Впустите мечников.

Город Торусин был поменьше Славутича, а потому не мог предоставить ратникам, утомленным двухдневным переходом, больших удобств. Впрочем, воины на столь скудное гостеприимство не роптали, более того, они откровенно радовались, что не придется спать на голой земле в чистом поле. Яромир распорядился выдать лошадям овес из старых запасов. Ничего странного в поведении Богдана он не усмотрел. Город Торусин всегда использовался радимицкой ратью как последнее пристанище перед броском в степь, сюда свозились продукты для людей и корм для лошадей. Так что Яромир кормил радимичей их же припасами.

Сам князь Богдан с ближними мечниками по приглашению дяди расположился в городце, для этого им выделили нижний ярус и едва ли не все пристройки, предназначенные для челяди, которую частью и вовсе выставили из детинца, а частью разместили в конюшне. Не велики птицы, одну ночь перетопчутся.

– И сколько тех угров пришло в Русаланию? – спросил Яромир у великого князя, когда гости уселись за стол вперемешку с хозяевами.

– Гонец сказал, что их более пятидесяти тысяч, – соврал, не моргнув глазом, Богдан.

– Вот ведь напасть свалилась на наши головы, – вздохнул Яромир, поднимая круговую чашу. – За славянское единство, витязи, и за нашу победу.

Богдан принял чашу из рук хозяина, приложился к ней губами и передал соседу. Это был княжич Вузлев, самый ненавистный великому князю человек. Богдан уже знал, что княгиня Любава находится здесь, в детинце. Правда, навстречу мужу она не вышла, сослалась на нездоровье, но тем горше ему было сознавать, что женщина, страстно когда-то им любимая, предает его уже в который раз. Боги были тому виною или Вузлев, но жар-птица удачи стала медленно ускользать из рук Богдана. Великий князь становился посмешищем в глазах бояр и ближних мечников. Ярость вместе с выпитым хмелем ударила ему в голову, и он с трудом удержался от того, чтобы не выплеснуть остатки браги в ненавистное лицо.

– А ведь о тех уграх еще две седмицы назад не было ни слуху ни духу, – удивился чужой расторопности Вузлев. – Как же это Данбор их прозевал?

– Боюсь, что не Данбор их прозевал, а Ратмир, – с охотою отозвался на вопрос княжича воевода Звенимир. – И все мы знаем почему.

– Быть того не может, – удивился Гневомир, младший сын торусинского князя. – Они же с Данбором братаны!

– Когда речь идет о власти или мести, у многих людей отшибает память, – с горькой усмешкой произнес князь Яромир.

Богдан вздрогнул и пристально глянул на дядю – уж не почувствовал ли угрозу, исходящую от гостей, старый ворон? Сюда, в детинец, Богдан взял самых преданных своих мечников, только тех, кто обиду князя воспринимал как свою. Не должны они дрогнуть в последний момент и провалить дело, которое Богдан готовил многие месяцы. Именно о мести идет речь, тут Яромир прав. О мести ближникам Велеса, забывшим правду своего бога и возомнившим себя хозяевами земли радимичей. Они не взяли в расчет, что у радимичей есть князь, который не позволит самозванцам сбросить себя в грязь с великого стола.

– Пора! – крикнул Богдан мечникам и первым подхватился с лавки.

За стол все садились вроде без оружия, но после слова великого князя в руках радимичей засверкали клинки. Богдан лично нанес удар кинжалом в шею княжича Вузлева, так и не успевшего встать на ноги. Вузлев захрипел и упал лицом в стол. Кровь из раны хлынула на золотое блюдо, выставленное старым князем Яромиром для дорогих гостей.

– Бей! – страшным голосом закричал воевода Звенимир и вогнал свой нож в спину княжича Гневомира.

Яромир, потрясенный кровавым зрелищем, все-таки успел глянуть на Богдана и задать ему последний в своей жизни вопрос:

– За что, сестричад?

– Бей, – взвизгнул по-бабьи Богдан, и чей-то широкий меч снес голову гостеприимному князю.

Торусинцы, сидевшие за столом, были настолько потрясены внезапным нападением, что почти не оказали сопротивления. Один за другим они падали на окровавленные половицы под ударами озверевших радимичей. Однако захватить детинец совсем уж без потерь Богдану не удалось. Почуяв неладное и заслышав несущиеся из терема крики жертв, гриди Яромира, находившиеся в сторожевых вежах, ринулись с мечами в руках на помощь своему князю. К ним присоединились и челядины, вооружившиеся серпами и вилами. Схватка завязалась нешуточная, дрались как в самом тереме, так и во дворе. Похоже, Богдан допустил ошибку, прихватив с собой в детинец слишком мало мечников. Эта ошибка едва не стоила ему жизни, когда сулица, брошенная рукой холопа только что убитого князя Яромира, едва не пробила его грудь, прикрытую одной рубахой. Князь Богдан с трудом увернулся от летящей смерти и выскочил на красное крыльцо в душную летнюю ночь.

– Ворота откройте! – крикнул он своим мечникам.

К счастью для Богдана, его приказ не только услышали, но и выполнили. Крепкие ворота детинца распахнулись, впуская в его окровавленное нутро еще одну ватагу убийц. Численное превосходство радимичей сказалось очень быстро, торусинцы падали один за другим, и вскоре все защитники детинца были мертвы.

– Убей Любаву! – прохрипел Богдан прямо в лицо Звенимира.

Воевода побледнел, но ослушаться не посмел и метнулся обратно в терем с окровавленным засапожником в руках. Князь застыл на крыльце, напряженно вслушиваясь в ночь. Бабий вопль, оборвавшийся хрипом, заставил его вздрогнуть.

– Коня мне, – крикнул Богдан и рванул ворот рубахи, перехвативший горло.

Коня ему подвели, принесли и доспехи, оставленные в тереме. Князь с трудом взгромоздился в седло и огляделся. Во дворе детинца было светло как днем от факелов, чадящих черным дымом. Мечники, возбужденные резней, громко кричали. Богдан провел ладонью по лицу и почувствовал чужую кровь на губах. Его передернуло от отвращения.

Сердце вдруг защемило от страшной боли, а в ушах отчетливо прозвучал вопрос:

– За что, сестричад?

Еще днем Богдан знал на него ответ, но сейчас под черным небом, усыпанным светлячками, он вдруг осознал, что ему нечего сказать ни Яромиру, ушедшему в страну Вырай, ни обывателям Торусина, ни даже радимицким ратникам, разоряющим в кровавом угаре чужой город.

– Поджигай! – крикнул он мечникам и повернул к воротам разгорячившегося коня.

Исход радимичей из ограбленного города был похож на повальное бегство. Богдана едва не сшибли с седла его же собственные мечники, когда он вздумал обернуться на горящий детинец. Видимо, виноватым чувствовал себя не только великий князь, но и простые воины, сотворившие в эту жуткую ночь злое дело.

– За что, князь? – вдруг прозвучал из ночи все тот же страшный вопрос.

Богдан успел увидеть лицо, белым пятном проступившее сквозь сумрак, но не узнал спросившего. Рука опередила мысль. Глухой вскрик стал ответом на удар меча.

– Да это же боярин Вячеслав! – ахнул воевода Звенимир, склонившись над поверженным.

Богдан скрипнул зубами, хлестнул коня плетью и поскакал прочь из горящего Торусина, ставшего в эту ночь его проклятием и позором.