Князя Олега удивил приезд в Смоленск беглого боярина Доброгаста. Прежде этот верный сподвижник Вадимира числился едва ли не самым яростным противником Воислава Рерика, но, видимо, времена меняются, коли даже самые отъявленные враги начинают набиваться в друзья. Возможно, Олегаст отмахнулся бы от Доброгаста как от назойливой мухи, но за него хлопотал старый боярин Стемир, которому князь был многим обязан.

– Ладно, – махнул рукой Олег. – Зови. Коли не договоримся, то хоть узнаем последние новости из Киева.

За столом собрались только самые близкие к новгородскому князю люди. Кроме боярина Стемира, здесь были боготур Лихарь, сын кудесника Драгутина, воеводы Рулав и Фрелав, а также юный смоленский князь Мечидраг, до того похожий на благородного Олегаста, что кривичи, глядя на него, только руками разводили.

Конечно, такое сходство шло Мечидрагу больше во вред, чем на пользу, ибо порождало волну слухов и сомнений по поводу участия покойного князя Градимира в его зачатии. Однако пятнадцатилетнему парню все эти слухи были безразличны. Более легкомысленного отрока боярину Стемиру видеть еще не доводилось. Мечидраг не проявлял никакого интереса к управлению княжеством, зато воинскую науку схватывал на лету, и уже сейчас в смоленской дружине не было бойца, способного управляться с мечом лучше юного князя.

Под стать ему были и другие бражники, собравшиеся за столом. Годами те же Рулав и Лихарь были постарше Мечидрага, но в советники тоже не годились. Иное дело – воевода Фрелав, этот и возрастом был равен князю Олегу, и разумением ему не уступал. Именно на его поддержку и рассчитывал боярин Стемир в предстоящем серьезном разговоре.

Боярин Доброгаст был немало удивлен тем, что его пригласили к столу, да еще и вместе с людьми, самыми близкими к князю Олегу. Такой жест со стороны хитрого франка мог означать как безграничное доверие, так и пренебрежение к человеку, пусть и даровитому, но не имеющему веса в славянских землях.

– Значит, прогнал князь Аскольд кудесника Солоха из Киева? – спросил гостя Олег.

– Не то плохо, что он волхвов прогнал, а то, что он отрекся от правды славянских богов и смотрит в рот хитрым ромеям. А брак его внучки Добромилы и вовсе сулит неисчислимые беды славянским землям.

– Дело не в девках, боярин, а в высокомудрых мужах, которые рушат славянское единство в угоду своим страстям, – спокойно отозвался Олег. – А. хазары и ромеи, пользуясь нашими раздорами, надевают хомут на шею вятичам, радимичам, северцам и уличам.

– Так и я о том же толкую, князь.

Доброгаст, разумеется, понял, в чей огород метнул камешек франк, заговорив о высокомудрых мужах, но сделал вид, что этот выпад его не касается. Боярин не видел Олега двадцать лет, с той самой замятии в Ладоге, когда пали на родную землю многие благородные словенские мужи. Доблестный франк был далеко не последним среди тех кто рубил им головы. С тех пор Олег заматерел раздался в плечах, но ликом почти не изменился, да и глаза остались прежними, насмешливыми и цепкими. В слухи о его божественном происхождении Доброгаст не верил, но достаточно и того, что этот человек был сыном кудесника Драгутина и племянником кудесницы Милицы, влияние которой в славянских землях росло с каждым днем.

– А что думают киевские бояре?

– Иные смотрят в рот Аскольду, но большинство считает, что Киеву нужен новый князь.

– Князь Ингер?

– Да.

– А что с Аскольдом?

– Ты и без меня знаешь, князь, как должно поступать с человеком, отрекшимся от славянских богов и завещанной ими правды.

– Я знаю, боярин, но, возможно, об этом забыли киевские старейшины.

– Они помнят, князь.

Олег пристально глянул в глаза гостю. Редкий человек мог выдержать этот взгляд, но Доброгаст выдержал. Ни один мускул не дрогнул на его иссеченном морщинами лице.

– Когда? – спросил князь.

– В Перуновы дни. Обычно Аскольд в это время переселяется в свой терем, стоящий в Угорском предместье, чтобы переждать жару. С собой он берет лишь ближников и малую дружину.

– Терем обнесен стеной?

– Да.

– А сколько мечников в малой дружине?

– Иногда три, иногда четыре сотни. Но ты можешь рассчитывать на помощь воеводы Олемира и других бояр. Полтысячи мечников мы тебе в помощь выставим. Вам важно подойти незаметно. Если вы большой ратью пойдете, то дозорные засекут вас еще на подходе.

– Ворота Киева нам откроют?

– В этом можешь не сомневаться, князь. Но нужно сразу показать киевлянам Ингера Рерика. Народ должен видеть нового великого князя. И с его женитьбой на Добромиле тоже тянуть нельзя.

– Ну что же, боярин, ждите, – спокойно сказал Олег. – А твоей услуги я не забуду. Доброй тебе дороги.

Воевода Фрелав заговорил, когда за боярином закрылась дверь. По мнению осторожного франка, верить Доброгасту не стоило. Человек, изменивший однажды, изменит и во второй раз. Слишком уж все это похоже на западню, расставленную опытными ловцами на опасного зверя.

– Случай уж больно удобный, – прокашлялся боярин Стемир. – Если идти войной на Аскольда, то много крови прольется. За киевского князя вступятся и хазары, и ромеи – этим только повод дай. Сами не рады будем, что в такую распрю ввязались.

– Ждать нельзя, – поддержал Стемира боготур Лихарь. – Если Аскольд успеет выдать внучку за тмутараканца, то мы останемся и без девки, и без Киева.

– А для тебя что важнее – Киев или девка? – засмеялся Мечидраг.

– О молодость, молодость, – притворно вздохнул Лихарь. – Кабы та Добромила мне досталась, то я бы еще подумал. А так говорю без обиняков – Киев важнее.

– Учись, Мечидраг, – ухмыльнулся Рулав. – Вот слово умудренного жизнью мужа.

– Так, может, мы спроворим напуск с Рулавом, – предложил Олегу Лихарь. – Пойдем ночью на трех ладьях. А там будь что будет.

– Успеешь еще голову потерять, – хмуро бросил младшему брату Олегаст. – Дружину поведу я. А князь Ингер двинется вслед за нами с новгородской ратью. Ты, Фрелав, останешься при Ингере.

– Опасная затея, князь, – поморщился воевода.

– Сам знаю, что опасная, – усмехнулся Олег. – Зато какой куш!

Возбуждение в Киеве с наступлением жары спало, как на то и рассчитывал Аскольд. По всему было видно, что старания волхвов довести недовольство обывателей до точки кипения оказались безуспешными. Киевляне ворчали на князя, но браться за оружие явно не собирались. Ближники Аскольда, сильно встревожившиеся поначалу, вздохнули с облегчением – кажется, пронесло.

Боярин Гвидон выразил надежду на то, что до приезда княжича Андриана в Киев никаких происшествий здесь больше не будет, и при этом вопросительно взглянул на Аскольда. Великий князь усмехнулся в седые усы и приказал седлать коней. Аскольд с возрастом стал плохо переносить жару и летом предпочитал пыльному и шумному Киеву Угорское предместье. Он засиделся в стольном граде, но теперь решил предаться отдохновению накануне предстоящих важных событий.

– Пришли ко мне в усадьбу боярина Казимира, – кивнул Гвидону князь. – И посматривай тут за торгом. В случае нужды шли гонца ко мне.

– А зачем тебе Казимир понадобился? – удивился боярин.

– Поговорить хочу с умным человеком, – усмехнулся князь.

Боярин Казимир, слегка встревоженный предстоящим разговором и возможными претензиями великого князя по поводу веры пращуров, все-таки отправился в Угорское предместье, прихватив с собой лишь пятерых мечников. По нынешним мирным временам и в такой охране особой надобности не было, но не станет же киевский боярин в одиночку разъезжать по предместьям. Честь надо было соблюсти.

До предместья путь был недалекий, но пыли при этом старый боярин нахватался с избытком. Все-таки не зря в народе говорили о засухе, и хотя недорода, скорее всего, в этом году не будет, но и хорошего урожая ожидать не след. Такое случается чуть ли не через два года на третий, и вряд ли волхвам удастся связать нынешнюю скудость Велесовых даров с обидой бога на князя Аскольда.

В усадьбе князя старого боярина встретили с почетом. Казимир при поддержке услужливых челядинов кряхтя слез с коня – не тот уже возраст, чтобы порхать птицей. А ведь боярин, можно сказать, родился в седле. Во всяком случае, ездить на коне он научился едва ли не раньше, чем говорить. Хорошо еще, что спину не прихватило, а то пришлось бы на крыльцо восходить на четвереньках. Раньше Казимир этого крыльца вовсе не замечал, взлетал одним махом, не пользуясь ступеньками. И вроде совсем недавно это было, глазом моргнуть не успел, а борода уже белым-бела. До чего же коротка земная жизнь, и еще неясно, что ждет его там, в стране света. Боги ведь далеко не всегда бывают справедливы к людям.

Великий князь, перебравшись в загородную усадьбу, подобрел и ликом, и сердцем. Боярина Казимира он принял с честью, поднеся заздравную чарку собственными руками.

Честь старому боярину была оказана немалая, а потому он с легким сердцем приступил к важному разговору.

– Не то плохо, великий князь, что ты ромейскому богу поклонился, а то, что других силой к тому нудишь.

– Мой бог не ромейский, не славянский и не иудейский – он един для всех, – спокойно отозвался Аскольд, присаживаясь на лавку и взмахом руки приглашая гостя последовать его примеру.

– Един, но в трех ликах, – блеснул знаниями Казимир. – Может, славянские боги и отжили свое, князь, но люди к ним привыкли. Эта привычка выражается в обрядах и обычаях, а вовсе не в таинствах, о которых ведают только волхвы. Вот ты мне заздравную чарку поднес, а я твоим щурам поклонился – разве в этом есть обида для твоего бога? Нельзя в один миг отменить то, что складывалось веками.

– Так ты ведь языческим духам поклонился, боярин, а по вере христианской – это грех.

– Родителям я твоим поклонился, князь, дедам и прадедам. А разве твоя религия не велит почитать умерших? Разве в твоей религии не сказано – чти отца своего и мать свою? Нет такой веры Аскольд, которая учила бы обратному. Вот приедет к нам князь Андриан из далекой Тмутаракани. Киевлянам он чужой, а ведь ему здесь не только жить, но и править. Был бы он славянской веры, так принес бы жертвы богам и тем доказал бы свою близость к киевлянам. Вот и думай, князь, что тут делать. Мы с тобой на этом свете не вечны, и годы наши немалые. Мы уйдем, а он останется вместе с внучкой твоей и правнуком. И как прикажешь им, праведникам, жить среди печальников других богов?

– За нашей спиной Византия, – надменно вскинул голову Аскольд. – И почти вся Европа, принявшая христианскую веру.

– Может, и принявшая, но своим рядом, отличным от византийского. Слышал я, что нет мира между папой и патриархом.

– Понимаю, куда ты клонишь, Казимир, – задумчиво проговорил Аскольд. – Но есть канон веры.

– А ты его не переступай, великий князь, но там, где можно, потакай обычаю. Венчание в церкви для вас свято, сам сына-христианина женил, потому и знаю. Но по улице, князя с княгиней провести, за стол гостей усадить можно ведь славянским рядом. И хороводы свадебному пиру не помеха. В чем здесь твоему богу обида? Зато никто потом не скажет, что сочетались князь с княгиней не славянским рядом и что ребенок их не в браке рожден, а значит, на великий стол прав не имеет. Надо, чтобы всем киевлянам свадьба Андриана и Добромилы запала в память, и тогда никакой навет князю и княгине не будет страшен.

Умно рассудил боярин Казимир, так умно, что заставил Аскольда всерьез призадуматься. А подумать никому не вредно, даже великим князьям. Это простой человек может печалиться только о своей душе, а правитель еще и о своей земле должен заботиться. Ведь, спасая свою душу, можно много чужих жизней погубить и накликать большую беду на землю, вверенную тебе небом. А это такой грех, который князю прощаться не должен, какой бы веры он при этом ни придерживался и каким бы богам ни кланялся.

– Ладно, боярин, я посоветуюсь со сведущими людьми, а потом мы к этому разговору еще вернемся. Может, и не во всем ты прав, но во многом.

Аскольд был склонен к своеволию, но самодуром не был никогда, потому, наверное, и возвысился на чужой стороне не по величию рода, а по личным заслугам, которые в цене во всех землях, а не только в славянских.

Боярин Казимир, довольный разговором с великим князем, хлопнул чарку на сон грядущий и отправился почивать в ложницу, отведенную ему тивуном Кудрей. Это были едва ли не лучшие покои в тереме, верный признак расположения князя к гостю. Уж кто-кто, а тивун Кудря нюхом чует настроение хозяина. Если бы не угодил боярин великому князю, то провел бы эту ночь отнюдь не на пуховиках.

Проснулся боярин Казимир от великого шума. Деревянные стены старого терема, построенного еще при князе Яромире, ходили ходуном. Привычным к битвам ухом Казимир сразу же уловил звон мечей, но понять, кто и зачем рвется в княжий терем, он спросонья так и не смог. А дрались уже не только во дворе, но и на крыльце. В панике Казимир не сразу нашел одежду, брошенную вечером на резной сундук, попробовал открыть оконце, забранное слюдой, но оно не поддалось его усилиям.

А со двора вдруг донесся полный ужаса вопль:

– Спасайте князя!

Этот крик подхлестнул боярина, который никак не мог справиться с сапогами и бросился из ложницы в чем был, шлепая по половицам босыми ступнями. В коридоре горели светильники, но тьму, сгустившуюся под утро, они так и не рассеяли. Казимир метнулся к лестнице, но там уже бились княжеские мечники, поливавшие отборной бранью своих врагов, невесть откуда взявшихся.

Боярин не был робким человеком, но почувствовал вдруг, как волосы шевелятся на голове. И хотя тех волос было всего ничего, но и они встали дыбом, когда Казимир увидел рогатое чудище, вооруженное длинным каролингским мечом. Боярин метнулся назад и уткнулся во что-то мягкое, но, безусловно, живое. Судя по испуганному воплю, это был все-таки человек, возможно, не простого звания, поскольку Казимир почувствовал твердость его сапога даже не руками, а животом. Хорошо еще, что удар прошел вскользь и боярин не потерял равновесия и не свалился прямо под ноги неведомым врагам, которые уже бежали по коридору.

– Где князь Аскольд, собачий сын?! – услышал грубый рык боярин прямо над своим ухом.

Такого поношения Казимир снести не смог, а потому и крикнул прямо в лицо рогатому охальнику:

– Боярин пред тобой, а не пес.

– А почто босиком ходишь? – хмыкнул незнакомец и ринулся дальше.

И только тут до Казимира дошло, что не рогатое чудище перед ним было, а всего лишь боготур, и что по лестнице навстречу ему сейчас поднимаются не навьи, вампиры и бесы, а ротарии Световида, пришедшие чинить спрос с князя-отступника. После этого вывода боярин не то чтобы успокоился, но в Разум вошел и даже сумел связно ответить на вопрос, заданный рослым воином с зелеными пронзительными глазами. По этим глазам он хоть и не сразу, но опознал князя Олега.

– Я здесь только гость и Аскольда не видел с вечера.

– Не трогать боярина, – небрежно бросил через плечо франк и решительно последовал дальше.

Казимира вывели во двор и прислонили к стене амбара, где стояли испуганные княжьи челядины и обезоруженные мечники. Воины были в одних рубахах, а иные и просто в исподнем, видимо, напуск лихих варягов застал их врасплох. Впрочем, эти хотя бы остались живы, а вот их товарищам повезло куда меньше. Казимир оглядел двор и ужаснулся. Не менее сотни человек, изрубленных мечами, лежали на земле, где их застала смерть, в лужах собственной крови. А в тереме продолжали драться, шум доносился как раз с той стороны, где находились покои великого князя.

Судя по всему, князь Аскольд был захвачен врасплох. Загородная усадьба была окружена тыном, но выдержать осаду решительных людей не смогла. Одного Казимир пока не мог сообразить – каким же это образом варяжская рать оказалась под Киевом, коли, по словам дозорных, она еще не двинулась из Новгорода и Смоленска?

Но, увидев воеводу Олемира, въезжающего на рослом коне в княжескую усадьбу, старый боярин понял все. Враги Аскольда обитали не только в Новгороде, но и в Киеве, а Казимир опоздал со своими советами. Нет, ни волхвы, ни родовые старейшины не простили великому князю киевскому и его ближникам пренебрежения к своим богам и щурам, и, похоже, эта усадьба станет для всех них братской могилой.

– Ты бы обул сапоги, боярин, – шепотом посоветовал Казимиру тивун Кудря, стоящий рядом. – А то простудишься, не ровен час. Годы твои немолодые.

– Какие еще сапоги? – удивился боярин.

– Ты их в руках держишь.

Казимир при помощи тивуна натянул сапоги на опухшие ноги. Обувшись, он почувствовал себя увереннее. Убивать его, похоже, никто не собирался.

– Если крест на тебе, то лучше сними, – продолжал нашептывать Кудря.

– Нет на мне креста, – рассердился Казимир.

– Твое счастье, боярин, – криво усмехнулся Кудря.

От многочисленных факелов во дворе стало светло как днем. Уцелевших мечников варяги сгоняли к амбару, впрочем, живых среди гридей Аскольда оказалось немного. Видимо, они едва ли не до последнего защищали великого князя. Казимир опознал среди полоненных ближнего боярина Прибыслава, одного из самых рьяных сторонников христианской веры, и ромея Леонидоса. Наверное, они были приглашены князем в Угорье для совета. А потом во двор вывели Аскольда Киевского.

Князь выглядел спокойным. Седые длинные волосы его свободно падали на плечи, прикрытые рубахой, забрызганной кровью. Сам он ранен не был, видимо, сопротивлялся нежданным гостям и успел загубить чью-то жизнь. Лихим витязем был когда-то варяг, но и его согнули прожитые годы. Где же семидесятилетнему старцу устоять против молодых да рьяных, бьющих в землю червлеными сапожками вокруг князя Олега, который тоже сошел с крыльца во двор и остановился напротив плененного князя.

– Ты Световиду присягал, Аскольд?

– Не мне отвечать, и не тебе спрашивать, франк, – презрительно скривил губы киевский князь. – Ты не ротарий, а тать ночной. Впрочем, ничего иного от сына дьявола я и не ждал.

– Кто отрекается от своих богов, тан Аскольд, тот отрекается от своей земли, от своего рода и своего племени. Ты не князь и не ротарий, ты самозванец. А самозванцу нечего делать на великом столе.

– Родной земли я не предавал, как и полянской, врученной мне богом. В том, что принес роту Световиду, действительно моя вина. Поклонился не Всевышнему, а деревянному идолу. За это и несу ответ, но перед Христом, а не перед тобой, Олег. Я узрел истину, франк, так пусть в конце пути она откроется и тебе.

– Если откроется, то я сообщу тебе об этом при встрече на небесах, – криво усмехнулся князь Олег. – Ты клятвопреступник, Аскольд, и потому заслуживаешь смерти. Нельзя ради торжества своего бога рушить веру других людей. А ты прогнал волхвов из Киева. Тех самых волхвов, которые не мешали тебе чтить Христа. Ведь это с их согласия ты воздвиг ему храм.

– Бог один на всех, франк, и ты это знаешь!

– Может, и один, Аскольд, но видят его люди по-разному. Почему ты решил, что твой глаз самый острый? Почему ты решил, что творца можно чтить только по ромейскому ряду? И почему ты решил, что наши голоса до него не дойдут? Ты виновен, Аскольд, но можешь спасти свою жизнь жертвой нашим богам.

– Я уже слишком стар, Олег, чтобы бояться. Я не отрекусь от истинной веры в угоду ложным кумирам и их глупым служкам.

– Значит, быть по сему.

Меч свистнул в воздухе столь неожиданно, что боярин Казимир не успел заметить, кто нанес роковой удар. Тело Аскольда еще продолжало стоять, а голова уже с глухим стуком ударилась о землю.

– Похороните тана, – небрежно бросил через плечо князь Олег и неспешным шагом направился к воротам.

Боярин Казимир ждал продолжения кровавого жертвоприношения, но его не последовало. Ни боярин Прибыслав, ни ромей Леонидас не понесли никакого ущерба. Варяги покинули чужую усадьбу вслед за князем, оставив уцелевших бояр, мечников и челядинов в недоумении.

– А как же Киев? – вскинул голову боярин Прибыслав.

– Киев уже открыл ворота перед великим князем Нигером, – небрежно бросил проходящий мимо боготур и усмехнулся в отрастающие усы.

За себя боярин Казимир не боялся, не до того было, но страх за сына Братислава и крещеных внуков не покидал его до самых ворот стольного града. Однако, въехав в Киев, Казимир успокоился.

Город жил своей обычной жизнью. Киевляне словно бы и не заметили, что в их город вошла чужая рать, а старого Аскольда на великом столе сменил юный Ингер. Молчали вечевые била, молчали растерянные старейшины. Никто не лез на лобное место с похвальным или злым словом. Никто не орал в исступлении «не люб!» и не грозил кулаком в сторону детинца. Могло создаться впечатление, что Ингер Рерик родился в Киеве, а не захватил его с помощью изменников-бояр.

Хотя никто, в том числе и старый Казимир, не мог бы с полной уверенностью, положа руку на сердце, обвинить тех бояр в измене. В конце концов, и Аскольд был в Киеве чужаком. Пока он приносил жертвы славянским богам и местным щурам, никто ему худого слова не говорил. В чужом доме нельзя распоряжаться как в своем собственном. Этот князь не лавку в сторону отодвинул, а попытался запретить веру отцов и дедов, вот и накликал на себя беду.

– И что же, все так и будут молчать?! – в сердцах воскликнул Прибыслав, ехавший рядом с Казимиром.

– Так все уже сказано, боярин, – криво усмехнулся ромей Леонидас.

Не прошло и тридцати дней, как юный князь Ингер повел под скрещенные мечи княжну Добромилу, кудесник Даджбога Солох благословил их караваем хлеба, а многочисленные гости осыпали зерном нового урожая. Боярин Казимир впервые увидел нового великого князя, под рукой которого теперь находилась едва не половина всех славянских земель. Князь Ингер был сосредоточен и хмур. Мальчишеское лицо его выражало такую решимость, словно он шел не к брачному ложу, а на поле битвы.

– Видел бы это князь Аскольд… – скрипнул зубами Прибыслав.

– Молчи, боярин, – цыкнул на соседа Казимир. – Скажи спасибо, что жив остался, а остальное приложится.

– Оно и видно, – буркнул Прибыслав, кося злым глазом на князя Олега, взмахом руки приветствующего молодых.