Глава 23
Первый тревожный звоночек раздался наутро. Меня с рабочим визитом посетил князь Шаховской — советник генерал-полицмейстера Салтыкова. Вместе с гостем пожаловали еще несколько полицейских, но дальше ворот входить они не стали. Стоя возле полицейской кареты, закурили, изредка посматривая на мой дом.
О князе Якове Петровиче Шаховском я слышал много разного. Он неплохо воевал с турками, а дядя его был в изрядных контрах с фельдмаршалом Минихом, попортив тому немало крови. После полученного ранения Яков Петрович вернулся в Петербург, где был обласкан Бироном. Последнее говорило о многом. Наверняка сейчас князь выполнял личное поручение фаворита, потому без слов было ясно, чего от меня добиваются.
Шаховской оказался человеком приличным и прямым. Он объяснил текущий расклад и сказал, что на переезд мне отпущено не больше недели. Если я промедлю — в ход пустят артиллерию более тяжелого калибра.
— Вы уж простите меня, Дмитрий Иванович, — скорбно опустив голову, говорил князь. — Я персона маленькая. Право, мне неловко обращаться к вам по сему поводу, но служба…
— Да не переживайте вы так, — ободрил его я. — Передайте начальству: через неделю меня в Петербурге не будет. Пусть оно не волнуется.
— Это еще не все, — совсем закручинился Шаховский. — Приказано возле дома вашего караул полицейский поставить.
— С какой такой надобности? — удивился я. — Чай, не преступник, чтобы меня под ружьем держать.
— Генерал-полицмейстер сие приказали. Токмо не думайте ничего плохого — Василий Петрович к вам исключительное почитание имеет, однако и они люди подневольные. Герцог Бирон наказал, а как его ослушаешься?! — Шаховской вздохнул.
Он ушел, а двое полицейских остались. Я велел Акулине покормить их. Они по очереди с достоинством перекусывали на кухне, а затем уходили на пост. Насколько я понял, препятствовать моим перемещениям они не собирались. Их появление было условным сигналом от Бирона. Мол, не затягивай сборы.
Я к простым служивым людям всегда относился с пониманием. Салтыков, Шаховской и эти двое полицейских действительно всего-навсего исполняли приказы.
Но была одна трудность. Маша по-прежнему находилась у меня дома. Не удивлюсь, если у «полицаев» имелось на нее нечто вроде ориентировки. Ушаков наверняка об этом позаботился, хоть и не верил в успех.
Сейчас обессилевшая от усталости девушка спала в гостевой комнате, причем в полном одиночестве. Кузену не удалось затащить ее в свою постель. Моральные принципы, касающиеся защиты девичьей чести от посягательств, были у Маши на высоте. Карлу этой ночью не обломилось ничего, кроме пары поцелуев. В этом я был уверен полностью.
Прислуга, жена и кузен получили от меня детальный инструктаж. Девушка на период пребывания под крышей нашего дома стала дальней родственницей Насти. О дальнейшей легализации я мог говорить только с Ушаковым, но сейчас у меня недоставало козырей.
Поскольку слежка за мной не велась, я решил встретиться со всеми, кого собирался втянуть в предстоящее непростое дельце. Местом рандеву выбрал небольшой трактирчик на окраине Питера. Публика там собиралась разномастная, и я вряд ли мог наткнуться в этом месте на знакомых: сослуживцы находились на войне, с людьми гражданскими отношения у меня как-то не завязывались, за исключением доктора Кука, но тот сюда точно не захаживал.
Мюнхгаузен сгоряча предложил немедленно «открыть глаза императрице», но я отсоветовал, объяснив, что наши слова могут посчитать наветом:
— Пока займемся сбором улик. Вряд ли он будет сидеть на месте, тем более при нынешних обстоятельствах. Где-то да наследит. Главное — не дать ему почвы для подозрений.
Поскольку от командования отрядом особого назначения меня еще не отстранили, я некоторое время мог распоряжаться своими подчиненными. Карл сказался больным и получил десять дней отпуска по болезни.
Поначалу наши старания ни к чему не привели. Балагур вел себя безукоризненно, дошло до того, что я начал сомневаться в том, что напал на его след.
Если бы у меня было больше времени… Две фигуры в полицейских мундирах возле ворот всем своим видом недвусмысленно свидетельствовали, что с этим-то у меня как раз полный облом.
Не помню, кому пришла в голову светлая идея поискать зацепки в родовом поместье предполагаемого Балагура. От отчаяния мы перебирали самые безнадежные варианты. Этот был не хуже других.
В село Бавленское я отправился в компании Михайлова. Гренадер был тем еще пронырой, мог сойтись с кем угодно. Мне крестьяне душу изливать точно бы не стали, зато Михайлов, как никто другой, годился на эту роль. Я завидовал его умению быстро заводить полезные знакомства.
Село было как село. Десяток поставленных почти вплотную друг к другу изб, церквушка, над которой носилась туча крикливых галок, на холме помещичья усадьба под двускатной крышей, несколько хозяйственных построек, кузня и… трактир.
Через Бавленское проходила довольно оживленная дорога. Добирались до столицы купеческие обозы, тряслись дворянские кареты, пастухи гнали стада коров, шагали солдатские команды.
Благосостояние обитателей села во многом зависело от того, сколько денег оставят здесь путники.
Пока я сидел на лавке в трактире и потягивал пиво, Михайлов успел обежать все Бавленское и перекинуться парой фраз с доброй половиной его обитателей. Тут он был как рыба в воде. Везде его принимали как своего.
Я давно уже верю в интуицию. Первое решение часто бывает самым правильным. И дело тут не только в заумных коэффициентах самореализации, о которых неоднократно толковал Кирилл Романович. Есть в каждом из нас собственный мини-нострадамус, который дает предсказания не столь туманные, как его легендарный собрат. Интуиция — великая сила.
Разве без нее я бы обратил внимание на слова местного кузнеца? Михайлов так быстро сумел войти к нему в доверие, что тот бросил работу и притащился в кабак, где и поведал о вдове по имени Груня, которую несколько месяцев назад барин перевез на отдаленный хутор и зачем-то нанял ей учителя. Судя по интонациям, проскальзывающим в голосе рассказчика, здесь было замешано что-то личное.
Остальные сельчане смотрели на историю с Груней спокойно. Им чудачества барина не мешали. Зато кузнец имел на вдову виды и планировал взять ее в жены. Супругу он схоронил в прошлом году и жить в одиночестве не собирался. Молодую девку за него никто не отдаст, а вот вдова была в самый раз.
Когда барин увез Груню, кузнец почувствовал себя обворованным. Строил, понимаете, планы, а тут на тебе! И неважно, что конкурентом за сердце вдовы стал барин. Кузнеца это ни капельки не смущало, ибо он решил, что для помещика Груня — всего лишь игрушка. Поиграет и бросит. Груня должна об этом догадываться. Дурой она точно не была.
— Хотя, — кузнец вздохнул мощной грудью, — чего с бабы возьмешь?! У бабы и умишко бабский.
Михайлов с удовольствием поддакнул ему, ибо думал точно так же. У них с супругой частенько случались трения. Еще в бытность капралом я, как умел, мирил их, ибо это входило в мои обязанности. Первыми, к кому бежали супруги солдат, были непосредственные начальники их мужей — командиры капральств да ротные сержанты.
Гренадер подлил расстроенному в лучших чувствах кузнецу водки, и тот, удовлетворенно хмыкнув, продолжил рассказ.
Поначалу обитатели Бавленского считали, что барин сразу увез женщину к себе в город, но это было не так.
Кузнец провел целое расследование. В действительности Груня обитала на хуторе. Каждый день к ней наведывался какой-то немец, который учил ее всяким бесполезным в деревенской жизни вещам.
Потом учитель появляться перестал. Этот факт обрадовал сельского Ромео. Он решил, что барин потерял к вдове интерес, но тут его ждало пренеприятное известие.
Груня с хутора исчезла, и теперь, как предполагал кузнец, она точно уехала вместе с барином в город.
Не знаю, почему меня зацепила эта с виду непримечательная история. Многие дворяне не чурались заводить себе любовниц из крепостных. В восемнадцатом веке это было в порядке вещей, и с Груней ничего экстраординарного не произошло.
Да что далеко за примером ходить: настоящий хозяин моего тела перед отправкой в Россию сделал ребенка батрачившей на него девушке и с чистой совестью отправился навстречу подвигам, никоим образом не обеспокоившись тем, что «испортил девку». Хорошо, хоть его мать позаботилась о судьбе несчастной.
Однако я почувствовал, что в истории связи деревенской вдовушки и предполагаемого Балагура есть второе дно, и потому в этом направлении стоило копать гораздо глубже.
Поскольку ни о каких портретах в полный рост речи не шло, кузнец описал женщину на словах, и довольно детально. Подробно упомянул все ее достоинства, выпуклости и округлости, причем с доскональным знанием предмета.
Чем больше он говорил, тем сильнее внутри зрело чувство, что Грунины приметы начинают все больше напоминать мне одну во всех смыслах незаурядную личность. Догадка оказалась столь ошеломительной, что я чуть язык не прикусил.
Балагур, если это действительно был он, намеревался провернуть поистине фантастическую вещь, и что самое страшное — возможностей осуществить задуманное у него хватало. По сути, он оказался в числе тех немногих, кому это было реально по силам.
— Пустили козла в огород! — сквозь зубы процедил я.
В какой-то степени возвышение этого человека было и моей виной. Однако я восстанавливал справедливость, а он приближался к намеченной цели, и была она отнюдь не благородной.
Если Балагур добьется успеха, то…
— Лучше бы я не свергал с престола Лизку-самозванку! — невольно произнес я.
Михайлов с кузнецом покосились на меня, но ничего не сказали.
В город мы возвращались, нещадно гоня лошадей. Назревало нечто страшное, чему нужно было помешать во что бы то ни стало. Но для этого необходимо оказаться там, куда мне с недавних пор вход заказан. Впрочем, когда настоящего гвардейца останавливали подобные пустяки?
Маленькое совещание состоялось на прежнем месте утром следующего дня. Все были в сборе.
Сразу в мои предположения не поверили. Даже Карл, дотоле глядевший мне в рот, засомневался. Я понимал, насколько диким для них казалось то, что замыслил наш противник. Не привыкли они к такому. Восемнадцатый век знал много авантюр, но и тогда существовали моральные границы, переступить которые никто не посмел бы.
Убеждать мою команду пришлось долго.
— Без Ушакова нам таперича не обойтись, — резюмировал за всех Чижиков, который первым встал на мою сторону.
Я кивнул. События приняли такой оборот, что волей-неволей требовалось задействовать Андрея Ивановича. Правда, в таком случае мне придется выдать Машу. Несколько минут я боролся с угрызениями совести, но чувство долга победило.
А неподалеку от нашего столика расположился господин, в котором все — от кончиков волос и до пяток — выдавало полицейского, переодетого в гражданское платье. Вид у господина был отчужденно-нейтральный. Но я поставил бы сто к одному, что он старательно прислушивается к отголоскам нашей беседы.
Чего и следовало ожидать — генерал-полицмейстер начал закручивать гайки. К парочке дежурных у ворот моего дома добавилась еще и крайне непрофессиональная (не удивительно, если так и было задумано) слежка.
Я знаками обрисовал ситуацию. Мы резко сменили тему, перешли на обсуждение абсолютно нейтральных вопросов, надеясь, что соглядатай позеленеет от скуки. Тот и впрямь скоро начал клевать носом. Немного погодя мы разбежались.
Господин в штатском плелся за мной до самого дома, делая все, чтобы окончательно намозолить мне глаза.
Теперь у меня не осталось сомнений: шпик действовал строго по инструкциям своего начальства.
Передав меня коллегам у ворот, тип убрался. Как только он растворился на уличных просторах, я вышел через черный ход и направился в Тайную канцелярию.
Ушаков славился невероятной работоспособностью. Все знали, что со службы он уходит глубокой ночью и возвращается с первыми петухами.
Вопрос заключался в следующем: сумею ли я его убедить, не сболтнув лишнего?
