Глава 21

Ситуация окончательно прояснилась на следующий день. Ко мне в гости пожаловал Густав Бирон — человек, которого я искренне уважал. Боевой офицер, настоящий служака. Я не собирался перекладывать на него вину брата и встретил старого товарища с большой радостью. В конце концов, разве не с ним мы стояли в одном каре, отражая атаки татарской конницы, а потом удар прибывших янычар?

Мой бывший командир был мрачен. Густава явно не радовала настоящая причина его визита, за версту чувствовалось: его что-то гнетет. Я предложил ему сразу выложить все начистоту.

— Я, кажется, догадываюсь, с чем вы пожаловали. Не надо ходить вокруг да около. Вам поручили что-то мне передать. Я готов, можете не удобрять почву, — заверил я.

— Проклятье, Дитрих! — выругался Густав Бирон. — Если бы это был кто-то другой, не ты, я бы не чувствовал себя таким оплеванным. Но и отправить к тебе кого-то другого я не смог бы. Это было бы слишком подло, если учесть твои заслуги.

Я горько усмехнулся. Слова собеседника разбередили рану. Каким бы циничным я ни пытался прикинуться, обида вспыхнула с новой силой.

Я проглотил ком в горле, откашлялся:

— Ничто не вечно под луной. Я был в фаворе, теперь пришел час сверзиться с той горы, на которую забрался. Что меня ждет?

— Иоганн хочет, чтобы ты удалился как можно дальше от Петербурга. Тебе подарили деревни. Езжай в любую из них. Лишь бы в городе не был. Это не мои слова, Дитрих. Это слова брата. То же самое ты услышал бы от императрицы, если сумел бы добиться аудиенции. Но она не желает тебя видеть.

— Просто великолепно! А моя служба? Неужели… — Я помедлил, перед тем как продолжить фразу. — Абшид?

Густав пожал плечами:

— Дитрих, я не знаю. Никто толком не думал об этом. Тебя не хотят видеть в столице, вот и все. Мой брат… Понимаешь, он боится тебя. Больше, чем шведов и турок. Он сумел настроить против тебя императрицу.

— Интересно, что послужило поводом? Не припоминаю за собой особых грехов, хотя и безгрешным назвать меня сложно, — задумался я.

Впрочем, повод всегда найдется. Кто ищет, тот обрящет. Наверняка до чего-то докопались. Мысленно пробежался по списку своих проступков. На первый взгляд ничего серьезного за душой нет, но это ничего не значит.

Собеседник подтвердил:

— Повод нашелся.

— Ну и что мне вменяют в вину?

— Государыню разгневало известие о том, что твои преображенцы взбунтовались в лагере и едва не перебили всех иностранных офицеров.

— Вот оно что… — Я замолчал, размышляя.

Вот уж не ожидал, что эта история выйдет мне боком. С другой стороны — все верно, командир должен отвечать за проступки своих подчиненных, даже если считает себя невиновным. Определенная справедливость в этом есть. Неважно, что в должности полкового командира я был без году неделя. Кого волнуют такие тонкости?

Событие и впрямь было не из рядовых. Бунт на войне — провинность серьезная. За это по головке никогда не гладили.

— А императрица знает, кто и как сумел усмирить этот бунт? — спросил я чисто из спортивного интереса.

— Брат сумел преподнести ей эту историю так, что все лавры достались на долю фельдмаршала Ласси, а тебе, мой любезный друг, — только синяки да шишки. Мне горько и стыдно говорить об этом. Брат умеет влиять на императрицу и пользуется этим. Его влияние таково, что Анна даже не станет выслушивать мнение других людей.

Что верно, то верно. Любовь, как водится, зла. Даже если Бирон не козел, однако поступает он со мной по-скотски.

Готов поспорить на что угодно: Анна Иоанновна вряд ли гневается на меня всерьез. Фаворит просто поставил ее перед дилеммой: или он, или я. Она свой выбор сделала. Сердцу не прикажешь.

— Я пытался вступиться за вас. Принц с принцессой тоже пробовали слово замолвить, но ничего не вышло. Простите нас. — Густав склонил голову, сделался красным от расстройства. — Я сегодня, пожалуй, надерусь, как последний сапожник.

— Это что-то изменит?

— Ровным счетом ничего, но я все равно напьюсь. У меня нет сил глядеть на такую несправедливость, и уж тем более знать, кто является ее виновником. Иногда мне не хочется иметь родство с таким, как мой Иоган. Все мое счастие и благополучие зависит от него, но… Пропади оно пропадом! — запальчиво закончил он.

— А Ушаков? — тихо спросил я.

— Ушаков… — Собеседник запнулся. — Он молчит.

Я вздохнул. Похоже, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Никто за меня больше не вступится.

Супруга по моему виду догадалась, что случилось неладное. Огорчать ее было нельзя, потому я на ходу сочинил шитую белыми нитками версию. Дескать, мне дали длительный отпуск, и я решил провести его на свежем воздухе, в деревне, да и младенцу это будет для здоровья полезней. Когда Настя родит — тогда и поговорим.

Она загорелась идеей пожить у родителей. Как и полагается примерной дочери, соскучилась по батюшке с матушкой. Я был только за. С родней и отношения надо поддерживать родственные. Пусть порадуются за дочку, за будущего внука или внучку.

Я сейчас в опале, однако вряд ли она каким-то образом затронет других. У Бирона есть счеты только ко мне. К тому же боярину Тишкову к царской немилости не привыкать. Его род, почитай, уж три с лишним десятка лет гнобят. За это время можно научиться выживать, оставаясь самим собой.

Но уезжать из Петербурга не хотелось. Елизаветинского переворота уже не будет, но кто знает, какие еще планы зреют в голове моего соперника? Вдруг он просчитывает и другие варианты?

Ультиматумов мне не ставили, сроков не назначали, и я решил по возможности затянуть с отбытием. В Агеевке получивший вольную «олигарх» Куроедов уже строил для нас дом. Там мы и заживем, если обстоятельства по-прежнему будут не на моей стороне.

Морально я уже настроился на переезд. Горечь обиды заглушалась семейными хлопотами. Слава богу, хоть беременность Насти протекала на удивление спокойно, без всяких закидонов, над которыми иногда любят потешаться мужики. Скорее, у меня обострился отцовский синдром: я старался окружить любимую вниманием и заботой, предугадывал каждое ее желание и старался угодить во всем.

Говоря по правде, мне удалось почти полностью убедить себя, что все происходящее только к лучшему.

Супруга рвалась повидать мою мать, но я отговорил ее. Не стоило совершать столь дальнее путешествие в ее положении.

— Я напишу ей, и она приедет к нам сама, как только ты разрешишься от бремени, — пообещал я.

— Тогда я тоже напишу ей. Испрошу матушкиного благословенья, — решила моя лучшая половина.

Супруги Карповы радовались возвращению в родную деревню. Они не любили город за вечный шум и грязь. Пусть здесь не было коптящих небо заводов, выбрасывающих в атмосферу тысячи кубов ядовитых веществ и сливающих в реку промышленные отходы, но запах в городе был другой и вода особой чистотой уже не отличалась.

Напоследок я решил урегулировать кое-какие дела. С момента возвращения из Крымского похода свободных деньков у меня практически не было. Всегда накатывало то одно, то другое. Сейчас же времени у меня был целый вагон. Я оказался предоставленным сам себе: ни забот, ни хлопот.

Со сборами дорогая женушка разберется в сто раз лучше меня, я буду только под ногами у нее путаться. На службе меня тоже не горели желанием увидеть. В какой-то степени лафа. Я даже забыл, что бывает такая свобода от всех обязательств. Но меня это почему-то не радовало. Я привык находиться в эпицентре всех событий, генерировать идеи, вести за собой. Покой был тягостен. Он мог засосать, подобно болоту. И тогда… не смерть, нет. Скучное, или, как тут говорят, налегая на «ш», — «скушное» прозябание.

Почему бы не навестить издателя моих трудов?

Он не сильно изменился с последней нашей встречи. Добавилось чуть-чуть лоска в поведении и во внешности, а в остальном все осталось прежним. Отыскать его удалось только с третьей попытки и, разумеется, в кабаке.

Вместе с ним сидел Ванька Каин, раздобревший на литературных харчах, в бархатном кафтане и белоснежной «натрухмаленной» рубашке. На голове щегольской парик. К ноге прислонена тросточка с резным набалдашником. Ни дать ни взять вельможа.

Вот что с людьми хорошая жизнь делает.

— Ругаться будете? — Редактор оторвался от кружки с пивом, не забыв сделать перед этим внушительный глоток, будто пил последний раз в жизни.

Ванька Каин, много чего повидавший и потому внешне спокойный (а ведь все же екнуло сердечко), приветливо помахал рукой:

— Садитесь. Не желаете угоститься? Венгерское тут отменное подают. Оченно советую.

Он натянуто улыбнулся. Его мозг тем временем лихорадочно просчитывал ситуацию. Но чего точно не ожидал услышать бывший тать, так это сказанного мной:

— За приглашение спасибо. Ругаться с вами не буду, хоть и стоило бы.

— Знаю, знаю, — схватился за шею редактор. — Конфуз промеж нас получился, но войдите в наше положение: вы ранены, невесть когда в Питербурхе появитесь. А читатель… он такой, продолжения требует. Ежели ему понравилось, так он терпению набираться не желает. Возьми да подай литератора Гусарова. На блюдечке вынеси.

— С голубой каемочкой?

— Почему с голубой? Не обязательно с голубой! Затребовали от нас продолжения, вот мы и того…

Он вытащил душистый платочек, приложил ко лбу, промакивая выступивший пот.

— Да не переживайте вы так, — улыбнулся я.

Две пары глаз вопросительно уставились на меня.

— Прочитал я то, что вы под именем моим напечатали.

— И? — спросив, Ванька так и остался сидеть с открытым ртом.

— Понравилось. Оторваться не мог.

Ответом послужил громкий вздох облегчения. Они поняли, что крови их я не желаю. Да мне действительно не хотелось ругаться и выяснять отношения. В свете последних событий — перегорел.

Так что живите, господа хорошие.

— Дык старались, — приободрился Ванька Каин.

Однако ушел я от них не прежде, чем добился клятвенного заверения, что подобное больше не повторится. Взамен редактор взял с меня слово, что в скором времени получит продолжение литературных трудов теперь уже настоящего Игоря Гусарова. Пообещал я с легкостью. Впереди не очень почетная ссылка. Будет чем заняться зимними вечерами.

Дома на меня накатило. Жена, понимая мое настроение, поцеловала и ушла в спальню. Акулина Карпова только покачала головой и, ни слова ни говоря, удалилась к себе. Карл по-прежнему находился на службе. Я оказался предоставлен самому себе, как того и хотел.

Привет, тоска-одиночество.

Я заперся в своем кабинете, положил на стол перед собой заряженный пистолет, заглянул в вороненное дуло, откуда на меня мрачной бездной глянула смерть. Было что-то гипнотическое в этой черной пустоте. Она манила, звала к себе.

Где-то скрипнула половица. Я очнулся и прогнал прочь мысли о самоубийстве.

Плюнь на все, Игорь! Да, тебя, образно выражаясь, кинули. Но разве это повод, чтобы оставлять жену вдовой, а будущего ребенка делать наполовину сиротой? Туда всегда успеешь.

Прояви характер, сделай так, чтобы они все утерлись! Ты ведь воевал, стольким врагам бесплатную путевку на тот свет устроил. Чего раскис-то?

Все пройдет, и это тоже.

Тихонько тикали часики, утверждая размеренным ходом, что законы мироздания вечны и до нас, простых смертных, им дела нет.

Я достал из маленького шкафчика бутылку, накапал маленькую стопку «лекарства», выпил без закуски. Тоска отступила. Рука снова потянулась к водке, но я волевым усилием заставил себя прекратить. Эдак и спиться можно. Нет, я должен оставаться трезвым и несломленным назло… Да хотя бы назло себе!

Эта мысль меня взбодрила. Я вскочил с уютного кресла, прошелся по комнате. Надеюсь, дом останется за мной — вдруг мне еще удастся вернуться сюда? Ведь не может опала длиться вечно. Рано или поздно что-то изменится.

Я прилег на кушетку, закрыл глаза и заснул. Вряд ли так подействовала на меня одна-единственная стопка чистой как слеза ребенка водки. Просто я устал.