Глава 33
В дворцовой зале было душно, от зноя не спасали раскрытые настежь окна и брызги, летящие от фонтана. Хоть время и утреннее, но никакой утренней прохлады не было и в помине.
Императрица стоически переносила духоту, позволила себе лишь слегка откинуться на высокую спинку стула и терпеливо обмахивалась веером. Поскольку с минуты на минуту ожидался генерал-аншеф Ушаков, в комнате никого, кроме царицы, не было. Даже Бирон избегал присутствовать на ежедневных докладах главы Тайной канцелярии, прекрасно понимая, что есть дела, в которые фавориту вмешиваться невместно.
Но вот высокая дверь, ведущая в залу, распахнулась на обе половинки. В проёме появилась сухая фигура Ушакова.
Великий инквизитор замер, учтиво поклонился.
— Ваше величество!
— Здравствуй, Андрей Иванович! Входи, слуга мой верный. — Императрица вытянула полноватую ручку, допустив генерал-аншефа до целования. Тот с удовольствием приложился к пахнущей мятой тыльной стороне ладони и резко распрямился, будто не муж в летах, а лёгкий на подъём юноша.
— Ах, матушка! До чего ж скусна ты!
Анна Иоанновна смотрела на него с некоторой завистью: с недавних пор её стали одолевать недуги, а от лейб-медикусов шума много, толку мало. Хлопочут, хлопочут, но пользы никакой. А тут… в летах, конечно, и при сём — природный богатырь! Грешно завидовать, но перебороть себя трудно.
Императрица вгляделась в лицо Ушакова, тот буквально светился.
— Нешто с доброй вестью пришёл, Андрей Иванович? Коли так — сказывай немедля. Соскучилась я по новостям хорошим. Уж расстарайся, порадуй меня!
— Ты, матушка, сама суди — хорошая у меня весть али плохая. Всё по разумению твоему будет.
И Андрей Иванович приступил к рассказу о сокровищах Сигизмунда. Поведал о двойном предательстве прадеда Юрия Никитича Трубецкого, о Шибае, об Арапе-разбойнике, на поиск коего брошены лучшие люди Тайной канцелярии. В Ушакове пропадал великий рассказчик, почти поэт. Он столь живописно обрисовывал сцены давно минувших лет, что императрица видела их будто вживую. Говорил на разные голоса, сыпал шутками-прибаутками, когда нужно — переходил на трагический лад, иной раз виршами сыпал, кои самому Тредиаковскому сделали бы честь.
Потом смолк, вытер шёлковым платочком выступивший пот с лица.
Анна Иоанновна всё ещё оставалась под впечатлением, она задумчиво смотрела на Ушакова и словно не видела. Очнувшись, строго спросила:
— С Юрием Никитичем разговор уже был?
Ушаков кивнул.
— Был, матушка. Взял я его за жабры, будто сома какого, да всё выпотрошил. Клад тот и по сию пору Трубецкими не троган. Пужались они реликвии древние да вещи ценные на всеобщий позор выставлять. Опасались, что разоблачат.
— Что таперича с этим кладом?
Андрей Иванович не удержался от улыбки.
— В тишине полной выкопан, да в Петропавловскую крепость доставлен. Никому о сём не ведомо, окромя горстки канцеляристов надёжных. Секретарь мой — Хрущов — подсчёт ценным предметам ведёт. Ты его, государыня, знаешь. Он из хохлов будет, а они дотошные. Всё с точностью подсчитает.
— А к рукам ничего не прилипнет?
— Не прилипнет, матушка. Понимает, что ежли я узнаю, головы ему не сносить. В целости и сохранности будет клад твой.
— Благодарствую тебя, Андрей Иванович! Уважил ты меня. Деньги в казне позарез нужны. Фельдмаршалы мои ить знаешь чего удумали — на турку войной идти хотят, Крым собираются взять. Миних прожекты подаёт — один другого ажитажней!
— А ты, государыня, как? Приветствуешь сии прожекты?
— Приветствую, — кивнула императрица. — Порта да ханство крымское давние наши враги. Много кровушки у нас попили. Заканчивать надо то, что Пётр Великий зачинал. Токмо непростое сие дело: деньжищ прорва понадобится, а тут ты… с подарочком! Говори, чего хочешь. Самую большую награду заслужил!
Ушаков лукаво улыбнулся и склонил голову:
— Не за себя прошу, матушка! За Рассею радею! Не токмо у фельдмаршалов прожекты свои есть, и у меня имеются.
Он вынул из кармана свиток, протянул императрице:
— Вот, государыня, зачти на досуге. Есть тут у меня мыслишки кое-какие о новом полезном для России учреждении. Будет на то твоя воля — апробируй!
— Почему на досуге, Андрей Иванович? Мне и сейчас вместно документ твой изучить. Обожди немного, я прочитаю.
Императрица развернула свиток и углубилась в чтение. Закончив, одобрительно кивнула:
— И впрямь, полезное дело ты замыслил! Поддерживаю тебя в сём зачинании. Все бумаги будут готовы сегодня же.
Великий инквизитор встал на одно колено и снова прильнул к руке.
— Спасибо, матушка! Спасибо, что труд мой оценила! Не от меня одного спасибо, а от России нашей!
— Встань, генерал! — строго объявила Анна Иоанновна. — Коль нет в тебе никакой личной корысти, так я сама о достойной награде позабочусь! Решкрипт мой сегодня же появится. А покуда скажи: для сего угодного учреждения надобны и люди соответственные. Есть ли такие на примете?
— Имеются. И надёжные, и умные, и делом проверенные! Приласкать бы их на первых порах, матушка, дабы они полезность свою ощутили… Твоя ласка сторицей вернётся!
— Приласкаю, Андрей Иванович! Обязательно приласкаю! Но и ты к моей просьбе прислушайся.
Ушаков удивлённо развёл руками:
— А когда я не прислушивался, государыня?
— Ты Трубецкого не трожь! Он к преступлениям прадеда своего касательств не имеет. Хотя за то, что клад сей от меня скрыть изволил, я его с должности кригс-комиссарской отставить повелеваю. Иное ему найдём применение.
— Воля твоя — закон!
Я ожидал всякого: Ушаков относился к числу абсолютно непрогнозируемых людей, реакцию его предвидеть было невозможно. Но сегодня он превзошёл самого себя!
За время доклада в его кабинете, куда было велено явиться всей честной компании — то бишь Хрипунову, Турицыну и нам с Ваней, мы трижды успели воспарить к небесам от чувства гордости за безупречную службу, и столько же раз облились холодным потом, когда Андрей Иванович принялся нас «стругать» за выявленные недоработки.
Когда всё закончилось, я так и не мог сообразить, на каком свете нахожусь и что в итоге со мной сделают: наградят через повешенье или расстреляют за проявленный героизм.
Схожие ощущения испытывали и остальные: их лица то начинали мрачнеть, то светлели, и это повторялось раз за разом, в зависимости от того, с какой стороны начинал заход великий инквизитор государства российского.
Слова нет, упрёки были справедливыми, оттого-то язык не поднимался сказать хоть что-то в оправдание.
Убедившись, что мы в нужной кондиции, Ушаков лукаво усмехнулся и завёл другие речи:
— Всё, «скоморохи», польские клады и Трубецкие забыты и мхом поросли!
Мы разом кивнули.
— Нам таперича иные дела больше интересны. Я давеча словом обмолвился, что задумку одну хочу до матушки императрицы донесть. И вот вчера поведал о замысле сём государыне, а она внимательно меня выслушала, да вердикт одобрительный вынесла. Так что планы мои не токмо на бумаге да в мыслях останутся. В жисть воплощать их надобно, а дела сего важного понадобятся люди верные и способные.
Ушаков внимательно оглядел нас. Мы замерли под его пронизывающим рентгеновским взором, подобрались, чувствуя, что сейчас станем свидетелями чего-то необычного, способного изменить наши судьбы раз и навсегда.
Андрей Иванович удовлетворённо кивнул, кажется, мы оправдали его ожидания, и он счёл нужным продолжить:
— Много врагов у России! Ой, много! Есть враги свои, внутренние, есть враги внешние. И те и другие спят да видят, как бы покрепче насолить государству российскому. Кто куклу безвольную на престол пропихнуть желает, дабы при ней творить воровское беззаконие, кто иную выгоду для себя ищет. Иноземцы — те вообще хотят нашими руками жар загребать. И у всех слова с виду приятственные, а резоны справедливые. Токмо России от приятства сего да справедливости один разор с бесчестием!
Знакомые вещи, вдруг подумалось мне. Мы и впрямь проходили нечто подобное и не раз. Столько было приятных доводов и резонов, после которых вся страна вдруг оказывалась в коленно-локтевой позе с приспущенными штанами.
Я нахмурился, сжал кулаки. От Ушакова не укрылась моя реакция, он резко вскинул подбородок:
— Злишься, Елисеев?!
— Точно так, ваша милость — злюсь!
— И правильно делаешь! Злость не всегда вредной бывает. Иной раз подспорье от неё происходит. Но меру знать надобно, а для сего голову держать треба холодной.
Невольно вспомнился легендарный девиз чекистов, собственно — правильный от первой до последней буквы. Другое дело, что далеко не все ему следовали…
Зрачки Ушакова снова остановились на мне:
— Но на своих мы управу завсегда сыщем. На то и заведение наше полезное было Петром Ляксеичем создано. Токмо пора посмотреть на злодеев другой масти, иноземной. Теперь в Тайной канцелярии мы не токмо тех, кто по пунктам первому да второму проходят, сыскивать будем. Шире зачнём действовать, особливо в том, что вопросов военных касается. Хранить государственные секреты как свою зеницу ока станем. Аки волки будем рыскать! Пришлют нам шпиёнов заграничных, а мы их к ногтю! Да так, что не подкопаешься! А для сего угодного дела нужны и люди особые, и учреждение иное, пусть и канцелярии нашей подведомое. Людей, кажись, я нашёл. — Он улыбнулся.
— СМЕРШ! — вдруг вскрикнул я.
— Что?! — недоумённо вскинулся Ушаков.
— СМЕРШ, ваша милость, это «смерть шпионам» сокращённое. Предлагаю так новое учреждение назвать, дабы всем врагам — и внутренним, и внешним — уже одно только название страх внушало!
Ушаков покатал незнакомое слово на языке, прислушался к ощущениям и, наконец, утвердительно опустил подбородок:
— Пусть будет СМЕРШ! И впрямь звучит!
Мы закивали.
— А таперь, соколики, слушайте меня внимательно: штаты государыней расписаны, буду теперь вас по должностям распределять. Хрипунов Фёдор!
— Я!
— С сего дня назначаешься комиссаром СМЕРША — главным в сей комиссии. Чин тебе полагается по табели равный гвардейскому капитану.
— Слушаюсь! — захлёбываясь от восторга и перспектив, прокричал Хрипунов.
— Елисеев Пётр!
— Я!
— Быть тебе старшим следователем, правой рукой комиссара. По рангу — поручик гвардейский. Молодец, Елисеев! Себя выказал! Справишься?
— Справлюсь, ваше сиятельство!
— Елисеев Иван, Турицын Василий — вам по штату должности следователей полагаются, в Табели о рангах сродни гвардии подпоручику. Довольны?
— Так точно! — хором рявкнули мы.
— И это ещё не всё: от щедрот матушки-императрицы велено каждому из вас денежное поощрение выписать в размере годового жалования. На сём награды закончены, начинается служба!
