Глава 16
Двое склонились перед экраном ноутбука, пристально разглядывая несколько десятков снимков, сделанных при помощи камеры с высоким разрешением. На всех фигурировал один и тот же человек — молодой парень, лет восемнадцати, чуть выше среднего роста, худощавый, в очках, с пышной, слегка рыжеватой шевелюрой.
— Это и есть племянник нашего Елисеева?
— Совершенно верно, профессор. Сын его сестры — Евгений Южин.
— Бог ты мой, он же совсем пацан!
— Внешность обманчива. Этому «пацану» двадцать четыре. Окончил университет и отслужил в армии. Да, кстати, если хотите, могу и видео с ним запустить. Мы тут его немного поснимали в самой разной обстановке.
— Спасибо, не нужно. Если не секрет, по какой специальности он учился?
— Какие у нас перед вами могут быть секреты, Арсений Петрович?!
Профессор Орлов кашлянул. Его собеседник — куратор проекта со стороны «конторы» — понимающе улыбнулся.
— Учитель истории. Подумывает об аспирантуре. Опубликовал несколько работ по краеведению, по мнению специалистов, довольно серьёзные.
— Каким образом планируете привлечь его к нашей работе?
— Я же сказал — он историк. Да за такую возможность любой учёный душу продаст. Но нам его душа без надобности. Мы платим конкретные деньги за конкретный труд. Только, уважаемый профессор, поясните: чего вы привязались к этим Елисеевым? Неужели других подходящих кандидатур нет?
— Вы знаете, что у нас крайне мало «окон» в прошлом. Собственно, поэтому интерес к нашему проекту со стороны вашего ведомства весьма слаб.
Собеседник кивнул, но всё же заметил:
— Тем не менее, мы держим руку на пульсе и даже финансируем ваши исследования.
— Хоть на этом спасибо.
— Всегда пожалуйста. Если считаете, что финансирование осуществляется не на должном уровне, подготовьте обоснование. Я постараюсь довести его до сведения тех, кто принимает решения. Но помните: бросать деньги на ветер никто не будет. Прошли те времена.
— Понимаю. Сложно обосновать свою полезность, если двадцатый век закрыт полностью, в девятнадцатом всего два «окна», каждое протяжённостью в сутки.
— Если я не ошибаюсь, то чем глубже в прошлое, тем таких «окон» становится больше.
— Вы не ошибаетесь, но мы по-прежнему сжаты тисками ограничений, физическая природа которых до конца так и не выяснена. И вот, наконец, мы и приходим к роли Елисеева в наших исследованиях.
«Эфэсбэшник» подобрался, стал походить на сжатую пружину:
— И в чём же она заключается?
— До начала экспериментов с Елисеевым мы считали, что в восемнадцатом столетии открыты всего четыре суточных промежутка. И вдруг выясняется, это не так: Елисеев раздвигает пределы, словно ему наплевать на все законы природы. Никакие ограничения на него не действуют.
— Он уникален?
— Пока что никто и близко не подошёл к его результатам.
— А племянник зачем понадобился?
— С его помощью я попытаюсь подтвердить или опровергнуть мою гипотезу. Рассчитываю, что способности к хрононаблюдению у Елисеевых передаются по наследству. Жаль, что детей у него не было.
— Почему не сестра? Она значительно ближе, чем племянник. Единоутробный родственник.
— Хотя бы потому, что женщины в среднем демонстрируют неважные показатели. Не знаю, с чем это связано. Вероятно, у женщин более тонкая душевная организация. Мужчины в этом плане проще и прямолинейнее.
— Одним словом — козлы, — засмеялся собеседник.
— Не без этого.
— Хорошо, мы завербуем для вас Южина.
— Только не надо на него давить! Прошу вас…
— Мы и не собираемся. Всё будет в цивилизованных рамках, к общей, надеюсь, выгоде. Бюджет позволяет провернуть небольшие денежные авантюры. С аспирантурой поможем. Не сомневайтесь, никто молодого человека не обидит. Сам попросится!
— Благодарю вас.
— Пока не за что, Арсений Петрович. Мы верим в вас и ждём результата.
Собеседник выключил ноутбук, сложил его и стал укладывать в сумку.
В этом момент, Орлов, будто очнувшись, спросил:
— Простите, один вопрос.
— Да, я слушаю, — внимательно посмотрел на него «эфэсбэшник».
— Насчёт Елисеева… Что-то удалось выяснить?
— Ни-че-го! — раздельно, по слогам сказал тот. — Мистика какая-то! Исчез. Бесследно пропал из охраняемого учреждения. Наши спецы землю носом роют, но… ни-че-го! Знаете, как в детективах — загадка закрытой комнаты: был человек и вдруг весь вышел. Как и куда — непонятно. А до разгадки никто не додумался. Но дайте срок, Арсений Петрович, — найдём.
— Хотелось бы в это верить. — Профессор снял с носа запотевшие очки и с отрешённым видом протёр их платочком.
— А вы верьте! Могу сказать точно: пределы страны он не покидал и в руки «заклятых друзей» не попадал. Собственно, там до него никому нет дела.
— Даже так? И многие «заклятые друзья» занимаются теми же проблемами, что и наш институт?
— Немногие. Есть две лаборатории: одна в США, другая в Великобритании. Далеко они не продвинулись, столкнувшись с проблемами, аналогичными вашим.
— Ясно. Если я правильно понимаю, работать в этой области они начали года так с девяносто второго. Аккурат с того момента, как я по просьбе ваших товарищей передал все материалы по проекту.
— Всё так, уважаемый профессор за одним маленьким исключением — те «товарищи» давно уже нам не товарищи. Они предатели. Пусть некоторые и были высокопоставленными людьми, определяющими политику нашего государства, но время все расставило по местам. Такого больше не повторится. А ещё мы в курсе, что всех карт вы тогда не раскрыли и, несмотря на приказ сверху, выдали неполную информацию, за что вам искренняя благодарность.
— Простите за пафос, но правители приходят и уходят, а Россия остаётся.
— Приятно знать, что мы думаем схожим образом.
— Женщины, — подавлено произнёс Иван.
Он не мог поверить, что несколько мгновений назад его провели будто несмышлёного мальчишку, но сродственник из далёкого будущего весомо доказал, что это так.
Елисеев гнал прочь дурные мысли. Не хватало ещё загрызть себя за отсутствие того, что приходит только с опытом. Убедить себя не получалось.
Он посмотрел на тело, распластавшееся на земле. Жаль девку. А того, кто сие сотворил, требуется найти и наказать. Но по первой — найти.
— Говоришь, камердинер барский за ней ухаживал? — обратился Елисеев к тому, кого привыкал называть Петром, дабы самому впросак не попасть, да и сродственника не подвести.
— Точно. И зовут его Антон, — подтвердил «Петюня».
— Пойдём, на него посмотрим.
— А тело как же?
И вроде бы всем было ясно: не сбежит больше никуда мёртвая девушка, отбегалась, несчастная, но оставлять без присмотра труп не хотелось. Но и оставаться тут большого желания оба не испытывали.
— Монетку что ль кинем? — предложил «Пётр».
Огромная фигура заслонила весь проём.
— Т-э-кс, господа, и что тут происходит?
— Смертоубийство, — коротко ответил канцелярист, опознав в фигуре полицейского.
Был тот из бывших солдат. Выправка, вколоченная кулаками и палками капралов, с годами не уходит.
Увидев мёртвое тело, снял треуголку, перекрестился.
— Спаси и сохрани, Господи!
— Долго же тебя носило! — зло сказал копиист.
— Виноват, — равнодушно сказал тот и зачем-то добавил:
— Обстоятельства!
«Знаю я эти ваши обстоятельства», — мрачно подумал Иван.
От полицейского несло хлебным вином и селедкой. Толстые обветренные губы жирно лоснились. Глаза покраснели от пьянства. Но вид имел грозный и представительный.
— Не сочтите за нахальство, но всё ж поведайте, кто такие будете и по какому праву тут находитесь? — осведомился полицейский, для важности похлопав по ножнам с огромной, больше похожей на меч, шпагой.
— Чиновники из Тайной, ея величества, канцелярии, — ответил за обоих Иван и, не дожидаясь следующего вопроса, показал должные бумаги. — Грамоте хоть учён?
— Есть малость.
Документы «Петюни» полициянт досматривать не стал. Вернув бумаги канцеляристу, козырнул:
— Благодарствую. Прошу покорнейше извинить. Служба-с.
— Извиняю, братец.
Через минуту прибыл и доктор — пожилой немец, который сразу раскрыл свой лекарский чемоданчик, извлекая на свет божий разный непонятный инструмент.
Подойдя к мёртвому телу, покачал головой:
— Печально! Совсем молоденькая барышня…
Успев за короткое время обследовать труп, распрямился и сказал:
— Боюсь, в моём вмешательстве уже нет никакого смысла. Девица мертва. Смерть наступила по причине удушения около часа тому назад. Если больше, то ненамного.
«Не ошибся потомок» — почему-то удивился канцелярист, вслух велев:
— Прошу написать о сиём прискорбном событии меморию.
— Всенепременно, — кивнул доктор. — Но сначала нанесу аудиенцию хозяйке этой обители. Прислуга передала, что барыне стало дурно. Мёртвые подождут, а живым ждать некогда.
— Ступайте, — разрешил канцелярист.
— Да, — замер, перед тем как уйти лекарь. — Не знаю, будет ли вам интересно…
— Любая мелочь может пригодиться. Говорите.
— Вероятно, девица носила в себе плод.
— И как вы сие определили?
— По косвенным признакам. Да и чрево округлилось. Токмо под сарафаном плохо видно. Конечно, для окончательного вердикта нужно произвести вскрытие, но есть ли в сём необходимость?
— Нет.
— Надобно отразить факт, что девица понесла, в докладе?
— Обязательно отразите.
Доктор кивнул и ушёл.
Полицейский, не знавший чем заняться, вопросительно посмотрел на чиновника из Тайной канцелярии. Тот правильно истолковал его взгляд.
— Потомись тут, братец, подожди сыщика из Сыскного приказа. Как звать-то?
— Прокопием кличут.
— Хорошее имя.
Полицейский зарделся.
— Скажете тоже…
— Скажем-скажем. Ты бди, Прокопий! Никуда не отлучайся.
— Слушаюсь! Будьте покойны — с места не сдвинусь, — отрапортовал полицейский.
Оба Елисеевых отправились в барский дом — искать камердинера.
Им оказался высокий, худой будто глиста парень с круглым, на удивление чистым лицом, одетый в кафтан, явно с хозяйского плеча. Чулки на нём с золотыми нитями, пряжки сияли, на голове парик, штаны из чистого шёлка обтягивали тощие ляжки.
— Ты и есть Антон, барский камердинер?
— Точно так, господа хорошие, — лениво ответил парень, а сам глазками по сторонам зырк-зырк.
Знать, нечисто на душе у него, решил про себя копиист. Честный человек и смотрит открыто — ему бояться нечего.
— Ведомо ли тебе, что сотворилось с горничной Варей?
— Весь дом знает. И для меня сие не новость. Не стало больше Вареньки, упокой Господь её душу. Нашёл бы убивца да своими руками бы затряхнул. Всю пыль бы выбил!
Он помахал перед собой большими кулаками.
— Любил, значит, Вареньку, — осторожно поддакнул канцелярист.
— Дык кто ж её голубу не любил?! Весь дом души в ней не чаял.
— А барин как? Привечал?
— Барин… — Камердинер на миг запнулся, но быстро совладал с собой. — И барин привечал. Расторопная она была, ладная…
— А уж в постельке барской совсем, видать, хороша была, — встрял внезапно «Петюня».
«Ты чего?» — удивился в мыслях канцелярист.
«Так надо. Я этого кренделя провоцирую. Не мешай!»
Лицо у опешившего Антона стало наливаться красным. А «Петюня» продолжал:
— Прав я? Да? Небось, совсем девке проходу не давал. То за зад щипнёт, то в постельку завалит, когда супружницы дома нету. Барахтаются там, смеются, хохочут. А тебе каково — ты ж при самом барине приставлен. Халат ему приносишь, трубку табаком набиваешь, тапочки в зубах таскаешь. Ну, он при этом зазнобу твою лохматит, любо-дорого посмотреть. Верно говорю?
Руки у камердинера снова сжались в кулаки.
— Да ладно тебе, братан! Заделал барин любушке твоей дитя, осчастливил так сказать. Радости привалил — ей в подоле, а тебе полные штаны.
Будь камердинер быком, давно бы из ноздрей паром попыхивал да копытами землю рыл. А «Петюня» продолжал изгаляться:
— Женился бы ты на ней, и была бы тебе радость. А что — ночью можно спать спокойно, дитёнка делать не надо — за тебя уже расстарались. Потом бы и с другим помогли. Малышни полную хату б настрогали.
— Ты… — зашипел, словно змея Антон-камердинер, — ты!
— Я?! Причём тут я? Это любушка твоя с барином всё. Я тут ни при чем. Ты от несчастия такого пил, а они над тобой изгалялись. Небось, когда в постельке барахтались, за дверью стоял — подслушивал охи и ахи? Классно твой барин гребёт, а?
— Да я! — вскинулся Антон.
— Кушак покажи, — вдруг строго спросил «Петюня».
— Кушак? Какой кушак? — удивился сбитый с толку камердинер.
— Да твой собственный.
— Чичас, — двинулся было куда-то Антон.
— Не томи, милай!
— Чичас-чичас!
Внезапно он развернулся и нанёс кулаком страшный удар по лицу «Петюни», потом сбил с ног канцеляриста и пулей бросился на выход.
— Стой, дурак! Ты куда?! — завопил вслед копиист.
Он сумел подняться и бросился вдогонку, крича:
— Держи его! Хватай!
Но перепуганная прислуга даже не пыталась встать на пути у разъярённого камердинера. Тот мчался, сломя голову, снося, словно тараном, любое препятствие.
Вихрем вылетел на проезжую дорогу и, нелепо взмахнув руками, оказался под копытами лошадей, везших карету со знакомым гербом.
Трубецкие… Им закон не писан, вспомнил Иван слова отца.
Крики, стоны, плач… Бледный как призрак кучер, отчаянно ругающийся князь, спешившиеся гайдуки…
С раздавленной грудной клеткой, с многочисленными переломами, весь в крови камердинер отошёл на свет иной почти сразу, так ничего и не сказав.
Прибывший из Сыскного приказа сыщик счёл, что на сём дело о смерти горничной раскрыто и убивец понёс Божье наказание.
— Рад, что вы, судари, справились тут и без меня, — довольно изрёк сыщик. — Отрадно видеть, что в Тайной канцелярии даже столь молодые люди проявляют похвальное усердие и смекалку.
Иван молча кивал, изредка трогая скулу.
— Ты как? — спросил его я.
— Если в общем, то в порядке. Если в частности — зуб шатается.
Он потрогал его языком и через секунду облегчённо изрёк:
— Кажись, теперь не шатается.
