Глава VI. ИЮНЬ

1 унция селитряного порошка,

1/2 унции сурика,

1/2 унции порошка гуммиарабика,

1/4 унции фосфора,

шафран, картон

Гуммиарабик разводят в горячей воде до состояния не очень густой массы, в которой затем растворяют фосфор и селитру. После этого для колера добавляется необходимое количество сурика.

Тита наблюдала, как доктор Браун в тишине осуществлял все эти манипуляции.

Она сидела у окна маленькой лаборатории, которая находилась в пристройке на заднем дворе докторского дома. Свет, проникавший в окно, падал ей на спину, но Тита почти не чувствовала его тепла, настолько оно было слабым. Ее хроническая зябкость не давала ей согреться, хотя она и куталась в свое тяжелое шерстяное покрывало. По ночам она продолжала его довязывать с одного края из пряжи, которую ей купил Джон.

Это был их самый любимый уголок. Тита открыла его через неделю после прибытия в дом доктора Джона Брауна. Потому что Джон, вопреки тому, о чем Матушка Елена его просила, – поместить Титу в сумасшедший дом, – привез ее пожить рядом с ним. И Тита не переставала благодарить его за это. В сумасшедшем доме она бы и, впрямь сошла с ума. А тут, окруженная теплыми словами и заботой Джона, она чувствовала себя с каждым днем все лучше и лучше. Свое прибытие в этот дом она помнила смутно, как во сне. Среди неясных образов она хранила в памяти бесконечную боль, когда доктор вправлял ей нос.

После этого большие и ласковые руки Джона, сняв с нее одежду, искупали ее, осторожно освободили от голубиного помета, вернув телу чистоту и благоухание. Наконец, он нежно расчесал ей волосы и уложил в постель, где Тита утонула в крахмальной белизне простынь. Эти руки избавили ее от ужаса, и она никогда об этом не забудет. Однажды, когда у нее появится желание говорить, Тита хотела бы, чтобы Джон узнал об этом, но покуда она предпочитала молчать. Она должна была привести в порядок мысли и все еще не находила нужных слов, чтобы выразить чувства, обуревавшие ее с той поры, как она покинула ранчо. Она испытывала большую неуверенность в себе. В первые дни она даже не хотела выходить из своей комнаты, еду туда ей носила Кэт, американка лет семидесяти, которая, помимо того что занималась кухней, ухаживала за Алексом, маленьким сыном доктора. Его мать умерла сразу же после его рождения. Тита слушала, как Алекс смеется, бегая по двору, без желания познакомиться с ним.

Иногда Тита даже не притрагивалась к еде, ее огорчало, что она такая безвкусная. Вместо того чтобы есть, она предпочитала целыми часами разглядывать свои руки. Как маленькая, она изучала их и начинала признавать за свои собственные. Она могла двигать ими по своему желанию, но пока не знала, что с ними делать, – разве что вязать. Никогда у нее не было времени задуматься над такими вещами. Подле матери все, чем ее руки должны были заниматься, было жестко предопределено. Она должна была вставать, одеваться, разжигать огонь в печке, готовить завтрак, кормить домашних животных, мыть посуду, стелить постель, готовить обед, мыть посуду, гладить белье, готовить ужин, мыть посуду – и так день за днем, год за годом. Не останавливаясь ни на миг, не думая, это ли ей надлежит делать в жизни. Сейчас, когда ее руки были неподвластны приказам матери, она не знала, о чем попросить их, что они могли для нее сделать, – никогда она не могла решить это сама. Вот бы руки ее стали птицами и взлетели! Она была бы рада, если бы они унесли ее как можно дальше, далеко-далеко. Подойдя к выходившему во двор окну, она вскинула руки к небу, ей захотелось улететь от самой себя, она не хотела думать, какое решение ей принять, она не хотела больше говорить. Не хотела, чтобы слова кричали о ее боли.

Всей своей душой она возжелала, чтобы ее руки вознесли ее. Так она постояла какое-то время, разглядывая синюю высь небес сквозь неподвижные пальцы. Она было решила, что чудо свершается, когда заметила, что ее пальцы обволакиваются слабым, утекающим в небо струением. Она уже приготовилась воспарить, влекомая высшей силой, но ничего такого не произошло. Тита разочарованно открыла, что струение это исходит не от нее.

Дымок выбивался из маленькой комнаты в глубине двора. Струйка эта, распространявшая вокруг дивный и одновременно такой родной аромат, заставила открыть окно, чтобы глубже вдохнуть его. Закрыв глаза, она тут же увидела себя сидящей рядом с Начей на полу кухни и делающей маисовые лепешки, увидела кастрюлю, в которой кипело ужасно ароматное варево, а рядом фасоль испускала свое первое бульканье… Не задумываясь, она решила разузнать, кто готовит. Это не могла быть Кэт. Существо, которое сотворяло кушанья такого рода, – уж оно должно было знать толк в стряпание. И не видя его, Тита угадывала в этом существе, кем бы оно ни было, что-то бесконечно родственное.

Она порывисто пересекла двор, открыла дверь и увидела приятную женщину лет восьмидесяти от роду, которая очень походила на Начу. Длинная заплетенная коса была аккуратно уложена на голове, женщина отирала пот со лба передником. В ее лице угадывались явные индейские черты. Она кипятила чай в глиняном горшочке.

Женщина подняла взгляд и сердечно улыбнулась Тите, приглашая ее сесть рядом с ней. Тита так и сделала. Тут же ей предложили чашечку чудесного чая. Тита сделала маленький глоток, всем своим существом вбирая дивный вкус неведомых и очень знакомых трав. Тепло и вкус этого отвара пробудили в всей невыразимо приятные чувства.

Она не сразу рассталась с этой сеньорой. Та тоже молчала – в словах не было необходимости. С самого начала между ними возникла связь, которая была красноречивее всех слов.

С той поры Тита ежедневно ее навещала. Но мало-помалу вместо нее стала встречать там доктора Брауна. В первый раз это показалось ей странным. Для нее было неожиданным не только заставать его там, но также и видеть изменения в самом устройстве этого места, где появилось много разных аппаратов, змеевиков, ламп, термометров и других приборов… Из его кабинета в угол этой комнаты перекочевала маленькая печурка. Тита чувствовала, что это вторжение было несправедливым, но, так как ока не хотела, чтобы с ее губ сорвался хотя бы один звук, она отложила на будущее как свое суждение по этому поводу, так и вопрос о местонахождении изгнанницы и о том, кто она. Сказать по правде, Тита не тяготилась присутствием Джона. Единственное различие заключалось в том, что он разговаривал и, вместо того чтобы стряпать, производил научные опыты, призванные подтвердить правильность его теоретических взглядов.

Эту страсть к экспериментам он унаследовал от своей бабки, индианки племени кикапу, которую дед выкрал у ее соплеменников. При том, что он официально на ней женился, его заносчивая и крайне американская родня так никогда и не признала ее как его жену. Тогда-то дед и соорудил эту пристройку, где бабушка Джона проводила чуть-ли не весь день, посвящая себя занятию, которое больше всего ее интересовало, – исследованию лечебных свойств растений.

Помимо этого, ее комната служила ей укрытием от нападок семьи. Перво-наперво ей дали кличку «Эй-кикапу», чтобы, упаси Бог, не окликать индианку ее настоящим именем: они полагали, что этим смогут ей досаждать. Для Браунов слово «кикапу» заключало в себе все самое пакостное в этом мире, но «Свет-рассвета» (именно таким было ее индейское имя) на этот счет была другого мнения. Для нее имя ее было поводом для безграничной гордости.

Это был лишь маленький пример той разницы во мнениях и взглядах, которая существовала между представителями двух столь разных культур, что делало крайне затруднительным сближение Браунов с привычками и традициями Свет-рассвета. Должны были пройти годы и годы, прежде чем они хоть как-то стали понимать культуру таинственной Эй-кикапу. Это случилось, когда прадеда Джона, Питера, стали донимать бронхи. От приступов кашля он делался фиолетовым. Воздух не мог свободно проникать в его легкие. Жена его, Мэри, которая, будучи дочерью врача, гордилась своими познаниями в медицине, знала, что в этих случаях организм больного вырабатывает избыточное количество красных телец, для избавления от коих рекомендовалось кровопускание, дабы избыток этих частиц не привел к разрыву сердца или к образованию тромбов, любой из которых чреват летальным исходом.

В один из дней прабабушка Джона, Мэри, хлопотала над пиявками, с помощью которых хотела сделать мужу кровопускание. Она испытывала чувство неподдельной гордости при мысли о том, что находится на уровне передовых научных познаний, позволяющих заботиться о здоровье семьи, используя при этом наиболее современные и соответствующие каждому отдельному недомоганию методы, а не травы, как это делает Эй-кикапу!

Пиявки на один час оставляют в стакане, на полпальца залитом водой. Часть тела, на которую надлежит поместить пиявки, промывается теплой подслащенной водой. Перед этим они перекладываются из стакана на чистую тряпицу и ею же накрываются. После чего их помещают на ту часть тела, к которой они должны присосаться, приматывая поплотнее тряпкой и легонько придавливая, чтобы они не присасывались к другим местам. Если после их снятия сочтут уместным продлить истечение крови, этому помогает омовение горячей водой. Чтобы остановить кровь и закрыть ранки, к ним прикладывают кусочки тополиной коры или тряпочку, а после – распаренный катышек смоченного в молоке хлеба, который отлепляют, когда ранки полностью затянутся.

Мэри делала это, следуя всем предписаниям, но вышло так, что после снятия пиявок рука Питера начала сильно кровоточить и никак не удавалось это кровотечение остановить. Когда Эй-кикапу услышала из дома крики отчаяния, она тут же прибежала поглядеть, что произошло. Подойдя к больному, она тут же возложила руку на рану, чем добилась моментальной остановки кровотечения. Все были поражены. Тогда она учтиво попросила оставить ее наедине с больным. Никто не решился ей перечить после того, чему все они только что были свидетелями. Она провела рядом со свекром весь вечер, напевая странные мелодии и накладывая припарки из трав, перемежая свои действия воскурением ладана и камеди пальмы-копаля. Лишь глубокой ночью она открыла двери в комнату и вышла от больного, окруженная клубами воскурений. За нею в дверях появился совершенно здоровый Питер.

С того дня Эй-кикапу стала врачевать их семейство и была признана чудесной целительницей всей американской общиной. Дед хотел отстроить ей комнату побольше, где бы ей было удобнее проводить ее исследования, но она отказалась. Во всем доме не было лучшего места, чем ее маленькая лаборатория. В ней Джон провел большую часть своего детства и отрочества. Поступив в университет, он стал реже заглядывать к ней: передовые медицинские теории, которые там преподавали, совершенно не соответствовали познаниям бабушки и тому, что он до этого узнал от нее. Но по мере развития медицины он снова стал возвращаться к премудростям, коими бабушка наделила его в детстве, и сейчас, после долгих лет учебы и работы, вновь вернулся в бабушкину лабораторию, убежденный, что только там он и будет на переднем рубеже медицины. Само собой разумеется, что он сделает это достоянием общества, как только научно обоснует все магические приемы врачевания, которыми владела Свет-рассвета.

Для Титы было большим наслаждением видеть, как он работает. Рядом с ним всегда было что узнать, чему изумиться. Вот и сейчас одновременно с изготовлением спичек он прочитал ей чуть ли не целый курс о них и об их свойствах.

– В 1669 году гамбургский химик Брандт в поисках философского камня открыл фосфор. Он полагал, что, соединив экстракт мочи с одним из металлов, он добьется превращения его в золото. А получилось самосветящееся вещество, которое горело с невиданной до той поры быстротой. Длительное время фосфор получали при сильном обжиге остатков выпаренной мочи в глиняной реторте, горлышко которой догружалось в воду. Сегодня его добывают из костей животных, содержащих фосфорную кислоту и известь.

За беседой доктор словно и не уделял внимания изготовлению спичек. Для него не составляло труда говорить и заниматься физическими опытами. Он мог бы философствовать о самых глубоких проблемах жизни, и даже тогда его руки не совершили бы ни единой промашки, не истратили бы ни единой лишней секунды. Продолжая делать спички, он посвящал Титу в тонкости их изготовления.

– Когда масса для спичек готова, следует заняться палочками. В двух стаканах воды растворяется селитра, к ней добавляется шафран, который дает необходимый цвет, и в этом растворе смачивают картон. Когда он просохнет, его нарезают на узенькие палочки, на концы которых наносится небольшое количество горючей массы. Для просушки спички присыпают песком.

Пока палочки подсыхали, доктор показал Тите опыт.

– Хотя при обыкновенной температуре фосфор не соединяется с кислородом, он воспламеняется при высокой температуре, вот, смотрите…

Доктор поместил маленький кусочек фосфора в наполненную ртутью колбу. Утопив фосфор, он приблизил колбу к пламени свечи. Затем из пробирки, наполненной кислородом, он понемногу впустил газ в сосуд. Едва кислород достиг верхней части колбы, где находился растворенный фосфор, произошла мгновенная реакция, ослепившая их подобно молнии.

– Видите ли, в каждом из нас содержится фосфор. Более того, позвольте поделиться с Вами тем, что я пока никому не рассказывал. У моей бабушки была весьма любопытная теория: она считала, что все мы рождаемся с коробком спичек внутри, а так как мы не можем их зажигать сами, то нуждаемся, как это происходит во время эксперимента, в кислороде и в пламени свечи. Правда, в этом случае кислородом, например, может быть дыхание любимого существа, а свечой – любой вид пищи, ласка или голос, взрывающие детонатор, вот так и воспламеняется одна из наших спичек. На мгновение мы чувствуем, что ослеплены горячим чувством. Внутри нас возникает приятный пыл, мало-помалу исчезающий, покамест новый взрыв не вернет его сызнова нашему телу. Каждый должен уяснить, какие у него запалы, детонаторы, только так он сможет жить, ведь жар, который возникает от возгорания одного из них, это то, что питает энергией душу. Иными словами, эта горючая смесь – то, чем вы питаетесь. Если кто-то вовремя не узнает, какие у него запалы, коробок спичек отсыреет, и уже никогда мы не сможем зажечь ни одной спички. Когда это происходит, душа покидает наше тело и одиноко блуждает в безлюдных потемках, напрасно пытаясь найти для себя утраченную смесь, не ведая, что только тело, покинутое ею, осиротевшее без души-хозяйки и выстуженное, только оно и может дать успокоение.

Какие верные слова! Никто не мог их оценить лучше Титы.

К несчастью, она должна была признать, что ее спички заплесневели и отсырели. Ничто не могло воспламенить хотя бы одну из них.

Самое печальное заключалось в том, что она-то знала свои запалы. Но всякий раз, как она пыталась зажечь спичку, ее непременно гасили!

Джон, словно читая ее мысли, добавил:

– Поэтому надо держаться подальше от людей с холодным дыханием. Одно их присутствие может погасить самый жаркий огонь, мы ведь это знаем из опыта. Чем дальше мы будем от таких людей, тем проще нам будет защититься от их дыхания.

Взяв руку Титы в свои руки, он доверительно добавил:

– Есть много способов высушить намокший спичечный коробок, и, можете быть уверены, всегда найдутся средства, чтобы сделать это.

Тита не могла удержать слезинок, выкатившихся из глаз. С нежностью Джон вытер их своим платком.

– Конечно, всегда надо быть очень внимательной, когда спички зажигаешь одну за другой. Ведь если из-за очень сильного волнения загорятся сразу все спички, находящиеся в нас, они произведут такую сильную вспышку, что осветят даль, которую мы обычно не в силах охватить взглядом, и тогда перед нашими глазами как бы откроется сияющий туннель, который показывает нам путь, забытый нами при рождении и зовущий нас найти заново наше утраченное божественное начало. Так душа стремится заново обрести место, откуда она происходит, а для этого навсегда покинуть лишенное чувств тело… С той поры, как умерла моя бабушка, я пытаюсь научно подтвердить ее взгляды. Возможно, однажды я этого и добьюсь. Что Вы думаете по этому поводу?

Доктор Браун умолк, чтобы позволить высказаться Тите, если бы та пожелала. Но она как воды в рот набрала.

– Ну хорошо, не буду утомлять Вас своими разговорами. Отдохнем, но прежде я хотел бы показать Вам игру, в которую мы с бабушкой часто играли. Здесь мы проводили большую часть дня, и за играми она передала мне все свои познания. Она была молчуньей. Сядет перед этой печуркой, поправит свою большую косу и угадывает мои мысли. Я хотел научиться делать это, часто приставал к ней, и однажды она дала мне первый урок. Используя невидимое вещество, так что я не мог этого видеть, она писала какую-нибудь фразу на стене. Когда ночью я смотрел на стену, то я угадывал, что она мне писала. Хотите, попробуем?

Так Тита поняла, что женщина, с которой он часто бывал вместе, – покойная бабушка Джона. Теперь уже не было надобности спрашивать об этом.

Доктор ухватил тряпицей кусочек фосфора и передал его Тите.

– Я не желаю нарушать Ваш обет молчания, так что хочу попросить Вас, и пусть это останется нашим секретом. Пожалуйста, напишите для меня на этой стене, когда я выйду, почему Вы молчите. Согласны? Завтра я в Вашем присутствии отгадаю Ваш ответ.

Конечно, доктор не стал сообщать Тите, что одно из свойств фосфора позволит ему увидеть ночью то, что она напишет на стене днем. Разумеется, к этой уловке он прибегнул не для того, чтобы вызнать, о чем она думает. Он надеялся, что это будет первым шагом к тому, чтобы Тита заново установила сознательную связь с миром, хотя бы и с помощью письма. Джон чувствовал, что она готова к этому. Как только доктор вышел, Тита взяла фосфор и подошла к стене.

Заглянув ночью в лабораторию, Джон удовлетворенно улыбнулся. На стене твердыми фосфоресцирующими буквами было написано: «Потому что не хочу». Этими четырьмя словами Тита сделала первый шаг к свободе.

Тита, устремив взгляд к потолку, не переставая думала о словах Джона. Сможет ли она снова заставить свою душу трепетать? Всем своим существом она возжелала этого.

Она непременно должна найти того, кто смог бы зажечь в ней это желание.

А если бы таким человеком стал Джон? Она вспомнила блаженное чувство, охватившее ее, когда он взял ее за руку в лаборатории. Нет, она не могла судить об этом с уверенностью. Единственно, в чем она была убеждена, так это в том, что не хочет возвращаться на ранчо. Отныне она не желала больше жить рядом с Матушкой Еленой.

Продолжение следует…

Очередное блюдо:

Отвар из говяжьих хвостов.