Глава VI. МАЙ

8 килограммов свиного филе,

2 килограмма говяжьей вырезки,

1 килограмм широких перцев,

60 граммов тмина,

60 граммов душицы,

30 граммов перца,

60 граммов гвоздики,

2 чашки чеснока, 2 литра яблочного уксуса, 1/4 килограмма соли

Уксус ставят на огонь и добавляют стручки перца, из которых до этого удаляют зерна. После кипячения кастрюлю снимают с огня и накрывают крышкой, чтобы перцы размякли.

Управившись с перцами, Ченча ринулась в сад помогать Тите искать червей. С минуты на минуту в кухню должна была нагрянуть Матушка Елена, чтобы проверить, приготовлена ли колбаса и греется ли вода для купания, а они с обоими заданиями изрядно припоздали. Тут надо сказать, что с того самого дня, как Педро, Росаура и ребеночек переехали жить в Сан-Антонио, что в Техасе, Тита утратила какой бы то ни было интерес к жизни, кроме разве что чувства сострадания к беззащитному птенцу, которого она кормила червяками. А там дом мог хоть сгореть – она не обратила бы на это никакого внимания.

Вдруг Матушка Елена прознает, что Тита устранилась от приготовления колбасы? Ченча боялась и подумать о последствиях.

А запасти колбасу Матушка Елена решила, поскольку так можно было лучше всего и наиболее экономно использовать свиное мясо, которое обеспечило бы на длительное время хорошее пропитание без боязни, что оно испортится. До этого они успели припасти немалое количество копченого мяса, окорока, шпика и топленого жира. Оставалось извлечь максимальную пользу из свиньи, одного из немногих животных, переживших посещение представителей революционной армии, чему они сподобились незадолго до этого.

В тот день, когда заявились повстанцы, на ранчо находились только Матушка Елена, Тита, Ченча да два пеона – Росалио и Гуадалупе. Николас, управитель, все еще не вернулся со скотиной, которую он по крайней необходимости отправился прикупить, – из-за скудости питания они вынуждены были бы забить последнюю живность, которая у них оставалась, вот и надо было подумать о восполнении стада. Помогать Николасу отправились двое самых расторопных помощников. Присматривать за ранчо он оставил своего сына Фелипе, но Матушка Елена взяла командование в свои руки, дабы Фелипе отправился в Сан-Антонио, что в Техасе, добывать известия о Педро и его семье. Они опасались, не стряслось ли чего: со дня их отъезда от них не было ни слуху ни духу.

Когда Росалио примчался галопом с вестью, что к ранчо приближается отряд, Матушка Елена достала ружье и, пока его чистила, все думала, как утаить от прожорливых и похотливых визитеров самое ценное из того, что было на ранчо. Сведения о революционерах, которыми она располагала, не содержали ничего обнадеживающего. Сказать по правде, эти сведения не вызывали особого доверия, ибо исходили от отца Игнасио и от главы муниципалитета города Пьедрас-Неграс. От них она узнала, что эти люди, врываясь в дома, грабят что ни попадя, а девушек насилуют. Исходя из этого, она и приказала понадежнее спрятать в подвале Титу, Ченчу и свинью.

Когда революционеры нагрянули, Матушка Елена встретила их у входа в дом. Ружье она спрятала под юбками, рядом стояли Росалио и Гуадалупе. Ее глаза встретились с глазами капитана, командира этого отряда, и по ее твердому взгляду он сразу понял, что женщина эта – крепкий орешек.

– Добрый вечер, сеньора. Вы хозяйка ранчо?

– Она самая. Что Вам угодно?

– Мы прибыли, чтобы по-хорошему договориться с Вами о сотрудничестве.

– А я по-хорошему говорю Вам: забирайте все, что вашей душе угодно, из провизии, какую найдете в амбаре и в сарае. Но не советую прикасаться к чему-либо в доме, понятно? Это для моего личного пользования.

Капитан шутливо отдал ей честь и ответил:

– Понятно, мой генерал.

Солдатам шутка пришлась по душе, и они шумно приветствовали ее, но капитан смекнул, что с Матушкой Еленой шутки плохи: она говорила серьезно, очень серьезно. Стараясь не выказать замешательства под ее властным недобрым взглядом, он приказал обыскать ранчо. Нашли они не бог весть что: немного маиса в початках и восемь кур. Один из сержантов, весьма недовольный, подойдя к капитану, сказал:

– Старуха, видать, все в доме припрятала, прикажите поискать внутри!

Матушка Елена, положив палец на спусковой крючок, предупредила:

– Я ведь не шутки шучу, ясно сказано, в мой дом не войдет никто!

Сержант, похохатывая и размахивая зажатыми в обеих руках курами, попытался направиться к входу. Матушка Елена вскинула ружье, оперлась о стену, чтобы отдача не свалила ее с ног, и выстрелила в кур. Во все стороны полетели ошметки мяса, запахло палеными перьями.

Росалио и Гуадалупе вытащили свои пистолеты, тот и другой дрожали, совершенно уверенные, что это их последний день земной жизни. Солдат, стоявший рядом с капитаном, хотел было пальнуть в Матушку Елену, но капитан жестом воспрепятствовал этому. Все ждали его сигнала для штурма.

– У меня очень хорошее чутье и очень плохой характер, капитан. Следующий выстрел – для Вас, и уверяю, что я успею выстрелить прежде, чем меня убьют. Так не лучше ли нам уважать друг друга, ведь если мы умрем, обо мне никто и не вспомнит, но уж наверняка вся нация будет оплакивать потерю такого героя, как Вы, не так ли? И впрямь, взгляд Матушки Елены было довольно трудно выдержать даже капитану. Было в этом взгляде что-то пугающее. Неописуемым страхом только и можно было назвать чувство, которое он вызывал у тех, кто с ним сталкивался: люди не только чувствовали себя приговоренными к смерти за неведомое преступление, но чудилось им, будто приговор этот вот-вот приведут в исполнение. Детский ужас перед безграничной материнской властью овладевал людьми.

– Да, Вы правы. Но не бойтесь, никто Вас не убьет, никто не оскорбит, этого еще не хватало. Столь храбрая, как Вы, женщина может вызывать одно только восхищение! – И, обращаясь к солдатам, добавил: – Никому в дом не входить. Посмотрите, что еще можно здесь взять, и в дорогу.

Нашли они лишь большую голубятню, занимавшую весь просторный чердак под двускатной крышей огромного дома. Чтобы добраться до голубятни, надо было вскарабкаться по семиметровой лестнице. Три повстанца, поднявшись, разинули рты, не в силах сдвинуться с места, пораженные размерами полутемной голубятни и курлыканьем множества голубей, влетавших и вылетавших через маленькие боковые окошки. Прикрыв дверь и окошки, чтобы ни одна из птиц не могла улизнуть, они принялись хватать птенцов и голубок.

Набрали они такое количество птиц, что батальон теперь мог объедаться целую неделю. Прежде чем отступить, капитан объехал задний двор, глубоко вдыхая стойкий запах роз, все еще державшийся в этом месте. Он закрыл глаза и на какое-то мгновение словно окаменел. Вернувшись к Матушке Елене, он спросил:

– Я так понимаю, что у Вас три дочери, где же они?

– Старшая и младшая живут в Соединенных Штатах, а третья умерла.

Похоже, это заявление взволновало капитана. Еле слышным голосом он промолвил:

– Жаль, очень жаль. Он простился с Матушкой Еленой, отвесив ей низкий поклон. Уехали они так же мирно, как и приехали, и Матушка Елена была даже обескуражена их поведением по отношению к ней: оно совершенно не соответствовало образу хладнокровных головорезов, коих она ожидала увидеть. С того дня она предпочитала не высказывать своего суждения о революционерах. Откуда ей было знать, что капитан этот был не кем иным, как тем самым Хуаном Алехандресом, за несколько месяцев до этого умыкнувшим ее дочь Гертрудис.

И все же от внимания капитана, хотя он был совсем близко от этого тайника, ускользнуло, что на заднем дворе у Матушки Елены схоронены под золой целых двадцать кур, забитых перед самым их налетом. Куры откармливаются пшеницей или овсом и как есть, с перьями, помещаются внутрь большого глиняного сосуда. Сосуд покрывают тряпкой. При этом способе мясо останется свежим в течение целой недели.

Так поступали на ранчо с незапамятных времен, когда надо было сохранить дичь после охоты.

– По выходе из укрытия Титу прежде всего поразило то, что она не услышала воркования голубей, которое с тех пор, как она себя помнила, было частью ее повседневной жизни. Это внезапное безмолвие заставило ее еще острей почувствовать свое одиночество. Именно в этот момент у нее особенно сильно защемило сердце при мысли о том, что Педро, Росаура и Роберто покинули ранчо. Она быстро поднялась по ступенькам большущей лестницы, но единственное, что нашла на голубятне, так это ковер из перьев да обычную для этого места грязь.

Ветер, проскальзывавший в открытую дверку, поднимал какое-нибудь перышко, которое тут же безмолвно опускалось на ковер из перьев. Неожиданно до ее слуха донесся еле слышный писк – маленький, только что вылупившийся птенчик чудом избежал побоища. Тита подняла его и решила спуститься, но сперва на миг задержалась у окошка, вглядываясь в пыль, которую оставили кони солдат, только что покинувших ранчо. Ее крайне удивило, почему они не причинили матери никакого вреда. Все то время, что она находилась в укрытии, она молилась, чтобы с Матушкой Еленой не случилось ничего плохого, и все же где-то глубоко-глубоко в душе у нее теплилась надежда, что когда она выйдет, то найдет ее мертвой.

Тита устыдилась подобных мыслей. Она уместила птенца между грудей, чтобы освободить руки, и, крепко держась за опасную лестницу, спустилась на землю. С этого дня кормить заморыша-птенца стало ее главной заботой, только это давало ее жизни какой-то смысл, конечно, несравнимый с той полнотой чувств, которую она испытывала, кормя грудью человеческое существо, но каким-то образом на эти чувства похожий.

Горе, причиненное разлукой с племянником, иссушило ее груди. Покуда они с Ченчей искали червей для птенца, Тита все думала, кто и как кормит Роберто. Эта мысль терзала ее днем и ночью. За весь месяц она не могла заснуть ни на мгновение. Единственное, чего она добилась за это время, так это чуть ли не пятикратного увеличения своего огромного покрывала.

Ченча, желая избавить Титу от страдальческих мыслей, силком вытолкала ее на кухню, усадила перед ступой-метате и заставила перетирать специи вместе с перцами. Для облегчения этой работы неплохо по мере перетирания подливать немного уксуса. Под конец мелко нарубленное и перемолотое мясо смешивается с перцами и специями, после чего фаршу дают выстояться, желательно в течение ночи.

Едва они начали перетирку, как на кухню влетела Матушка Елена, спрашивая, почему до сих пор не наполнена лохань для ее купания. Ей не нравилось купаться слишком поздно, потому что волосы тогда не успевали как следует просохнуть.

Для Матушки Елены подготовка к купанию была равнозначна подготовке к какой-нибудь важной церемонии. Вода должна была кипятиться с цветами лаванды, этот аромат Матушка Елена предпочитала любому другому. После отвар процеживался через чистое полотно и в него добавлялось несколько капель водки. Наконец, надо было натаскать много ведер горячей воды в темный закуток, находившийся в самом конце дома рядом с кухней. За отсутствием окон в этой каморке почти не было света, который лишь изредка просачивался сквозь узкую дверь. Чуть ли не половину комнаты занимала большая лохань. Рядом стоял свинцовый сосуд с водой «ши-ши» (Индейское название одной из мексиканских агав, мясистые листья которой обладают моющими свойствами) для мытья волос.

Только Тита, сподобленная ухаживать за матерью до самой ее кончины, допускалась к ритуалу и могла видеть ее голой. Никто больше. Поэтому и выстроили комнатенку, которая избавляла Матушку Елену от сторонних глаз. Сначала Тита мыла ей тело, затем волосы и наконец оставляла ее на некоторое время отдохнуть. Пока та наслаждалась водой, она успевала выгладить белье, которое Матушка Елена надевала по выходе из лохани.

По знаку матери Тита помогала ей вытереться и как можно быстрее надеть хорошо проутюженное белье, что уберегало ее от простуды. После этого Тита на миллиметр приоткрывала дверь, и комната едва заметно охлаждалась, так что Матушка Елена не замечала смены температуры. А Тита расчесывала ей волосы в слабых лучах света, который едва проникал через дверную щель, волшебным образом оживляя причудливые наплывы водяного пара. Она расчесывала ей волосы, пока они не становились совершенно сухими, и тогда она заплетала ей косу. Этим и завершался ритуал. Тита всегда благодарила Господа Бога за то, что Матушка Елена мылась лишь раз в неделю. В противном случае жизнь Титы была бы настоящей мукой.

По мнению Матушки Елены, с купанием у Титы происходило то же, что и со стряпаньем: чем больше дочь старалась, тем больше совершала ошибок. То на рубашке оказывалась складочка, то вода была недостаточно согретой, то коса была заплетена криво. В общем и целом казалось, что единственным достоинством Матушки Елены было находить недостатки. Но никогда она не находила их столько, сколько в этот день. Впрочем, Тита и впрямь проявила небрежность чуть ли не в каждом из пунктов церемониала. Вода была такой горячей, что Матушка Елена, ступив в лохань, обожгла ногу. Забыла Тита и про ароматное «ши-ши» для мытья волос, сожгла нижнюю юбку и рубашку, к тому же слишком широко открыла дверь – вот и дождалась того, что Матушка Елена ее отчитала, выгнав из ванного застенка.

Тита поспешила на кухню с грязным бельем под мышкой, удрученная внушениями матери и своими грубейшими промашками. Больше всего ее угнетало, что придется заново корпеть над сожженным бельем. Такое злосчастье случилось с ней лишь однажды. И теперь она должна была окунуть рыжие пятнышки в раствор хлората поташа и в легкий щелочной раствор, ополоснув разок-другой, пока пятна не исчезнут, перемежая эту занудную работу стиркой черного платья матери. Для этого она должна была растворить бычью желчь в небольшом количестве кипящей воды, смочить мягкую губку и, увлажнив всю одежду, тут же прополоскать ее в чистой воде и повесить для просушки.

Тита не разгибая спины стирала и стирала белье, подобно тому как делала это не раз с пеленками Роберто, отстирывая их до белизны. Она кипятила их в небольшом количестве мочи, куда опускала на несколько мгновений грязное место, после чего простирывала пеленку в чистой воде. Таким нехитрым способом и удавалось избавиться от пятен. Однако сейчас, как ни макала она пеленки в мочу, их ужасающая чернота и не думала исчезать. Внезапно Тита поняла, что бьется она не над пеленками Роберто, а над одеждой матери, старательно погружая ее в ночной горшок, который поутру забыла вымыть у дворового стока. Окончательно расстроившись, она начала исправлять свою оплошность.

Оказавшись на кухне, Тита попыталась сосредоточиться на том, что делает. Во что бы то ни стало надо было отрешиться от терзавших душу воспоминаний, иначе ярость Матушки Елены могла обрушиться на нее с минуты на минуту.

Перед самым купанием матери Тита завершила приготовление фарша для колбасок, он выстоялся, так что теперь можно было приступить к набивке кишок.

Это должны быть коровьи кишки, обязательно целые и хорошо промытые. Для набивки пользуются воронкой. Кишки туго перевязывают на расстоянии в четыре пальца и протыкают иголкой, чтобы внутри не оставалось воздуха, из-за чего колбаски могут испортиться. Набивать надо как можно плотнее, без пустот.

Как ни старалась Тита избежать воспоминаний, они наплывали на нее чередой, заставляя совершать одну оплошность за другой. Да и как она могла прогнать их, если обминала в руках толстенную колбаску, навевавшую видение душной летней ночи, когда все домашние вышли спать во двор. В жаркую пору, когда зной делался невыносимым, во дворе развешивали гамаки. На стол ставился большой жбан со льдом, в который клали куски арбуза на случай, если ночью кто-то встанет, испытывая жажду, – свежий ломоть как раз ее и утолит. Матушка Елена была большая мастерица разрезать арбузы: взяв остро заточенный нож, она вонзала его кончик точно на глубину зеленой корки, оставляя нетронутой внутренность арбуза.

Сделав на кожуре несколько математически точных надрезов, она брала арбуз и наносила им один удар по камню – особым, ей одной ведомым местом: как по волшебству арбуз раскрывался, подобно бутону цветка, являя изумленным зрителям нетронутый ножом красный шар. Что и говорить, по части разбивания, разрушения, расчленения, разора, разлучения, разрезания, расстраивания, разгона Матушке Елене не было равных. После ее смерти никому не удавалось повторить этот ее фокус.

Лежа в гамаке, Тита услышала, как кто-то, проснувшись, отправился за куском арбуза. Ей захотелось в туалет. Весь день она пила пиво – не для унятия жажды, а чтобы накопить побольше молока для племянника.

Тот преспокойненько спал рядом с ее сестрой. Тита поднялась и в кромешной темноте на ощупь побрела в сторону туалета, пытаясь вспомнить, где находятся гамаки, чтобы, паче чаяния, не потревожить спящих.

Педро, сидя в своем гамаке, ел арбуз и думал о Тите. Сознание того, что она спит где-то поблизости, не давало ему покоя. Он не мог сомкнуть глаз, думая о том, что находится всего в нескольких шагах от нее… и от Матушки Елены, разумеется. На миг он перестал дышать, услышав в темноте звук шагов. Вне всякого сомнения, это была Тита – особый аромат, распространившийся в воздухе, смесь жасминного запаха и запахов кухни, мог принадлежать только ей. А что, если Тита поднялась, чтобы отыскать его! Шум ее приближающихся шагов был заглушен яростным биением его сердца. Нет, теперь шаги удалялись в сторону туалета. Педро бесшумно вскочил и по-рысьи в два прыжка настиг ее.

Почувствовав, что кто-то притягивает ее к себе и зажимает ей рот, Тита не на шутку перепугалась, но тут же догадалась, кому принадлежали эти руки, и безо всякого сопротивления позволила одной из них скользнуть по ее шее и груди, а затем – для более полного обследования – пропутешествовать по всему ее телу.

Пока она обмирала, осязая губами поцелуй Педро, он, схватив ее руку, пригласил Титу ознакомиться с его телом. И она робко коснулась твердых мускулов его предплечья и груди. Ниже трепетала под бельем пылающая головня. В страхе она отдернула руку, напуганная не столько своим открытием, сколько криком Матушки Елены.

– Ты где, Тита?

– Здесь я, мамочка, в туалет ходила.

Боясь, как бы мать не почуяла неладное, Тита быстрехонько вернулась в свой гамак, где и промаялась всю ночь, терзаемая нестерпимой нуждой, которая сопровождалась еще одним, весьма схожим желанием. Но все ее жертвы были напрасны: на следующий день Матушка Елена, которая, казалось, запамятовала о своем намерении отправить Педро и Росауру в Сан-Антонио, что в Техасе, ускорила их отъезд, так что и трех дней не прошло, как ее стараниями они покинули ранчо.

С появлением на кухне Матушки Елены ее воспоминания как ветром сдуло. Тита выронила из рук колбаску. Она всегда подозревала, что мать умеет читать ее мысли. Следом на кухню вбежала без удержу плачущая Ченча. – Не плачь, голубка! – сказала Матушка Елена. – Не могу видеть твоих слез. Что стряслось?

– Да Фелипе возвернулся и говорит, переставился он!

– О чем ты? Кто преставился?

– Да малыш!

– Какой малыш?

– Какой же еще! Внучонок твой! Что ни ел, боком ему выходило, вот, вишь, и переставился!

Тита почувствовала, будто в голове у нее обрушился шкаф с рухлядью. Вслед за этим раздался грохот разбивающейся на тысячи кусков глиняной посуды. Словно подброшенная пружиной, она вскочила.

– А ты садись и работай! Не желаю никаких слез! Надеюсь, Господь не оставит бедняжку своей милостью. Но нам горевать некогда, вон сколько дел не переделано. Сперва закончи все, а после делай что вздумается. Но только не плакать! Слышишь?!

Тита почувствовала, как всем ее существом овладевает бешеное возбуждение: она бестрепетно выдержала взгляд матери, руки ее снова нежно тискали колбаску, и, вместо того чтобы подчиниться материнской воле, она вдруг схватила все бывшие под рукой колбаски и, вопя как зарезанная, стала их крошить на мелкие кусочки.

– Вот! Глядите, что я делаю со всеми Вашими приказами! Хватит с меня! Устала я Вам подчиняться!

Матушка Елена схватила деревянную поварешку и, подойдя к Тите, нанесла ей удар по лицу.

– Вы виноваты в смерти Роберто! – крикнула Тита вне себя от ярости и выбежала из кухни, вытирая обильно льющуюся из носа кровь. Схватив птенчика и баночку с червяками, она забралась на голубятню.

Матушка Елена велела убрать лестницу, чтобы Тита осталась там на всю ночь. Вместе с Ченчей она в полном молчании закончила набивать колбаски. Как старательно она это ни делала, как ни следила, чтобы внутри колбасок не оставалось воздуха, никто не мог понять, почему по прошествии недели в подвале, где они сушились, колбаски так и кишели червями?

На следующее утро Матушка Елена приказала Ченче, чтобы та вернула Титу. Сама она не могла сделать этого: была вещь, которой она боялась пуще всего на свете, и это был страх перед высотой. Она и мысленно не могла подняться по семиметровой лестнице да еще, открыв наружу маленькую дверку, лезть внутрь голубятни! Она предпочла выказать еще большую гордыню и послать за Титой кого-нибудь другого, хотя и испытывала огромное желание забраться на чердак и самой стащить ослушницу за волосы вниз.

Ченча застала Титу с птенчиком в руках. Похоже, она не понимала, что он сдох. Она все еще пыталась кормить его червями. Несчастный, видать, околел от несварения, Тита перекормила его. У нее был отсутствующий взгляд, и на Ченчу она глядела так, будто видела ее впервые. Ченча спустилась, сказав, что Тита вроде как спятила и не хочет докидать голубятню...

– Ладно, коли она спятила, то пусть отправляется в сумасшедший дом. А этот дом не для сумасшедших!

Матушка Елена не шутила – она тут же послала Фелипе за доктором Брауном, чтобы тот отвез Титу в сумасшедший дом. Доктор не замедлил явиться. Он выслушал версию этой истории, как ее поведала ему Матушка Елена, и решил подняться на голубятню.

Он нашел Титу голой, с расквашенным носом, тело ее было перепачкано голубиным пометом. Несколько перышек приклеились к ее коже и волосам. Увидев доктора, она отпрянула в угол и свернулась в позе зародыша.

Никто не знает, о чем она беседовала с доктором Брауном на протяжении долгих часов, которые он провел с нею на чердаке, но к вечеру он спустился с ней, уже одетой, усадил ее в свою коляску и увез.

Ченча, в слезах бежавшая рядом, едва успела набросить ей на плечи ее длиннющее покрывало, которое Тита вязала долгими бессонными ночами. Оно было велико, тяжело и не уместилось внутри коляски. Тита запахнулась в него так плотно, что не оставалось ничего другого, как позволить ему волочиться, подобно огромному шлейфу невесты, покрывшему чуть ли не целый километр дороги. Так как Тита использовала для своего покрывала любую пряжу, какая попадалась ей под руку, не обращая никакого внимания на колер, покрывало это являло смесь самых разных оттенков, текстур и форм, которые, словно по волшебству, то всплывали, то исчезали среди огромных клубов стелившейся за ним пыли.

Продолжение следует...

Очередной состав:

Смесь для изготовления спичек.