LXIV

Опускались сумерки, забирая весеннее тепло. Рабы суетились, грели большую печь, проверяя, все ли покои наполняет горячий воздух. В доме было тихо: сегодня здесь не ждут гостей. Госпожа Энния уехала во дворец на Палатине, она все больше времени проводит там, оставляя дом ради подруг и великолепных пиршеств императора.

Макрон в одиночестве разбирал документы в таблинии. Хлопот прибавилось. Он негодовал на Гая Цезаря, которому пришло в голову помиловать осужденных и сосланных при Тиберии и объявить прощение по всем обвинениям, оставшимся с прошлых времен. Преступники совсем распоясались, почуяв безнаказанность. Возвращаясь, ссыльные, лишившиеся прежних домов, расселялись по родственникам и в инсулах и теперь заваливали прошениями о возвращении имущества. Много посланий еще придется изучить сегодня, но уже нет сил. Главное – не забыть подготовить приказ императора для префекта вигилов о выделении дополнительных когорт для охраны города ночью. Следует пересмотреть списки вигилов и набрать новых для усиления ночных дозоров.

Калигуле больше нравиться развлекаться, перекладывая на плечи Макрона всю ответственность за дела империи. К его услугам много помощников, но надо за всем следить самому. Он достиг высшей власти, диктует свою волю самому императору, но спокойствия нет. Душа отравлена пагубной страстью. Все, что мучит его изо дня в день, – это вопрос, чьего ребенка носит в себе Клавдилла. С каждым ударом сердца он то ненавидит, то безумно любит ее, уже сам не в состоянии понять свои чувства.

Они еще не разу ни виделись наедине после встречи на Аппиевой дороге. «Ты женишься на мне, и я сделаю тебя императором Рима… Я по-прежнему люблю тебя» – так сказала она. И он поверил, окрыленный мечтами. Однако взгляды ее так холодны, она едва отвечает на приветствия и избегает встреч наедине. Коварная преступница с хладным комком льда в груди! Зачем он доверился ей, не потушил пламя любви, презрел страшную клятву, данную в тот день, когда они вместе избавились от Тиберия? Она погубила его душу.

Стон боли вырвался из его плотно сжатых губ, и в гневе он смел со стола стопки аккуратно разложенных пергаментов. Заглянул раб.

– Что тебе, ничтожный? – прорычал Макрон.

– Послание из дворца императора, господин.

– Скажи, что я не приеду на обед. У меня важные дела, – отрезал он.

– Но курьер настаивает передать вам лично.

– Неси.

Раб вернулся и протянул ему таблички, запечатанные красной печатью. Макрон взглянул на оттиск и опять застонал. Как ей удается прочесть его мысли? Почему, стоит ему отчаяться и начать ненавидеть ее, всегда приходит долгожданная весточка о свидании? Как она может чувствовать его настроение?

Со вздохом он распечатал таблички. «Тебе и огню.

Знаю, терпение твое на исходе, любимый, но страшными бедами может грозить мне любая отлучка из дворца, как и малейшее проявление истинных чувств к тебе. Прошу, прости, что холодна, но сердце мое страдает в разлуке. Думаю, сегодня сможем свидеться в обычном месте, супруг мой уезжает на встречу с Домицием. Твоя». Сердце забилось, охваченное сильнейшим волнением, кровь прилила к щекам, и он, упав на колени, возблагодарил богов за счастливую весть.

Невий немедленно отдал приказ седлать коня и дать знать Юлию Лупу, чтобы готов был сопровождать. Но, отъезжая от дома, они не заметили фигуры, закутанной в темный плащ, выскользнувшей из двери вслед за ними.

Сияющая Лара, довольно сжимая увесистый кошель, плату за услуги и молчание, провела Макрона полутемным коридором в темную кубикулу, посетовав, что никто не предупредил заранее о намеченном визите. Но тем не менее столик был накрыт мгновенно с учетом требовательных вкусов гостей, хлынул из трубы поток теплого ароматного воздуха, из-за стены полилась нежная мелодия свирелей, молоденькая рабыня усыпала пол душистыми лепестками и омыла гостю руки.

Ожидание несколько затянулось. Макрон занервничал, думая, что Клавдилла уже не придет. Но занавес наконец откинулся, и порог переступил человек, закутанный с ног до головы.

– Я заставила тебя ждать. Прости, – сказала Юния, откидывая капюшон. Она произнесла эти слова так просто и спокойно, будто они расстались лишь вчера.

Не в силах даже пошевелиться, он смотрел, как она снимает плащ, садится рядом. Тяжкое чувство оцепенения завладело им. Вдруг это сон – прелестное видение пригрезилось, и ее нет в этой кубикуле. Но стоило ей погладить его огромную руку, как наваждение слетело, отпугнутое теплом нежного пожатия. Макрон ласково коснулся ее щеки и вдруг заплакал, все еще не веря, что она с ним:

– Любимая, как долго я ждал этого мгновения. За что ты так мучаешь меня? Твои равнодушные взгляды жгут, как ядовитые укусы аспидов. Я не могу сопротивляться отчаянию, что охватывает меня, стоит мне увидеть, как другой обнимает тебя. Терпение ушло из моего сердца, вытесненное безнадежной тоской по твоим поцелуям и признаниям. Скажи же, что любишь меня, повтори те клятвы, что давала здесь так давно.

Юния прильнула к его мощной груди не в силах вымолвить ни слова. Глубина его чувства не могла не затронуть ее пылкое сердце. Ей вспомнилось, как ярким цветком светилась любовь в ее душе и во время первого свидания в Капуе, и потом – уже в Риме. Так какое же истинное ее отношение к нему? Сможет ли она разобраться в своих чувствах? Гай и Макрон. Они одинаково ей дороги.

Сапожок – прямой потомок Ливии и божественного Августа, Макрон же – сын раба, вольноотпущенник, вознесенный капризной Фортуной. Гай – детская любовь, замешанная на крови первого преступления. С Макроном их тоже связало убийство. Гай – молод и красив, но и Невий привлекателен своей мужественностью и несокрушимой мощью, он закален в боях и интригах. Если ради Гая Юния сама готова на все, то Макрон, она была уверена, пойдет на любое злодеяние из-за нее. Может, оттого и делится сердце на две половинки, что избранниками стали слишком разные, но так страстно любящие ее люди.

Юния понимала, что обманывается, надеясь, что ей никогда не придется делать выбор в пользу одного. Ей хотелось сохранить их обоих. Однако отчего такая уверенность, что Макрон все-таки проиграет в этой нелегкой борьбе двух половин ее сердца?

Она и сама расплакалась, не сумев понять свою душу. Но Невий по-другому растолковал причину ее слез, устыдившись своей настойчивости. Его возлюбленная так страдает, вынужденная скрывать любовь к нему, а он еще осмелился ненавидеть ее. Глупец, как он мог сомневаться в ее верности?

Макрон пылко покрыл поцелуями мокрые щеки и нетерпеливой рукой сорвал паллу, оставив подругу в легкой тунике. Желание захлестнуло их обоих, и Юния презрела все запреты, с пылкостью необузданной вакханки отдавшись своему любовнику.

Прильнувшая к потайному отверстию темная фигура внимательно наблюдала, даже ни разу не отвернувшись во время любовных ласк. Едва последний покров упал с обольстительного женского тела, как глаза подглядывающего изумленно округлились. В жизни он еще не видел подобного совершенства. Теперь он с уверенностью поклялся бы, что ради этой неземной красоты можно и положить предел своей жизни, как сделал это его близкий друг.

То, что Макрон и Юния – любовники, Ироду уже было известно из откровений самого Макрона, но он не ожидал, что тот влюблен настолько сильно. Его слезы тронули бы самое черствое сердце – Агриппа видел, как он страдает. Ирода удивило и то, что сама Юния, похоже, искренне любила префекта претория. Блеск ее темных глаз свидетельствовал в пользу этого. Сцена, разыгравшаяся перед его взором, перечеркивала все прежние домыслы, это смущало, разогревая любопытство. И он терпеливо ждал. Что же скажут они друг другу, когда уляжется любовный пыл?

– Больше нельзя, – прошептала Юния, пытаясь отстранить от себя Макрона. – Харикл запрещает, говорит, я могу повредить ребенку.

– Я соглашусь лишь ради моего сына, – ответил Невий, нехотя подчиняясь.

– Почему твоего? – спросила Клавдилла. – Ты разве не допускаешь мысли, что я ношу ребенка Калигулы?

Макрон отодвинулся и надолго замолчал, пытаясь подсчитать в уме, сколько времени прошло со дня их последнего свидания. Конечно, он не был уверен в своем отцовстве. Он отдавал себе отчет, что истину знает одна Клавдилла. Последняя близость была меж ними в день Луперкалий.

…Он еще тогда опоздал на свидание из-за суеты праздника. В воздухе витал противный запах паленых козлиных шкур – в тот день множество козлов было принесено в жертву Фавну. А по улицам бегали одержимые луперки, жрецы Фавна, одетые в вонючие шкуры, украшенные венками, и хлестали всех без разбору кровоточащими ремнями из шкур сегодняшних жертв. Тогда им с Юнией долго пришлось сидеть в ароматной воде купальни, чтобы избавиться от навязчивых запахов… Неужели в тот день и была зачата новая жизнь?..

– Так чей же ребенок у тебя под сердцем? Мой или Гая Цезаря? – поинтересовался он, оставив подсчеты. – Мне важно знать.

– Важно? – язвительно спросила Юния. А за тонкой перегородкой Ирод напряг слух, чтобы не пропустить ни слова. – Но я не собираюсь отвечать на твой вопрос. Осталось прождать положенное время, и, когда ребенок родится, ты сможешь догадаться и сам, чей он.

Макрон с удивлением посмотрел на возлюбленную, ее резкий тон озадачил его. Не разгневалась ли она на его недальновидность? Кто поймет женское сердце? Может, она не сомневалась в его уверенности в отцовстве, а он так глупо принялся расспрашивать ее? А может, опять играет с ним, как кошка с мышью? Невий вздохнул и примирительно сказал, не решившись настаивать:

– Что ж, подождем. Храни свою тайну, но это не помешает мне надеяться, что малыш родится похожим на меня.

– Подождем, – слабым эхом откликнулась Юния, тая в полумраке усмешку.

За стеной Ирод удивленно присвистнул. До чего ж хитра жена императора! Скажи она, что ребенок Гая, была бы ревнивая ссора и, зная непреклонный характер Макрона, можно было ждать полного разрыва отношений. А нет страшней врага, чем бывший любовник! А скажи Юния, что он отец, не ведать ей покоя. На какие только безумства не пойдет Макрон, добиваясь, чтобы ребенок носил его имя. А к чему Юнии навлекать гнев супруга и лишаться величия? Она умело оттянула неминуемое торжество правды. Агриппе стало ясно, что ко времени родов в живых останется лишь истинный отец ребенка. И он решил выяснить, кто же этот счастливец. Внимание его вновь привлек разговор любовников, и, прислушиваясь, он почувствовал, как от ужаса дыбом поднимаются волосы на макушке. Такого поворота он не мог ожидать.

– Ты удачно все продумала, – говорил Макрон. – Когда я привез в сенат сообщение о смерти Тиберия, там уже вовсю обсуждалось, что малолетний Гемелл втянут в плохую компанию поклоняющихся богине перекрестков. Поговаривали, что именно Геката покарала его падучей. В открытую заявлялось, что внук Тиберия, о котором еще ранее ходили слухи, незаконнорожденный, что он недостоин делить власть с сыном прославленного Германика.

– А ведь он и вправду сын Сеяна, – заметила Юния. – Все мои интриги против этого мальчика завершились бы удачно и Тиберий окончательно вычеркнул бы его из завещания, приказав, скорее всего, тихо удушить во сне, если б этому не помешало письмо Друзиллы.

– Мы тогда были на волосок от гибели…

– А я – от брака со спинтрием. Наверное, Тиберий дольше всех оставил бы меня в живых. Сейчас вспоминать об этом даже смешно. Помнишь лицо Авла Вителлия? Казалось, он лопнет от самодовольства. Сейчас он самый большой льстец при дворе нового императора. Боится, что припомнится ему эта обида.

– А ты собираешься мстить? – спросил Макрон.

– Нет. К чему? Скорее всего, он тогда выпросил мою руку у Тиберия, оскорбленный тем, что я отказала ему в близости. – Смеясь, Юния рассказала Макрону о неудачной попытке Вителлия, закончившейся позорным падением на пол.

Ирод за стеной тоже от души посмеялся, но смех вскоре умер, едва припомнилось сказанное о Гемелле. Разговор зашел о прощании, и он ретировался, сообразив, что более ничего интересного не услышит.

Какую интригу плела Юния против Гемелла? Чем помешало им письмо Друзиллы? И что, в конце концов, за заговор готовили они? Эти вопросы оставались без ответа. Но Агриппа уже прикидывал, кто может ему на них ответить. И три имени всплыли в его гибком и хищном разуме.