XLIV

Император сидел в высоком кресле слоновой кости и безотрывно смотрел на огонь в очаге. Языки пламени плясали перед ним замысловатый неповторимый танец, потрескивали поленья, выбрасывая пучки ярких искр. Тиберий вспомнил слова Нервы о том, что человек может без конца смотреть на игру огня и перекаты морских волн.

Отсветы пламени ложились на его изможденное старческое лицо. Резкие глубокие складки прорезали щеки, тени сгустились под глазами, взор утратил свою пронзительность. Цезарь сразу постарел после приезда неизвестного немого раба, вручившего ему резную капсу, полную отравы. Сколько надежд рассыпалось в прах, стоило развернуть первый свиток! Гемелл – не родной внук, в нем нет и капли его крови. Проклятый Сеян! Через пять лет после своей смерти он нанес самый страшный удар! Тиберий Гемелл – незаконнорожденный! Проклятая Ливилла! И кто теперь решился вытащить на свет, казалось, навек забытое ненавистное прошлое?

Тиберий поворошил палкой поленья, снопы искр взлетели, осветив на миг дальние уголки комнаты. Мелькнуло лицо бронзового Августа в углу. Тиберий с ненавистью вперил взгляд в сгустившийся мрак, но уже не смог ничего рассмотреть, кроме смутного силуэта. Ему вспомнилось, как разбивали мраморные статуи всемогущего Сеяна, весь Рим был засыпан осколками. Тот, кому воздали столько почестей, был в одночасье низвергнут в прах и забвение. Но мстительные Маны не дремлют, тень Сеяна не обрела покоя после того, как толпа надругалась над его телом, а отрезанной головой играли вместо мяча. И эта подлая тень нанесла коварный удар прямо в сердце своего палача. Тиберий тяжко вздохнул, голова его поникла на грудь. Он считал, что уничтожил этот проклятый род предателей. Даже малых детей Апикаты и Сеяна не пощадил он. Мальчишка Капитон Элиан, когда его тащили в темницу, догадался, какая участь его ждет, а несмышленая Юнилла все расспрашивала, за какой проступок она страдает, и просила лучше высечь ее розгами. Тиберий далеко простер свою ненависть, заставив палача надругаться над маленькой девственницей, чтобы потом удушить ее и мальчишку. Их жалкие трупы долго еще лежали на Гемонии, и некому было забрать их, потому что Апиката, не выдержав страшного позора, еще ранее покончила с собой.

Тиберий усмехнулся, оскалив зубы.

Неожиданно перед ним предстало лицо Сеяна во время обвала, когда тот своим телом заслонил его от падающих камней. Тяжелые капли пота катились по лбу, жилы вздулись от немыслимого напряжения, рукава туники лопнули. Сильная боль искажала его потное, пыльное лицо, острые камни нещадно били по спине. Все погибли тогда, лишь они выжили, вышли невредимыми из кровавой мясорубки. Друг! Лучший, верный, самый надежный! Тиберий мучительно застонал от боли, иглой пронзившей сердце. Друг!

Будь проклят Рим! Рим – город заговорщиков, отравы и кинжалов! Будь проклята Ливия, навязавшая ему власть! Тиберий внезапно осознал, что спокойно и счастливо он проводил свои дни только во время добровольной ссылки на Родосе, когда никому был не нужен и все забыли о нем. Почему он сам был настолько слеп, что стремился обладать силой и обрести могущество? Но лишь в старости осознаются ошибки, когда уже невозможно что-либо изменить.

Все, кого он любил, покинули или предали его, никого не осталось рядом. Випсания была первым звеном в этой цепи разочарований, ее безжалостно отняли у него ради похоти бесстыжей девки, дочки самого Августа. Затем Сеян – старый друг, всегда бывший рядом в трудные мгновения, готовый пожертвовать жизнью ради друга, но… тайком готовивший захват власти, отравивший единственного сына и укравший у Тиберия родного внука теперь, уже после своей бесславной смерти. Кокцей Нерва, уморивший себя голодной смертью. Тиберий вспоминал, как сенатор боялся приездов Макрона, привозящего с собой новые доклады о казнях, судах и самоубийствах. Старый патриций, знаток законов и автор юридических трудов, Нерва бросил Рим, последовав за своим императором подальше от дворцовых интриг, от происков сиятельных сенаторов, но спрятаться от дел империи ему так и не удалось. Кровавые репрессии Макрона только усугубили его желание уйти из жизни, старик не мог больше выносить и непристойных оргий на Капри. Он не стал дольше терпеть ложь друга о том, что сладострастные спинтрии – бедные сиротки и Тиберий жалеет их, дав приют. Затем Фрассил. Всемогущим богам было угодно забрать и этого последнего друга. Тиберий чувствовал, что меж ними во время последнего свидания осталась какая-то недосказанность. «Но я рад, что наконец-то свободен от страха в душе, – последнее, что произнес тот перед смертью, – ведь ты всегда был змеей на моей груди, готовой ужалить. Жди свою змею!» Глухой стон опять вырвался у старого императора. Уж он-то не прозевает! Эта последняя смерть подкосила его, заставила принять мучительное решение вернуться обратно в Вечный город.

Послышались тихие шаги за занавесом. Харикл! Опять принес целебный отвар и мазь от боли в ногах. Тиберий поморщился: эти средства стали совсем бесполезны, но менять врача не хотелось, он привык к старому молчаливому Хариклу. Цезарь хлопнул в ладоши, и врач опасливо приподнял занавес.

– Харикл, ты не нужен мне сегодня! Пусть зайдет мой писец!

Раб беззвучно появился, не успела опуститься тяжелая ткань.

– Пиши! Марку Юнию Силану, – четкие быстрые фразы выстреливали, будто камни из пращи, – прибыть на Капри в пятидневный срок с подробным отчетом о сенаторских голосованиях. Невию Серторию Макрону. Прибыть в пятидневный срок с отчетом о судебных процессах и о происходящем на границах империи. Добавить к докладу отчеты наместников южных провинций и Цизальпийской Галлии.

Раб поднял голову от восковых табличек, где быстро черкал стилем.

– Отослать немедленно. И еще: пусть письма отвезет Германн, а перед отплытием зайдет ко мне, я лично дам ему указания. Вон!

Раб убежал, и Тиберий остался в одиночестве. В тишине он слышал, как беспокойно ходит за занавесью Харикл, позвякивая баночками с настойками. Тиберий крикнул, чтоб и он убирался прочь, а сам принялся размышлять, перемежая мысли с воспоминаниями.

Через пять дней должны прибыть два человека, одному из которых он пока доверяет. Всеобъемлющая власть Макрона уже начала настораживать Тиберия. Силан пока еще не натягивал узды, что набросил на него цезарь. Он оправдывал доверие цезаря тем, что во всем действовал по его указке, не проявляя самостоятельности. Но префект претория… Вначале тот явно благоволил Калигуле как возможному наследнику, а теперь посылает письма с вопросами о здравии и успехах Гемелла. Он успеет покинуть заходящее солнце, чтобы повернуться к восходу. Хитрый старый лис! Кто сказал бы сейчас, что его предки рабы? Макрон создан для дворцовых интриг, он искусно скрывает под внешностью грубого солдафона гибкий, отточенный ум.

Тиберий взял в руки восковые таблички и стиль, что оставил для него писец. Начертал в задумчивости несколько слов, стер, опять начертал, уложил в капсу и кинул небольшой предмет, который достал из синуса тоги.

Вошел Германн, почтительно приблизился, заслонив мощной спиной тлеющий очаг.

– Вот, возьми. – Тиберий протянул ему капсу. – Вручишь лично префекту претория вместе с остальными письмами. Отправляйся сегодня же!

Германн бесшумно удалился. И опять навалилось одиночество. Будь неладен этот день рождения! Он принес с собой одни неприятности. Недобрый сон, обеспокоивший его, затем приезд неизвестного немого раба с этими письмами. Сон продолжал тревожить цезаря. Он видел дивную статую Аполлона Теменитского, которую незадолго до этого приказал вывезти из Сиракуз, чтобы поставить в библиотеке нового храма божественного Августа, отстроенного после пожара. Статуя явственно произнесла, что Тиберию не придется освятить ее. Но рядом уже не было Фрассила, готового разъяснить это знамение. И тут – точно гром среди ясного неба – известие, что Тиберий Гемелл прижит Ливиллой от Сеяна.

Тиберий грубо прогнал тогда всех сенаторов, заперся и приказал никого не пускать. Пять дней провел он, не желая ни с кем встречаться. Немого раба подвергли самым жестоким пыткам, но так и осталось тайной, кто передал эту капсу. Тиберий знал, что Павел Фабий Персик был любовником дочери Ливиллы, он убедил, по наущению Ливии, эту глупую гусыню притвориться больной перед самой помолвкой с Сеяном. И именно Фабий, едва префект претория был арестован Макроном, немедля отправился на Капри к императору, чтобы самому осудить старого друга перед лицом Тиберия. Его не тронули, пощадили, имя его ни разу не всплыло во время судебного расследования. Потом он даже стал консулом. Неужели он был настолько глуп, что решился утаить письма Ливиллы о том, что Гемелл – сын Сеяна? Кто же в Риме проведал об этом и выкрал доказательства двойного предательства Фабия? Был ли Павел сам настолько неосторожен, что, запечатывая капсу, уронил туда свое драгоценное кольцо? Или это знак, что капсу взяли именно у него?

Тиберий устал ломать голову над этой загадкой. Когда в уме всплыло имя Калигулы, он отбросил эту мысль. Змееныш не настолько изощрен, к тому же уже довольно долго находится на острове. Кто? Кто? Тиберий не находил ответа. Сотни имен, но ни одно невозможно увязать со случившимся. Столько лет хранивший эту страшную тайну Фабий никому не доверил бы ее. Несомненно, что сам Сеян когда-то передал Павлу эти письма. Да, скорее всего Сеян в надежде, что власть достанется хотя бы его отпрыску. Фабий мог и солгать, что отрекается от друга, потому что на тот момент на шее Элия уже затянулась тугая петля, а сделать это ради спасения Гемелла.

Теперь Калигула – единственный законный наследник. Сын прославленного Германика. Видно, от судьбы не уйдешь. Пусть империя достается ему, пусть. Но недолго он пробудет у власти. Его убьют. Сам Фрассил сказал Тиберию, что не быть Калигуле императором. «Для него это так же возможно, как пересечь верхом на коне залив между Байями и Путеолами», – сказал тогда астролог. Обманул? «Жди свою змею…»

Измученный ум наконец нашел верное решение. Тиберий с облегчением свесил голову на грудь и заснул перед теплым очагом.