Глава вторая

Небольшой отряд терских казаков из Моздокского полка Отдельного Кавказского корпуса гарцевал по звонким булыжникам узких парижских улиц. Стояло прохладное лето 1814 года, время было послеполуденное. Лохматые бурки наездников, как и положено в чужом краю, вместе с саквами – переметными сумками – были приторочены за седлами, чтобы в случае внезапного нападения неприятеля не мешали работать острыми шашками, сейчас запрятанными в ножны, мерно бьющиеся по пыльным сапогам. Неприятель был раздавлен, опасаться было некого, по губам казаков гуляла стойкая улыбка победителей. Лишь изредка от старшего, едущего впереди, доносилась ненужная команда:

– Подтяни-ись!

Но казаки и ухом не вели. Сбитые на затылки папахи из шкур молодых барашков со свисающими набок белыми курпеями открывали высокие загорелые лбы, молодецки ухмыляющиеся лица как бы нагло показывали, кто стал хозяином бывшей непобедимой наполеоновской империи. На узких наборных поясах, перехватывающих черкески, свободно покачивались длинные кинжалы с небольшими ножами рядом. По обеим сторонам грудей, как зерна в кукурузном початке, блестели в газырях медные гильзы патронов. Но жители острова Ситэ, самого центра французской столицы, находящегося посреди реки Сены, при виде диковатого на первый взгляд воинства не спешили ускорять шаг, они еще пребывали в разморенном послеобеденном состоянии. Да и докучали эти незваные гости не особенно – не хватали первого встречного за грудки, не наезжали конями, не отбирали сумки с продуктами. Они словно подчинялись древнему правилу: завоеванное обязательно пригодится самим. Из группы пешеходов иной раз метнется в сторону казаков злой взгляд какого-нибудь молодого задиры или засветится лукавая улыбка юной особы, и снова видны лишь склоненные головы представителей покоренной нации, молчаливо кивающие в такт неспешным шагам.

– Глянь, какая ла фам, – разбитной светловолосый урядник кивнул мерно качающемуся в седле черноглазому соседу на спешащую навстречу девушку в широком светлом платье и красной безрукавке. – Я как-то встречал ее недалече от нашего постоя. Ишь как задницей виляет, прямо чистый иноходец.

– Какая там ла фам, когда она и до ла фили еще не доросла, – обернувшись на голос, упредил дружка-соседа станичник на вид постарше, едущий впереди. – Вишь, вместо сисек алычиные упырья торчат.

– Это ей оборки на грудях дигните портят, – не согласился с ним напарник, такой же молодой казак, как и его дружок. – А ежели присмотреться сквозь фасоны, то все при ней, как оружье при казаке.

Девушка, ощутив на себе внимательные взгляды бравых и крепких парней, оглянулась на идущего чуть позади нее долговязого молодого человека, затем откинула за спину густую метлу светлых волос и раскрылась в приятной улыбке, подсвеченной жемчужными зубами. Носки красных туфелек начали выскакивать помедленнее из-под подола длинного платья, свободный конец широкого красного пояса, завязанного на узкой талии, сильнее закачался в разные стороны, за кружевными оборками на одежде четче обрисовались бугорки небольших грудей. Она выделила из всего строя подтянутого казака, уже виденного ею не единожды, и послала ему воздушный поцелуй.

– Наверное, она из простолюдинок, озабоченная на ларжан, – ухмыльнувшись, продолжал бессовестную оценку парижанки казак постарше и аж присвистнул. – А она и правда как пряник медовый.

– Она ла вотре, подружка как раз для нашего брата. Жаль, что ларжану в карманах ильняпа, все успел прогулять, – вмешался четвертый наездник с черными густыми усами и крутыми бровями на смуглом лице. – Вчерашним вечером я с такой до первых петухов караул нес. До сей поры ноги ватные.

– Ла филь ком се тре бьен, – присоединился к разговору еще один молодой джигит с крученой нагайкой в руках. – Хоть и не наших кровей, но красивая, чертяка.

– Кончай ванзейскую речь! – донеслось от возглавляющего отряд широкоплечего казака. Развернувшись в седле, он грозно трепыхнул тонкими ноздрями. – Сетребье-хренебье, скоро совсем по-казацки гутарить перестанете.

– До ванзеев нам еще доскакать надо. А что, у этих мусьев язык красивый, – гоготнул следовавший за ним здоровенный детина. – Недавно один из штабных господских подсказал, что черепки, которыми они свои крыши покрывают, прозываются тюиль. У нас так татары по-русски бають: тюиль-доиль.

– Я сказал, кончай разговоры! Головы уже совсем потеряли! – незлобиво повторил старший и под сдержанный смешок подчиненных добавил: – По ночам одни караульные в секрете, остальные как фазаны по куширям.

Над отрядом повисла сдержанная тишина, нарушаемая лишь цокотом копыт. Дисциплине казаков могли позавидовать даже великие завоеватели. Кинув заинтересованный взгляд на того из служивых, который первым завел разговор, девушка еще раз подмигнула ему, на мгновение приостановилась и сразу пошла дальше. На ее высокой шее переливалась искорками золотая цепочка с разноцветным медальоном, видным за воротником платья. Ее провожатый суматошно зарыскал длинным носом по сторонам. Казак, помеченный большими голубоватыми зрачками парижанки, до боли в ладонях сжал нагайку, сплетенную из узких сыромятных ремней.

– Моя будет! Вот вернемся с патруля – и найду. Как-то я ее уже видел, недалеко от наших квартир живет, – упрямо изогнув бровь, негромко поклялся молодой урядник, на тонком лице которого вспыхнул жгучий румянец. – Ставлю десять монетов.

– А я этих монетов принять не откажусь, – тут же согласился его товарищ, но не утерпел и предупредил: – Смотри, Даргашка, наш Ермолов за мусьев с мадамами издал новый указ.

– Сам смотри, Гонтарь, а я словами не кидаюсь. И об указах новых пока не слыхал.

Старший отряда уже заворачивал своего кабардинца на небольшую площадь, над которой вознесся ажурным каменным плетеньем высокий собор с острыми, как хребты Кавказских гор, шпилями колокольни, расположенной сзади. Впереди, между двумя широкими башнями, в лучах солнца засияла разноцветным витражом стеклянная роза. Путь конников лежал дальше, к каменному мосту через неспешную Сену, за которым раскинулся огромный город, построенный из желтовато-розоватого туфа.

За месяцы, которые Дарган со станичниками провел здесь, он успел свыкнуться с постоянным розовым светом, разлитым вокруг, в котором так прекрасно выглядели местные молодые девушки. На самом же деле все они на лицо были погрубее черноглазых, с тонкими чертами лиц, узких в талии терских казачек, живущих на родине, у подножия гор Большого Кавказа. Несмотря на обходительную вежливость, предупредительность и галантность, до которой некультурным на их фоне казачкам было далеко, особого желания овладеть ими они не вызывали, хотя молодая южная кровь затачивала чувства воинов до остроты гурдинского кинжала. Казаки ночами часто уходили на телесный промысел к безотказным и страстным чужачкам, возвращаясь от них умиротворенными, почти любящими этот далекий странный край и этих чувственных женщин, так умело заставляющих их на время забывать о неприступных горах, о родных и близких, живущих на другом краю земли. Но розовый свет был одинаков что там, что тут. Только здесь он так окрашивался камнем такого же цвета, а там – утренними лучами солнца, освещающими белоснежные вершины первозданных гор. Туда, на родину, к тем, родным женщинам, тянуло здорово, с каждым днем все сильнее.

Обогнув собор и процокав узенькой улочкой до берега реки, обложенного каменными плитами, отряд готовился уже ступить на край моста, как вдруг из-за странного гранитного зверя с цепью во рту вышла та самая девушка, что повстречалась казакам за несколько переулков отсюда. Поодаль болтался длинноносый нескладный парень. Выдернув из-за пояса расшитый цветами белый платок, она поцеловала его край и протянула в сторону Даргана. Привстав в стременах, тот под усмешки станичников тонко присвистнул.

– Откуда она взялась-то? – недоуменно передернул он краями черкески, обшитой на плечах галунами. – Вроде сзади ее оставляли.

– Так мы ж петлю вокруг их церкви сделали, а она напрямки прошла, – гоготнул ему в ухо товарищ.

– Гляди-ка, умылилась баба, неровен час тут и свадебку сыграем. Чапуру для вина из дома я прихватил добрую.

Со всех сторон посыпались соленые шуточки, заставившие строевых коней беспокойно запрядать ушами. Старший над казаками всем корпусом развернулся назад и зычно гаркнул:

– Это когда ты успел мамзель оприходовать, голова твоя беспутная? Своих скурех на Тереке было мало? Года два, как из малолеток, а уж джигитовать по хатам вздумал.

– Дядюка Федул, ты ж мне и нянюка, и кунак, все про меня знаешь, – покраснев, стал открещиваться молодой казак. – Никогда я с ней не встречался. Может, ошиблась, спутала с кем, ведь казаков на постое тут много.

– Куды ошиблась, ежели вся до тебя устремилась. Вот… на наше несчастье, татарский выпестыш, породнился твой прадед с чеченским тейпом, – ощерился Федул и хлестнул коня плетью под тугое брюхо. – В намет, в отца и сына!… Еще приказы ругательные из-за вас я от штабных не получал!…

Отряд упруго сорвался в слаженный галоп, по каменным плитам древнего моста зацокали подкованные копыта боевых коней, заглушая взрыв непристойного хохота. Изогнувшись с седла, Дарган выхватил из руки девушки платок, торопливо запихнул его за отворот черкески, не преминув поморгать красавице светлыми глазами, жадными до любви. Она так и осталась стоять на краю моста, чем-то похожая на птицу, готовую взлететь.

А вечером Дарган с Гонтарем уже рвались с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, башлыки развязаны, папахи заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду-племени, более гордого и свободолюбивого, нежели московские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал-гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимое среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное воинство, согнанное сюда со всех концов огромной страны, еще издали замечало казака и считало за благо свернуть в сторону.

Так получилось и сейчас, когда неожиданно возникший патруль, состоящий из нескольких солдат, попытался было преградить дорогу терцам длинными ружьями.

– А куда это мы засобирались, господа казачки? – грозно вопросил унтер-офицер, командовавший патрулем. – Показывайте пропуск, иначе завернем в обратную.

– Какой пропуск?! Эта территория под контролем нашей сотни. – Дарган тут же отставил ногу и схватился рукой за кинжал, Гонтарь немедленно последовал его примеру.

– По дневному патрульному делу – так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, – заартачился и унтер, большим прокуренным пальцем отводя назад курок, торчащий над прикладом ружья. Солдаты не спеша сняли с плеч оружие, а их командир с ухмылкой добавил: – Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.

– А тебе что, завидно? – насупился Дарган.

– Не завидно, но не велено. Да и завидно тоже, – решил сознаться служивый. – Не одним же вам бабские панталоны стаскивать.

– А ну с дороги, сермяжник, – наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Урядник явственно ощутил, как вместе с ним напрягся всем телом и Гонтарь. – Не доводи до греха, потом разбираться будет некому.

– Но-но, полегче, дикое племя, – подаваясь назад, стушевался служивый. – Откуда мне знать, из каких вы рот-батальонов.

– Из Моздокского полка.

– Ясное дело, по черкескам видать… Уж и пошутковать нельзя.

– Отпусти ты их, Василий, не видишь, они только с гор спустились, – косясь на казаков, подсказал один из солдат постарше. – Они без нас где хочешь проскочат.

– Не держу я их, Кирьян. Они люди вольные, их дело, перед кем и за что отвечать.

Но Дарган с Гонтарем уже не слушали объяснений солдата, они скоро и мягко ступали по жестким булыжникам мостовой мягкими чувяками, пошитыми из выделанной кожи, направляясь к небольшой площади. Дарган знал наверняка, что девушка, одарившая его платком, тоже станет искать встречи с ним, потому что они оба давно хотели ее. Так бывало и у них, на Тереке, когда с одного взгляда начиналась долгая совместная жизнь, для приличия освященная в станичном молитвенном доме. Так, наверное, было принято и здесь. К тому же после войны французские женщины к победителям, какой бы национальности они ни были, относились больше с любовью, нежели с неприязнью. Это было связано с тем, что много их мужчин погибли в последних ужасных битвах, потому и возникла необходимость восстановить население страны с помощью вот такого нехитрого способа. Так объясняли любвеобильность местных дамочек умные головы, и это была чистая правда. Недостатка в женщинах в Париже не ощущалось со дня входа в прекрасный город русских войск.

Едва вырвавшись за кордоны, состоявшие из небольших групп уланов и гусар, отдельно от которых гарцевали на холеных дончаках, кабардинцах и ахалтекинцах разномастные казачьи отряды, Дарган поспешил на круглую площадь, вымощенную тесаным булыжником, расположенную перед каким-то зданием, таким громадным, что с одного раза его невозможно было охватить взглядом. Это была гора из круглых каменных колонн и блескучего стекла, у подножия которой всегда толпилось множество людей, в том числе и молодых девушек. С высоких ступеней разные люди говорили пространные речи, после которых горожане начинали еще добрее относиться к чужеземным воинам, занявшим их город и страну.

Казаки уже подходили к зданию, и тут из толпы выбежала та самая девушка и поспешила Даргану навстречу. Он приостановился, подбоченился и откинул голову назад. Девушка застыла напротив, прижала руки к груди. Наверное, она ждала, когда Дарган первым сделает шаг к ней. Но соблюдение мужского достоинства было главной заповедью для любого казака, хотя в родной станице Стодеревской, что расположилась по левому берегу Терека – естественной границе между Россией и немирной Чечней с частью Дагестана, девок Дарган перещупал немалое количество. Была и душенька, к которой наведывался, когда в штанах особенно чесалось. Не дикие татары-нехристи, юнцами сбивавшие страсть на ишачках с ослицами, а православные, пусть и отбивавшие по каждому пустяку поклоны своим богам-истуканам. Осталась там и подружка, которую прочили ему в невесты.

Но это было далеко, за лесами, за полями, за холодными российскими туманами. А здесь было тепло и почти безопасно. Скосив глаза на притихшего за спиной Гонтаря, Дарган проглотил комок в горле, опустил руки вдоль туловища. Он действительно не знал, с чего нужно начинать. Дома казак сразу попытался бы обнять, поцеловать девушку, а тут неизвестно, что из такой выходки получилось бы. Тем более что позади иноземки опять закачался тот самый нескладный парень, который сопровождал ее в первую встречу возле моста. Сузив глаза, Дарган смерил провожатого с головы до ног неприветливым взором, снова посмотрел в лицо девушке и только сейчас словно открыл, что она действительно была хороша собой. Высокий белый лоб, тонкие ниточки светлых бровей, большие серовато-голубые зрачки с темными ресницами над верхними веками. Ресницы неспешно опускались и снова поднимались, будто пытались завлечь в небесную свою глубину. Ровный носик с небольшой горбинкой посередине заканчивался тонкими ноздрями, под которыми подрагивали сочные губы ярко-алого цвета. Когда они раздвигались, за ними виднелись ряды белых ровных зубов, будто нанизанных на нитку.

– Скажи ей что-нибудь, а то уйдет, – забеспокоился остановившийся поодаль Гонтарь.

Голос у него заметно подрагивал, наверное, иноземка понравилась и ему тоже.

– А что говорить, когда я ихнего языка не знаю? – продолжая выдерживать стойку джигита, поинтересовался Дарган. В душе у него было спокойно, но лицо девушки с подвижными чертами да стройная ее фигурка отзывались в области живота щекотливыми чувствами. И он тихонько добавил: – Может, про ларжан сказать? Черноус с Горобцом как-то учили, что они к деньгам слабость имеют.

– А если она еще девушка? – так же негромко засомневался Гонтарь. Черноглазый жгучий брюнет с жесткими усами, он был полной противоположностью своему другу, светловолосому, сероглазому, с белесыми бровями вразлет. Лишь румянец делал щеки обоих похожими на спелые краснобокие персики. – Патруль кликнет, и весь променад тут же закончится.

– От ларжана еще никто не отказывался.

– А он у тебя есть?

– Откуда.

– Тогда чего зря языком молоть. Лучше намекни ей, мол, самус.

– А что это такое?

– Вроде бы, по-ихнему так знакомиться надо. Я слыхал.

В этот момент иноземка, оценив нерешительность кавалеров, выдернула из-за пояса цветной платочек и взмахнула им перед собой. Дарган понял намек, оттопырив черкеску, вытащил точно такой же платок, выхваченный из ее рук на мосту, протянул его навстречу. Оба радостно засмеялись, чувство неловкости исчезло, уступив место любопытству.

– А вообще, скажи про ларжан, – наклонился вперед Гонтарь. – Дюже она красивая и смелая, такие в девках ходят недолго.

– Говорю тебе, что нету, – не переставая улыбаться, отозвался Дарган.

– Ты скажи, а я знаю, где взять. Намедни увидал, как хозяин нашего подворья схрон на базу устраивал. Несколько домов под квартиры отдал, две мастерские, конюшни. Богатый должен быть мусью.

– Да ты что! – быстро обернулся к нему дружок.

– И место хорошее, на перекрестке дорог, кого только сюда не заносило, – продолжал с убеждением рассуждать Гонтарь. – Навроде нашего моздокского пути, что из Персии в Россию ведет.

– А чего ты раньше-то язык проглотил?

– Не время, значит, было.

Дарган досадливо сверкнул глазами, но промолчал. Между тем, подавшись вперед, девушка быстро-быстро о чем-то заговорила, прищуривая большие светлые глаза, помогая себе округлыми руками. Разобрать ее лепет было невозможно, но настроение угадывалось. Кажется, она была довольна, что встретилась с приятным молодым человеком, и рада, что он пришел сюда.

– Самус? – выждав момент, с доброжелательной улыбкой сказал Дарган.

– Самус? – девушка перестала смеяться, наморщила лоб и повторила: – Самус… самус. О, ви-ви, месье, экскюзи, силь ву пле. Я учил рюсс плехо.

– Учила? А где?

– Не понимай… А, мон папа часто приезжал друг из Санкт-Петербург. Он мне рюсски говорил, учил. Я сама учился Сорбонн.

– Это ваша школа, что ли?

– Университет ихний, как Ломоносовка в Москве, – пояснил за спиной Гонтарь.

– Не понимай…

– Снова не то, – всплеснул руками Дарган. – Она ничего не соображает.

– Значит, барин какой-нито к ним приезжал, да и сама девка не из простых будет. А про самус, вишь, сработало, дай только время, – обрадовался Гонтарь за друга. – Теперь ее надо отсюда увести, чтобы оторвать от этого прыщавого. Наверное, это ее ухажер.

– Да уж, морду ему прямо тут не набьешь, – озабоченно покрутил головой Дарган и снова прислушался к лепету иноземки. – А что она хочет еще?

– Да кто ее поймет. Скажи, что желаешь инвит, мол, муа жуир.

– А что это? – насторожился Дарган. – Не обидится она?

– Не должна, Черноус при мне своей бабе так говорил.

– Ну и как?

– Довольная осталась.

Тем временем девушка быстро переводила взгляд с одного казака на другого, не смея вмешиваться в их диалог. Прижав руку к груди, Дарган указал пальцем на нее, потом махнул рукавом черкески вдоль улицы. Внимательно следившая за ним иноземка радостно замотала головой. Тогда казак кивнул на маячившего поодаль провожатого и громко спросил:

– А как с ним? Это не твой хахаль?

– Пардон? – чуть наклонившись, она сделала полшага вперед.

– Ну, твой жених? Месье вон тот, – повторил Дарган.

– Месье?! Жень-их?! О, но, но, – отрицательно качнула головой собеседница и протянула тонкую кисть в ту сторону, куда показывал казак. – Лонж… боалевард.

– Тогда полный ламур, – повеселел урядник.

Бросив сумрачный взгляд на долговязого парня, он нагло подцепил девушку под руку и потянул ее за собой. Она не сопротивлялась, даже не оглянулась на соотечественника, скорее всего по уши влюбленного в нее, лишь громко и радостно воскликнула, подтверждая, кто из парней ей дороже. Гонтарь взялся за рукоятку кинжала и, отпустив парочку на несколько шагов вперед, последовал за ними. Он был уверен, что точно так же поступил бы и его верный товарищ.

Но подобный расклад явно не устраивал отвергнутого жениха, не перестававшего вертеться посреди площади. Он высмотрел среди толпы народа патруль, состоящий из русских солдат, и, резко вскрикнув, бросился к нему.

Дарган насторожился, осмотрелся вокруг. От площади в разные стороны разбегались несколько тенистых улиц с домами из розового туфа. С левой стороны они поднимались на пологий склон, с правой – спускались вниз, туда, где на почти такой же площади стояло здание учебного заведения под чудным названием Сорбонна с бедно одетыми студентами, вечно толпящимися рядом. Когда отряд казаков патрулировал улицы острова, из резвых стаек молодежи вслед им частенько неслось улюлюканье, смешанное со свистом. Значит, сворачивать туда не стоило. Но за университетом начинался район с множеством кривых переулков, в которых можно было не только заплутать, но и спрятаться от преследования.

Покосившись на девушку, Дарган заметил, что она продолжала беспечно улыбаться. Он снова перемигнулся с Гонтарем, кивнул на крутой уклон справа. Друг понимающе опустил глаза.

В этот момент патруль, взбудораженный отвергнутым долгоносиком, перекинул ружья со спины на грудь и двинулся вслед за троицей. Вид усатых воинов в высоких головных уборах был весьма грозным, не обещающим ничего хорошего. Надо было что-то предпринимать, иначе разборки могли бы привести к плачевному результату. Казаку вряд ли удалось бы доказать, что мадемуазель напросилась в подружки сама, но и упускать добычу Дарган тоже не горел желанием, потому что девушка все больше нравилась ему.

– Аллюр? – сказал он ей чужое слово, слышанное от старших товарищей.

Кажется, им подгоняли лошадей.

– Аллюр?! – повторила она, насмешливо сморщив носик.

Девушка снова ничего не понимала.

– Ви, аллюр, то есть бегом.

Дарган опустил руку вниз и пошевелил двумя пальцами, затем легонько повлек подружку вперед, заставив ее быстрее переступать ногами. До нее дошло, она сразу посерьезнела, а когда Дарган указал на солдат за спиной, сама ускорила шаг. Но было уже поздно, один из патрульных припустил к ним рысью, а из переулка по ходу движения выперся конный разъезд из разморенных бездельем драгунов на холеных лошадях.

– Задержать, – обращаясь к конным, крикнул патрульный с ружьем наперевес. – Нарушение комендантского указа.

Драгуны тут же разъехались в разные стороны, образовав широкий полукруг, и вся троица оказалась как бы в ловушке. Осознав, что с подружкой оторваться от патрулей не удастся, Дарган обнял ее, вперился серыми зрачками в ее голубые омуты.

– Жди меня вон там, я приду, когда солнце скроется за домами, – он ткнул себя пальцем в грудь, затем показал на ступени, ведущие внутрь здания с колоннами. Вытянув кисть в сторону заходящего солнца, казак провел рукой вниз и повторил. – Когда солнце сядет, я обязательно приду, только ты подожди. A-a, досада, как ей объяснить!…

Дарган с надеждой зыркнул на друга, успевшего подобраться поближе, но у Гонтаря словарный запас тоже был небогатым, он лишь поджал тонкие губы. Девушка вцепилась пальцами в предмет своей любви, она напрягалась, силясь уяснить, о чем он пытался сказать ей. Наконец, повернувшись к солнцу, она как бы притянула его за край к земле, потом указала на себя и повела рукой к мраморным ступеням.

– Да-да, ты поняла, – косясь на всадников и бегущего к ним патрульного, обрадовался Дарган. – Ты мне понравилась, я женюсь на тебе… Не понимаешь? Вот досада!…

– Се мари авес, ла филь, – нервно сказал ей Гонтарь, уже ощетинившийся ежиком, и посоветовал: – Заканчивай с расставаниями, Дарган. Из их кольца мы вряд ли сумеем вырваться.

– Мариер авес… же мариер авес, – девушка схватилась ладонями за щеки, вмиг покрывшиеся красными пятнами, и восхищенно воззрилась на своего кумира.

Она словно забыла, где находится. Но Дарган уже не замечал ее, подцепив полы черкески, он шустро запихивал их за кожаный ремень на поясе. Его примеру последовал Гонтарь.

– Же… – попыталась она что-то сказать.

– Апре сон камарад, апре, – напряженным голосом перебил ее Гонтарь. – Все, милая, свидание закончилось, нам надо утекать.

– Мой друг прав, нам не до хорошего, – подтвердил Дарган, закатывая рукава черкески. – Теперь как бы изловчиться, чтобы поухватистей, – он напялил на глаза папаху и, не оборачиваясь, кивнул товарищу. – Хомутай гнедого, а там дело покажет. Отцу и сыну…

Дарган на глазок примерил расстояние до холки ближайшей лошади с громадным драгуном, сидящим в седле, вильнул зрачками на вторую с полусонным седоком. Резко оттолкнув девушку от себя, он кошкой метнулся к коню и через мгновение уже сидел позади всадника, неповоротливого из-за мешковатой формы. Столкнув его с седла, казак вырвал из рук драгуна конец уздечки, за которую тот пытался зацепиться, завернул морду лошади так, что по ее зубам застучали железные загубники. Конь взвился на дыбы, перенес мощное тело на задних ногах в обратную сторону. Подбегавший солдат застыл на месте с прижатым к груди ружьем, девушка едва успела отскочить на обочину.

Дарган оглянулся на друга. Сидя верхом на лошади, тот боролся с крепким седоком, не желавшим спрыгивать на землю. Тогда Дарган выхватил из-за голенища нагайку, полоснул драгуна по плечам, потом еще раз, уже по жирному бедру. Экзекуция подействовала, верховой соскочил с седла, словно его ошпарили кипятком. Не давая возможности опомниться третьему всаднику, казак огрел нагайкой и его, заставив наклониться к холке и дать шпоры коню. Путь был открыт.

По-разбойничьи свистнув, Дарган всадил каблуки под сытое брюхо скакуна и помчался вниз, к Сорбонне с тощими студентами, кучковавшимися возле входа, мимо магазинчиков, кафешек и других заведений, хозяева которых были рады любому посетителю, особенно русским, оставлявшим на прилавках весомые серебряные рубли – национальную валюту Российской империи. За спиной слышался дробный цокот копыт лошади, на которой сидел верный товарищ; на него можно было положиться как на себя. Да и Гонтарь имел полное право не сомневаться в надежности горячего и дерзкого друга.

– Стой, – раздался сзади запоздалый окрик солдата из патруля. – Вот разбойники, в душу мать! Стой, говорю, басурманово племя, стрелять буду!…

Тишину, стоявшую в центре огромного города, потревожил звук ружейного выстрела, но солдат дал промах. Через несколько мгновений прозвучал второй выстрел, тоже никого не задевший, который сделал пустившийся вдогонку верховой драгун. Но он не особенно торопился, скакал за казаками лишь до первого поворота. И тут же последовал третий выстрел, это пальнул в никуда один из неудачников, спешенных не по своей воле и только теперь опомнившихся.

Пригнувшись к гриве, Дарган поддал коня пятками под бока и завернул в переулок, по бокам которого стояли старые дома с островерхими крышами. Площадь с Сорбонной, похожей на королевский дворец, осталась позади, вдогонку казакам полетел пронзительный свист из группы ученой молодежи. Дарган подобрал верхнюю губу и ответил таким залихватским посвистом, что взмыленный рысак суматошно запрядал стоячими ушами. Казаку даже показалось, что вокруг тут же установилась мертвая тишина, наверное, от напряжения заложило перепонки, потому что цокота копыт долго не было слышно.

Дома помельчали, мостовая перешла в грунтовую дорогу, вокруг уже замелькали окраины, прижимавшиеся к берегу реки. Кони вынесли седоков к расположению какой-то кавалерийской части. Об этом совпадении оба только мечтали, потому что гнать лошадей к месту постоя своего полка было бы безумием – расследование назначили бы незамедлительно.

Спрыгнув с седел, казаки закрутили концы уздечек на ветках деревьев, росших перед полосатыми будками со шлагбаумом, и нырнули в глухой проулок, забитый зарослями чертополоха. Нужно было уносить ноги, пока наряды из военных патрулей не оцепили район и не пошли прочесывать улицу за улицей. Комендантские правила, установленные в поверженной империи с подачи Александра Первого, соблюдались в войсках неукоснительно.

Друзья появились в части, расквартированной по домам местных жителей, тогда, когда солнце уже коснулось краем крыш далеких городских домов, стоящих на другом берегу реки Сены. Терские казаки готовились к отбою, возле коновязи возились лишь те из них, которых назначили в ночной наряд. Гонтарь сразу отправился на квартиру, а Дарган прошел на конюшню, где в стойлах хрустели овсом два его коня – кабардинец и запасной дончак. Огладив кабардинца, он подкинул ему под морду еще жменю сухого зерна. Конь мягкими губами пощупал грубоватые ладони хозяина, фыркнул и отвернулся, как бы показывая, что и тому пора отправляться на отдых.

Но почивать было некогда. Выйдя за ворота, Дарган вновь посмотрел на покрасневшее солнце, уже наполовину опустившееся за высокие шпили дворцов, затем заскочил в небольшой флигелек, стоявший за хозяйской усадьбой. Вынув из висящей на стене саквы круг каймачьего сыру, он отбил кусок, разломил его на несколько частей, торопливо пожевал, остальное засунул обратно. Зачерпнув кружкой воды из бадьи, казак запил трапезу и сразу сунулся на выход.

– На ночные забавы собрался? – окликнул его Черноус, бывалый казак, заросший темной щетиной. Он сидел на табуретке, оглаживая на колене суконкой острую шашку. – Не к той ли мамзельке, что тебя возле собора поджидала?

– А то тебе одному ночами по лумырям шабалить? – огрызнулся Дарган, хотя на душе у него было неспокойно. На такие забавы он самовольно уходил в первый раз и не имел представления о том, чем они могли закончиться. – Схожу, коли приглашают.

– Пешкеш-то заготовил? – не унимался Черноус.

– А без него никак?

– А как без пешкеша? – вопросом на вопрос ответил казак и засмеялся. – Помнишь, небось, что у нас на Тереке за невесту тоже выкуп берут, да еще и оружием, потому он флинтой и называется. Да не дедовским вот такенным ружьем, а чем подороже. По подарочку и посмотрят, какой выкуп с тебя брать. Вот так.

– Пешкеша я не брал, я на серьезное не согласный. У нас в станице такие скурехи с душеньками, что чихирю не хватит обновку отмыть, и флинту берут или пистонным ружьем, или деньгами по его цене. А тут баловство одно, для приросту населения.

– Понравилась тебе мамзелька-то?

– С чего же тогда в ночные-то хаживать?!

– Гонтарь с тобой настроился?

– Нет, с него довольно.

Дарган вдруг вспомнил, что друг намекал на хозяйский схрон, который мусью устроил где-то на подворье, и подумал, что надо бы выбрать время и прощупать углы, чтобы опередить других охотников до чужого клада. А вдруг там таятся большие сокровища, за которые всегда можно будет выручить немалые деньги?! Зыркнув глазом по просторному базу, он вздохнул и поправил кинжал на поясе. Пора было отправляться на свидание.

– Тогда саул бул, казак, – оскалил белые зубы Черноус. – Будь здоров.

Дарган сразу заспешил по направлению к площади, расположенной недалеко от собора Нотр Дам, на которой он договорился встретиться с девушкой. Казак заметил вдруг, что патрулей на улице прибавилось, но особого значения этому не придал. Даже если солдаты начали искать именно его с другом, то вряд ли они чего добьются – среди терских казаков предателей не было. Он все еще был в сомнениях, правильно ли поняла его девушка и не помешает ли опять встрече ее долговязый ухажер. К тому же быстро темнело, в такую пору подружка и сама не захочет высовывать нос на улицу. Но как только пятки казака ощутили грубоватые камни площади, а взгляд его остановился на ступенях, ведущих в здание с колоннами, на душе у него отлегло. Даже в темноте можно было различить стройную фигурку в белом платье, стоящую на самой верхней площадке.

Дарган шустро взбежал наверх, схватил девушку за руки. Она прильнула к его груди, обдав душистым запахом, исходящим от светлых волос, прячущих струящуюся по шее золотую цепочку с разноцветным медальоном, упавшим между грудями. Урядник оглянулся вокруг, успел заметить, что за дальней колонной кто-то топчется, и по его спине вдруг прокатился неприятный холодок.

– Аллюр? – наклонился он к ее уху. – Или как его… лонж бульвар?

– Аллюр, аллюр, – радостно закивала она в знак согласия. – Ви, лонж боалевард, месье.

– Тогда опирайся о мое плечо, а то упадешь.

Они быстро заскакали по ступеням вниз. Выбежав на площадь, Дарган снова обернулся назад и заметил, как странная тень отделилась от колонны и заторопилась вслед за ними. Сомнений быть не могло, это был тот самый парень, который таскался за девушкой, как в бане березовый лист за голой задницей. Значит, история с патрулями в любой момент могла повториться, нужно было оторваться от навязчивого ухажера во что бы то ни стало. Тем более что в темноте раздался близкий цокот копыт, по крышам метнулись всполохи от горящего факела.

Схватив девушку за локоть, Дарган потащил ее в черный омут улицы, ведущей к церкви. На ее задворках под крепкими стенами колокольни он успел заметить несколько копешек сена, видимо, заготовленных монахами для своих нужд. Когда казаки находились в патруле, кони без понуканий несли туда всадников, стараясь на ходу схватить губами пучки добросовестно просушенной травы. Лучшего места для уединения отыскать было трудно, мешал только навязчивый стук каблуков за спиной.

Как только Дарган завернул за угол какого-то дворца, он придавил девушку к шершавой стене, а сам метнулся назад. Дождавшись, когда парень вошел в темноту улицы, он резким движением зацепил его за рукав рубашки и с силой рванул на себя, одновременно ладонью другой руки закрывая ему рот. Долговязый сунулся вперед, спотыкаясь о подставленную ногу, завалился на спину. Прижав его к мостовой, Дарган схватил незадачливого кавалера за волосы и пару раз крепко стукнул головой о камни. Парень обмяк, раскинул белые ладони в стороны и затих.

Дарган поправил папаху и кошкой направился к девушке, притихшей под стеной. Она вряд ли что-нибудь поняла, торкнулась в его лицо пылающей щекой, зашарила упругими губами. Он снова поймал ее под руку и повлек к освещенной факелами площади перед собором Нотр Дам. Вдоль кирпичной стены они заскользили на задворки, туда, где на ограниченном постройками пространстве были сметаны несколько копешек сена. По площади проскакал ночной патруль, по донесшемуся мягкому говору Дарган понял, что состоял он из кубанских казаков. Всадники завернули к мосту через реку, поленившись объехать церковь вокруг. Это был обычный маршрут патрулей от всех родов войск, совершаемый ежедневно и еженощно во имя тишины и спокойствия поверженной французской нации. Стук копыт скоро затих вдали, тишину нарушали лишь цикады, стрекотавшие в траве, пробивавшейся кое-где по бокам мостовой.

Наконец впереди показались невысокие плотные тени стожков, освещенных месяцем. Дарган втянул носом прохладный воздух. Запах хорошо просушенной травы и цветов защекотал ноздри, влился в грудь дурманящим настоем, заставляя расправить плечи. Девушка тоже почувствовала, как пахнет сено, она оторвала голову от плеча спутника, встряхнула волосами. Оба сделали несколько торопливых шагов и воткнулись в стожок.

Дарган облапил подружку поперек талии, уложил ее на основание копны и тут же полез рукой между ног. Наверное, она не ожидала столь стремительного натиска, потому что спохватилась только тогда, когда казак уже успел спустить шелковые трусы ниже ее колен, попыталась было сдвинуть ноги, но было уже поздно. Дарган расшвырял полы черкески, сдернул шаровары вниз, после недолгой борьбы нащупал манящее углубление и резко двинул задницей. Опыта ему было не занимать, в станице Стодеревской он частенько бегал к овдовевшей душеньке, старался прислушаться к советам старых казаков, учивших молодежь, как надо обращаться с бабами, чтобы и самому удовольствие получить и она не осталась бы в накладе. Старики говорили, что в этом деле важен напор, как в схватке с истинным врагом, иначе насмешки одолеют хуже татарской сабли.

Он поступил согласно казацкому учению. Подружка вскрикнула, настроилась выскользнуть из-под него, она с силой уперлась ладонями ему в подбородок, выставила колено вперед. Но Дарган был упорен, недаром, несмотря на молодость, казаки прочили его в сотники. Изловчившись, он бедром отогнул колено иноземки и снова налег низом живота. На этот раз получилось, но не как с душенькой – скользко и полюбовно, а туго, с резкой болью и отчаянным сопротивлением. Казаку показалось, что внутри у нее что-то порвалось.

Девушка вскрикнула, забилась подбитым фазаном, она со страхом в глазах продолжала упираться кулаками в его подбородок и оттопыривать зад, еще не понимая, что произошло. Дарган не останавливался, Он знал, что в этом деле главное – закрепиться на завоеванных позициях, чтобы не пришлось потом выглядеть сопляком-малолеткой, которого не стоило допускать до действительной службы. Ведь не зря станичники, из которых состояла почти вся сотня, уже сейчас старались прислушиваться к нему как к своему атаману – честь большая, ее удостаивался не всякий и не всегда.

Между тем в призрачном лунном свете стало видно, что в зрачках девушки принялись плясать настоящие языки пламени. Казалось, если их направить вниз, то они расплавят золотую цепочку с медальоном, скатившимся в ямку на горле, золото вспыхнет жгучим костерком, прожжет нежную кожу насквозь и уйдет в землю. С еще большим остервенением она взялась отодвигать от себя голову казака, одновременно пытаясь выскользнуть из-под него. Сипение и зубовный скрежет вот-вот грозились перейти в громкие вопли. Наконец она будто выплюнула какие-то слова, среди которых можно было разобрать шипящее:

– Ту сэ куш-шри, ку-ушри, ку-уш-шри-и…

Дарган не понимал их значения, но они злили его, словно имели нехороший смысл. Ему хотелось заставить девушку замолчать, ведь не он набился ей в дружки, а она сама приманила его к себе. Он уже готовился положить ладонь на губы подружки, когда со стороны площади снова прилетел цокот копыт. Девушка вскрикнула громче, чем обычно, рванулась в сторону. Дарган едва успел подмять ее под себя и зажать рот рукой. Но этого оказалось недостаточно, подружка ударила его коленом в пах, укусила за мякоть ладони и закричала так, что рядом взвыла бродячая собака. Стук подков изменил направление, можно было не сомневаться в том, что всадники услышали призыв о помощи.

Не дожидаясь, пока его стащат с девушки за ноги, Дарган вскочил, поддернул шаровары, собрался было броситься в темноту улицы и вдруг осознал, что бежать некуда, потому что конники в гусарских киверах разделились на две группы и взяли маленький дворик перед церковью в плотное кольцо. Иноземка вскрикнула еще раз, в ее голосе послышались злые ноты.

– Куш-шри, куш-шри, – повторяла она раз за разом, норовя ударить насильника ногой.

– Я за тобой не бегал, – ощерился Дарган. Он не понимал, почему эта девка вдруг так разозлилась, когда станичные душеньки при таких занятиях только млели от удовольствия и просили приходить почаще. – Сама завлекла.

Он приготовился принять неравный бой. Кто-то из верховых поджег смоляной факел, еще одна обмотанная ветошью палка вспыхнула с другого конца дворика, осветив его как днем. Дарган вдруг заметил, что ляжки недавней партнерши под платьем измазаны кровью. Озноб прошиб его с ног до головы, он понял, что эта француженка была девственницей. В станице за насилие его ждала бы немедленная расправа, а здесь, в чужой стране, тем более. Руки казака торопливо взялись запихивать полы черкески за ремень, тело напряглось. Оставалась малость – гикнуть и вцепиться пальцами в горло ближайшего всадника, преграждавшего ему путь. В этот момент к гусарам подскакал еще один верховой.

– Господин вахмистр, там, под стенкой, человек лежит, – басовито доложил он.

– Живой? – переспросил вахмистр.

Дарган всадил ногти в ладони, прокусил губу до крови. Он лихорадочно искал выход из столь незавидного положения.

– Шевелится, но голова вся в крови.

– Это дело рук вон того разбойника, – без тени сомнения в голосе сказал вахмистр. – Надо брать кавказского абрека в цепи, иначе утекет.

– Платовский, видать, – попытался присмотреться кто-то.

– У Платова казаки донские, а этот – урядник из дикой дивизии. Вишь, белый капюшон на папахе и черкеска. Кавказец, это точно, они русских не любят. Теперь в парижских газетенках пропишут статейки о русских медведях со звериными нравами. Мол, решили и в Европе восстановить первобытные порядки. Ежели дойдет до царя-батюшки – головы никому не сносить.

– А то…

Дарган вытянулся до боли в сухожилиях, он уже выбрал жертву и теперь искал удобный момент, чтобы прыгнуть на холку лошади и унестись в лабиринты враждебного города. Главное – добыть свободу, а там будет видно.

Но тут пришедшая в себя девушка одернула платье и неожиданно встала. Ее трясло, на щеках выступила нездоровая краснота, делая лицо почти черным. Она подошла к Даргану, вцепилась ему в плечо. Он хотел было отстраниться, но тут же заметил, что подружка пытается улыбнуться. Это было так неожиданно и неестественно, что в голове казака пронеслась мысль, что девица тронулась рассудком.

– Же протест контре, – поведя рукой вокруг, попыталась она что-то сказать, а потом жалко усмехнулась. – Же… месье… камараде… л'амур. Л'амур…

– Гляди-ка, у ней ламур на уме, – удивился один из патрульных. – А мы-то думали, что уже и душу Господу отдала.

– Живучие они, что наши, что ихние…

Гусары переглянулись, вахмистр закашлялся, заставив коня переступить копытами. На некоторое время наступила тишина, казалось, весь патруль во главе со старшим решает сложную задачу, в которой высокий приказ никак не увязывался с необсуждаемой прихотью женщины. И какое решение должно было сейчас перевесить, зависело не только от командира, но и от каждого гусара в отдельности.

– Он же тебя снасиловал, – не выдержал кто-то из воинов. – Какая, к черту, любовь, да ты умом подвинулась, милая?

– Же… се венье, – девушка морщила лоб, пытаясь уяснить, что ей говорят. Она указала рукой на себя. – Же, же… венье… Симпазис авес.

– Он тебя того… невинность привер, а тобой надо было любоваться – адмир, что ты такая красивая, – не унимался гусар, но тут же махнул рукой и повернулся к товарищам. – Тут дело бесполезное, их надо сдать в комендатуру. Пускай разбирается начальство. Она говорит, что сама сумеет оторвать ему яйца, тогда при чем тут мы?!

– Вот то и получила, что надумала. А все-таки, не дай бог, до царя дойдет, – повторился один из патрульных.

Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь короткими восклицаниями девушки, повторяющей одно слово: «Л'амур… л'амур». Она все-таки сумела прильнуть к Даргану и теперь виновато посматривала на него.

Казак, только что готовый сорваться с места, начал отходить от напряжения, не понимая, что происходит и как поступить дальше. Он вихрем улетел бы от этого места, но поведение иноземки заставляло относиться к ней с уважением, подавляющим чувство опасности. Кажется, она влюбилась в него с первого взгляда.

Вахмистр переложил поводья в левую руку, пятерней почесал за ухом, затем надвинул кивер на глаза, махнул рукой и скомандовал:

– Бери в кольцо, в комендатуре разберутся. И того нужно забрать, что под стеной, – он хмуро посмотрел на подчиненных и добавил, как бы оправдываясь. – А если оставим как есть, другой патруль эту историю навесит на нас. Вон, копытами уже стучат.

Со стороны площади послышался звонкий цокот подков.