Глава пятнадцатая

На другой день Панкрат снова пробирался к одинокой скале, торчавшей на враждебном берегу. Любовь к девушке не оставляла его в покое, принуждая поступать так, как она диктовала. В этот раз он переправился через реку раньше того времени, когда правоверные совершали обычный намаз, потому что знал о планах горцев. Мало того, он прошел вдоль русла выше по реке, чтобы обойти засаду стороной. Ему повезло, на всем пути он не встретил ни одного человека, возле водопада тоже никого не было.

Панкрат взобрался на вершину скалы и притаился за нагромождениями камней, готовясь понаблюдать за местностью вокруг. Сначала нужно было уточнить расстановку сил противника в секретах, расставленных по берегу реки. Вдруг придется возвращаться с возлюбленной не мешкая. Несмотря на жуткое желание глянуть на аул, где находилась девушка, казак прежде обернулся лицом к Тереку.

Чеченцы устроились как и вчера – по двое, по трое они спрятались в зарослях камышей, направив ружья на казачью территорию. Но теперь горцев было больше, они перекрывали весьма обширный участок, и Панкрат похвалил себя за то, что догадался подальше пройти по реке. Между секретчиками и аулом осуществлялась непрерывная связь в виде снующих по тропам туда-сюда подростков.

Урядник с беспокойством подумал о том, что и сегодня его Айсет не удастся выйти из аула. Вряд ли взрослые отпустят какую-либо из девушек к водопаду, они предпочтут сходить за водой сами. Все планы могли обрушиться на глазах, но отчаиваться было рано. Он вскинул голову кверху. Солнцу было еще далеко до заветной черты, после которой ждать возлюбленную не имело смысла.

Между тем в ауле затеялось какое-то шевеление, и взрослые, и подростки подтянулись к небольшой площади в его центре. Обе тропы на время опустели, по каждой из них спокойно можно было дойти хоть до реки, хоть до начала населенного пункта. В середину толпы вышел чеченец лет под сорок с крашеной бородой, живо жестикулируя, он принялся указывать в сторону русского берега.

Панкрат понял, что горцы нашли второй труп и теперь краснобородый староста призывает соплеменников к газавату против неверных. Чеченцы откликались на его призыв вскидыванием оружия и гортанными криками.

Но не все жители собрались на площади. Казак увидел, как из одной сакли вышли два вооруженных молодых абрека и направились по тропе, ведущей к водопаду. Урядник прикинул в уме, что пока они дойдут, он успеет спуститься со скалы и затеряться между деревьями. Панкрат снова посмотрел на солнце, на чеченцев, засевших вдоль реки, спокойно запихал полы черкески за пояс. Время до встречи с девушкой еще не вышло, но кто мог дать гарантии, что кому-то из подходивших горцев не пришла бы в голову мысль осмотреть вершину скалы. Риск – благородное дело, но сейчас он попахивал смертью.

Урядник нащупал подошвой чувяка уступ в камнях, чуть подался вперед и в этот момент краем глаза заметил, как в ауле из той же сакли, из которой только что вышли абреки, выскочила девушка. Шмыгнув на задворки, она заторопилась к горе. Сомнений быть не могло, это была его возлюбленная Айсет.

Панкрат задержал движение вниз, пытаясь оценить обстановку. Казак оперся рукой о камень, но мысль о том, что на гребне скалы он представлял собой отличную мишень, заставила его ускорить спуск. Он устроился у самого водопада, журчание которого словно помогло разложить думы по полочкам. В голове созрело решение, как действовать дальше.

Выход оказался простым. Прикинув расстояния от реки и от аула и сравнив их между собой, казак пришел к выводу, что если завяжется драка и начнется стрельба, то деваться ему станет некуда, потому что дороги по длине почти одинаковые и его быстро обложат со всех сторон. Лучше будет пропустить абреков к реке, куда они и направляются, потом встретить девушку и уже вместе с ней, обогнув засаду слева, переправиться на другой берег Терека. Обходной маневр справа вряд ли получится – Во-первых, на пути окажется аул, во-вторых, нет уверенности в том, что такая же группа чеченцев не прячется в камышах и на противоположной стороне селения.

Двое абреков, вышедших из аула, наверняка уже отмеряли вторую половину пути до водопада. Заняв место в заранее примеченной нише, Панкрат приготовил ружье к бою, он не сомневался, что возлюбленная спешит именно к нему, она не единожды давала понять, что он дорог ей, мало того, позволила взять себя за руку. По горским законам это было недопустимой вольностью, после которой женщину посчитали бы обесчещенной, а мужчину вызвали бы на поединок.

Среди казаков ходила байка о том, как помощник имама Шамиля грозный Ахвердилаб лишился мизинца на своей руке. Он влюбился в красивую девушку-горянку, но та полюбила его друга и отдавала предпочтение только ему. Когда девушка прямо сказала о своих чувствах, мужественный воин Ахвердилаб протянул ладонь к ее щеке и мизинцем стер с нее всего лишь слезинку. Он не имел права прикасаться к возлюбленной, поэтому посчитал необходимым отрубить себе тот палец.

Абрек, шедший впереди, раздвинул ветви и вышел на площадку перед скалой, за ним показался еще один. Первый джигит представлял собой светлолицего и светлоглазого красавца, второй, поджарый и высокий, с черной щетиной на впалых щеках, больше напоминал или горного ночхоя, или дагестанца из заоблачного аула. Оба были с обритыми наголо лбами, увешаны оружием с ног до головы, но никакого бряцания металла слышно не было. Они сразу направились к водопаду.

– Ты считаешь, что старшего из братьев Бадаевых убили казаки? – подставляя ладони под струйку, по-татарски спросил светлоглазый. – Вряд ли, они спустили бы тело убитого по течению реки, а его оружие забрали бы с собой.

– Значит, сделать это им кто-то помешал, или сам Бадай нарвался на разведчика, не уступавшего ему в силе, – не согласился чернявый, который говорил по-татарски с некоторым акцентом, чем подтверждал свое дагестанское происхождение. – Ты прав, Муса. Когда в Большую Чечню приходят русские, они лезут напролом, а казаки поступают как горцы, но здесь случай явно не рядовой.

– Мы знаем в лицо всех казаков, несущих службу на кордоне. Атабек, ты не раз ходил с нами на русскую территорию, разве ты никого из них не подозреваешь?

– Есть некоторые предположения. Как все его братья, Бадай был сильным и отменным воином, справиться с ним сумел бы далеко не всякий, – стряхивая воду с бороды, отозвался пришелец, который, скорее всего, был из числа ближайших сподвижников Шамиля. – Из казаков станицы Стодеревской мы наслышаны лишь о нескольких, могущих противостоять Бадаевым, один из них – твой кровник Дарган.

– Дарган уже старик! – раздраженно воскликнул светлоглазый, которого его спутник назвал Мусой.

– Но у него вырос смелый и ловкий сын, не уступающий ему ни в чем, – усмехнулся дагестанец и напомнил: – Дорогой друг, ты на оружии поклялся принести голову Даргана и бросить ее к ногам своей матери.

– О клятве я помню, тебе не следует напоминать мне о ней. Законы гор святы для всех ночхоев, – вскинулся было главарь абреков и переспросил: – Ты по-прежнему думаешь, что к убийству может быть причастен младший Дарганов?

– Я этого не сказал, но на казачьем кордоне за рекой, несмотря на низкий чин, он признается за старшего. Наши воины не раз замечали его на территории Большой Чечни.

Белобрысый помолчал, поправив ружье за спиной, отошел от водопада.

– Двоюродный брат Бадая, дерзкий и неуязвимый Атаги, тоже дело его рук? – нахмурившись, спросил он.

– Муса, почерк один и тот же. Одним замахом шашки снести голову подобному скале Атаги способен лишь богатырь или настолько искусный воин, что ему под силу срезать крылья у летящей бабочки, – пожал плечами абрек, заросший черной щетиной. – К тому же оружие убитого снова осталось нетронутым, это говорит о том, что противник с презрением относится к поверженным врагам. Он ловок, силен и умен. Этот человек достоин звания джигита.

– Ты, как всегда, преувеличиваешь, – поморщился светлоглазый.

– Прежде всего своих врагов нужно уважать, – пожал плечами дагестанец. – Тогда можно будет рассчитывать на победу над ними.

Нетерпеливо отмахнувшись, его собеседник перевел разговор на другую тему:

– Отряд я оставил в засаде под станицей Червленой, она ближе к Моздокскому караванному пути. Когда будем возвращаться с добычей, я обязательно загляну к Даргановым в Стодеревскую, на вечерний чай. – Муса сдвинул папаху на затылок, хищно раздул тонкие ноздри. – Заодно проверим, где этот казачий сотник прячет сокровища, привезенные из похода на императора Наполеона, и сколько их у него еще осталось.

– Я тоже слышал о драгоценностях, которые казаки награбили на той войне, – напрягся джигит с бандитской внешностью.

– Если это так, то тратить золото в наших местах не на что, разве что раскрутить дело в Кизляре, в Моздоке или Горячеводской. Но на такое способны только армяне с не менее способными в торговых делах евреями, у нас изделия из золота идут лишь на украшения для наших женщин. Про эти богатства мне с колыбели пела песни мать, которую Дарган оставил в живых лишь потому, что она была беременна моей младшей сестрой Айсет. Мать говорила, что сокровища были несметными.

– Откуда она узнала про них?

– Обо всем ей поведал Ибрагим, которого Дарган вскоре убил.

– Это новость, достойная особого внимания, дорогой Муса. Если слухи подтвердятся, имам Шамиль останется тобой доволен. – Черноусый абрек выпрямился и пообещал: – Как только проверим посты, я сразу пойду к своему отряду, чтобы поддержать тебя с другой стороны станицы. Когда начнешь, подашь нам сигнал.

– Пусть будет так. Аллах акбар.

Оба абрека направились по тропе, ведущей к берегу реки, и быстро скрылись в зарослях. Панкрат отлепился от скалы, задумчиво провел ладонью по усам. Из разговора он понял лишь одно, что один из бандитов, а именно светлоглазый чеченец, был Мусой, родным братом его возлюбленной, слухи же о каких-то богатствах, якобы привезенных отцом с войны, его не затронули, в семье об этом никто никогда не заговаривал. Впрочем, на выдумки чеченцы были горазды всегда.

Урядник не знал, когда кровник отца успел вернуться в аул и снова собраться в дорогу. По сведениям секретчиков с кордона, расположенного на другом конце станицы, он всего два дня назад перешел Терек и затерялся на пути к Горячеводской. Наверное, абрек воспользовался одному ему известным маршрутом, или на него работали прилежные наводчики, подробно докладывавшие о постах, выставленных на дорогах по ту сторону Терека.

Подождав еще немного и не уловив ничего подозрительного, Панкрат оставил укрытие и направился по тропе, ведущей в аул. Он решил не испытывать судьбу, а сразу, как только девушка объявится, поспешить с нею к реке по обходному пути. Казак уже вошел под сень деревьев, когда позади звонко хрустнула ветка, ее сломали будто нарочно, чтобы насторожившийся человек обратил на это внимание.

Урядник замер, затем медленно повернулся на звук. Из кустов за спиной выглядывал кучерявый верх папахи, все остальное было скрыто листьями. Незаметно завернув руку за спину, казак взялся за рукоятку пистолета и собрался камнем броситься на землю, чтобы противнику труднее было в него попасть. Но тот никаких действий не предпринимал, он истуканом, скорее всего, на коленях, продолжал торчать в зарослях, словно его поразил столбняк.

– Я видел, как ты у водопада держался за руки с Айсет, – послышался ровный мальчишеский голос с характерным чеченским поцокиванием. – Она сейчас бежит сюда, чтобы встретиться с тобой.

Панкрат не знал, как вести себя дальше, он ведал лишь одно, что ночхойские дети, как и стерегущие отары овец лохматые овчарки, беспредельно преданы своим родителям и хозяевам, верой и правдой отрабатывая перед ними свой кусок хлеба, но мысль о том, что у мальца вряд ли будет оружие, заставила его успокоиться и повернуться к нему лицом.

– Кто ты? – как можно мягче спросил он на татарском языке.

– Я сосед сестры джигита Мусы, наши сакли стоят рядом, – паренек вышел в просвет между кустами, расставив ноги в чувяках, сложил руки на ремне, на котором висел маленький кинжал. На вид ему было лет десять-одиннадцать. – А ты казак с русского берега Терека?

– Угадал, – не стал отпираться Панкрат и поинтересовался: – А почему о наших встречах ты не рассказал старшим?

– Айсет мне нравится. Если бы я проболтался, то вас бы убили обоих, а это мне не выгодно.

Серьезность, с которой пацан проследил последствия пока не совершенного им предательства, заставила казака посмотреть на него как на взрослого человека, но времени на то, чтобы получше узнать по-умному рассуждающего мальца, было в обрез. Панкрат переступил с ноги на ногу.

– Девушка скоро будет здесь, – сказал он. – Что ты станешь делать, если она уйдет со мной?

– Айсет уже взрослая. Хотя она женщина, ей самой нужно выбирать свою судьбу, – глубокомысленно изрек отрок. – Я жил среди русских, женщинам у них проще.

– Тебе понравилось поведение наших девок и баб?

– Не очень. В семье женщину надо держать в руках, иначе наступит бесправие, что приведет к беспорядку в доме, но выбирать свой путь и то, чем ей заниматься в жизни, она должна сама.

– Кто твой отец? – поинтересовался казак.

– Он мулла, закончил медресе, совершил хадж в Мекку, святыню всех правоверных.

– Сын муллы должен жить по законам Корана.

– Я соблюдаю законы, но имею право на собственные мысли.

– Вы из какого тейпа?

– Из тейпа Даргановых. С Айсет мы дальние родственники, если бы не это, я бы вырос и взял ее в жены, – мальчик вздохнул, пошевелил пальцами на рукоятке кинжала. – Она умная, умнее всех наших женщин в ауле.

Совсем близко раздался шум листьев потревоженной ветки, кто-то торопился к скале. В стороне испуганно вскрикнул какой-то зверек, на дереве через тропу захлопала крыльями птица. Пацан подобрался, но Панкрат оставался спокойным.

– Я тоже твой родственник, – признался он.

– Ты казак, – не согласился мальчик.

– Я из казачьего рода Даргановых. – Урядник понимал, что такому разумному ребенку можно довериться во всем. Если он сочтет нужным, то предаст, если посчитает, что взрослые поступают правильно, то признания из него не вытянешь. – Слыхал о таком?

– Даргановых?! Тогда ты тоже не имеешь права брать мою соседку в жены.

– Имею, потому что я казак, – по-доброму улыбнулся урядник.

Из зарослей выбежала Айсет, щеки у нее пылали, грудь вздымалась от запального дыхания. Увидев посреди тропы Панкрата, девушка прижала руки к щекам, отступила на полшага назад, затем испуганно оглянулась, словно только сейчас осознав, что совершает непоправимую ошибку.

– Любимая, я так долго ждал тебя, – подался вперед Панкрат.

Он моментально забыл обо всем на свете, замечая перед собой лишь точеную фигурку возлюбленной да ее широко распахнутые черные глаза.

– Разве ты не ушел еще вчера? – как во сне прошептала девушка.

– Что бы ни случилось, я все равно дождался бы твоего прихода. Каждый день я стоял бы у водопада, пока не узнал бы причину, заставившую тебя изменить свои планы, – с чувством отозвался он, все яснее осознавая, что девушка бежала к водопаду всего лишь затем, чтобы удостовериться в его отсутствии, и как бы убрать камень со своей души.

Панкрат похолодел от мысли о том, что прекрасная горянка сейчас повернется и уйдет, чтобы больше никогда не встретиться на его пути, он заторопился с признаниями:

– Для меня в целом мире нет никого дороже тебя, я люблю тебя, Айсет.

– Я… я думала, что ты ушел навсегда. – Она опустила руки, встряхнула светло-русыми волосами и, будто уступая судьбе, сделала несколько покорных шагов вперед. – Я тоже люблю тебя… Я постоянно думала о тебе. Пусть нас рассудит Аллах!

Горянка приблизилась к Панкрату, положила голову ему на грудь и замерла согласным на все живым существом. Она тоже не слышала ни шелеста листьев, ни мерно пульсирующей жизни вокруг, впитывала новые незнакомые запахи, исходящие от этого мужчины, от которых у нее кружилась голова.

Так продолжалось до тех пор, пока здоровенный кабан не решил, что влюбленные уже достаточно простояли здесь. Он пробежал так близко, что вонь от тела самца забралась в ноздри, перебив остальные запахи. Панкрат встрепенулся и пристально огляделся вокруг.

– Айсет, нам пора уходить, – с твердостью в голосе негромко сказал он.

Она молча кивнула, не поднимая глаз, вложила пальцы в его ладонь и первой пошла по тропе, ведущей к скале с водопадом. Девушка словно решила попрощаться с самым дорогим для нее местом. Казак не противился, он лишь зорко следил за тем, чтобы ветви раскачивались только от теплого весеннего ветра.

Уже на выходе из зарослей кустарника он вдруг вспомнил о чеченском мальчике, с которым говорил недавно. Но его нигде не было, скорее всего, маленький философ догадался, что и в этот раз, как и в те прошлые, когда он подглядывал за влюбленными, он оказался лишним. Но его исчезновение опасений не вызывало, на этого мальца можно было положиться полностью.

Они долго бежали по лесу, острые шипы от колючего кустарника вырывали из одежды куски ткани, превращая ее в рубище, на телах кровоточили царапины, казалось, еще немного, и сил не хватит даже на то, чтобы выкарабкаться из очередного рва с прошлогодней листвой на дне. Панкрат специально выбрал длинный путь, чтобы уменьшить вероятность встречи с сородичами Айсет, он подумал о том, что Муса и дагестанец обязательно растянут линию секрета вдоль реки.

Родственники девушки, наверное, давно хватились беглянки, и теперь погоня могла не заставить себя ждать. Сидевшие в засаде соплеменники, скорее всего, тоже были оповещены об исчезновении сестры самого Мусы. Несмотря на неторопливый на первый взгляд уклад жизни, горцы были быстры на принятие важных решений, на разбои в чужих селениях и на расправы хоть над чужаками, хоть над своими вероотступниками. И когда между ветвями заблестели струи горной реки, Панкрат украдкой смахнул со лба пот, словно одной ногой он уже успел встать на родной берег, где каждая собака протягивала ему лапу для приветствия.

– Еще немного, любимая, и нас уже никто не догонит, – поддерживая девушку под локоть, старался подбодрить он ее. – Нам осталось лишь переплыть реку.

– Я пытаюсь, мой возлюбленный, но силы мои на исходе, – и тут Айсет воскликнула с отчаянием в голосе: – Боюсь, нам с тобой не добыть свободы.

– Почему? – замедлил движение Панкрат.

– Ты не спросил, а я постеснялась признаться, – девушка подняла на казака встревоженные глаза. – Я совсем не умею плавать.

– Я перетащу тебя на себе, там не так уж глубоко, – заторопился с объяснениями Панкрат. – Что бы ни случилось, я не оставлю тебя никогда.

Она тихо засмеялась, довольная его признанием, забросила за спину копну растрепавшихся волос.

– Даже если меня схватят, я приму смерть спокойно, потому что полюбила джигита, которого выбрала сама. – Айсет гордо вскинула голову. – За это и с жизнью расстаться не страшно.

– Ты у меня единственная на всем белом свете, – только и смог произнести Панкрат.

У кромки леса казак с девушкой остановились, пристально осмотрелись вокруг, но природную тишину ничего не нарушало. Видимо, самые крайние чеченцы из засады остались за изгибом русла реки. Беглецы тенями выскочили из-за деревьев, сразу заторопились в заросли камыша и, не раздеваясь, бросились в бурные волны вечно мутного Терека. Мощными ударами тугих струй стремнина швырнула их в водоворот, попыталась оторвать друг от друга, чтобы затянуть на дно, но влюбленные сцепили пальцы намертво.

Дарган изо всех сил работал ногами, стремясь подрезать струи, блестящие на солнце, как бы вскользь. В глаза, в рот, в уши заливалась вода, рев стихии заглушал все остальные звуки, ощущение было таким, словно казак с девушкой попали под жесткие мельничные жернова, которые готовились перемолоть их в муку. Панкрат дотащил возлюбленную почти до середины реки, до того места, на котором и дна уже было не достать, и потоки воды превратились в безжалостные валы. Дорога назад была отрезана.

Урядник рванулся наверх, чтобы захватить ртом побольше воздуха и собрался воткнуться плечом в очередную волну, когда вдруг заметил нескольких чеченцев на только что оставленном ими берегу. Абреки направили ружья на беглецов и готовились произвести выстрелы, со всех сторон к ним спешила подмога. Панкрат посмотрел на захлебывающуюся девушку, он понимал, что сейчас они оба как на ладони. Прижав любимую к себе, он нырнул под волны, стараясь опуститься поглубже и пытаясь удержаться под водой как можно дольше.

В одиночку он сумел бы доплыть в таком положении до противоположного берега без особых проблем, но Айсет забилась в его руках, стремясь вырваться наверх. Девушка потеряла достаточно сил, когда бежала по лесу, кроме того, ей мешало длинное платье.

Панкрат вытолкнул ее на поверхность, пробкой вылетел вслед за ней, и тут же раздался залп из нескольких ружей. Пули засвистели со всех сторон, они ударялись о гребни волн спереди и сзади, прошивая их насквозь и оставляя после себя белые хвосты, уходящие на дно. Свинцовый ливень наступал все ближе, грозя накрыть беглецов смертельными строчками.

Айсет выплюнула воду изо рта, хотела глотнуть воздуха и как-то странно замерла, закатывая зрачки под верхние веки. Панкрат заметил, что от ее правого плеча потянулась извилистая струйка крови, он зашарил глазами по спутнице, но ее лицо и шея оставались чистыми. Значит, оставалась надежда дотащить ее до берега живой.

Он оседлал один из стремительных потоков, стиснув зубы, прокатился на нем несколько сажен, перескочил на другой, такой же непокорный, проехал на гребне с девушкой еще какое-то расстояние. Нужно было спешить, пока противник перезаряжал оружие, к тому же до более-менее спокойной воды было не так уж далеко. И хотя фонтанчики от пуль продолжали вскипать вокруг, они уже не казались такими опасными. Панкрат понимал, что преследователи стреляют из пистолетов, а из этого вида оружия попасть в цель на таком расстоянии мог лишь самый искусный стрелок.

Неожиданно над водой снова пронесся гром выстрелов, и в голове у казака мелькнула мысль, что слишком уж быстро чеченцы смогли перезарядить ружья. Он невольно обернулся назад и увидел, что собравшиеся на берегу горцы прыснули в кусты, как потревоженные волком зайцы. Сердце у него учащенно забилось, он осознал, что таким дружным залпом могли встретить врага только его братья-казаки.

– Панкратка-а, правь на отмель, мы тебя прикро-оем, – донесся до него голос, приглушенный ревом воды.

Наверное, это беспокоился друг Николка.

Снова вокруг беглецов вскинулись фонтаны от пуль, каждая из которых могла угодить в них. Чеченцы, прятавшиеся в камышах, пришли в себя, они не в силах были смириться с тем, что с их территории живым и невредимым уходит враг, прихвативший с собой, словно в насмешку над ними, первую в округе невесту. Ярость сжигала их сердца, заставляя беспорядочно лупить из ружей наугад. Преследователи понимали, что добыча ускользает из их рук, они давно бы бросились в реку, чтобы поймать влюбленных и растерзать их, но на другом берегу продолжали собираться неизвестно откуда возникшие казаки. Они ни в чем не уступали горцам, мало того, за ними стояла огромная и неприветливая Россия.

Панкрат упорно тащил девушку на отмель, наконец ему показалось, что он коснулся ногой дна. Подгребая одной рукой, урядник продвинулся вперед еще на несколько вершков и зацепился чувяками за скользкие камни на дне. Бешеные струи пытались снова столкнуть обоих в круговерть воды, но казак упорно продвигался вперед, не выпуская из рук потерявшей сознание возлюбленной.

Снова из камышей послышался волевой голос:

– Станичники, а ну, прикрой, Отцу и Сыну…

Из зарослей навстречу Панкрату рванулся сухопарый Ермилка, вдвоем они подхватили девушку под плечи, укрылись с нею за плотной стеной высоких стеблей с коричневыми метелками. У берега их уже поджидали казаки с кордона, остальные станичники не переставали посылать пулю за пулей в сторону врага. Иногда оттуда прилетал испуганный гортанный вскрик, говоривший о том, что заряд нашел свою жертву.

Под защитой казаков Панкрат с Ермилкой пробежали до близкого леса и положили девушку на заранее расстеленную бурку. Лицо ее по-прежнему оставалось бледным, губы прошивались судорогой, но на шее под тонкой кожей упрямо пульсировала жилка, она будто заявляла, что умирать девушке еще рано.

Панкрат упал на колени перед возлюбленной, разорвал платье до предплечья. Пуля вошла чуть выше правой лопатки и застряла под плечом, но ключица оказалась целой. Казак поманил к себе Николку, забрав у него кружку, велел нацедить в нее чихиря из баклажки, затем вытащил кинжал, смочил его острие и расширил края раны. Он плеснул вина и туда, отчего девушка передернулась, и только после этого, как заправский лекарь, вогнал острие под кожу и моментально выковырнул пулю из-под ключицы. Девушка вскрикнула, вытаращила огромные черные глазищи. Вряд ли она понимала, куда ее занесло, но когда зрачки сошлись на лице Панкрата, губы ее дрогнули.

– Любимый, – негромко произнесла она по-татарски. – Разве Аллах пощадил нас, и мы еще не вознеслись на небо?

– Пока мы на земле, моя возлюбленная Айсет, – казак прижал ее голову к своей груди. – Самое страшное осталось позади, мы с тобой дома, нам предстоит начать новую жизнь.

Девушка улыбнулась и вновь закрыла глаза, но теперь для того, чтобы окончательно прийти в себя. Собравшиеся вокруг казаки переглянулись и молча разошлись в разные стороны. Бой с абреками продолжался, и надо было постараться заставить противника навсегда забыть о первой красавице на правом берегу Терека, уведенной прямо из-под носа джигитов.

В хате сотника Дарганова готовились к большому событию, глава семьи объявил о свадьбе, предстоящей на днях. Второй день на подворье находилась девушка-чеченка, украденная старшим сыном Панкратом из аула за рекой. И столько же времени чеченцы не давали покоя станичникам, они переправлялись небольшими группами на левый берег, затевали кровавые стычки, днем и ночью стреляли из ружей со своего берега.

Цель у них была одна – отбить соплеменницу, во что бы то ни стало вернуть ее в аул и выбрать правоверного жениха. Как раз эти женихи и собирали отряды, нападали на кордоны, грозясь уряднику стать его кровниками, они надеялись, что казак побоится прикоснуться к девушке, оставив ее честь не тронутой.

Но они не учли его характер. Уже на второй день, ближе к вечеру, Панкрат вывел возлюбленную на крыльцо хаты и громогласно объявил собравшимся во дворе станичникам, что чеченская девушка Айсет стала его женой.

В подтверждение этого заявления его тетка Маланья развернула окровавленную простыню и показала ее всем, и когда урядник с новоиспеченной женой спустились по лестнице на землю, окружающие увидели у нее на голове платок, повязанный по-бабьи, а под глазами темные круги. Несмотря на то, что рука у Айсет висела на перевязи, лицо ее источало умиротворение, оно как бы выражало полное согласие со всем сказанным.

Дело было сделано, оставалось окрестить молодуху, осветить союз в церковке и закрепить его свадьбой, о которой и объявил глава рода Даргановых сотник Дарган.

– Все-таки увел Панкратка от чеченцев ихнюю девку! Лихой казак! – накручивали усы собравшиеся на базу станичники, а бабы со скурехами, лукаво щурясь, еще быстрее начинали щелкать семечки. – Да и то сказать, у Даргановых, кого ни возьми, все на иноземных кровях перемешанные, нашей доли наберется едва с четвертинку.

– Там одних русских только не хватает, – со смехом подхватывали подходившие служивые и тут же предупреждали: – Слух идет, что брат девки Муса обещался вырезать весь род Даргановых, не пощадит он и свою сестру.

– Тут поневоле на дыбы взовьешься. Из чеченского рода Ахметки из мужчин один этот Муса остался, а теперь Даргановы принялись и за ихних баб.

– Наш урядник тоже не промах, сказал, что у него главарь абреков в расход на первую очередь записанный, а он брехать не станет.

– Посмотрим, чья возьмет. Нам главное – себя в обиду не давать, а то полезут эти абреки прусаками изо всех щелей.

Свадьба должна была состояться через день. Родственники забегали по погребам, вытаскивая оставшиеся с зимы разносолы, кто-то поспешил в лавку за пополнением запасов, кто-то – договариваться со священником – невеста изъявила желание принять христианскую веру. Хозяйка дома, удерживая чувства при себе, умело руководила домочадцами. Пока суета набирала обороты, Панкрат с возлюбленной прошли в комнату, присели на лавку, стоявшую у стены.

– Айсет, я и моя семья тебя ничем не оскорбили? – ласково спросил он. – Все ли правильно делается, любимая?

– Я приму все так, как решишь ты и твои близкие, – потупив глаза, покорно кивнула невеста. – Я люблю тебя, для меня это является главным.

– Я тоже люблю тебя, – привлекая ее к себе, заверил казак. – У нас все будет хорошо.

Немного подождав, он посадил суженую рядом с собой, заглянул в темные омуты ее зрачков.

– Я хочу, Айсет, чтобы ты была готова ко всему, потому что твой брат Муса поклялся вырезать весь наш род, он решил, что у него на это есть веские причины, – негромко объявил он, добавил, притихая в ожидании ответа: – Тебя он тоже записал в свои кровницы.

– Я все знаю, любимый. Муса – мой старший брат, до последнего момента он был мне как отец, – еще ниже склоняя голову, едва слышно ответила Айсет.

– Если твой родственник придет к нам в дом, что ты станешь делать?

Панкрат решил выведать мысли возлюбленной, оброненная ею фраза, что она все знает, заостряла внимание на том, что девушка чего-то не договаривала. У водопада она обмолвилась о подслушанном ею разговоре между Мусой и его другом о какой-то кровной мести, но до конца тогда так и не раскрылась. В этот раз она вдруг сама твердо посмотрела ему в глаза.

– Если мой ближайший родственник переступит порог этого дома, я приму смерть спокойно, но от своего решения не отступлюсь, – с внутренней убежденностью сказала она. – На правой стороне Терека есть много достойных джигитов, но ни один из них не сравнится с тобой, с моим избранником. Ты мужчина, и я тебя люблю.

Казак притянул невесту к себе, зарылся лицом в шелковистые волосы, которые волнами выпали из-под платка и расплескались по спине, едва заметно подрагивавшей. Он понимал, как трудно было Айсет принять это решение. Ведь она отрекалась не только от родственников, но и от всех своих соплеменников, от веры, начиная заново целую жизнь.

Впрочем, Панкрат и сам чувствовал, что ступил на неизведанную дорогу. Куда она приведет, зависело теперь только от них.

За предпраздничными хлопотами незаметно подкрался вечер, принесший домашним радостную усталость. Старики, тетки с дядьками, братья с сестрами разошлись по комнатам. А ночью, когда станица погрузилась в сон, тишину взорвали звуки выстрелов, они приближались по лугу со стороны одного из кордонов со скоростью конного вестового. В ответ с русского поста за окраиной ударил ружейный залп, и закружилась смертельная карусель, в которой трудно было уяснить, кто противник и что ему понадобилось. По освещенным луной улицам задробил топот копыт, лошади взвизгивали и несли неизвестных всадников вперед. Их было много, все они завывали дикими голосами.

Казаки выскакивали за ворота, лупили по темным силуэтам, стараясь угадать, кого из врагов занесло к ним на этот раз. По Тереку разбойничали не только чеченцы, но и дагестанцы, и до сих пор не укрощенные ногаи с черкесами, и просто банды абреков из разных племен.

К хате Даргановых подскакали десятка два верховых, они разом выстрелили по окнам, к ним добавился новый отряд конников, очередной гром прокатился по крышам куреней и ушел за раиновую посадку. Даргану стало ясно, по какому поводу затевался хоровод. Это главарь разбойников Муса решил исполнить клятву, данную им матери.

Верховые уже выбивали грудями лошадей деревянные воротины, двое из них перепрыгнули через забор, помчались к крыльцу. Раздался звон стекла, из окна показалось дуло ружья, отрыгнуло пучком пламени. Первый из нападавших скорчился на ступенях лестницы, второй метнулся под наличники, попытался достать стрелявшего концом сабли и получил пулю в середину лба.

В этот момент ворота не выдержали и разлетелись в разные стороны, давая возможность напиравшим оказаться сразу на середине двора. С десяток всадников спешились и заторопились под стены дома, в двери ударили приклады вместе с рукоятками сабель. В отсветах луны стали видны крашенные хной бороды, из-под заломленных на затылок папах сверкали выпученные глаза. Это были правобережные чеченцы. Картина была страшной, она словно утверждала, что начался газават против неверных, объявленный имамом Шамилем, и теперь правоверные мусульмане начинают мстить за все оскорбления, перенесенные ими от русских с казаками.

Дарган свалил двоих абреков выстрелами из ружья и пистолета и передал оружие жене, стоявшей позади него. Он словно не ощущал прошумевшего над головой времени, снова будто возвращался из похода в далекую страну, на пути из которой разбойников так и не убавилось. И на душе у него, как и тогда, царило спокойствие.

Софьюшка ловко затолкала шомполом заряды в дула, хотела было вернуть оружие супругу, но тот приготовился действовать шашкой. Она прилегла на край подоконника, прицелилась и нажала на курок. Она тоже не забыла ничего. Пальба из других окон велась так же размеренно, у Даргана мелькнула мысль, что они с Софьюшкой сумели воспитать достойных детей.

Между тем Панкрат взмахнул шашкой, голова показавшегося в окне разбойника наклонилась набок и вместе с телом свалилась под стены дома. Ему не пришлось, как отцу, разбивать стекло, он успел поднять раму.

За спиной у него прижимала руки к груди молодая жена, сейчас она молила Аллаха лишь об одном, чтобы среди джигитов не оказался ее брат Муса, которого она любила не меньше своего суженого. Айсет с трепетом вглядывалась в лица абреков, лезущих напролом, но брата среди них не было.

И вдруг она увидела его посреди двора. Муса сидел на лошади, одной рукой держа поводья, другую с нагайкой опустив вниз, и как бы равнодушно наблюдал за осадой. Его папаха была сбита на затылок, за воротом черкески отливала пламенем красная шелковая рубаха, штаны были заправлены в ноговицы, собранные в гармошку. Весь его вид говорил о том, что он главарь банды отъявленных абреков, тех самых, которым не в диковинку перерезать горла хоть взрослым людям, хоть детям, отбирать у них имущество и перегонять их скот в Большую Чечню.

Но Айсет не в силах была подумать о брате плохо, для нее он оставался самым надежным и добрым мужчиной. Вот и сейчас она с трудом отвела взгляд от Мусы, но только для того, чтобы осмотреться вокруг и увидеть, не грозит ли ему опасность. Неожиданно она заметила, что Панкрат успел забить заряд в пистолет и приготовился выбрать новую жертву. Грудь ее пронзила тревога за брата, фигура которого была как на ладони. В этот момент Айсет не сумела бы сказать с точностью, кто из них для нее был дороже – так оба походили друг на друга отвагой и хладнокровием.

Казак ждал появления в поле зрения очередного разбойника, но те затаились внизу между столбами. Рядом из ружья стрелял батяка, ему помогала мамука, в следующем окне осаду держала тетка Маланья с младшим братишкой Петрашкой, лишь девки Аннушка с Марьюшкой закрылись в спальне и не подавали оттуда голоса. Все взрослые были при деле, и каждый понимал, что бой продлится недолго, станичники опомнятся и обязательно придут на помощь. На улице уже звучали выстрелы, слышались голоса казаков.

Панкрат поднял голову и сразу заметил всадника, гарцующего посреди двора на выгибавшем шею скакуне. Он так отчетливо выделялся на фоне темных построек, что казак выругался, удивляясь, что не рассмотрел разбойника раньше. Бандит кого-то напоминал, скорее всего, он был главарем шайки, потому что держался дерзко и независимо.

Урядник согнул руку в локте, пристроил на нее пистолет и уже приготовился нажать на курок, когда сильный удар в плечо едва не выбил оружие из его пальцев. Выстрел прозвучал, но пуля прошла далеко от верхового. Панкрат обернулся, увидел умоляющие глаза возлюбленной и сразу все понял. Он попытался взять жену за плечи, но та вырвалась и высунулась из окна. Отчаянный возглас заглушил остальные звуки, обложившие хату со всех сторон.

– Муса, заклинаю тебя покинуть этот дом, – по-татарски закричала девушка. – Все уже кончено, мой родной брат, я стала женой любимого мною человека.

Во дворе установилась тишина, даже на улице, показалось, замерло движение. Видно было, как всадник старается сдержать поводьями норовистого скакуна.

– Ты стала женой Панкрата, сына Даргана, кровника нашей семьи, а тот убил твоего деда, твоего отца и двоих сестер твоей матери, – наконец последовал надменный ответ. – Твой похититель убил двух наших братьев по крови – Атаги и Бадая. Разве этого мало, и разве ты не знала об этом?

Некоторое время были слышны лишь стоны, вместе с рыданиями рвущиеся из женской груди, словно плакала не сама Айсет, а ее душа. Панкрат боялся сделать лишнее движение, он понимал, что решается их судьба.

– Я об этом знала, – девушка воздела руки, подняла лицо к небу, она будто сама казнила себя за свои и чужие грехи. Ее возглас рванулся к луне, к звездам. – Но ты тоже должен понять, мой дорогой брат, что любовь убить в себе невозможно. Она превыше всего на свете.

Джигит, наверное, ожидал именно такого ответа, он не ударился в бешенство, даже не удивился. Муса поднял ладони вверх, омыл воздухом лицо и уперся жестким взглядом в Айсет.

– Ты права, моя младшая сестра, любовь убить нельзя, она может уйти лишь вместе с жизнью. Ты самая любимая и умная из тейпа Даргановых, ты знаешь, что говоришь. – Муса подергал тонкими ноздрями, непримиримо сдвинул брови. – Но если ты, Айсет, не в силах избавиться от этого чувства, тогда умри вместе с любовью. Аллах акбар!

Абрек выдернул из-за пояса пистолет и выстрелил в младшую сестру, успевшую распять себя на окне, затем поднял коня на дыбы и, воздев саблю вверх, бросил скакуна к дому. Оружие мелькнуло в воздухе серебряной молнией, оно глубоко вошло в раму. Но за мгновение до этого Панкрат сумел оторвать жену от окна и отшвырнуть ее за себя, она без звука распласталась на полу.

Главарь абреков опять занес клинок, готовясь поразить казака, но тот успел подставил шашку, и звон булата прокатился по комнатам. Снова и снова скрещивались лезвия, осыпая пространство между поединщиками снопами искр.

Никто не решался вмешиваться в этот спор. Дарган застыл у стены с ружьем, приготовленным для стрельбы, его жена сжимала рукоятку пистолета, тетка Маланья осаживала младшего Петрашку, рвущегося с шашкой на подмогу старшему брату.

Разбойники с неослабным вниманием следили за поединком, они считали, что главарь обязан подтвердить звание лучшего среди них воина. За воротами усадьбы накапливались пешие и конные казаки, они пока не понимали причины, по которой прекратилась стрельба, но по первой команде готовы были броситься станичникам на выручку.

Наконец Муса заставил жеребца отскочить от стены дома и воскликнул:

– Выходи, поганый гяур, мы продолжим бой здесь, на твоем дворе.

– Паршивый горный баран, я уже перед тобой, – не заставил ждать себя с ответом Панкрат.

Он бросил короткий взгляд на Айсет, которая лежала на полу и по-прежнему не подавала признаков жизни. Ярость исказила мужественные черты лица казака, она вытеснила из груди остатки добрых чувств. Панкрат прыгнул в окно и предстал перед обидчиком. Папаха слетела с его головы, обнажив светло-русый чуб, ноздри трепыхались от гнева. В этот момент он походил на хищную птицу, готовую булатным клювом и железными когтями разорвать жертву на куски.

– Пако!… – из хаты раздался взволнованный голос матери, рядом с ней напрягся Дарган, он по-прежнему сжимал в руке приклад ружья.

Софьюшка сложила руки на груди.

– Пако, сынок, будь мужественным, я люблю тебя.

Материнский призыв добавил Панкрату злости, теперь казаком владело одно чувство – жажда крови своего врага. Раскрутив шашку, как учил в детстве батяка, он призвал противника спешиться. Но Муса не торопился покидать седло, с беспокойством оглянувшись на прибывающих казаков, он понял, что вырваться из станицы его отряду и ему самому теперь вряд ли удастся.

– Слезай с седла, горный козел, – рычал разъяренный Панкрат. – Батяка уже доказал, кто из рода Даргановых был прав, теперь пришла моя очередь скручивать вам рога.

– У нас неравные условия, – огрызнулся Муса и повел рукой вокруг. – Посмотри, у тебя объявилось много помощников.

– Ни один из них не коснется тебя пальцем, и ты это знаешь, – придвигаясь к противнику еще ближе, крикнул казак. – В твоем нутре заговорил племенной страх, вы способны нападать только стаей, а сейчас пришла пора отвечать за себя.

Муса обернулся к подчиненным, жавшимся по углам подворья, гортанно выкрикнул команду. Сидящие на конях абреки направили ружья на казаков, а успевшие спешиться вскочили в седла. Панкрат понял, что главарь призывает разбойников приготовиться к отходу, но дать им возможность уйти означало признать поражение, даже не попытавшись отомстить за возлюбленную, без движения лежащую в хате.

Этого допустить было нельзя. Сделав резкий выпад, урядник концом шашки подцепил сбрую на лошади бандита и рассек ее. Ремни расползлись по морде скакуна, загубники выпали из пасти. Муса подергал поводьями, натаскивая снасть на себя, он ошалело закрутил белками, теперь уже ясно осознавая, что от боя ему не отвертеться.

– Эй, казак, что плохого сделал тебе мой конь? – стремясь сохранить достоинство, закричал он. – Зачем ты так поступил? Ведь не арабскому скакуну придется драться с тобой.

– Я коня не трогал, а тебе отсюда уйти не удастся, – воздел шашку вверх Панкрат. – Тем более что ты сам предложил поединок.

– Хорошо, Панкрат, ты получишь то, чего просил. – Абрек швырнул под копыта лошади бесполезную сбрую, снова осмотрелся вокруг. – Жаль, что рядом с тобой не стоит твой отец, было бы неплохо перерезать горла вам обоим.

– Жаль другого – что тебя не придушили еще в утробе, – успел ответить казак. – Ты и есть кровожадный бирюк…

В следующее мгновение Муса со спины перебросил ружье в правую руку и, нырнув под брюхо скакуна, в упор выстрелил в Панкрата. Все произошло настолько быстро, что никто из находившихся во дворе даже не пошевелился. В проеме окна замерла Софьюшка, рядом стискивал ружье в руках Дарган, вокруг застыли станичники.

Панкрат охнул от ожога в левое бедро, он успел увидеть, как абрек взвился в седло, намереваясь послать коня к забору, за которым его ждало спасение. Теряя сознание, казак полоснул шашкой по кожаной ноговице противника, выше поднять клинок он был уже не в силах. Последнее, что схватили его зрачки, это дикий прыжок лошади по направлению к ограде и выпершаяся из стремени голень бандитской ноги почти до колена.

Вокруг загремели выстрелы, раздались вскрики вперемешку с проклятиями, вслед за главарем с места рванулись остальные разбойники. Они взялись носиться по двору сорвавшимися с цепи чертями, нацепившими на телеса черкески и обвешавшими себя оружием. Чеченцы отстреливались, отбивались саблями от станичников, забиравших их в круг, поднимали коней на дыбы, взмывали в воздух и пропадали за оградой, высота которой была около двух саженей. Но не всем удавалось преодолеть этот барьер, многие из джигитов вместе с лошадьми переворачивались на лету и грохались на землю, застывая под жердями навечно.

Дарган с Софьюшкой как заведенные посылали пулю за пулей, лица их окаменели, они походили на древних истуканов, украшавших степные курганы и решивших прибрать под себя побольше человеческих жизней. Плакали навзрыд младший Петрашка и девки Аннушка с Марьюшкой, им вторила тетка Маланья. В проеме двери мелко крестилась бабука, синюшными губами она шептала молитвы Господу.

Праздник смерти гулял по подворью до тех пор, пока последний из разбойников не свалился под забором прикрытой тряпками падалью. Мать бросилась к старшему сыну, лежащему посреди двора, Маланья в доме метнулась к Айсет, припала ухом к ее груди. И снова непривычная тишина на мгновение зависла в воздухе.

– Живой, – донесся с улицы смертельно уставший голос Софьюшки, положив голову Панкрата себе на колени, она повторила, обращаясь к Даргану, замершему на крыльце: – Наш сын живой…

– Живая невестушка! Пуля ударилась под первую рану, – закричала и Маланья, отрываясь от груди возлюбленной племянника. – Наша девка, будет жить.

Но вместе с радостными вестями, заполнившими двор, ветер принес со стороны Терека угрозу, похожую на бирючий вой. Она прогулялась по усадьбе ледяным сквозняком, заставив станичников крепче схватиться за оружие:

– Я еще верну-у-усь-сь…

Прошло два с половиной года. В предгорьях Большого Кавказа подходило к концу знойное лето. Со стороны белых вершин далеких гор все чаще налетали прохладные ветра, с другой стороны, из ногайских степей, все так же накатывали валы суховея. Стихии сталкивались над неизменно мутным Тереком, превращаясь в благодатный климат с хрустальными осадками, напитывающими соками овощи и ягоды, насыщающими силой людей и животину. Жизнь природы шла своим чередом, в отличие от людской, она не менялась веками. И в этом, казалось бы, несложном процессе, похожем на библейское «плодитесь и размножайтесь», и состоял весь смысл бытия.

Из церковного храма по пыльной станичной дороге ровной походкой шагал Панкрат, на руке у него сидел светло-русый и темноглазый мальчонка. За ним в окружении родственников спешила его жена Аленушка, опять с большим животом. Видно было, что женщина не поспевала.

– Куды ты несешься как оглашенный, – с казачьей нахрапистостью одернула она супруга, остановилась, воткнула руки в бока. – Еще поспеешь на свою цареву службу, никуда она от тебя не убежит.

Казак смущенно улыбнулся и остановился, он заигрался с мальцом, подсовывая ему под руки деревянную свистульку, но тому игрушка успела надоесть. Через время процессия двинулась дальше. Как и двадцать с лишним лет назад глава рода Даргановых хорунжий Дарган, его старший сын хорунжий Панкрат подошел к углу забора вокруг родовой усадьбы, показал рукой сначала назад, на просторы матушки России, которой верой и правдой служили его предки и он сам, потом вперед, на ледяные пики гор, и слово в слово повторил наказы своего отца. Мальчик, только что крещенный в православного казака, впитывал заповедь с неподдельным интересом, словно она обладала каким-то чудодейственным свойством. Когда обряд был закончен, он отобрал у отца свистульку и забросил ее на дорогу.

– Ну и правильно, – засмеялся кто-то из родственников. – Пришла пора не свистом баловаться, а службу служить.

Никто не знал, какая судьба ждет казачонка, как не ведали о своей дороге по жизни его отец Панкрат, его дед Дарган. Они были казаками, внуками и правнуками казаков, верных сынов матери России, испокон веков оторвавшихся от нее, но не продавших и не предавших родину даже здесь, в земном раю, населенном чертями, выпрыгнувшими из ада.

Да и то сказать, для любого живого существа драгоценнее всего только воля.